Башни до неба

– До Бога, может, и не достанет, – торжественно сказал де Вриус, глядя в небо, – но этого негодяя Шумана опозорит перед всем миром!

Я уверен, что в тот момент, когда он произносил эти слова, он думал не только о своём противнике, но и о том, как выглядит на фоне заходящего солнца, разливающего багрянец по окнам. Ибо он стоял распрямившись, подняв правую руку так высоко, что кружево манжета закрывало его запястье и часть предплечья. Левой рукой он опирался на рукоять серебряного кинжала, которая выглядывала из складок угольно-чёрного бархатного кафтана. Он задрал подбородок и презрительно надул губы. Я дал бы голову на отсечение, что де Вриус в своём воображении позировал в данный момент для портрета и, вероятно, ему казалось, что он напоминает монарха, разъярённого неблагодарностью подданных. К сожалению, на мой взгляд, он напоминал одетого в чёрное и обиженного на весь мир козлёнка.

Кто-то должен был ему сказать, что длинная, подстриженная острым клинышком борода не подходит к тощему, бледному лицу и заострённому носу. Зато как нельзя лучше подходила для позирования в образе престарелого сатира.

Если же говорить о словах де Вриуса, я был уверен, что упомянутый Шуман питает против моего собеседника подобные намерения, так что я криво улыбнулся, считая, что архитектор, уставившись в небесный свод, не увидит этой улыбки. Однако он был наблюдателен и не так сильно погружён в свои мысли, как я думал. Он заметил.

– Я вас чем-то рассмешил, инквизитор? – Спросил он резким, неприятным тоном.

– Нет, нет, – ответил я мягко. – Я лишь восхищаюсь воодушевлением, с которым вы желаете славить Господа.

Как ни странно, он ответил улыбкой, как будто не понял или не захотел понять иронии, кроющейся в сказанном мною предложении.

– Чтобы вы знали, – сказал он задумчиво. – Чтобы вы знали... Это будет дело всей моей жизни.

– И каким образом человек моего сорта может внести лепту в столь благочестивое предприятие?

Он снова обратил на меня взгляд.

– А вам не объяснили?

– Мне сказали, чтобы я постарался вам помочь, по мере возможности и в пределах, определённых законом, – ответил я, сильно акцентируя слова «по мере возможности».

– Ну да, – он вздохнул. – Так давайте я вам объясню, в чём заключается дело.

Именно этого я ожидал и на это надеялся. Ибо Патрик Бугдофф, начальник отдела Инквизиториума, в котором я имел честь служить, попросту где-то потерял письмо из кобленецкого Инквизиториума, в котором объяснялось всё это дело. Он вспомнил обо всём, только когда из Кобленца поступил запрос, получил ли де Вриус обещанную помощь. Но, само собой, во втором письме уже не объяснялось, какого рода помощь мы должны оказать архитектору.

– Я весь внимание.

Он деликатно взял меня под руку и проводил в сторону окна. Поскольку вилла стояла на холме, а воздух напоминал прозрачностью чистейший хрусталь, из комнаты открывался великолепный вид на почти всю Христианию. На дома, дороги, церкви, ратушу, порт и разделяющую город пополам реку, по которой сновали баржи, лодки и лодочки. Сейчас всё это согревали и освещали лучи заходящего солнца.

– Что вы видите, инквизитор?

Ответ «город» напрашивался сам собой, но я был уверен в том, что де Вриус не рассчитывал на столь очевидное решение загадки, которую он загадал.

– А что видите вы, господин де Вриус? – Ответил я вопросом на вопрос. Он растянул губы в улыбке, как будто догадывался, что я не нашёл ответа, который мог бы его удовлетворить.

– Я вижу город, лишённый позвоночника, инквизитор. Лишённый бьющегося сердца, задающего ритм его существования и ритм жизни горожан.

Я присмотрелся к панораме внимательнее. Де Вриус был прав. Христиания была городом, красиво расположенным по обе стороны в излучине реки среди мягко поднимающихся холмов, но, казалось, возведённым без конкретного замысла. Не хватало какой-то центральной точки, которую можно было назвать её символом, или позвоночником, или сердцем, как этого хотел архитектор.

– Его Преосвященство архиепископ пожелал возвести кафедральный собор, блеск и слава которого затмят всё, что до сих пор было построено на божьем свете. И кого ещё он мог попросить подготовить этот проект, как не меня, милостью Божией искуснейшего из архитекторов?

Вопрос был, очевидно, чисто риторическим, так что я не потрудился на него ответить.

– Я решил снести весь центр Христиании, – заявил он. – Эти гадкие ночлежки, эти старые каменные дома, нависающие над узкими улицами, эти прижавшиеся к ним деревянные будки, которые голытьба называет домами, – он говорил с явным отвращением.

– У меня была возможность это увидеть. – Я кивнул головой.

И в самом деле, когда я проезжал через город, направляясь к дому де Вриуса, я видел десятки трудящихся рабочих, но не обратил на них особого внимания.

– Однако здесь, в Христиании, не только архиепископ имеет вес. На протяжении многих лет с архиепископами Христиании соперничают братья Ордена Меча Господня...

– Богатые, – вставил я.

– Сказочно богатые, – признал он мою правоту. – А кроме того, непосредственно подчиняются Его Святейшеству. Когда они узнали, что архиепископ планирует возведение собора, решили построить свой собственный...

– Два собора в таком городе как Христиания... Ну-ну...

– Не совсем в самом городе, а в нескольких милях за его пределами, – уточнил он.

Тогда я понял, что речь не идёт только и исключительно о строительстве нового храма, не только о политических играх между архиепископом и монахами. Здесь речь шла о создании нового города вокруг собора, города, который через несколько лет будет иметь шанс побороться с самой Христианией. А это не могло понравиться ни архиепископу, ни членам городского совета.

– Конечно, сначала они попытались нанять меня, – де Вриус надул губы. – Однако, поскольку я повсюду славен своей верностью заказчикам, их попытки успехом не увенчались. И тогда они пошли к этой каналье Шуману, – он с раздражением фыркнул.

– Который, как я полагаю, не оказал чрезмерного сопротивления?

– А кто бы оказал? Ведь это мечта для архитектора! Неограниченные средства, сотни мастеров и рабочих по первому мановению руки, и... – он на мгновение заколебался, – полная свобода творчества.

Благодаря этой заминке я понял, что де Вриус не получил подобной свободы со стороны архиепископа или его канцелярии, что, по всей вероятности, должно было его злить. Особенно когда он знал, что его злейший соперник пользуется недоступными ему самому вольностями.

– Однако я по прежнему не знаю, чем вам может помочь Святой Официум, – сказал я.

– Странные дела творятся, – ответил он и снова уставился в небо.

Я терпеливо ждал, когда он соизволит объяснить, что подразумевает под словом «странные».

– У меня постоянные несчастные случаи на стройке, рабочие мрут как мухи, а недавно кто-то зарезал моего главного инженера. – Он вздохнул, и было видно, что он по-настоящему опечален. Я боялся, однако, что его так беспокоят не человеческие беды, а связанные с ними задержки. – Если так пойдёт и дальше, я не только не успею обогнать Шумана, но мне и жизни не хватит на доведение строительства до конца.

– Разве при масштабных работах несчастные случаи не являются чем-то обычным?

– Не в таких количествах. – Он снова вздохнул. – Это выглядит, как будто на меня кто-то навёл проклятие, порчу или что там ещё... Да ещё и Оттон, словно мало мне было неприятностей... – Он махнул рукой. – Зарезали его, как свинью.

Будучи человеком от природы сообразительным, я догадался, что архитектор имеет в виду главного инженера.

– Где это случилось?

– В порту. «У грудастой Касеньки», в любом случае, недалеко...

– Этот ваш Оттон пил?

– А кто не пьёт, господин Маддердин? – Почти возмутился он.

– Играл?

– А кто не играет?

– Выигрывал?

– Ба! У него были золотые руки. И в кости, и в картишки.

По внезапной сладости в голосе де Вриуса я понял, что он и сам не сторонится подобных удовольствий.

– И вы удивляетесь, что его зарезали? – Я пожал плечами. – Тут не проклятие нужно искать, а обчищенного или обокраденного соперника.

Де Вриус плотно сжал губы и искоса посмотрел на меня.

– Господин Маддердин, я прекрасно знаю, чему учат в Академии Инквизиториума, и что вам запрещают объяснять загадки таинственным и непонятное необъяснимым...

– Именно так и есть, – признал я его правоту. – А подобные вопросы вам не чужды, потому что...? – я сделал паузу.

– Потому что я два года учился там же, где и вы! Вам даже этого не сказали? – Он недовольно поморщился.

Ах, вот в чём дело! Де Вриусу было решено помочь, учитывая тот факт, что он был недоучившимся инквизитором. По этой же причине о помощи для архитектора нас просили из Кобленца, который является резиденцией Академии Инквизиториума. Тем временем рассерженный де Вриус врезал рукой по стене.

– Гвозди и тернии! – воскликнул он. – Они что, решили, что я не заслуживаю хоть капельки уважения? Вдобавок прислали мне вас. Сколько вам вообще лет? Когда вы закончили обучение в Академии?

– Я мастер Инквизиториума, которому была выдана временная лицензия на территорию города Христиании и его окрестностей. И этого вам должно быть достаточно, господин де Вриус, – сказал я без гнева, но твёрдо.

– Хорошо, хорошо, извините, – бросил он вовсе не извиняющимся тоном. – Я думал, что они пришлют мне кого-то постарше, более опытного в борьбе с нечистой силой, человека, горящего от разожжённого в нём огня внутренней святости.

Ну-ну, уважаемый де Вриус, похоже, ошибся с призванием! Может, он должен был стать поэтом? Кто знает, не нужны ли поэты больше, чем архитекторы? По крайней мере, томик стихов стоил меньше, чем собор. Как в золоте, так и в человеческих жизнях.

– К сожалению, в вашем распоряжении только я, – мягко сказал я. – Но я постараюсь вам помочь, не только по приказу начальства, но и из-за когда-то связывавшего нас благородного призвания.

Я говорил искренне, поскольку именно так и обстояли дела в случае бывших учеников Академии Инквизиториума, которые не завершили образование и не стали служителями Святого Официума. Если расставание происходило по обоюдному согласию, Инквизиториум сочувственным взглядом присматривал за дальнейшей карьерой своих бывших учеников, часто поддерживая их финансово. Конечно, не даром, потому что благодаря этой практике мы имели на всей территории Империи круг преданных помощников. Что важно, никто, кроме высших властей Святого Официума, не знал, кто находится в этом списке союзников. А зачастую они очень пригождались, поскольку, случалось, делали хорошие карьеры в своих профессиях. Де Вриус служил тому лучшим примером.

– Очень любезно с вашей стороны, – ответил архитектор. – Не будет ли нескромностью, если я спрошу, каким образом вы собираетесь добывать сведения? Ха! – Он хлопнул себя руками по бёдрам. – Может, прикинетесь каменщиком и наймётесь на работу к Шуману? Или хотя бы простым рабочим...

Ну точно. Именно этого мне и не хватало в жизни для полного счастья. Таскать кирпичи, работать в жару и в дождь и непрерывно поглядывать, чтобы камень не свалился мне на голову. Но мне не хотелось всё это объяснять, так что я просто протянул руки.

– Посмотрите на мои ладони, господин де Вриус. Разве так выглядят руки человека, привычного к физическому труду?

– И правда. – Он был явно опечален тем, что его идея оказалась не столь блестящей, как он считал. – Ну, так что же вы тогда будете делать?

– Посещу Шумана, представлюсь и расскажу о направленных против него подозрениях.

– Меч Господень! Вы что, с ума сошли?! – Вскричал де Вриус, а лицо покраснело так, словно через миг его хватит удар.

– Сколько же раз я буду тебя заклинать: говори мне правду и только правду, во имя Господа? – Процитировал я Писание.

– А что есть правда? – Тут же отозвался он.

– Красота есть истина, истина прекрасна, – на этот раз я сослался на менее святую книгу, чем ранее, но цитата показалась мне уместной.

– Довольно, довольно! – Он замахал рукой прямо перед своими губами, так, будто у него был неприятный запах изо рта, и он пытался развеять его на все четыре стороны. – Дело не в том, чтобы красиво говорить, а в том, чтобы эффективно действовать. А как вы собираетесь это сделать, когда Шуман будет знать, кто вы, и начнёт следить за каждым своим шагом?

– Если он действительно виновен, то, кто знает, может быть, моё появление спровоцирует его на поспешные действия. И помните также, что честный человек может открыть перед инквизитором всю свою жизнь, без страха, что раскроется нечто, привлекающее внимание Святого Официума.

– О, здесь вы сможете найти себе занятие. – Усмехнулся он. – Независимо от того, кто что делает или думает.

– Вы хотите поговорить со мной об идеях, на которых зиждется деятельность Инквизиториума, и методах работы его сотрудников? – Прищурился я.

– Ну ладно, мастер Маддердин, – де Вриус, похоже, немного испугался, что язык завёл его слишком далеко. – Я прошу вас лишь об одном. Изучите этот вопрос со всем вытекающим из вашего опыта вниманием. А если вы добьётесь, чтобы Шуман исчез отсюда раз и навсегда, я обещаю вам достойное вознаграждение ваших трудов.

– Я быстро устаю, – сказал я. – Поэтому надеюсь, что в случае чего вы учтёте этот факт в своих расчётах. И поверьте мне, – добавил я, уже серьёзным тоном, – что мой способ вести расследование против Шумана лучше, чем ваш. Ложь очень часто является виновницей неприятностей, которых можно было бы избежать, говоря правду.

– Очень благородное суждение, – скривился он. – Жаль, что в теории это звучит красивее, чем есть на практике.

«И именно потому, что ты так думаешь, ты архитектор, а не инквизитор», подумал я.

***

Я встретился с одним из игроков на, громко говоря, христианском архитектурном рынке, теперь пришёл черёд познакомиться со вторым и выяснить, что он за человек. В отличие от де Вриуса, который занимал огромную, красивую виллу в лучшем районе города, Дитрих Шуман, казалось, не имел тяги к роскоши. Он назначил мне встречу в скромном деревянном здании, которое исполняло роль его мастерской, офиса, и наверное, часто также и спальни. А благодаря превосходному расположению на холме, мягко возвышающемуся над стройплощадкой, архитектор мог постоянно наблюдать за трудящимися рабочими. Шуман не выглядел, как один из самых известных строителей Империи. У него было почти квадратное лицо с коричневой, шелушащейся от солнца кожей и плечи, достойные рабочего из каменоломен. На середине его головы рос клочок светлых растрёпанных волос, что придавало его облику сходство с луковицей. Когда он протянул ладонь, чтобы пожать мне руку, я заметил, что у него короткие, толстые пальцы с поломанными и заросшими грязью ногтями.

– Меня зовут Мордимер Маддердин, и я являюсь лицензированным инквизитором, направленным в город Христианию, – представился я.

– Знаю, знаю, – сказал он весёлым тоном. – В нашем маленьком, тихом городке ничего не скроешь.

Так оно и есть, если вспомнить о блестящем плане де Вриуса, предлагавшем мне выдать себя за кого-то другого. Вот бы я выставил на посмешище! Впрочем, я снёс бы это мужественно, ибо шкура инквизиторов могла поспорить прочностью с закалённым железом, но ведь речь шла не обо мне, а об авторитете организации, которую я представлял!

– Не такой уж он и маленький, если в нём строят два кафедральных собора.

Он попросил, чтобы я занял единственное в его мастерской кресло, а сам присел на край стола.

– Выпьете чего-нибудь? Или, может, перекусите?

Я посмотрел за окно, на раскалённый солнцем двор, по которому сновали едва живые полуголые рабочие.

– Давали бы им отдохнуть хотя бы во время самой большой жары. Ведь они у вас так передохнут, а не построят собор.

– Не эти, так будут другие. – Он широко улыбнулся. Я заметил, что у него выщербленные зубы, будто он пытался грызть ими камни. Я представил его себе стоящим среди поставщиков сырья и пробующим на зуб каждую партию камней, словно торговец, проверяющий золотые монеты.

– Здесь, мастер, на счету мастеровые, квалифицированные каменщики, искусные плотники. А как меня может волновать обычный носильщик или обычный землекоп? Они как инструменты. Изнашиваются с течением времени, и тогда мы выковываем следующие.

– Что ж, вам нельзя отказать в прагматизме, – сказал я бесстрастно. – А что до вашего любезного вопроса, если у вас найдётся бокал вина, я бы с удовольствием выпил.

– Вы полагаете, что летом вино и полуденное солнце хорошо сочетаются?

Я рассмеялся.

– Для меня вино может сочетаться с чем угодно, – ответил я. – Хотя лучше всего с красивой девушкой.

– Ай-ай-ай... – Он шутливо погрозил мне пальцем. – Весёлый вы, человек, мастер, так что я с удовольствием составлю вам компанию, а за вином и разговор пойдёт живей. Потому что, как я понимаю, – он посмотрел на меня с плутовской улыбкой, которая чрезвычайно не подходила к его грубо обтёсанному лицу, – вы хотите меня о многом расспросить.

Я и не подтвердил этого, и не стал из вежливости возражать, ведь мы оба прекрасно понимали, что я появился у него не для того, чтобы брать уроки архитектуры.

– Де Вриус вас на меня натравил, – сказал он, когда уже разлил вино в высокие оловянные кубки. – В чём этот негодяй опять меня подозревает?

– Инквизиторов не натравливают, господин Шуман, – мягко объяснил я. – А даже если б и так, то этого, безусловно, не сможет сделать архитектор. Даже самый знаменитый...

– Самый знаменитый это я, – в его голосе я не услышал ни гордости, ни нотки хвастовства, ни самодовольства. Шуман просто бесстрастно констатировал очевидный для него факт, который, как он полагал, должен быть столь же очевиден и для всех остальных.

– Каждый кулик своё болото хвалит, – сказал я, чтобы его спровоцировать, и поднял кружку. – За знаменитых архитекторов, господин Шуман.

Я смочил губы, а он опустошил свой кубок до дна, после чего циркнул слюной сквозь зубы. Что ж, его манеры были достойны, скорее, землекопов, которых он так презирал.

– Кислое и тёплое, – проворчал он. – Что за времена... Но вы не соизволили мне ответить, или, может, вы не хотите отвечать или вам запрещено. В чём подозревает меня этот бедняга де Вриус?

– Почему вы называете его беднягой? – Ответил я вопросом.

– Потому что человек, который вынужден жить в тени гиганта, никогда не обретёт ни счастья, ни душевного спокойствия. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Конечно, я не сомневаюсь, что вы и есть рекомый гигант. – Улыбнулся я. – Или, по крайней мере, выглядите таковым в собственных глазах.

– Нет, нет, – помахал он указательным пальцем. – Это не так, мастер Маддердин, как вы думаете. Я знаю, де Вриус знает и все на свете знают, что Дитрих Шуман опередил свою эпоху, – на этот раз в его голосе прозвучала гордость. – Это я свободно я иду такими путями, в сторону которых другие страшатся даже смотреть. Вы не художник, а значит, вам не так легко понять столь герметические вопросы, но поверьте мне, что архитектура это нечто большее, чем просто искусство.

Он обратил на меня взгляд, и его лицо, казалось, почти сияло, словно у пребывающего в экстазе мистика.

– Она является также и ремеслом, – продолжил он, – требующим, с одной стороны, величайшего внимания и осторожности, с другой – воображения, изобретательности и смелости. Архитектор должен примирить воду с огнём так искусно, чтобы самому не обжечься. Архитектор должен быть пророком, провидцем и предсказателем, и одновременно скрупулёзным математиком, геометром и геодезистом, мастером рыться в пыли и камнях, а также эффективным командиром армии нанятых рабочих. Архитектор должен, мастер Маддердин, плыть по небу, как Икар, но в то же время не увлекаться фантазиями настолько, чтобы в его ушах постоянно звучало Дедалово напоминание: «Не взлетай слишком высоко!». – При слове «Икар» он расправил плечи, как если бы они были крыльями, а при словах «не взлетай» одно из крыльев сменил на угрожающий и предостерегающий палец. Ну что ж, неплохую пантомиму он мне тут разыграл... Однако его с де Вриусом связывало нечто большее, чем совместная работа.

Я с пониманием покивал головой.

– Проще говоря, речь идёт о том, чтобы построенный вами собор не только представлял собой произведение искусства, но и в случае чего не рухнул никому на голову, – подытожил я его рассуждения. – Надеюсь, я правильно понял смысл ваших слов?

Он скривился, и его плечи опали, словно склеенные воском крылья в лучах солнца.

– Не до конца, – буркнул он, явно недовольный. – Но пусть будет так, раз уж вы хотите так это понимать.

– Простите, если я не очень хорошо понял ваши рассуждения, но я никогда не задумывался над трудностями работы архитекторов.

И это как раз была чистая правда. В нашей прекрасной Империи много строят. Много прекрасных каменных и кирпичных церквей, соборов, замков или дворцов. Ба, за духовенством и вельможами охотно следуют и горожане. Сколько в последние годы я видел сооружаемых ратуш, рынков или особняков! И даже триумфальных арок, строительство которых было отметить прибытие в город известных личностей.

Но, несмотря на то, что всё это я наблюдал собственными глазами и знал, что некоторые регионы Империи напоминают большую строительную площадку, я не заинтересовался тем, насколько тщательной подготовки требуют подобные мероприятия. Ведь кто-то должен был руководить рабочими, кто-то должен был заранее планировать и координировать все действия, кто-то должен был заказывать, перевозить и складировать строительный материал, кто-то должен был шлифовать камни, кто-то должен был месить раствор, и, наконец, кто-то должен был заботиться о пище для всей трудящейся в поте лица орды. Не говоря уже о том, что кто-то должен был проводить точные предварительные расчёты. Действительно, прав был Шуман, сравнивая стоящего во главе работ архитектора с командующим армией. Конечно, он, как и воеводы, имел под своим командованием низших офицеров, но ведь в результате лично он должен был обрести славу победы или горечь поражения. Он и только он должен был остаться в памяти потомков. Доброй или худой.

Впрочем, нередко случалось, что архитекторам не суждено было увидеть результаты многолетней работы, поскольку некоторые стройки тянулись до бесконечности, особенно когда у заказчика здания внезапно заканчивались средства.

Я так задумался, что лишь через некоторое время до меня дошло, что Шуман что-то сказал.

– Простите. – Встрепенулся я. – Вы не могли бы повторить?

Он снова поморщился, видимо, он не принадлежал к тем людям, которые любили что-либо повторять. Ну, может, за исключением случаев, когда они уже соскучились по звучанию собственного голоса.

– Я говорил, что мы, строители, соль этой земли, – сказал он. – От простого рабочего до самого архитектора.

– Наверное, вы правы, – вежливо ответил я.

Я смотрел в окно и заметил, как руки одного из носильщиков подломились под тяжестью корзины, полной камней. Сначала он опустился на колени, потом забрызгал кровью из открытых уст, и, наконец, рухнул лицом в песок. Что ж, именно этот носильщик, возможно, и не был солью земли, но, кажется, сейчас он начал процесс превращения в её удобрение. Шуман, по-видимому, проследил за моим взглядом, потому что я услышал, как он тяжело вздыхает.

– Как же недолговечна человеческая жизнь, – сказал он с таким сожалением, что если бы я не слышал его предыдущих суждений, то подумал бы, что оно связано со смертью рабочего.

– Аминь, – отозвался я.

Он посмотрел на меня с явственной печалью.

– Один удар камнем в голову или железом в грудь, нехватка воды или еды, болезнь... И вот мы уже мертвы, господин Маддердин. Разве Господь не мог слепить нас из более прочного материала?

Это был не тот вопрос, который мог бы задать правоверный христианин, ибо крылись в этом вопросе какие-то сомнения во всемогущей силе Творца, либо, что ещё хуже, Ему приписывались злые намерения.

– Берегитесь, мистер Шуман, – предостерёг я его, – и не пытайтесь угадывать божественные планы, ибо нет дороги, которая быстрее приведёт к ереси.

– Ересь, – буркнул он. – Я простой человек, мастер. Славлю Господа, но это не мешает мне размышлять над несовершенствами человеческой природы.

– Не думайте слишком много, – посоветовал я ему. – Ибо тот, кто видит перед собой слишком много путей, может заблудиться с большей вероятностью, чем человек, идущий простой и ясной дорогой.

Он посмотрел на меня, на этот раз с явным отсутствием благосклонности.

– Ну хорошо, вы мне скажете, наконец, чего на самом деле хотите, если только вы не пришли для того, чтобы поделиться со мной горсткой нравоучений? Вы хотите провести расследование? Обвинить кого-то? Вы, как я понимаю, располагаете соответствующими документами?

– Я получил лицензию, действующую на территории города и его окрестностей, – объяснил я. – А эта лицензия позволяет мне задавать вопросы, какие я захочу и тому, кому захочу. И обязывает всех на эти вопросы отвечать.

– Мне нечего скрывать. Лишь бы мне работать не мешали.

Люди редко обращаются в подобном тоне к инквизиторам, но самоуверенность Шумана истекала как из того факта, что он находился под защитой могущественного ордена, так и из того, что он был знаменитым и признанным архитектором, определённо имеющим протекцию в самых высоких сферах.

– Никогда бы не осмелился, – ответил я.

– Де Вриус, конечно, жалуется, что у него всё идёт не так, как надо, да? Что я насылаю на него порчу или проклятие? – Он засмеялся. – Что он ещё придумал кроме этого?

– А у него всё не так? Есть причины себя жалеть?

– Если он нанимает на место главного инженера пьяницу и шулера, то нечего удивляться тому, что его кто-то зарезал. И если он не может уследить за рабочими, то неудивительно, что происходят несчастные случаи. И если он не нанял новых на место погибших или изувеченных, то неудивительно, что не хватает рабочих рук. А если не хватает рабочих рук, то нет ничего странного в том, что он выбивается из графика.

– То есть обычная некомпетентность...

– Вы сами это сказали.

– Но де Вриус работал на многих стройках и не раз сталкивался с проблемами. И никогда не выдвигал подобных гипотез...

– Гипотез! – Возмутился Шуман. – Это необоснованные обвинения и клевета, а вовсе не гипотезы. А всё потому, что мы в первый раз работаем рядом друг с другом. Этот бедняга знает, что я превосхожу его во всех отношениях, так что он будет использовать все возможные способы, чтобы мне навредить.

– Вы не сталкивались до Христиании?

– Я вам больше скажу! Мы не сталкивались даже здесь. Я в жизни этого несчастного в глаза не видел. И хотя мы находимся в Христиании уже несколько месяцев, но как-то не сложилось. И это, наверное, хорошо, зачем себе нервы трепать...

– Огромное вам спасибо, – сказал я. – И я был бы признателен, если бы вы приставили ко мне кого-то, знающего территорию. Я хотел бы осмотреться, поговорить с людьми... Вы ведь не присягнёте, что кто-нибудь не вредит де Вриусу без вашего ведома?

– Вы и сами знаете, что не присягну. – Он нахмурился. – Хотя мне это кажется маловероятным. Но спрашивайте, ходите, ищите. Чтобы потом не говорили, что Дитриху Шуману было что скрывать. Знайте и сохраните в памяти, инквизитор, что я чист как хрусталь.

Я кивнул, как будто соглашаясь с его словами.

– Тогда постарайтесь не упасть, ибо хрусталю это не идёт на пользу, – посоветовал я ему без улыбки.

Он ответил мне смелым и мрачным взглядом.

– Хватит морочить мне голову, инквизитор, – сказал он. – Я приехал сюда работать, а не развлекаться словесными дуэлями. А мои работодатели не любят, очень не любят дармоедов. Что, впрочем, и я у них перенял...

Не было никаких сомнений в том, что любезный архитектор имел в виду именно меня. Что ж, инквизиторов называли и похуже, чем дармоедами, так что я не собирался оскорбляться. Мы ещё посмотрим, кто честнее заработает на свою краюшечку хлеба и кружечку воды.

***

Мастер, приставленный ко мне Шуманом, оказался молодым, умным мужчиной, явно увлечённым как своим начальником, так и необъятностью предстоящих работ. Честно говоря, его энтузиазм быстро мне надоел, поскольку я не был в состоянии найти большого архитектурного замысла в этих завалах песка, земли и камней, которые окружали нас повсюду, и в лабиринте траншей, которые, казалось, разрезали строительную площадку на полностью лишённую смысла композицию. Я понимал, что вижу только начало большого строительства, но с меня уже хватало зноя и вездесущей пыли, обсыпающей одежду, лицо и волосы, щекочущей ноздри и забивающей горло. Я был потный, грязный и постоянно кашлял, в то время как мой проводник, казалось, почти танцевал среди песка и камней, а его рот не закрывался, пока он разглагольствовал о великом строительстве и восторгался тем, как ему повезло, что он может участвовать в столь монументальном мероприятии (он только сплёвывал время от времени, чтобы удалить излишки пыли из открытого рта). Поэтому, когда мы добрались до другого конца площадки, я простился с ним с облегчением, и ушёл с убеждением, что Шуман не случайно послал ко мне этого болвана. Я полагал, что он должен был счесть это отличной шуткой.

На следующий день я обратился с той же просьбой, назначить мне опытного проводника, к де Вриусу. Тот, к счастью, выбрал моим спутником человека гораздо более спокойного и более уравновешенного в поведении, чем мастер Шумана. Мужчину звали Карл Григ, у него было лицо, усыпанное печёночными пятнами, и отмеченные старым шрамом губы, изогнутые так, что казалось, что он постоянно улыбается.

Большим его преимуществом было то, что он говорил в основном тогда, когда я его о чём-то спрашивал, и не думал, что лучшим для меня занятием будет наслаждаться обаянием его голоса и восхищаться глубиной мысли. Ну, по крайней мере, так было поначалу, поскольку позже, когда мы перешли к немного более панибратскому общению, он, однако, оказался как человеком, влюблённым в собственный голос и собственные шутки, так и любителем клише, тирад и филиппик. Я терпел это, учитывая тот факт, что он оказался полезным инструментом.

Если вы хотите найти доказательства вины какого-нибудь человека, вызовите на искреннюю беседу не любящих его людей, людей, которых он обидел, или, по крайней мере, тех, кто считает себя обиженным. Отличной идеей является также беседа с должниками предполагаемой жертвы. Им поднимет настроение и склонит к обширной исповеди осознание того, что кредитор скоро отправится на суд инквизиции. А ведь покойнику не нужно будет возвращать долги. Значит, я должен был найти людей, которые имели право плохо вспоминать Шумана. А где их легче найти, как не среди рабочих или мастеров, которые были уволены с работы или сами с неё ушли?

– Господин Григ, скажите, будьте добры, есть ли у вас в платёжных списках люди, которые раньше работали у Шумана?

– Конечно. – Он пожал плечами. – Знаете, как оно бывает: натворит какой-нибудь прохвост что-то у Шумана, так идёт к нам, натворит у нас – идёт к Шуману. Обычное дело.

– Не происходило ли подобного с людьми, занимавшими более высокий пост? Например, с одним из главных мастеров или прорабов?

Григ нахмурился, после чего медленно покачал головой.

– Ничего такого не припомню. Я поищу в документах, посмотрю, но, честно говоря, сомневаюсь...

– Вы слышали, чтобы кто-нибудь питал личную неприязнь к Шуману?

Он фыркнул.

– Каждый из тех, кто от него ушёл.

– Ничего особенного? Искренняя неприязнь, может, даже ненависть. В конце концов, насколько я видел, Шумана не особо заботят несчастные случаи среди рабочих...

– Несчастные случаи были, есть и будут, – ответил Григ.

– Но Шуман не скрывает, что рассматривает людей как орудия. Это может вызвать обоснованную враждебность.

– На самом деле, знаете, есть один такой. – Григ прищёлкнул пальцами. – Не помню, как его звали. На стройке у Шумана погибли два его брата.

– Как это случилось?

– Простите, но...

– Он теперь работает у вас?

– Нет, – он покачал головой. – Это пьяница, лентяй и хулиган. Мы уволили его через несколько дней после того, как он к нам нанялся. Я запомнил его так хорошо потому, что он угрожал господину де Вриусу, даже ходил буянить возле его дома. Бог знает, впрочем, каким чудом, потому что у него не было пропуска, а за городские стены без пропуска не пройти.

– Как это?

– Ну, знаете, сначала рабочих приводят на работу в город под стражей, а потом так же под стражей выводят. Сами за стены они пройти не могут, разве что кто-то получит пропуск, но это в принципе касается только важных мастеров, инженеров или администраторов.

– Мудро. Но скажите, будьте любезны, где я могу найти этого хулигана?

Григ почесал заросший короткой щетиной череп.

– Я разузнаю и расскажу вам, что и как.

– Буду очень вам благодарен. А может, вы знаете кого-то, кому Шуман особенно доверяет? Кого-то, кому он рассказал бы свои секреты? У него здесь есть жена, любовница, или, может, любимый мальчик?

– Нет, мастер, нет. Он человек нелюдимый. Одинокий, как перст. И сам никого не любит, и любви не ищет. Больше всего, наверное, знает Негр...

– Что за Негр?

– Есть один такой, ходит за ним как тень.

– На стройке я его не заметил.

– На собственной площадке в течение дня Шуман чувствует себя в безопасности, тогда и Негру иногда даёт выходной.

– Понимаю. А скажите ещё, может, вы знаете, как обстоят дела с поставщиками? Может, Шуман задолжал кому-то денег, или обманул кого?

– Ну вы же знаете, что нет, – ответил после минутного раздумья Григ с довольно явным удивлением. – Ведь ни мы, ни они не можем настраивать против себя поставщиков. Я бы даже сказал, что мы должны обращаться с этими канальями как с тухлым яйцом.

Очевидно, что поставщики прекрасно понимали, что между Шуманом и де Вриусом, а, следовательно, между орденом и архиепископом, кипит смертельная война, и решили использовать этот факт, завышая цены и угрожая несоблюдением сроков перевозок в случае, если им не будут платить вовремя и в полном объёме. И трудно было удивляться. В конце концов, им выпала настоящая удача.

– А вы знаете, мастер Маддердин, что будет дальше? Шуман уже заказал статуи у лучших скульпторов, заказал витражи, отправил чертежи ювелирам, зарезервировал время у художников. – Григ махнул рукой. – Ещё нет даже фундамента, а он уже думает об интерьерах...

– Он молодец, что дальновидно смотрит в будущее.

– Лишь бы только в этом будущем он не остался со статуями, скульптурами, витражами и картинами на голой площадке. – Администратор растянул губы в ехидной улыбке.

Я тоже улыбнулся, потому что мне понравилась концепция, представляющая высокомерного Шумана рыдающим на огромной свалке из присланных произведений искусства, которые некуда девать и которые гибнут под солнцем и дождём.

– Я задам вам деликатный вопрос, господин Григ, и, пожалуйста, ответьте честно. Действует ли в Христиании, особенно сейчас, когда здесь появилось так много приезжих рабочих, организация, члены которой не любят о себе говорить, зато любят всё и обо всех знать?

Григ скривился, потом неохотно кивнул.

– А где их нет, – буркнул он. – Не знаю, как было до начала строительства, но сейчас они повсюду.

– С вашего начальника они тоже получают дань?

Григ глубоко вздохнул. Некоторое время он явно размышлял, что ответить.

– Господин Маддердин, – сказал он наконец, – я бы не называл это данью. Они следят, чтобы не было ни злодейств, ни нападений, ни здесь, в Христиании, ни по пути в город. В обмен на это они получают соответствующее вознаграждение, насколько я знаю, очень небольшое по сравнению с тем, от каких неприятностей они нас защищают...

– Вы должны были добавить, что эти неприятности они сами бы и устроили. Так что они хитро берут с вас дань за защиту от них самих, – я не смог удержаться и не высказать своего мнения о том, что я думаю о плате бандитам.

– Я об этом вообще ничего не знаю. – Григ нервно пожал плечами и, видимо, решил уйти от темы. – Зачем вы вообще спрашиваете о тонгах? Или вы не знаете, что чем меньше о них говорят, тем дольше живут?

Я посмотрел на него. Каждый ребёнок в нашей преславной Империи знал, кто такие тонги. Отлично управляемая преступная организация. Нищие, воры, наёмные убийцы, академические братства, девушки лёгкого поведения, большинство купцов – все должны были платить тонгам. Они придали преступлениям некоторые организационные формы, и это даже работало на пользу порядка в городе. Ибо нет ничего хуже анархии! В конце концов, само государство является не чем иным, как организованным террором, а вы только представьте нашу жизнь без государства. Только никто до конца не знал, кто стоит за тонгами. Иногда звучали подозрения, что главными руководителями этой отлично законспирированной организации являются по-настоящему выдающиеся персоны. Говорилось об уважаемых банкирах, епископах или князьях.

Тонги не занимались заговорами, ересью и религией, и мы закрывали глаза на их деятельность, иногда мы даже защищали их от гнева правосудия. Например, в Кобленце бургграф получал с тонгов дань, но в то же время он любил проводить громкие акции, связанные с повешением, четвертованием и колесованием. От чего, как легко догадаться, не были в восторге члены преступного братства. Ну что ж, такова была его профессия, и на её исполнение рассчитывал императорский наместник. Иногда Святой Официум мог усмирить взрыв гнева наместника. Конечно, не без собственной выгоды.

– Простите. Я просто хотел узнать, есть ли они здесь, ибо если есть, то у них здесь, конечно, есть и какой-то свой главный жулик, так что если будет нужно, я тряхну его разок-другой, чтобы он рассказал, что знает...

– Святой Симон Колосажатель! Вы хотите допрашивать князя тонгов? – Григ широко распахнул глаза. – Вам жить надоело?

Я похлопал мастера по плечу и улыбнулся. Я вовсе не собирался, как он выразился, «допрашивать» ни одного негодяя из тонгов, независимо от того, называли ли его подчинённые графом, князем или императором. Я просто подумал, что может наступить время, когда искренний, открытый и беспрепятственный разговор с этим человеком сможет помочь мне в проведении расследования. Инквизиториум и тонги старались не переходить друг другу дорогу. Они занимались рэкетом (ловко называя это «уплатой взносов для покрытия расходов на содержание сообщества»), мы ловили еретиков и колдунов и посвящали себя исправлению человеческих душ. Так что нас мало что связывало.

Однако иногда мы пользовались информацией, получаемой от этой организации, довольно хорошо осведомлённой о том, что происходит в больших городах. За помощь в особенно важных или сложных делах тонги требовали от Инквизиториума определённых услуг, а помощь в делах второстепенных рассматривали как выгодную инвестицию в будущее. Например, надеясь, что когда обезумевший от боли еретик назовёт под пыткой важного члена их братства в качестве своего сообщника в преступлении, ведущий допрос инквизитор любезно не услышит этих слов.

Григ спрашивал, не надоело ли мне жить, если я хочу допросить князя преступников, но, насколько я помню, тонги никогда не покушались на жизнь инквизитора. Они справедливо считали, что это вызовет хаос, а эта организация любила спокойствие и порядок. Поэтому перетряхивающие город инквизиторы, разъярённые смертью товарища, были последним, о чём мечтали бы руководители тонгов. Это братство напоминало поддерживающего порядок падальщика, а трудно себе представить, чтобы инквизиторы боялись падальщиков. Ведь это мы существуем для того, чтобы боялись нас, и я не представлял себе князя тонгов, который отдал бы приказ убить инквизитора. Быстро оказалось бы, что мир стал для него слишком мал. В конце концов, еретиками могут оказаться и воры, шантажисты и убийцы, не так ли?

– Ага, – вспомнил я, когда Григ уже собирался уйти. – Господин де Вриус рассказал мне о смерти Отто. Это был главный инженер, так?

– Оттон, – вздохнул Карл и махнул рукой. – По моему скромному мнению, он получил то, что заслужил. И я даже не знаю, получит ли Шуман выгоду от его смерти.

– Потому что?

– Потому что в Христианию едет новый инженер, чтобы у нас работать. Солидный, строгий, умный. А Оттон, – он снова махнул рукой, – он занимался работой только в свободное от карт, костей, шлюх и пьянства время.

– Неплохой образ жизни.

– Как видите, только до поры, – не без основания подытожил Григ. – Так что не смею вам ничего подсказывать, да и, наверное, господин де Вриус не будет счастлив, что я это говорю, но я думаю, что Оттон полностью заслужил то, что с ним случилось. Конечно, жаль мужика, хороший был приятель...

***

Управляющий де Вриуса хорошо поработал, поскольку заглянул ко мне уже на следующий день, и уже с информацией, о которой я просил.

– Я нашёл человека, которого вы ищете. Его зовут Крамер. Где он живёт, этого я вам не скажу, потому что не знаю. Но каждый вечер он либо пьёт, либо пытается выпросить пару медяков на выпивку.

– И где он пьёт?

– Скоро будет два месяца, как поставили такой барак на берегу реки. Там продают самое дешёвое пиво в городе и водку настолько вонючую, что кривит морду, как корове. Скажу я вам... – Он махнул рукой.

– И этот Крамер там пьёт?

– Ну да, пьёт. Как и весь остальной подлейший сброд. А видели бы вы шлюх, которые там крутятся!

– Что-то вы удивительно много знаете об этом заведении...

Он рассмеялся в голос.

– Положа руку на сердце, признаюсь: один раз меня туда затащило любопытство. И больше туда ни ногой, скажу я вам.

– Ну, как бы там ни было, сегодня вы ещё раз пойдёте туда со мной.

– Не знаю. – Он покачал головой. – Это опасное место, мастер Маддердин. Я знаю, что вы - инквизитор, но вы получите нож под ребро прежде, чем вы успеете представиться, а если успеете крикнуть, кто вы, то никто вас не услышит, а даже если бы вас услышали, то все будут настолько пьяны, что на них не произведёт впечатления ваша должность. Мы ходили туда вшестером, и это в самом начале, когда там ещё было не так плохо.

– Ну да, – буркнул я.

Несомненно, это создавало определённые препятствия, поскольку я не собирался дать себя зарезать перепившемуся до последней меры возможности сброду. Впрочем, честно говоря, я не собирался дать себя зарезать никому.

– Благодарю за предупреждение, – сказал я. – Но всё же будьте готовы к вечеру. Я ручаюсь, что с вами ничего не случится.

Он посмотрел на меня, явно не убеждённый.

– Вы думаете, что я самоубийца? – Спросил я мягко. – Мы, инквизиторы, очень заботимся о собственной жизни, ибо мы являемся настолько ценными инструментами, что испортить один из них было бы смертным грехом против воли Господа.

Он заржал, и я понял, что на этот раз подобрал нужные аргументы.

– Ну, коль скоро вы так усердно заботитесь о собственной шкуре, то, надеюсь, сможете позаботиться и о моей, – сказал он. – Я буду у вас после захода солнца.

Я и в самом деле решил позаботиться о собственной шкуре, поэтому убедил де Вриуса передать под мою команду четырёх человек из своей стражи. Ибо архитектор справедливо рассудил, что городская милиция не обеспечит достаточного порядка на его строительстве, так что он сформировал (а точнее говоря, нанял на деньги архиепископа Христиании), состоящую из наёмников охрану. Это были люди не только обученные солдатскому ремеслу, но и, безусловно, более дисциплинированные, чем городская шушера. В общей сложности их было более десятка, но я решил, что четверых будет вполне достаточно, чтобы обеспечить нам должную защиту.

– Жаль слышать, что само слово «инквизитор» ныне уже не вызывает боязливого уважения, и вы должны окружать себя охраной, – язвительно заметил де Вриус, когда я изложил ему свою просьбу.

– У вас настолько острый язык, что я диву даюсь, как при каждом слове вы не режете себе губы в клочья, – ответил я.

Он с удовлетворением улыбнулся, как будто принял мои слова за настоящую и искреннюю похвалу.

***

Вечерняя и ночная жизнь Христиании, казалось, практически полностью перемещалась к реке. И в любом случае, именно там селились худшие отбросы, поскольку, как до этого объяснил мне Григ, городские власти неохотно впускали за стены приезжих рабочих, справедливо опасаясь, что эти особы тут же устроят беспорядки. Таким образом, на берегу реки, за городскими стенами, стояли бараки и палатки, выполняющие роль таверн, магазинов и притонов. Там всё было дешёвым и низкосортным. В том числе и человеческая жизнь. Вокруг клубилась орава людей всевозможнейших профессий и сортов. Безусловно, те, кто работал на строительстве собора, но также и перекупщики, проститутки, циркачи, халтурщики, воры, музыканты, то есть вся человеческая дрянь, которая обычно плетётся вслед за армиями. А ведь и здесь мы имели дело с армией, только состоящей из рабочих, проливающих во славу Господа не кровь, а пот. Хотя крови, безусловно, тоже должно было пролиться немало, как я мог заключить из разговора с Шуманом. И как я сам мог наблюдать собственными глазами.

– Смотрите, это барак госпитальеров. – Григ, как будто читая мои мысли, указал на солидное строение, огороженное забором из досок. – Добрые братья заботятся о тех, кому не повезло.

– Происходит так много несчастных случаев?

– Сейчас ещё ничего. – Он пожал плечами. – Вот увидите, что будет, когда возведут высокие леса, когда нужно будет перетаскивать огромные камни или скульптуры. Вот тогда и пойдёт потеха, скажу я вам. Сейчас у госпитальеров не много работы, и это, как правило, когда кто-то что-то ушибёт, сломает, размозжит, иногда осколок камня кому-нибудь вышибет глаз, то есть, в сущности, ничего особенного или опасного. Но когда люди начнут падать с высоты, или когда на них начнут падать многопудовые тяжести, тогда монахам прибавится работы!

– И так всегда бывает на стройках?

– Чем больше строительство, тем больше жертв, – буркнул Григ. – Этого никак не избежать.

– По крайней мере, они кладут свои жизни ради богоугодной цели, – вздохнул я. Я заметил, что мой спутник быстро взглянул на меня искоса, как будто хотел убедиться, что я не шучу. Но, конечно, я не шутил.

– Ну а вот и наша корчма. – Григ усмехнулся, произнося слово «корчма».

В сущности это был всего лишь прямоугольный барак, сколоченный из необструганных досок, а поскольку, как я смог заметить, плотник не приложил усилий, чтобы подогнать один элемент к другому, то между досками зияли щели и дыры. Довольно большие, подумал я, увидев кого-то, кто смог через такую дыру высунуть голову и извергал на землю излишек алкоголя, ревя при этом как разъярённый лев, или как Полифем, прощающийся с Одиссеем. Его было прекрасно видно, так как не только луна светила ярким светом, но ещё и её серебряный лик отражался в текущей рядом с корчмой реке.

Вход в кабак блокировала людская масса, так что я приказал сержанту проложить нам дорогу внутрь. Его подчинённые не церемонились с пьяными и поддатыми рабочими, они пошли между ними, сразу нанося удары и толчки древками копий. Я подозреваю, что этот сброд смял бы нас, как червивое яблоко, если бы захотел. Но им не хватило того, чего обычно не хватает плебсу: отваги и решимости, когда он видит перед собой вооружённых мужчин. Поэтому через некоторое время мы остановились перед дверью корчмы. Впрочем, что я говорю: дверью! Что это были за двери, Господи, помилуй. Просто две жёсткие от грязи толстые тряпки, свисающие с притолоки на порог. Двум стражникам я велел остаться снаружи, двое вошли внутрь вместе со мной и Григом.

– Ну и свинарник, – буркнул я.

Полбеды, что корчма состояла из единственной переполненной залы с низким закопчённым потолком. Полбеды, что криво сбитые скамейки и столы были расставлены таким образом, что, казалось, между ними невозможно лавировать. Худшим оказался выедающий глаза дым и вездесущий запах гари. Хотя, может, это и к лучшему, что здесь несло подгорелой едой, потому что, по крайней мере, этот запах перебивал вонь разлитого повсюду пива и потных тел. А люди имели право потеть, потому что я и сам сразу же при входе залился потом. На секунду мне показалось, что дышать в этом зале можно так же свободно, как в раскалённом горне.

– Мамочка дорогая! – Пропыхтел мне в ухо мой спутник, что составило хорошее резюме того, что мы увидели.

– Где этот человек? – Спросил я. – Вы его видите?! – Повторил я, уже крича, потому что шум стоял такой, что в первый раз я с трудом услышал собственный голос.

Карл огляделся вокруг очумелым взглядом и вытер рукавом мокрый лоб.

– Там, – после очень долгой паузы он, наконец, указал на худощавого человека, который дремал, опершись на угол между столом и стеной.

– Забирайте его, – приказал я стражникам. – Только осторожно, чтобы на нас не насели все его приятели.

Последнюю фразу я произнёс, собственно, только для порядка, поскольку напивающиеся в корчме рабочие, вероятно, и ухом бы не повели, даже если бы оранжевый слон протанцевал между ними на задних ногах.

Стражники неплохо справились с Крамером и попросту выволокли его под мышки, а единственное, что тот сумел сделать, это проблеять что-то невразумительное.

– Ох, похоже, вы с ним не поговорите, – вздохнул Григ, когда мы уже вышли на улицу.

Я вытер пот со лба и лица. Потом я сделал это второй раз и в третий, но всё ещё чувствовал себя так, как будто я только что вышел из ванны. Только через некоторое время я понял, что у меня совершенно мокрые волосы.

– Отведите его в какой-нибудь подвал, что ли, и заприте, – приказал я сержанту. – Пусть протрезвеет до утра, чтобы я мог с ним пообщаться. А, – добавил я ещё, – только не бейте его, даже если он вам сапоги заблюёт.

Охранник криво улыбнулся, но кивнул. Я заметил, что Григ с интересом смотрит на меня.

– Что такое? – Обернулся я к нему.

– Нет, ничего, – испугался он. – Мне как-то странно, что вы о нём так заботитесь.

– А зачем бить невиновного, когда вокруг столько виноватых? – Я пожал плечами.

Это была только часть ответа, ибо я и в самом деле не любил, когда глумились над слабыми и беззащитными. Правда, обычно это касалось животных, но Крамер в его теперешнем виде ничем от животного не отличался. А кроме того, если бы охранники запинали его до смерти, кого бы я допрашивал следующим утром?

***

Я подозревал, что несчастный Крамер ночевал, как правило, где-то в кустах, так что на этот раз он провёл ночь в лучших условиях, чем ему обычно приходилось. Стражники бросили ему в камеру соломенный тюфяк, и даже рваное одеяло. Когда утром я посетил эту временную камеру, Крамер как раз опорожнял глиняный кувшин.

– Надеюсь, это вода, – проворчал я.

– А кто бы такому дал вина или пива... Шваль. – Охранник сплюнул на пол и растёр плевок подошвой сапога.

– С людьми случаются разные несчастья, – сказал я. – Господь повелел, чтобы каждому дали шанс исправиться.

– Прошу прощения, господин, но вы и вправду инквизитор? – Изумился охранник, отнюдь не насмешливо или язвительно, но совершенно искренне.

– Открывай, – приказал я, не отвечая на его вопрос.

А ведь подобные вопросы возникли не из чего иного, как из незнания о реальных задачах и образе действий Инквизиториума. Обычный человек представлял себе, что инквизитор должен быть строгим, жестоким человеком, целыми днями и ночами думающим лишь о том, чтобы отправить на костёр как можно больше людей. Возможно, перед этим соответственно их пытая. А на самом деле нашей задачей было только служение помощью тем, кто нуждался в помощи. Конечно, мы не занимались спасением всего мира, у нас не было амбиций победить болезни, голод, войны или несправедливость. Мы, прежде всего, должны были служить утешением в области духа, а не тела.

Крамер услышал лязг ключа и оторвался от кувшина. Сжался в углу камеры, уставившись на меня с внимательным ужасом, словно пойманный в силки заяц. Хотя физически он напоминал не зайца, а исхудавшего и избавленного от перьев петушка.

– Тебя зовут Крамер, так? – Спросил я.

– Я? Крамер? Первый раз слышу.

Ну что ж, я не мог ему отказать в быстроте и лёгкости в произнесении вранья. Но возможно, что Григ ошибся и указал мне не того человека. К счастью, существовал способ, чтобы это проверить.

– Ах, так значит, это не твоих братьев нашли, – вздохнул я с притворным сожалением. – Тогда можешь идти...

– Братьев?! Вы нашли моих братьев?! Господин, скажите, ради Бога, что с ними, прошу вас!

– Так тебя всё-таки зовут Крамер?

– Да, клянусь гневом Христовым! Клянусь. Я Тиберий Крамер, а мои братья – Август и Юлий!

Родители этого человека что, совсем с ума сошли? Плохо, когда крестьяне набираются наглости называть сыновей именами римских императоров. Да вдобавок ещё и Тиберием...

– Садись, садись, – приказал я. – Поговорим.

– Господин, здесь не о чем говорить, отведите меня к ним...

– Молчать! – Рявкнул стражник. – Слушай, что тебе говорит преподобный мастер Инквизиториума, и не перебивай!

У Крамера отвисла челюсть.

– Ин–инкви... – начал заикаться он. – Боже мой!

– Разве у тебя есть какие-то причины бояться Святого Официума? – Мягко спросил я. – Или ты совершал грехи против нашей единственной и святой веры?

– Иисусе наисуровейший, никогда, никогда, чтоб я сдох! – Он стукнул себя в грудь обоими кулаками сразу.

– Я тебе верю. Почему бы мне тебе не верить? – Улыбнулся я. – Впрочем, я здесь для того, чтобы помочь тебе найти твоих братьев...

– Так вы не нашли их? Ничего о них не знаете? – В голосе Крамера я услышал подлинное отчаяние.

– Мы узнаем, Тиберий, – заверил я его. – Вместе узнаем. Ты только должен...

– А почему вы их ищете? Какое дело Инквизиториуму до моих братишек? Потому что если...

– Молчать! – Снова строго рыкнул охранник.

Я повернулся и жестом приказал ему отойти. Он с неохотой засопел, но подчинился.

– Мы хотим защитить их, – спокойно сказал я Крамеру, – ибо я подозреваю, что они могли попасть в руки чернокнижников, которые хотят причинить им вред.

– Иисус-Мария! – Крамер оторопел и заломил руки. – Даже не говорите так...

– Расскажи мне всё, Тиберий. Как другу, которым я и являюсь. Впрочем, подожди, давай мы выйдем из этой паршивой камеры, возьмём себе что-нибудь позавтракать, а то у тебя, наверное, в животе урчит. А? Ну вот! – Я дружески ткнул его в грудь.

В принципе, на этом этапе знакомства я уже мог называть Крамера по-дружески коротко. Но как сократишь имя Тиберий?

– Я бы, из милости вельможного господина, лучше бы выпил чего-нибудь на завтрак, если ваша милость не против, – вкрадчиво заворковал он.

Я заметил, что у него трясутся руки.

– Стаканчик вина всегда найдётся, – заверил я его. – Вставай, друг.

Он был так слаб, что мне пришлось помочь ему подняться на ноги, а когда я держал его за руку (с отвращением, потому что его рубашка была липкой от грязи), я чувствовал под пальцами одну кожу и кости. Ну, ничего удивительного, этот человек был настолько истощён и так изголодался, что странно, как он вообще был ещё жив. Когда мы покинули камеру, я приказал охране приготовить еду и принести бутылку вина и кубки. Как только я наполнил сосуды вином, даже не успел понять, когда Крамер умыкнул свой и залпом опустошил. На его лице разлилась счастливая улыбка, тут же сменившаяся тенью беспокойства, вызванного, вероятно, вопросом, получит ли он ещё одну порцию, а если да, то сколько её придётся ждать.

– Рассказывай, Тиберий. Как вы попали в Христианию?

– Мы втроём сюда приехали, господин. Искать лучшей жизни. Я, – он загнул палец. – Август и Юлий – он загнул ещё два пальца. – А ещё четверо младших остались дома, их зовут...

– Нет, нет, нет, – запротестовал я, не имея никакого желания слушать о семье Крамера, а то дошло бы ещё до сватьёв, кумовьёв и двоюродных братьев. – Рассказывай о братьях.

– Мы поссорились, – он вздохнул и опустил голову. – Я пошёл к господину де Вриусу, они к тому другому. Когда через несколько дней я отошёл от гнева, я начал о них расспрашивать. Куда там, господин. – Он махнул рукой. – Как в воду канули.

Этим резким жестом он чуть не опрокинул собственный кубок, и это направило его мысли на совершенно другие пути, чем поиски пропавших братьев. Он неосознанно облизнулся. Ну что я должен был сделать? Я налил ему вина, но на этот раз только до половины, поскольку не знал, как долго он мог оставаться трезвым. Ну или хотя бы относительно трезвым. На вторую порцию он набросился так же жадно, как и на первую, и выпил её столь же быстро.

– Чудо, а не вино, – причмокнул он.

Я попробовал и скривился. Вино вовсе не было хорошим, а было молодым и кислым. Наверное, оно могло хорошо утолять жажду в жаркий день, тем не менее, наслаждаться им мог только человек, дошедший до крайности.

– Рассказывай дальше, – приказал я Крамеру.

– Я перешёл к другому, к Шуману, значит. Чтобы найти братишек, расспросить, что и как... Знаете, если работать там, на месте, то человек может больше разузнать...

– И ничего?

– То-то что ничего. Пока, наконец, не пришёл ко мне один их мастер и не сказал, что братишки утопились, и что они ему самому сказали, что идут топиться. И как говорили, так и сделали. Можно, господин? – Он робким жестом указал на кувшин. – А то в горле как-то на удивление пересохло..

Я наполнил его стакан, снова наполовину, и надеялся, что он всё же не сможет напиться презентованной нам стражниками бурдой. На этот раз Крамер повёл себя как искушённый гурман. Отпил глоток, зачавкал, зачмокал и аж улыбнулся до этого чавканья и чмоканья.

– И что ты сделал, когда он тебе сказал, что твои братья утопились?

– Братишки, – поправил меня. – Я не поверил, господин, потому что невозможно, чтобы они так поступили. Мамочка ждала, папочка ждал, да и дедуля, которому уже, хо-хо, сто лет, а то, может, и больше. Ну и четыре младших братишки ждали. Юлий и Август никогда бы не утопились. Семье надо помогать, господин. Они об этом знали.

– Семье надо помогать? – Я наклонился над столом. – Так что ж ты, балбес, не работаешь, а вместо этого бухаешь за четверых?

Его губы задрожали, и он посмотрел на меня, словно побитый пёс.

– Я никогда не пил, господин, но начал, да ещё как начал, когда о братишках узнал. А когда начал, то остановиться уже было никак. Да и домой я уже не вернусь. – Он растёр кулаком слезы по грязному лицу. – Я не покажусь таким мамуле, папуле, маленьким братикам и дедуле, которому, вы не поверите...

– Уже сто лет. Верю, верю... – перебил я его. – Ты помнишь, как выглядел тот человек, который сказал тебе, что братья пошли топиться?

– А что бы мне его не помнить? – Он потёр пальцами кончик носа. – А может, там осталось немного вина, хотя бы на самом дне, хм?

Я долил остатки напитка из кувшина, в котором и в самом деле уже мало что оставалось, и увидел, как с последней каплей, пролившейся в кубок, лицо Крамера вытянулось. Ибо он уже дошёл до такой степени унижения, что предпочитал не радоваться тому вину, которое ещё было, а переживать о том, что будет, когда он останется с пустым сосудом.

– Эй, стражник! – Крикнул я. – Кувшин вина! И поживее, парень!

Мой собеседник, услышав эти слова, просиял так, словно ему явилась сама Богородица, предвещающая ему долгую и счастливую жизнь.

– Так как выглядел тот человек?

Он посмотрел на меня непонимающим взглядом, и я был уверен, что сейчас он сосредоточенно прислушивается к шагам охранника, возвращающегося с новым кувшином.

– Человек, который рассказал тебе о братьях. Как он выглядел?

– Ну, значит... – начал Крамер, а потом махнул рукой. – Что я вам буду рассказывать? Лучше я, если хотите, его нарисую. Дайте мне какой-нибудь кусочек угля и бумагу, а я вам его изображу как живого.

Я не знаю, что убедило меня воспользоваться преимуществами этого предложения. Может быть, тот факт, что подобная попытка ничему не могла навредить, а может, то, что Крамер использовал слово «изображу», которое для меня было связано с профессиональной живописью или рисованием.

– Стражник! Бумагу и кусок угля! Живо!

Крамер широко улыбнулся.

– Вот бы я мог так же погонять разных паршивцев, как вы это делаете...

Стражники в меру быстро обернулись с завтраком и вином, но чтобы найти принадлежности для рисования им потребовалось время. Впрочем, я не спешил, так как был занят впихиванием в Крамера очередной порции еды.

– Съешь колбаску, получишь вина.

Стражник, который услышал эти слова, чуть не подавился от смеха. Я посмотрел на него тяжёлым взглядом, и он тут же притворился, что кашляет, а потом затих. А я попросту не хотел, чтобы Крамер испустил дух во время разговора, или чтобы он потерял сознание от опьянения. Наконец принесли грязноватый лист бумаги и кусочек угля. У Крамера заблестели глаза, когда он это увидел. Он быстро освободил место на столе, почти любовным жестом разгладил бумагу, после чего длинным ногтем заострил уголь. Я наблюдал за этим с интересом, поскольку увидел сейчас в этом человеке такую страсть, что он даже забыл о стоящей рядом выпивке.

– Не смотрите, пока я не закончу. – Он отгородился от меня плечом, а потом бросил на меня испуганный взгляд. – Если вы не против, господин, – добавил он, уже подобострастным тоном.

Я демонстративно отвернулся в другую сторону. Мне не пришлось долго ждать, когда он воскликнул: «готово!». Он пододвинул лист ко мне, и я просто онемел. Ибо лицо, нарисованное столь поспешно на кое-какой бумаге каким-то кусочком угля, казалось, принадлежит живому человеку. В любой момент можно было ожидать, что сжатые узкие губы раздвинутся, или что ветер завьёт прядь волос, которая спадала на прищуренные хитрые глазки. Я видел и читал много книг, некоторые из них сопровождались гравюрами, но, признаюсь, я никогда не сталкивался с такой превосходной передачей человеческого лица.

Эскиз был идеальным, по крайней мере, насколько это мог оценить такой человек, как я, не имеющий слишком большого представления об искусстве. И может, впрочем, это вовсе и не было великим искусством, а всего лишь зеркальным отражением реальности. Но я был уверен, что немногие сумели бы нарисовать то, что мог этот человек, полумёртвый от голода и пьянства. И вдобавок ему потребовалось не больше времени, чем на опорожнение кубка с вином (а с этой проблемой он справлялся действительно быстро!).

– Гвозди и тернии! – Пробормотал я.

– Плохо? – Перепугался Крамер. – Если так, то я сейчас...

– Оставьте, – я остановил его руку. – Замечательно нарисовано. Каждый, кто увидит портрет, если он уже видел этого человека, без малейших проблем его вспомнит. Это действительно может помочь в поисках ваших братьев.

Я с трудом оторвал взгляд от эскиза. Это лицо не только казалось живым, но я даже думал, что, глядя лишь на рисунок, я мог бы верно оценить характер изображённого на нём человека. Я представлял его себе как лишённого совести и моральных принципов плута, жадного труса, обожающего издеваться над теми, кто слабее него, и пресмыкающегося перед теми, кого он считал сильнее. Короче говоря, это был кто-то, кого обычный, честный человек встречает на своём пути на свою беду. Сказал ли он Крамеру правду, или, скорее, хотел поглумиться над его поисками и почувствовать немного радости, какую каждому подлому человеку даёт созерцание ближнего, погруженного в несчастье? А может, он знал больше и хотел отвести подозрения третьего из братьев? Хм, этого я не узнаю раньше, чем найду владельца нарисованного на листе лица. Я осторожно свернул бумагу и спрятал её за пазуху.

– Оставайтесь здесь и ждите, – приказал я Крамеру. – Я постараюсь, чтобы вас соответствующим образом вознаградили за ваши старания.

– Благодарю вас, покорнейше благодарю...

Тиберий вскочил со стула и поклонился почти до пояса. Он, наверное, ожидал, что в благодарность за хорошую работу получит ещё немного вина, и я почти видел, как в его воображении это «немного» менялось на «достаточно», и даже на «много». Ну что ж, вскоре его ожидает изрядный сюрприз. И это уже его дело, какие он потом сделает из него выводы. Я вышел в соседнюю комнату.

– Займись этим бездельником, – приказал я сержанту. – Пусть вымоется в горячей воде с мылом и щёткой, дайте ему чистую одежду и еды, сколько захочет...

– Может, мне ему ещё и задницу подтереть, а? – Прервал меня стражник.

– Лучше всего собственным языком, – резко сказал я и подошёл к нему так близко, что мы встали грудь в грудь. Этот человек был высоким и широкоплечим, но теперь, казалось, съёживался на глазах. – Чтобы этот язык запомнил, что он должен спокойно сидеть во рту, а не молоть почём зря.

– Простите, мастер. Это просто шутка...

– Неважно. – Я отошёл на шаг. – Закройте Крамера на неделю в какой-нибудь каморке, куда никто не будет иметь доступа. Но если кто-то за эту неделю даст ему вина, пива, водки или другой выпивки, то я собственноручно сдеру с него шкуру. Я не шучу, сержант. – Я снова встал вплотную к стражнику и посмотрел ему прямо в глаза. – Я правда заживо сдеру с этого кого-то кожу. И не только де Вриус не поможет, но даже сам Господь Бог. Понятно? Вы поняли меня, чёрт возьми?!

– Так точно! – Гаркнул он.

– Вот и хорошо. Тем более что Крамеру нечем заплатить за вино, даже если бы он захотел. Помните об этом, когда он будет вас искушать.

– Так точно.

– Этот человек очень важен для Святого Официума. Если что-то случится, вы ответите за это. Но если хорошо справитесь, – я поднял указательный палец, – помните, что вас не минует награда.

***

В тот же день ко мне прибыл гонец с любезной запиской от де Вриуса, которая содержала не менее любезное приглашение на обед. Такое предложение я, конечно, не посмел бы отклонить, тем более что то, что делала с едой жена моего трактирщика, взывало к небу о мести.

– Прошу прощения у благородного господина, – пожаловался трактирщик, когда я позвал его в первый раз, поражённый вкусом принесённого в мою комнату блюда. – Я ей сто раз говорил, что угря не тушат в соусе с корицей, но она утверждает, что знатные господа именно так и едят, и хотела таким образом выразить господину своё уважение.

– Матерь Божья! – Встревожился я. – Пусть она лучше побыстрее перестанет меня уважать, а то неизвестно, переживу ли я блюда, которые она ещё придумает. Вы не думали нанять кухарку?

– Да моя баба ревнивая, как чёрт, – тяжело вздохнул он. – Ни одной женщины не пустит ни на кухню, ни в дом.

Я только с состраданием покивал головой. И разве, услышав такие слова, человек не возрадуется всем сердцем, что он остаётся в холостом состоянии? Инквизиторам, правда, разрешалось вступать в брак, но считалось, что забота о жене и детях в какой-то степени затупляет то божье лезвие, которым является инквизитор, и что от человека, обременённого семейными проблемами, трудно ожидать, чтобы он каждую минуту посвящал размышлениям о том, как бороться с врагами веры, а также претворению этих мыслей в жизнь.

В любом случае, от обеда у де Вриуса я ожидал чего-то лучшего, чем причудливые изобретения жены трактирщика и, к счастью, не прогадал. Обед был обильным (я перестал считать блюда где-то в районе десятого), и роскошным, поскольку архитектор кроме меня пригласил ещё несколько человек, в том числе бургомистра Христиании и самого князя-архиепископа. Сам архиепископ, правда, не явился, но прислал своего доверенного секретаря, священника с дико звучащим именем Кеплень, всего облачённого в багрянец и золото, словно какой-нибудь кардинал. Я не имел особых сомнений, что как бургомистр, так и секретарь хотели разузнать, что я за человек, всерьёз ли я собираюсь заняться делом по обвинению в применении магии и есть ли у меня какие-либо основания полагать, что в окрестностях действительно происходит что-то плохое. Мои подозрения подтвердились, когда во время десерта секретарь архиепископа деликатно взял меня под руку.

– Согласитесь ли вы уделить мне минуту своего драгоценного времени, мастер инквизитор?

Я только кивнул головой, поскольку с трудом мог говорить от переедания. К сожалению, столь же тяжело, или даже тяжелее, мне было встать со стула.

– Да, да, обеды у де Вриуса. – Священник посмотрел на меня весёлым взглядом. – Каждый из нас в первый раз попадался. Но сейчас я уже осторожнее...

– И я... если доведётся... постараюсь... – пропыхтел я.

– Наш хозяин привёз повара из самой Флоренции, от князя Грацциано. И знайте, что ещё раньше этот человек руководил ни много, ни мало, а папской кухней.

– Хо-хо, – изумился я, поскольку это и в самом деле было высокое положение. Де Вриус, должно быть, неплохо платил этому искуснику кулинарного мастерства, раз уж тот согласился покинуть весёлую Италию и отправиться на край света.

– Но с тех пор как наш Святой Отец в своей безмерной набожности перешёл вместе со всем двором на непрерывный строгий пост, в Апостольском Дворце стали не нужны повара. Во всяком случае, уж точно не нужны повара такой квалификации.

– И сильно строгий пост? – Спросил я, поскольку и до меня доходили какие-то слухи о революции в римских обычаях, но я не вникал в подробности.

Секретарь архиепископа рассмеялся.

– Чёрствый хлеб, вода и сырые овощи и фрукты, вот и вся диета папского двора. Старым и больным дозволено размачивать хлеб в тёплом молоке.

– А милиция? Это правда, то, что говорят о милиции?

На этот раз священник рассмеялся ещё громче. Когда я посмотрел на него краем глаза, то заметил, что в момент искреннего смеха он напоминает весёлого ребёнка с большой головой и пухлыми порозовевшими щеками.

– Я вижу, что и вы что-то слышали. Ну да, милиция тоже есть. Они имеют право патрулировать и обыскивать все помещения во Дворце, чтобы следить, не нарушает ли кто-нибудь введённые правила. Кого поймают, тот подвергается порке и изгоняется. Хоть бы он был даже, представьте себе, епископом или кардиналом. Похоже, Святой Отец в своей искренней готовности поклонения Господу нашему собирается охватить строгим постом весь Рим, а потом, кто знает, может, и всю Италию...

Слуга распахнул перед нами двери небольшой комнаты, где стояли два удобных кресла, придвинутых к погашенному камину, в котором, однако, ожидали сложенные в аккуратную кучу берёзовые поленья. Конечно, ни я, ни священник не имели никакого желания приказать слугам разжечь огонь, поскольку лето стояло достаточно жаркое, и даже в проветриваемом доме де Вриуса зной давал о себе знать.

– Может, и вас это коснётся?

– Нас? Инквизиторов? Пост?

– Нет, не пост. Контроль за тем, чтобы его соблюдали. Кажется, уже несколько богословов в Столице Иисусовой трудятся над доказательством тезиса о том, что наслаждения кулинарными изысками, а даже и обычное наслаждение удовольствием, которое даёт еда, это смертный грех.

– От смертного греха до ереси далеко.

– Если только все нарушающие пост не участвуют в заговоре против веры, не так ли?

Я с удивлением и недоверием покачал головой. Даже в наши сумасшедшие времена столь бредовая идея казалась мне невозможной. Признать, что люди, нарушающие пост, принадлежат к вселенской еретической секте, и карать их как отступников и смертельных врагов Господа? Это значит что мы, инквизиторы, должны будем следить за каждой кухней и каждым столом? Интересно, кто тогда будет ловить чернокнижников, ведьм и кацеров? Кто будет сражаться с демонами?

– Пряники! – Вдруг воодушевился мой спутник, увидев серебряную вазу с печеньем и вырвав меня этим возгласом из размышлений. – Мои любимые торнские пряники!

– А?

– О, мастер, вы не знакомы с искусностью торнских пекарей? Вы много потеряли, говорю я вам, но вот вам, однако, предоставляется случай компенсировать эту потерю.

Священник быстро схватил рыцаря с наставленным копьём в руках, скачущего на коне, и откусил ему голову. По его лицу разлилось блаженство.

– Несравненный вкус. Лучшая пшеничная мука, смешанная с мёдом и восточными кореньями, в пропорциях, известных только в славном городе Торне. А хрустящая корочка покрыта глазурью, сладкой, словно грудки Девы Марии.

Я тактично оставил без внимания неудачную метафору, поскольку, к сожалению, некоторые наиболее вдохновенные проповедники позволяли себе столь же дикие сравнения, и иногда было неизвестно, отдают ли они в своей речи дань уважения Богородице, или, скорее, думают о реальной или воображаемой любовнице.

– И представьте себе, – продолжал секретарь архиепископа – что тайну выпечки этих пряников охраняют так же строго, как флорентийские мастера тайну производства своего несравненного хрусталя. Сколько там людей уже отправилось под землю за то, что слишком много знали, ба-а...

Признаюсь, что священник соблазнил меня своей речью, так что я потянулся за пряничком. Выбрал тот, который изображал епископа с посохом в руке и в высокой митре. И тоже для начала откусил ему голову.

– Знаете что, – сказал я с набитым ртом – они действительно великолепны. В жизни бы не подумал. Ведь меня и раньше угощали пряниками, но этот вкус не сравнится ни с чем другим...

– Вот видите. – Он улыбнулся с таким удовольствием, как будто сам обучил торнских пекарей трудному искусству кондитера. – Парень, налей-ка нам красной альгамбры, той, восемьдесят восьмого года, – приказал он слуге. – Скажу я вам, – обратился он уже в мою сторону, – что это был за год, ммм...

Как видно, передо мной был знаток и ценитель, не только гурман, но и знатный выпивоха. Интересно, смог бы преподобный Кеплень похвастаться сколь же обширными знаниями, если бы речь зашла о понимании Священного Писания.

– Вам, наверное, интересно, – священник высоко поднял толстенький палец, – зачем я осмелился вас побеспокоить и попросил о разговоре.

Честно говоря, этот вопрос не лишил бы меня сна, но я вежливо покивал головой.

– Что ж, думаю, не нужно много говорить о том, как высоко мы ценим мастера де Вриуса. Не только как потрясающе талантливого художника, но и как ревностного христианина и, что тут говорить, как человека с золотым сердцем...

Ну-ну, после такой бочки мёда должна была последовать ложка дёгтя.

– ...но – Кеплень быстрым жестом согнул палец обратно и слегка нахмурился, – даже такой кристально честный человек имеет один крошечный изъян, такую, скажем, Ахиллесову пяту... – он значительно посмотрел на меня. – Если вы понимаете, о чём я...

– Изучение классической литературы было частью моего образования, – успокоил я его. – Как я понимаю, вы говорите про Шумана.

– Вот именно. О мастере Шумане и злополучном конфликте между двумя великими личностями, который повлёк за собой такое несчастное событие как...

– ...мой приезд, – закончил я за него.

– О, нет! – Он замахал руками в знак протеста. – Я бы никогда не посмел поставить этот вопрос столь бескомпромиссным образом, свидетельствующим о совершенно недопустимом нарушении правил приличия! Я имел в виду только несчастные доносы, которые мастер де Вриус шлёт даже в Рим. Не говоря уже о Хезе, Кобленце или Аахене, поскольку и тамошним священникам не чужды его претензии.

Скажите, пожалуйста, об этом я не знал. Но, как видно, уважаемый архитектор решил обезопасить себя всеми способами и атаковать врага на каждом возможном фронте.

– Добавлю ещё, что в своих действиях мастер де Вриус никоим образом не советовался с Его Преосвященством князем-архиепископом, потому что если бы, – Кеплень снова выставил палец, – он попросил совета, то, безусловно, не получил бы разрешения на подобные действия, в которых мы видим лишь неразумный гнев, вызванный конкуренцией, которая, в конце концов, должна строиться на благородных принципах, как и подобает между цивилизованными людьми и добрыми христианами.

– К сожалению, ручка отломилась, молоко разлилось, – сказал я, намеренно внося диссонанс в эти обтекаемые фразы, произносимые священником.

– Какое ёмкое резюме, – с тёплой улыбкой заметил он. – Однако смею надеяться, что общими силами мы справимся с этой проблемой. Его Преосвященство князь-архиепископ уполномочил меня... – Кеплень на миг прервался и подождал, пока слуга наполнит наши бокалы.

Попробовал и зачмокал с видимым беспокойством.

– Это точно восемьдесят восьмой год, парень? – Подозрительно уставился он на слугу.

– Безусловно, преподобный отче. Я не посмел бы выполнить приказ иначе, чем до йоты.

– Эх! – Секретарь архиепископа махнул рукой, позволяя слуге покинуть комнату. – Будем считать, что это восемьдесят восьмой. – Теперь он смотрел на меня. – Хотя я чувствую резкую ноту, характерную для девяностого года. Впрочем, попробуйте и судите сами.

– Боюсь, что мой вкус не является достаточно деликатным, чтобы оценивать столь редкие напитки, а любое вино, которое стоит больше, чем дукат за бутылку, я считаю превосходным, – ответил я шутливым тоном, хотя и, строго говоря, в соответствии с истиной.

– И отнюдь не справедливо. – Кеплень наполнил мой бокал, с таким трепетом наливая вино, словно оно было олимпийской амброзией. – Потому что качество не всегда идёт рука об руку с ценой. Но не будем спорить о вине, хотя эта тема весьма благодарна. Скажите мне, будьте любезны, мастер инквизитор, что вы собираетесь делать? – Он уставился на меня с любопытством в широко открытых глазах.

Это был опасный человек. Гладкий и вежливый, но я был уверен, что под этой обаятельной оболочкой скрывалось железное ядро. Доверенным секретарём архиепископа не станешь просто так, лишь потому, что ты ценитель еды и напитков.

– Проводить расследование, – ответил я коротко. – Как мне и приказано.

– Расследование. – Он скривил губы, как будто его в этот момент болезненно ткнули булавкой. – Что за неудачное слово, мастер инквизитор, если вы позволите мне выразить столь неделикатное мнение.

– Разведку? Разбирательство? – Предложил я.

– Вот-вот-вот... А может, даже лучше: визит к Его Преосвященству князю-архиепископу.

Ну вот, пожалуйста. Оказалось, что архиепископ Христиании был не в восторге, что на его делянке начнёт копаться инквизитор. Как раз это-то меня не удивляло. Церковные иерархи почти всегда считали присутствие Святого Официума на своей территории попущением господним. Гораздо охотнее они сами занимались охотой на кацеров, еретиков, ведьм и колдунов, что позволяли некоторым из них специальные папские полномочия. Каждый иерарх мечтал об исключении его провинции из-под юрисдикции Инквизиториума. К счастью, ни один из пап не был настолько безумен, чтобы подобные привилегии предоставить. И это правильно, ведь сам Иисус Христос, учреждая Святой Официум, сказал его первому руководителю: «Молитесь и просите у Отца моего, чтобы он сделал так, чтобы настал день, когда над каждым клочком земли будет простираться рука инквизитора». Предание гласит, что Марк Квинтилий получил от Спасителя крота, рыбу и птицу в качестве символов нашего святого призвания и одновременно в качестве предупреждения для еретиков. Даже если вы скроетесь под землёй или в морских глубинах, или взлетите в небо, то повсюду увидит вас взгляд инквизиторов, говорили эти символы.

Честно говоря, я, однако, думал, что архиепископ будет рад, что у конкурирующих с ним монахов и у исполнителя их намерений, архитектора Шумана, могут возникнуть неприятности. Но, возможно, он счёл их меньшим злом, чем Святой Официум.

– Я постараюсь действовать с максимальной деликатностью, – сказал я, – и ни в чём не навредить князю-архиепископу. Но некоторые разговоры я должен провести. – Я развёл руки. – Сами знаете, уважаемый отец, что такое служебная иерархия. Господин сказал, слуга сделал. Меня просили разобраться с подозрениями де Вриуса и помочь ему по мере необходимости, так что свою работу я выполню. Как я и говорил: деликатно.

По лицу Кепленя я понял, что слово «деликатно» не совсем сочетается у него с профессией инквизитора. Ну что ж, хотя иногда мои братья давали себе увлечься искренней запальчивостью в преследовании еретиков и колдунов, но это время ошибок и оплошностей давно осталось позади. Инквизиторы уже не сжигали целые города в наивно-радостном убеждении, что «Бог сам узнает своих», но старались работать с тщательной точностью.

– Уважаемый отец, я буду с вами откровенен. Я должен представить де Вриусу результаты своей работы, и результаты достоверные, ибо в противном случае он будет ещё долгие месяцы отравлять жизнь моим начальникам.

Секретарь архиепископа покивал головой.

– Я понимаю вашу точку зрения. Мастера де Вриуса, к сожалению, никому не удаётся уговорить ничего не предпринимать по этому вопросу. Так постарайтесь убедить его во мнении, что он ошибается. Только вы, как человек, представляющий весь авторитет Святого Официума и обученный трудному искусству выяснения истины, сможете это сделать.

Ох и накурил мне фимиама этот попик! Не скажу, чтобы мне неприятно было слушать подобные слова, но ведь я хорошо знал, какова их реальная цена. И понимал, что речь идёт о том, чтобы я случайно не докопался до тревожной информации. А ещё лучше, чтобы я как можно скорее покинул Христианию и позволил всем спокойно друг друга ненавидеть и бороться друг с другом. На их собственных условиях, а не на моих.

– Поверьте, я усердно постараюсь удовлетворить Его Преосвященство архиепископа, – ответил я.

– Вы всегда будете желанным гостем во дворце князя-архиепископа, – заверил Кеплень сердечным тоном. – Если вам понадобится совет старшего друга, если вы вдруг столкнётесь с какими-то проблемами или просто захотите задать вопрос, не колеблитесь ни минуты...

Он встал и протянул мне руку. К моему удивлению у него был жёсткая, мужская хватка, хотя, судя по внешности секретаря, я ожидал, что его рука будет мягкой, нежной и влажной. Как мёртвая рыба. И вот, пожалуйста. Или это столь не подходящее к внешнему виду рукопожатие должно было что-то сказать мне? От чего-то предостеречь? А может, оно вовсе не имело значения? Мы вернулись к остальным гостям и попали как раз к подаче десерта. Марципановый замок с шоколадными башнями выглядел особенно аппетитно, а залитые карамелью фрукты пахли просто упоительно, но я решил, что с меня уже хватит этого кулинарного разврата. Я вежливо попрощался с де Вриусом и поблагодарил его за гостеприимство.

– Чувствуйте себя у меня как у себя дома, – сказал он. – Продолжайте посещать меня, когда только пожелаете, и не стесняйтесь приказывать слугам.

Я не мог не заметить, что он произнёс эту фразу особенно громко, словно хотел быть уверен, что все присутствующие услышат, в каких панибратских отношениях он находится с инквизитором.

– Примите мою искреннюю благодарность.

– Позвольте, я провожу вас до двери.

Де Вриус сердечно взял меня под руку, но как только мы вышли из столовой, отпустил руку и немного отстранился.

– Кеплень уговаривал вас проигнорировать мои опасения, не так ли? – Он искоса посмотрел на меня.

– Скажем так, он не особо в восторге от присутствия в Христиании служителя Святого Официума.

– Эх, эти священники. – Архитектор поморщился. – Когда в игру вступает прибыль, для них уже не имеют значения правила нашей святой веры. Вы думаете, когда-нибудь настанут времена, когда мы сами возьмём власть над Церковью? Когда нам будут не нужны папы, кардиналы и епископы, поскольку будет существовать только Святой Официум?

Забавно, что де Вриус, несмотря на то, что много лет назад покинул Академию, по-прежнему, говоря о инквизиторах, использовал слово «мы», а не «они». Это свидетельствовало о том, что он искренне привязан к своему прежнему призванию и добром вспоминал времена своего обучения.

– Это опасный вопрос, господин де Вриус, – заметил я.

– Ведь Иисус приказал нам, а не попам, следить за чистотой мира. А они размножились, словно мерзкие черви.

Я покачал головой.

– Надеюсь, вы отдаёте себе отчёт, что людей сжигали и за менее революционные слова?

– Что мне будет! – Он махнул рукой. – Вы хорошо знаете, что при моём положении я многое могу себе позволить. Тем более что я никогда не скажу плохого слова про Инквизиториум.

Ну да, это был аргумент. Трудно себе представить, чтобы инквизиторы преследовали того, кто искренне им благоволит и кто злословит на папистов, которыми мы и сами были сыты по горло.

– Вы, однако, понимаете, что, несмотря на самые лучшие намерения, я могу оказаться не в состоянии вам помочь? – Я решил ясно поставить вопрос. – Я симпатизирую вам как бывшему ученику Академии, но я не буду фабриковать доказательства преступления и не предъявлю ложных обвинений.

– Знаю, знаю, и я бы не посмел от вас этого требовать. Впрочем, – он рассмеялся, – я обезопасился разными способами.

– Пожалуйста, пожалуйста, мне не терпится услышать остальную часть истории.

Он остановился у мраморной колонны и огляделся вокруг, чтобы проверить, нет ли кого поблизости.

– Вы оставите это при себе, не так ли?

– Если только вы не действуете вопреки законам, которые я защищаю.

– Нет-нет, конечно же, нет. – Он поморщился, словно ему причиняла боль сама мысль о том, что он мог бы поступить подобным образом.

Он ещё раз огляделся, а потом понизил голос почти до шёпота

– Вы наверняка знаете, что наблюдение за действиями соперника, его методами, намерениями, предлагаемыми решениями это обычная вещь в художественном мире... – он прервался и подождал, пока я ему поддакну. – И наш случай не исключение. Я пытаюсь разузнать, что делает Шуман, а этот пройдоха подсылает ко мне своих шпионов...

– Понимаю.

– И этим шпионам я позволил украсть некоторые документы из моей студии. – Он захихикал. – Специально подготовленные документы, представьте себе.

– И что такого содержали упомянутые документы?

– Эскизы и предварительные планы моего собора. Представляющие собой великие намерения, даже гениальные, но в настоящее время неосуществимые.

– Ага. И?

– Шумана это должно встряхнуть. Этот каналья подготовит новую концепцию, или хотя бы наброски новой концепции, ибо честолюбие не позволит ему остаться позади.

– И в связи с этим вы думаете, что ваш соперник создаст плохой проект? Почему?

– С чего бы это, мастер! – Он широко улыбнулся. – Проект этого негодяя будет гениальным, повергающим на колени, новаторским, потрясающим...

– Погодите... – прервал я его, потому что де Вриус, очевидно, играл в игру, правил которой я не успел узнать. – И это вам понравится?

– Ну конечно! – Он улыбнулся ещё лучезарнее.

– Это не понравится монахам, – рискнул я предположить.

– Куда там! – Запротестовал он. – Монахи будут в восторге.

Игра становилась всё более непонятной.

– И где в этом ваш интерес?

– Монахи будут в восторге до определённого момента, инквизитор, до определённого очень конкретного момента.

– Ну конечно! – Я с размаху хлопнул себя по лбу, злясь на себя, что сразу не увидел финал интриги. – Они будут в восторге до тех пор, пока не увидят смету...

– И график работ, – вскричал он с искренней радостью. – Ведь его собора не увидят ни наши внуки, ни внуки наших внуков, ни внуки внуков наших внуков, ни... Да всё равно. Братцы будут в бешенстве, я вам говорю...

– Ну-ну, хитро придумано, – похвалил я его. – Но я думаю, что ваша интрига только затянет работу. Шуману придётся исправить...

– Шуман ничего не исправит, – прервал он меня решительным тоном. – Шуман будет ругаться с ними целыми неделями или месяцами, а потом злой и обиженный уедет искать счастья в другом месте, оставив монахов с задачей расчищать весь беспорядок. И они так нахлебаются с архитекторами и строителями, что в Христиании будет один собор. Мой!

Он потёр руки и аж сам засмеялся собственным мыслям.

– А если монахи примут его план?

– Невозможно, господин Маддердин. Они должны были бы быть сумасшедшими. Но даже если, повторяю: даже если, – он поднял палец, – они окажутся настолько глупы, то всё равно не всё можно купить за деньги.

– Такому взгляду на вещи учит и наша святая вера, – согласился я. – Интересно, однако, что в данном случае вы имеете в виду?

– Время не купишь. – Он пожал плечами. – Человеческие умения не купишь, зиму не удастся подкупить, чтобы она не приходила, солнце, чтобы всегда светило, дождь, чтобы не шёл...

– Да, – буркнул я. – Кажется, я уже понимаю вашу точку зрения.

– Я попросту дал Шуману дерево и верёвку, а этот ублюдок сам соорудит себе из них виселицу и сам на ней повесится. – Он захлопал и улыбнулся с таким удовольствием, словно только что узнал, что тот, кто отписал ему имущество в завещании, перебрался в лучший из миров.

Потом, как будто вспомнив, что дал волю эмоциям, он встревоженно огляделся. И вздохнул с непритворным облегчением, когда убедился, что поблизости нет никого, кто мог бы нас подслушать.

– Вот как это выглядит, – сказал он на конец. – Если вы не сможете мне с этим помочь, я справлюсь сам, хотя, признаюсь, я предпочёл бы, чтобы этот подлец сгинул со света, а не только из Христиании. А я так понимаю, что если вы обнаружите следы применения чёрной магии, то наказание его не минует. Правда? Не минует?

– Господин де Вриус, если я обнаружу следы применения какой-либо магии, неважно, чёрной, белой, жёлтой или фиолетовой, то строительство собора будет последней заботой Шумана. Уж поверьте.

– Ну! – Он улыбнулся во весь рот. – В этом случае я не поскуплюсь на доказательства моей благосклонности. – Он величавым жестом похлопал меня по плечу кончиками пальцев.

Этот жест вместо того, чтобы меня разозлить, просто меня позабавил.

– Господин де Вриус, я не один из ваших прорабов или инженеров. Оставьте при себе это непочтительное панибратство.

Архитектор поморщился.

– Что вы за человек, если не можете принять за чистую монету проявление вежливости и симпатии. Но в таком случае, вы уж теперь сами доберитесь до выхода, чтобы я больше не надоедал вам этим, как вы говорите, непочтительным панибратством.

Он раздражённо фыркнул, после чего молча развернулся и быстрым шагом двинулся по коридору к столовой.

– Художники, – вздохнул я, наблюдая, как он уходит. – Кожа настолько тонкая, что горошиной можно поранить до самой кости.

Я направился в сторону двери, размышляя о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы я сам стал художником. Может, поэтом, создающим рифмы столь грациозные, что они трогали бы потаённые струны в человеческих душах? А может, ювелиром, под чьими пальцами возникали бы ювелирные шедевры? А может...

– Инквизитор, инквизитор... – донёсся до моих ушей шёпот, исходящий, по всей видимости, из большого резного шкафа.

Я приостановился.

– Кеплень уговаривал вас уехать, не так ли? Скажите?

– Не думаю, чтобы я хотел обсуждать эту тему с голосом из шкафа, – проворчал я, однако настолько чётко, чтобы меня услышали.

– Он хочет всё загрести под себя. – Я услышал смех.

– Что «всё»? Что значит «загрести»?

Я дёрнул за ручку, но дверца была заперта.

– Если выломаете дверцы, я успею выйти вторыми, сзади, – предупредил меня голос. – Лучше стойте спокойно.

– Ну, тогда хорошего дня в шкафу. – Я сделал шаг вперёд.

– Стойте, стойте! Ведь я хочу вам помочь, клянусь гневом Господним!

– В чём вы хотите мне помочь и с чего так любите Святой Официум?

– Я вам желаю, чтоб вас холера передушила, – ответил человек из шкафа. – Но Кепленя я ненавижу сильнее, чем вас. Сущая каналья! Он давно уже раскусил Шумана, что Шуман балуется с чёрной магией. Но сам хочет его схватить, а от вас избавиться, чтобы вам не досталась слава обнаружения заговора.

– А вы откуда знаете такие подробности?

– Откуда знаю, оттуда знаю, не ваше дело. Скажу одно: идите по следу братьев Крамеров, и зайдёте далеко. Разве что по дороге вам кто-нибудь голову оторвёт.

Я услышал приглушенное хихиканье.

– Я бы предпочёл, чтобы вы рассказали мне обо всём подробней, – сказал я. – Назначьте время и место встречи, и я приду. Я щедро награжу вас за помощь, если только вы говорите правду.

Я немного выждал, после чего постучал костяшками пальцев по рельефу на стенке шкафа.

– Эй, вы ещё там?

Никто не ответил, поэтому я постучал снова, на этот раз немного сильнее, после чего пожал плечами и ушёл. Поскольку не хватало ещё того, чтобы слуги де Вриуса начали рассказывать анекдоты о том, как инквизитор ведёт разговоры с деревянными барельефами, высеченными на стенке шкафа. Это не создавало бы правильный образ Святого Официума!

Я понятия не имел, что думать о состоявшейся только что беседе, и стоит ли признания таинственного голоса вообще принимать всерьёз. Правда, мой собеседник знал о Крамерах и знал об обвинениях де Вриуса в адрес Шумана, но об этом и так знало довольно много людей. Какую, однако, цель преследовал этот человек, когда уговаривал меня продолжать расследование и отнестись к обвинениям серьёзно? Единственное, что мне приходило в голову, что он мог быть подослан де Вриусом, который решил прижать Шумана даже вопреки политике архиепископа и вопреки очень прозрачным намёкам его секретаря.

***

Карл Григ разбудил меня с самого утра.

– Простите, – объяснился он. – Но мы, люди действия, привыкли вставать на рассвете.

Я зевнул во весь рот, поскольку предыдущей ночью долго не мог уснуть. В комнате было душно, а мой желудок, не привыкший к изысканным деликатесам, изо всех сил бунтовал после обеда у де Вриуса. Я даже задумался, не залить ли этот обед бутылочкой сухого вина или чарочкой водки, однако в конце концов махнул рукой. Впрочем, перед Богом и истиной, я никогда не был любителем выпить, и если уж пил, то скорее по необходимости, чем по собственной охоте. В последний раз я действительно сильно напился с мастером Кнотте, которому я помог распутать дело Мясника из Лахштейна и который, впечатлённый моими талантами, порекомендовал Инквизиториуму моё повышение. А ведь было это уже... хо-хо, почти два года назад. Так что трудно сказать, чтобы я особенно злоупотреблял горячительными напитками и, честно говоря, единственной моей слабостью были сладости, в то время как к вину или водке меня не особо тянуло. Впрочем, если вы видели людей вроде Крамера, возникало отвращение к выпивке, а каждый бокал или кружка казался балансированием над пропастью и вставал костью в горле.

– И как у вас прошёл разговор с этим оболтусом? – Спросил Григ. – Если, конечно, вы можете мне рассказать, – тут же оговорился он.

– Расскажу, и даже с удовольствием. – Я обрадовался, так как подумал, что Карл сможет мне помочь как человек, хорошо знающий местные обычаи. – Представьте себе, что эти двое братьев, о которых вы говорили, действительно сгинули, а точнее говоря, пропали без вести, потому что так и не были найдены их тела. Садитесь, пожалуйста, садитесь, – предложил я, видя, что он всё ещё стоит. – Я сейчас оденусь и мы сможем пойти перекусить, если вы ещё не завтракали.

– Ха-ха, для меня это, скорее, время обеда. – Он улыбнулся. – Но почему их должны были найти? – Он нахмурился. – Голову даю на отсечение, что на самом деле эти бездельники сбежали домой, от стыда никому ничего не сказав.

– Не доверились даже старшему брату? – Я поднял брови. – Бросили его без единого слова?

Управляющий покрутил пальцами.

– Да разве угадаешь, что взбредёт в голову таким, как они, когда напьются? Говорю вам, мастер, они точно поджав хвост сбежали домой. Здесь многие не выдерживают трудностей, хотя заработки манят, ох, манят...

– Может, я и признал бы вашу правоту, если бы не одна вещь. Крамер клянётся, что какой-то рабочий сболтнул, что они сказали ему, что сыты всем этим по горло и идут топиться.

– Сказки, – фыркнул Григ. – Это не лагерь рабов. Здесь никого насильно не держит. С чего им топиться? Мало ли в наше время работы? Вышвырнут их отсюда, они пойдут туда... Некоторые пол-Империи могут так обойти.

– Хм... честно говоря, я думал так же, как и вы – ответил я. – Но зачем, в таком случае, этот рабочий соврал? Как вы считаете, как опытный человек и администратор?

Он улыбнулся, хотя я дал бы руку на отсечение, что он знал, что я ему льщу. Но знал он или нет, это всё равно, по-видимому, доставило ему удовольствие.

– Скучают, мастер Маддердин, вот и болтают глупости. Вы знаете, какие здесь ходят слухи? Впрочем, не только здесь, а на любой крупной стройке.

– Например? – Заинтересовался я.

– А хоть бы что человека приносят в жертву, чтобы раствор лучше держался.

Конечно, существовали демоны, которые любили человеческие жертвоприношения и которые требовали от своих служителей принесения таких жертв, но я не думал, что какой-нибудь из них мог заниматься вопросами качества строительного сырья. Тем не менее, из лекций в Академии я знал, что бывали каменщики настолько сумасшедшие, чтобы пытаться проводить подобные эксперименты. Впрочем, демонов чаще всего они призвать не могли и только бессмысленно убивали невинных людей, пребывая в убеждении, что совершают ужасные дьявольские ритуалы.

– Вы думаете, что так могло быть и в этом случае?

Он рассмеялся.

– Я знаю, что господину де Вриусу архиепископ строго приказал следить за тем, чтобы ни одно дьявольское суеверие не появилось при строительстве святого храма. И мы стремимся к этому, мастер Маддердин, уверяю вас. Бьюсь об заклад, что и у Шумана так же. Здесь идёт игра со слишком высокими ставками.

– Может, именно поэтому стоит рискнуть и сыграть краплёными картами, – заметил я.

По-видимому, я не убедил Грига.

– Вы думаете, что демон сумел бы построить за нас собор? Или хотя бы ускорить это строительство?

– Нет, господин Григ, конечно, нет. Кроме того, демон не смог бы помочь, однако, безусловно, смог бы усложнить жизнь кому-то другому. Например, де Вриусу. Но то, что я думаю, не важно. Важно, во что могут поверить люди. И на что могут пойти под влиянием этой веры.

Он быстро и размашисто перекрестился.

– Боже упаси!

– Да, упаси, – я согласился с ним. – Ну хорошо, я попрошу вас ещё об одной любезности.

Я вытащил из-за пазухи нарисованный Крамером рисунок и развернул его.

– Может, вы когда-нибудь видели этого человека?

– Святой Андрей, палач римлян! – Воскликнул он и всплеснул руками. – Кто вам нарисовал такое? Скажите, ради Бога, откуда у вас подобный шедевр?!

Признаюсь, меня обрадовала его реакция, так как она свидетельствовала о том, что моё восхищение рисунком Крамера было рождено не художественным невежеством, а эстетическим чувством красоты, присущим всем людям с чувствительной душой.

– Никого нельзя недооценивать, – сказал я вместо ответа.

– Не хотите ли вы сказать, что это Крамер?!

Когда я это подтвердил, он аж закрутил головой от удивления.

– Ну ты смотри, кто бы мог подумать. Аж жалко, что он всё равно сдохнет...

– Вы думаете?

– Он всего лишь пьянь без характера... Я вам кое-что скажу, господин Маддердин. Каждый имеет право выпить, особенно если пьёт за свои. Только человека узнают не по тому, что он пьёт и сколько пьёт, но по тому как пьёт, – он сильно подчеркнул слово «как». – И каким образом это питьё заканчивает.

– Не могу отказать вам в правоте.

– Выпей для веселья, в приятной компании, спой, приголубь девку, хочешь блевать – так иди в угол, чтобы не заляпать себя или кого-нибудь из товарищей. А когда проснёшься – помни, где ты заснул и с кем. Вот это, скажу я вам, и есть культура пития.

– Я точно не буду с вами спорить.

– А такие пропойцы как Крамер... – Он махнул рукой. – Ему всё равно, что, с кем, когда, лишь бы только в башку ударило до беспамятства.

– Тем не менее, талант у него есть...

– Что с того, если через неделю или через месяц его закопают вместе с этим талантом?

– Может так, а может и нет.

Мы ещё некоторое время поговорили о Крамере, после чего Григ потёр руки.

– А вы умеете добиваться своего, – сказал он с удовлетворением.

– Через неделю посмотрим, – ответил я. – А теперь, будьте любезны, скажите мне, не видели ли вы в Христиании человека с рисунка?

– Откуда мне знать. – Он почесал нос. – Вроде нет...

– Вроде?

– Вы знаете, как это бывает. Когда эти бродяги за работой, все перемазанные в грязи, песке или каменной пыли, то все лица похожи друг на друга. Не знаю, не знаю... – Он задумчиво поворачивал лист, как будто хотел рассмотреть изображённое на нём лицо то с боков, то снизу.

Я терпеливо ждал, поскольку знал, что в такие минуты, как эта, не нужно торопить сосредоточившегося человека. Пусть он сам примет решение, сам спокойно подумает. Спешка может привести лишь к тому, что он ошибётся и скажет, что никого подобного не видел, или укажет не на того человека. А у нас, в конце концов, было много времени, и незачем было спешить.

– Как будто эти глазки мне знакомы... Такие, гноящиеся и подлые... – пробормотал, наконец, Григ.

– Обратите внимание на этот шрам с левой стороны.

– Знаете что? Я что-то припоминаю. Но я покажу это своему помощнику, может, он лучше вам поможет. Можно мне взять рисунок?

– Конечно. Только...

– Знаю, знаю. Я прослежу, чтобы с ним ничего не случилось.

– Вот именно.

На самом деле Григ подтвердил мои подозрения, что дело Крамеров было не столь ясным. Поскольку Григ был прав в том, что в нашей благословенной Империи скорее была нехватка рабочих рук, чем их избыток. А здесь ведь речь шла о двух молодых, здоровых мужчинах. Другое дело, что даже если их убили, причина убийства могла быть банальной. Вот хотя бы карточные долги. А может, они увидели то, чего не должны были видеть? Возможно, они стали свидетелями какой-то махинации, крупной кражи? Может, пригрозили выдать исполнителей или потребовали слишком большую долю? А может, попросту, и это было наиболее вероятным, на кого-то косо посмотрели, сказали лишнего, и в результате получили нож под рёбра? А тела стащили в реку и утопили. И не такие вещи случаются в больших скоплениях людей, даже тех, где стараются поддерживать дисциплину. В конце концов, во многих армиях также приглядывают за солдатами, но нередко случается, что легче погибнуть от руки разъярённого товарища по оружию, чем на поле боя. Что бы я ни думал об этом деле, я должен был пока им заняться, хотя бы для того, чтобы продемонстрировать де Вриусу свою активность и доказать ему, что Инквизиториум не пренебрёг его тревогами и готов ему помочь. Этот человек мог оказаться ценным союзником, и не нужно было его бессмысленно отталкивать.

Кроме того, я никуда не спешил. У меня было комфортное жилье, а де Вриусу пришлось внести меня в платёжные списки, ибо это было одним из условий, которые поставил Инквизиториум. В конце концов, мы не благотворительная организация! Даже если речь шла о бывших студентах Академии.

Выплата, которую я должен был получать каждую неделю, может, и не ошеломляла своей величиной, но позволяла вести достаточно комфортную жизнь, если только у вас не было тяги к азартным играм, компании дорогих шлюх или злоупотреблению алкоголем. А я как-то справлялся с подобными искушениями, тем более что приобретение платной любви казалось мне унизительным для человека молодого и при этом преисполненного добродетелей и задора, каковым я и являлся.

***

– Я всё уже знаю, – похвастался Григ, когда он в тот же день ещё раз ввалился в мою квартиру.

– Скажите пожалуйста, а я наивно полагал, что так может сказать о себе только Господь Всемогущий.

Он фыркнул от смеха.

– Ну, может, и не всё, но я знаю, кто этот шельмец с рисунка.

– Ну так говорите, говорите, прошу.

– Юрген Хаутер, мастер, работающий у Шумана. Но из него такой мастер, как из жопы клирика девица.

– Почему это?

– Вы знаете, как оно бывает, мастер Маддердин. Каждый руководитель должен иметь кого-то для грязной работы. Здесь оглядеться, там присмотреть, если нужно – донести. Что люди говорят, о чём думают, кого из мастеров любят, кого нет, воруют ли, и если да, то что, сколько и кому продают товар...

– Понятно.

– И именно Хаутер этим занимался.

– Интересная работа, но, наверное, не привлекающая друзей. Где его найти? Но погодите-ка... Вы не случайно употребили прошедшее время?

– То-то что не случайно. Кажется, его никто не видел уже несколько дней. А раньше эта вошь повсюду ползала.

– Ещё один пропавший, а?

– Такие люди как он привлекают к себе проблемы, мастер Маддердин. Не удивлюсь, если его найдут в реке или где-нибудь закопанного.

– Может, Шуман что-нибудь знает?

– Мой помощник говорит, что Шуман пришёл в бешенство, когда этот каналья исчез. Он приказал повсюду его искать. Разослал людей по всей Христиании. Говорят, что... вы знаете, руки на отсечение я не дам, но, видимо...

– Говорите.

– Говорят, что Шуману всё равно, доставят ему Хаутера живого или по кускам.

Если это было правдой, то уважаемый архитектор переживал не о Хаутере, а о том, что было у упомянутого Хаутера в голове. И Шумана, видимо, полностью устроит, если ему принесут голову бывшего работника.

***

– Мастер Маддердин...?

Мой трактирщик до сих пор казался человеком довольно весёлого нрава, однако теперь у него было угрюмое выражение лица. Он стоял, уставившись в пол, и явно не хотел смотреть мне в глаза.

– Что там? Снова какая-нибудь кулинарная катастрофа?

Он даже не попытался сделать вид, что моя шутка его рассмешила. Странно, поскольку люди, даже если они не понимают нашего чувства юмора, обычно пытаются смеяться, когда инквизитор шутит или рассказывает анекдот. Такой уж у нас... особый шарм.

– Мастер Маддердин, кое-какие люди хотели бы с вами увидеться. Сегодня вечером они вас посетят...

– Как это сегодня вечером?! С каких это пор ты приглашаешь чужих в мою квартиру? Если им есть что...

– Им не отказывает, – прервал меня трактирщик и на этот раз поднял голову.

– Ах. Им, – буркнул я. – Птичка от тонгов прилетела, да? Ну хорошо, я его приму, раз уж он придёт. А ты что? – Я сильно хлопнул корчмаря по плечу. – Чего ты боишься? Парни тонгов не убивают таких милых добродушных трактирщиков как ты.

И это была правда. Убийство действительно не сочеталось с философией тонгов. Ибо философией этой была прибыль, а с трупа сложно выжать деньги. Если, конечно, кто-нибудь достаточно богатый не заказал этот труп заранее. Если в городе появлялся талант из провинции и начал воровать самостоятельно, то очень скоро к нему наведывался вежливый посланник местного цехмистра (как остроумно называли воровских вожаков). И излагал предложение, от которого невозможно отказаться, но сумму дани он устанавливал, как правило, на приемлемом уровне, в зависимости от таланта вновь прибывшего. Если вор имел наглость отказать, через пару дней посланник тонгов появлялся снова, но на этот раз в сопровождении двух или трёх громил, которые убеждали дерзкого приезжего в своей правоте, однако им было запрещено калечить тело, ломать кости и тому подобное. Если и это не давало результатов, тонги признавали случай слишком безнадёжным и приказывали отрезать бунтовщику руки. Однако по-прежнему не убивали! Впрочем, такой несостоявшийся вор, убийца или вымогатель с обрубками рук создавал гораздо лучшее впечатление на других не желающих платить. И собственным примером доказывал, как вредно для здоровья ссориться с тонгами. «Смотрите!» – говорили о нём и показывали пальцами. «Это тот, кто не хотел платить».

И поэтому все платили, потому что никто не хотел остаться без рук. То же самое было со шлюхами, борделями, попрошайками, игорными домами и студенческими братствами, а также тонги «опекали» магазинами и таверны. Но здесь уже дело не было столь простым. Сильные цехи, например, ювелиров или мясников, могли эффективно бороться с влиянием преступного братства, поскольку имели в распоряжении собственную стражу, знакомства в верхах (и даже в аристократических и церковных дворцах) и много денег. А тонги разумно не лезли силой туда, где их не хотели видеть. Хотя, впрочем, иногда пытались. Тогда на рассвете на улицах и в реке находили больше трупов, чем обычно. После чего всё приходило в норму. Я подозревал, что ювелиры или мясники тоже платили тонгам отступное, чтобы обеспечить себе спокойствие, но, конечно, это нельзя было рассматривать как регулярную дань.

Я понимал моего трактирщика, для которого неожиданный визит посланника этого объединения воров, должно быть, стал неприятным сюрпризом. Я, однако, видел светлые стороны ситуации. Прежде всего, тонги явно пытались выказать мне уважение, заранее предупредив о визите своего представителя. Это означало, что они, скорее всего, имеют дружеские намерения. Что, впрочем, ни о чём не говорило, поскольку в общении с тонгами путь от радушной беседы до ямы в земле не был ни слишком длинным, ни слишком извилистым. Разумеется, это правило никоим образом не касалось инквизиторов.

Трактирщик, видимо, не проникся моим легкомысленным подходом к столь серьёзному, по его мнению, делу, потому что аж вздрогнул, услышав сказанные мной слова. Я снова похлопал его по плечу и улыбнулся собственным мыслям. В Христиании становилось всё интереснее...

***

Поздно вечером, когда я удобно лежал на кровати и старался не обращать чрезмерного внимания на вшей, я услышал тихий стук в дверь.

Я удивился, поскольку перед этим до меня не донеслось ни малейшего шума. Ни звука шагов по полу, ни скрипа крутой лестницы, ведущей в мою комнату. В связи с этим я мог быть уверен в одном: это прибыл с визитом человек тонгов. В конце концов, их учили в бесшумно ходить, бесшумно подкрадываться и бесшумно убивать. Я мог лишь надеяться, что сегодня вечером он намеревался завершить демонстрацию своих навыков бесшумной ходьбой.

– Войдите, – откликнулся я и спустил ноги с постели.

Дверь распахнулась, и на пороге предстал невысокий худой человек в грязно-серой епанче. Его волосы были тронуты сединой, а лицо усталое и изрезанное морщинами. Вы не дали бы за него ломаного медяка, но я разбираюсь в людях. С первого взгляда я понял, что что-то в нём есть. Эта экономность и точность движений, умный острый взгляд... О, да, любезные мои. Это не был первый попавшийся уличный бандит. Что нет, то нет.

– Я польщён, что вы согласились со мной встретиться, инквизитор Маддердин, – сказал он любезно.

– Пожалуйста, садитесь. – Я указал ему стул. – Это не дворец, но нашей беседе никто не помешает. Вина?

Он поблагодарил коротким жестом.

– Язва, – сказал он честно. – Когда выпью вина, то мне словно кто-то жидкой серы в живот налил.

Я знал, как выглядит наливание жидкой серы в живот, так что сравнение посчитал немного натянутым. Но, тем не менее, красочным.

– Могу ли я быть с вами полностью откровенным, инквизитор? – спросил он.

Член тонгов хочет быть с кем-либо полностью откровенным! Бейте, колокола! Однако бьюсь об заклад, что у нас было разное представление о значении слова «откровенность».

– Я к вашим услугам, – ответил я вежливо, и мы оба знали, что это ничего не значит.

– Я принадлежу к определённой организации, – начал он, – которая занимается, в том числе, поддержанием спокойствия и общественного порядка...

Для члена тонгов он начал действительно красиво. Мне было интересно, что расскажет ли он о содержащихся его друзьями приютах для детей, столовых для бедняков и домах престарелых. Впрочем, во всех крупных городах действительно функционировали приюты для бездомных детей, финансируемые за счёт тонгов. В них они выращивали себе молодую смену...

– ...В обмен на наши услуги мы берём небольшой процент от прибыли, практически полностью уходящий на организационные расходы и текущие нужды...

Первая часть предложения даже согласовывалась с истиной. Тонги и в самом деле не перегибали с размером дани. Это были умные люди, и они понимали, что не выгодно убивать золотоносную курицу, нужно лишь побудить её почаще нести яйца.

– Мы ведём деятельность скромную, но эффективную, – заключил мой собеседник и, по крайней мере, в случае второго определения всё совпадало.

– И вы подумали, что Христиания уже доросла до того, чтобы создать в ней... – я ненадолго прервался и слегка улыбнулся, – представительство.

– Ба! Собор это уже большое дело, а тем более два собора. Всё больше и больше людей, всё больше и больше конфликтов, всё больше и больше дискуссий, мнений, кто знает, не слишком ли иногда опасных... – На этот раз и он улыбнулся. – Как вы думаете, господин Маддердин, много ли пройдёт времени, прежде чем в Христиании появится отделение Святого Официума?

– Вы правы, – признал я. – Полагаю, это вопрос ближайших месяцев. Однако скажите, пожалуйста, чем я могу вам служить?

– В принципе, сущий пустяк, – ответил он. – Пустяк для вас, однако для нас, не скрою, дело большой важности.

– Я весь внимание.

– В Христиании нам удалось выработать что-то наподобие широкого соглашения, а в хаос, связанный с каждым большим предприятием, мы внесли элементы общепринятого порядка.

Это означало ни больше, ни меньше, только то, что все платили дань тонгам, а тонги, как и следовало ожидать, были таким положением дел очень довольны. Именно так следовало понимать слова «соглашение» и «порядок».

– Трудно не приветствовать такое достижение, – сказал я.

– Я рад. Я правда рад, что ваши мысли следуют тем же путём. Возможно, тогда вы поймёте и то, что все действия, которые могут нарушить или, не дай Бог, разрушить этот порядок, опечалят нас до глубины души.

– Могу себе представить.

– Вы оказались здесь из-за навязчивой и лишённой каких-либо оснований ненависти мастера де Вриуса, которую тот питает к своему конкуренту. Плохо, когда люди руководствуются в своей жизни ненавистью.

– И снова я не могу сделать ничего другого, кроме как согласиться с вами.

– Ненависть словно камень, брошенный в спокойную воду, – он вздохнул с искренним сожалением. – Мудрые люди должны руководствоваться принципом взаимной выгоды, а не поддаваться неразумным страстям.

Ого, речь зашла о взаимной выгоде. Мне стало любопытно, собирались ли тонги что-то мне предложить или же намеревались только погрозить пальцем. Я, однако, полагал, что последует какое-то предложение, поскольку тонги справедливо признавали, что некоторых людей лучше купить, чем запугать. Ибо подкупая они превращали их в своих сообщников, а запугивая делали из них жертв и противников.

Я отпил глоток вина и спокойно ждал дальнейших слов моего гостя.

– Христиании потребуется умело и мудро действующее отделение Святого Официума, – сказал он. – И, стоит отметить, что в организацию, которую я имею честь представлять, входит много влиятельных людей. Людей, которые могут предложить определённую кандидатуру на должность руководителя этого отделения.

Вот и появилась морковка. Руководитель отделения Инквизиториума Христиании, может быть, и не встанет в первом ряду инквизиторов, но для человека столь молодого и малоопытного как я, это будет должность, позволяющая думать о светлом будущем. Но если, однако, я буду обязан ею тонгам, то это будет означать лишь одно: долг придётся выплачивать всю жизнь. А я не очень хотел оказаться в долгу перед тонгами. Честно говоря, у меня не было желания оказаться в долгу перед кем угодно.

– Буду усиленно стараться, чтобы не нарушить существующий в Христиании порядок, – ответил я осторожно. – Поскольку последней моей целью было бы внесение дисгармонии в этот столь прекрасно играющий оркестр.

Он ничего не ответил, не кивнул, никак не дал понять, что одобряет мои слова. Смотрел на меня всё тем же взглядом без выражения, как будто ожидал продолжения речи. Как будто он ждал... каких-то обязательств. Я не собирался облегчать ему дело, и, кроме того, я помнил, что слова, брошенные песком, возвращаются камнем. В беседе с тонгами следовало тщательно подбирать формулировки. Хм, в какой-то мере это было сходством между инквизиторами и бандитами из братства.

– Так мы, я полагаю, можем быть уверены, что вы воспримете слова мастера де Вриуса с надлежащей осторожностью? – Заговорил наконец мой гость.

– Но и с должным вниманием, как мне это и было предписано.

– Что вы ищете, господин Маддердин? Еретиков? Ведьм? Колдовство...

– Мастер Маддердин, если позволите, – перебил я его.

Некоторое время он внимательно смотрел мне в глаза своим лишённым каких-либо эмоций взглядом.

– Мастер Маддердин, – согласился он вежливым тоном. – Пожалуйста, скажите, что вы ищете? Чернокнижников, отправляющих демонические ритуалы? Ведьм? А может, вы хотите утопить Шумана?

– Инквизиториум не имеет ни времени, ни желания вмешиваться в споры между архитекторами...

– Он был одним из вас...

– Дело давнее, и, кроме того, он меньше двух лет учился в нашей Академии. Вам не кажется, что тот факт, что прислали всего лишь меня, инквизитора, что уж тут скрывать, с невеликим стажем и опытом работы, свидетельствует о том, что Святой Официум не собирается предпринимать никаких радикальных действий?

На миг он задумался над моими словами, а искренность, с которой я признал собственное положение, могла его удивить.

– Проблема в том, мастер Маддердин, что популяция чёрных плащей обычно имеет тенденцию к неконтролируемому росту. – Он позволил себе едва заметную гримасу, которую при большом желании можно было принять за улыбку. – Проще говоря, скажу, что там, где появляется один инквизитор, через некоторое время может от них зарябить.

Я улыбнулся, широко и доброжелательно.

– О, мы говорим так: «Когда погибает инквизитор, чёрные плащи пускаются в пляс», – сказал я. – А в столь безопасном и облагодетельствованном порядком городе как Христиания ничего подобного ведь не может случиться, правда? Я бы даже сказал, что для всех было бы лучше, если бы не случилось... И я полагаю, что если бы я, например, завтра подхватил насморк, стоило бы послать кого-нибудь, чтобы вытирал мне нос.

Он серьёзно кивнул головой.

– Мы, безусловно, так бы и сделали, руководствуясь доброжелательностью как по отношению к вам, мастер Маддердин, так и к организации, которую вы представляете. – Он поднялся с кресла. – Желаю вам доброго вечера, мастер инквизитор. А если вы не захотите тратить его на уединённую молитву, я уверен, что Христиания сможет вас соответствующе принять.

Он потянулся за пазуху и вытащил золотой медальон в форме яблока, из которого вырастала веточка с игриво изогнутым листочком. На аверсе был выгравирован знак рыбы.

– Покажите это в «Яблоке Гесперид». Хозяйка будет более чем счастлива предоставить вам всё самое лучшее до конца вашего пребывания в Христиании.

Он скупо, хотя и вежливо, кивнул мне головой и вышел из комнаты так же тихо, как в ней появился. Я снова не услышал его шагов за дверью. И что интересно, эта дверь всегда скрежетала, когда её открывал я, а под рукой этого человека она даже не скрипнула. Ха, я был по-настоящему впечатлён!

Интересно, что такое «Яблоко Гесперид»? Роскошный притон? Игорный дом? Курильня восточных трав? Зная жизнь, наверное, всё понемногу, раз уж тонги решили, что это заведение, которым можно похвастаться. И которое можно, что тут скрывать, рассматривать как ценный козырь в деле подкупа.

Я взял со стола медальон и попробовал его на зуб. Хо-хо, он действительно производил впечатление сделанного из золота, а если и содержал примеси других металлов, то определённо незначительные. Видно, даже пропуск в «Яблоко Гесперид» должен был быть сделан роскошно. Я на минуту лениво задумался, не посетить ли мне заведение, в которое меня столь любезно пригласили, но в результате, однако, только вытянул ноги на кровати. Ибо что мне было делать в месте, подобном «Яблоку Гесперид»?

Пить, предаваться блуду, азарту или одурманивать себя травами. Ни одна из этих возможностей меня особо не интересовала, ибо я был человеком скромных нравов. Да, мне случалось иногда порезвиться с блудницами (мужская похоть ведь должна как-то найти выход), но при самом акте я испытывал скорее своего рода облегчение, смешанное с отвращением, чем желание повторения подобных забав.

Так что я улёгся поудобнее, и, наверное, задремал, потому что за окнами определённо стало темнее, когда я услышал шум на лестнице. А сразу за этим шумом – стук в свою дверь.

– Кого там чёрт несёт? – Крикнул я.

– Мастер инквизитор, это я, Пятачок, вы уж извините…

Пятачком по причинам, которых я не знал и которые меня не интересовали, называли моего трактирщика, а сам он, как видно, уже и забыл имя, которое ему было дано при крещении.

– Чего тебе?

– Какой-то человек говорит, что должен встретиться с вами...

– Гони его к чёрту. Пусть утром придёт на стройку к де Вриусу.

– Я ему так и сказал, господин, – жалобно сказал трактирщик. – Но он ни в какую не хочет уходить. И говорит, что скорее сам себе горло перережет на пороге, чем уйдёт.

Я уже хотел сказать: «Да пусть себе режется», когда подумал, что этот назойливый пришелец может иметь интересующие меня сведения.

– Давай его сюда, – проворчал я.

Я уселся за стол, потому что мне казалось, что это выглядит намного серьёзнее, чем валяние на кровати. Жаль только, что у меня не было при себе никаких документов, которые я мог бы разложить на столе. Уже через минуту я услышал громкий голос Пятачка, который яростно кому-то что-то объяснял, ругался и увещевал, но трудно было различить, о чём именно идёт речь, кроме постоянно повторяющегося предостережения «не разгневать мастера инквизитора». И это правильно, ибо гневить инквизитора это словно бросать пылающий факел в сухом лесу.

Когда раздался стук в дверь (если стук может быть подобострастным, то именно таким он и был), я коротко бросил:

– Войдите!

Пятачок даже не успел переступить порог, когда в комнату вбежал мужчина в капюшоне и рухнул передо мной на колени.

– Смилуйтесь, мастер! Помогите!

Я дал знак трактирщику, чтобы он вышел.

– Попытаешься подслушивать – шкуру сдеру, – пообещал я.

– Да я никогда...

Я обратил взор на таинственного пришельца.

– А ты кто такой, бродяга, и чего хочешь?

– Юрген Хаутер, ваша милость. И говорят, что...

Я не дал ему закончить предложение, только левой рукой подтянул его за плечо, а правой сорвал с головы капюшон. И что же я увидел перед собой? Не что иное как лицо, нарисованное Крамером. Только сейчас на лице Юргена отражалось не высокомерие и злоба, как на рисунке, а ужас. Его глаза были полны слёз, а губы дрожали так, будто он только что вошёл в ледяную воду.

– Говори спокойно, бродяга. И перестань ползать у меня под ногами. Встань там, у двери...

Я оттолкнул его, и он послушно отошёл на несколько шагов и опёрся спиной на косяк.

– Помогите, мастер! Пообещайте, что спасёте меня, а я расскажу вам о таких вещах, что у вас глаза на лоб полезут.

Я спокойно налил себе в кубок вина. Попробовал и проглотил. Оно было слишком крепким и ароматным, так что я наполовину разбавил его водой.

– И почему я должен тебя спасать? – Я поднял взгляд на Хаутера.

– А почему нет? – Он почти плакал. – Все на меня насели, все хотят меня погубить...

– Кто эти все, Юрген?

– Шуман и его негодяи, люди из города...

– Тонги? Тебя ищут тонги?

Он с жаром закивал.

– Они, они. А если найдут, то... – Он провёл ребром ладони по шее. – Только вы можете меня защитить, только вы, мастер, достаточно сильны, чтобы не отдать меня в их руки. Умоляю! – Он упал на колени и вытаращил заплаканные глаза.

– Прими свою судьбу, Юрген, – сказал я. – Возрадуйся, ибо если всё так, как ты говоришь, то Царство Божие скоро откроется пред тобой. Ты будешь гораздо счастливее меня, который должен будет остаться в этой юдоли слёз, вместо того, чтобы наслаждаться благодатью Господней.

Услышав эти слова, Хаутер снова заскулил, бросился на пол и пополз к моим ногам.

– Я всё вам расскажу, всех выдам, только помогите мне. – Он поднял голову, и я увидел, что у него волчьи, остроконечные и острые зубы. – Чтобы я не умер, пока не сделаю какого-нибудь доброго дела. И даже многих! Многих и многих добрых дел!

Скажите пожалуйста, какая хитрая бестия этот Хаутер. Несмотря на страх и отчаяние он быстро сумел подобрать аргументы, которые, как ему казалось, подходили для убеждения инквизитора. Но меня, честно говоря, мало волновал вопрос о его хороших и плохих делах. Пусть он всю жизнь останется негодяем до мозга костей, лишь бы только сейчас он признался в чём-нибудь, что могло бы меня заинтересовать.

– Ну хорошо, послушаю тебя ещё минутку, Юрген, потому что ты меня забавляешь. Кого ты хочешь выдать и что ты знаешь о преступлениях этих людей? И не ври, бродяга, не то я живьём сдеру с тебя кожу и посыплю раны солью.

– Шуман и его люди. Они стоят за всем. За этим, – он громко проглотил слюну, – всем.

– И за чем же они стоят? За строительством собора? – Поддразнил я его.

– За этим тоже! Или вы не знали? – Хаутер широко распахнул глаза. Я вздохнул. И зачем было метать бисер моего юмора перед рылом свиньи вроде Хаутера? Я с тем же успехом мог бы предложить Сизифу вместе дотолкать его несчастный валун.

– Юрген, моё терпение скоро кончится. Ещё минута, и я выгоню тебя на улицу, и пусть там за тебя дерутся Шуман с тонгами. Повторяю в последний раз: о каких преступлениях ты хочешь донести и кто за ними стоит?

Юрген молитвенно сложил руки.

– Матерь Божья Безжалостная, умоляю вас, мастер, не выдавайте меня! Они творят колдовство! Я покажу вам! Шуман и его люди.

Я уже выслушивал множество людей, обвиняющих ближнего в колдовстве или ереси, так что я был далёк от того, чтобы сразу принимать слова Хаутера за чистую монету. Ба, Юрген мог даже иметь добрые намерения и искренне верить, что Шуман руководствуется какими-то дьявольскими церемониалами, но это могло оказаться всего лишь игрой его воображения.

– Начнём с начала...

Я достал из ящика острый нож и увидел, что Юрген так побледнел, что, казалось, был близок к обмороку.

– Юрген, я собираюсь всего лишь почистить грушу, – мягко объяснил я. – Поверь мне, для сдирания кожи с людей у меня есть более удобные инструменты.

Я принялся чистить фрукт, поскольку и в самом деле лишь с этой целью достал ножик, но если при этом мне удалось ещё и напугать Хаутера, тем лучше.

– Как я и говорил, начнём с начала. Что, по твоему мнению, делает Шуман?

– Колдовство. – Он уставился на меня широко открытыми глазами. – Ужасные заклинания.

– Какие заклинания? Чего он хочет ими добиться?

– Ну, этого я не знаю. Но им нужно убивать людей, чтобы они сработали. Как этих двух Крамеров, про которых мне пришлось потом рассказывать их брату.

Я вздрогнул. Мы забрались в действительно интересующую меня область. Кто знает, кто знает, может, я ещё получу пользу от показаний этого бездельника?

– Ты наврал ему, что его братья утопились. А что с ними случилось на самом деле?

– Я не знаю, клянусь Богом, не знаю! – Он так сильно стукнул себя в грудь, что вышиб воздух из лёгких и надолго закашлялся.

– А что ты вообще знаешь, Юрген?

– Я знаю, господин, что у них есть какая-то страшная тайна. Я знаю, что Шуман, чтоб ему кровь и зараза, заставил меня искать, и даже мёртвого найти. Я знаю, что он заплатил людям из города, чтобы меня убили. А если уж они возьмутся за работу... – Он снова скрючился до самой земли. – Только вы моя единственная надежда.

И что мне было делать с такими признаниями? Самым лучшим было бы засунуть их в стоящий под кроватью ночной горшок. Хаутер очевидно чего-то боялся, может, он даже увидел или услышал что-то тревожное, случайно забрёл туда, где не должен был находиться. Но никакой конкретики я пока не услышал, и Шуман высмеял бы меня, если бы я попытался вести расследование на основе свидетельских показаний одного человека, который, как видно, питал к нему сильную неприязнь.

– Почему Шуман открыл на тебя охоту? Что ты ему сделал? Что ты узнал?

– Господом Богом клянусь, не знаю! Я всегда был верен, как собака. Что мастер приказывал, я делал, а тут вдруг говорят, что он хочет убить меня за какую-то провинность. Ну я и сбежал.

– Да ты прямо святая невинность. – Я покачал головой. – Будь ты не виноват, Шуман бы тебя не преследовал.

– Я знаю их тайник, секретный, как чёрт знает что, – признался он. – Но я никому и слова не проронил, так что не знаю, зачем ему меня преследовать. А я совершенно случайно это узнал...

Ого, это могло быть интересным.

– Что за тайник?

– Говорят, что это мастерская Шумана, где они делают, знаете, модель этого их собора. Бо-ольшую модель. – Он обвёл руками широкий круг.

– Может, это и правда. – Я пожал плечами.

Ведь ремесленники и художники окружали свои изобретения и проекты строжайшей тайной. Отец Кеплень вспоминал о флорентийских стеклоделах и торнских пекарях, а они были лишь примером того, как важен был секрет в жизни каждого творца, и как этот секрет охранялся даже ценой жизни. И также ценой жизни пытались его украсть. А художники? Алхимики? Инженеры и конструкторы? Красильщики? Оружейники? И многие, многие другие? Разве все они не хранили из поколения в поколение секреты своего мастерства и не передавали их лишь самым доверенным лицам? Я бы вовсе не удивился, если бы Шуман действительно имел тайную мастерскую, которую использовал не для чернокнижных ритуалов, а попросту для тяжёлой работы. Тем не менее, след нужно было проверить. Тем более что меня, как инквизитора, уполномоченного для работы в Христиании, нельзя было его просто так, без причины, не пустить туда, куда я хотел войти.

Меня также интересовало, почему Шуман так усиленно ищет Хаутера, что даже решился воспользоваться помощью тонгов. Как любой разумный человек он должен был знать, что с помощью этой... организации пользоваться небезопасно, а за каждую услугу будет выставлен счёт. И насколько я знал, случалось, что в конечном итоге величина такого счёта превышала прибыль, полученную благодаря поддержке тонгов. Так почему архитектор впал в такое отчаяние? Чего он боялся со стороны Хаутера? А может, этот несчастный оболтус был настолько ослеплён страхом, что участие тонгов ему подсказало лишь его собственное воображение?

Ха, я мог бы задавать такие вопросы до бесконечности, и ни один из них не получить ответа, пока не проверю всё на месте.

– И где этот тайник?

– В подвале бывшей винодельни, которую держали монахи, когда ещё выращивали виноград, – быстро протараторил Юрген.

– Она что, на территории монастыря?

– Нет, господин, нет. Она и правда на монастырских землях, но сам склад стоит далеко за стенами монастыря.

Ну, это, по крайней мере, было хоть какое-то утешение.

– Этот тайник хорошо охраняют?

– Более чем хорошо, мастер. Там всегда стоят перед воротами несколько человек, а внутрь пускают только Шумана и одного из его охранников.

– Как это только Шумана и охранника? И никого из инженеров? Или, не знаю, хотя бы какого-нибудь плотника?

– Нет, господин, никогда.

Это показалось мне странным. Ведь создание модели собора было кропотливой, требующей точности работой. Разве Шуман под валом обязанностей мог найти время ещё и для того, чтобы самостоятельно трудиться над вытёсыванием элементов модели, вычислением их пропорций, установкой в нужное положение? А ведь если проект был окружён такой тайной, эта модель должна была быть чрезвычайно подробной, а значит, требующей уйму работы. Когда-то в Кобленце у меня была оказия увидеть созданную итальянскими архитекторами и выставлявшуюся в течение некоторого времени в кобленецком соборе модель Града Господня, то есть идеального города, который в равной степени удовлетворял бы телесные и духовные потребности жителей. И я был весьма впечатлён, возможно, не столько самой концепцией универсального города, сколько необычайной заботой о мельчайших технических деталях. Если проект Шумана должен был обладать подобной детализацией, даже при условии, что собор не является настолько сложным творением, как целый город, я не представлял себе, чтобы он мог работать с моделью самостоятельно.

– Хорошо, Юрген, я проверю твоё сообщение, – решил я. – Но если я обнаружу, что Шуман в старом винном погребе попросту забавляется со шлюхами и пьёт, то я лично отрежу тебе яйца и заставлю их сожрать. Понял?

– Понял, понял, – с жаром закивал он.

На его лице, к некоторому моему удивлению, я вовсе не заметил страха. Что ж, он, должно быть, был очень уверен в себе. А может, он заманивал меня в ловушку? Может, это была какая-то интрига Шумана, которая имела целью скомпрометировать моё положение в Христиании? И не такое бывало. Я влез в сапогах в середину сложного мира, в котором и в самом деле царил, как говорил представитель тонгов, своего рода порядок. Я старался шагать осторожно, и, наверное, ещё никому не наступил на мозоль. Проблема была, однако, в том, что враждебную реакцию многих людей мог вызвать не ущерб их мозолям, а сама опасность такого ущерба.

Прежде чем отправиться к старой винодельне я, конечно, должен был обеспечить себе необходимую поддержку. Кроме того, я размышлял, что мне делать с Юргеном. Если за ним и в самом деле гонятся тонги, они могут убить его в моё отсутствие, а если я выйду с ним на улицу, то не доведу до дома де Вриуса, кто-нибудь попросту ткнёт моего доносчика ножом. И ищи потом ветра в поле.

Я также размышлял об одном: был ли вообще Хаутер мне нужен? Потом, однако, я подумал, что такой человек как он должен был спрятать туз в рукаве. Никогда не известно, не знает ли он ещё чего-нибудь, что окажется полезным. Поэтому я решил позвать трактирщика и приказать ему отправить посыльного за Григом.

– И пусть Григ прихватит несколько человек, – добавил я.

Администратор де Вриуса появился на удивление быстро. Не прошло и часа, а он уже стоял на пороге моей комнаты.

– Юрген Хаутер, – сказал он, глядя на скорчившегося в углу доносчика. – Вот это сюрприз.

– Вы взяли с собой людей?

– Как вы и приказали. Со мной пятеро моих головорезов. – Он улыбнулся. – У всех аж руки чешутся поработать. Вы, конечно, знаете, что я уведомил обо всём этом господина де Вриуса?

– Естественно. Надеюсь, что усилия, которые мы предпринимаем, и их результаты порадуют вашего работодателя.

– Куда мы направляемся?

– К старой винодельне, – ответил я. – Шуман устроил в ней тайную мастерскую. А Хаутер утверждает, что там творится что-то... нехорошее.

– Чёрная магия, – буркнул Юрген из своего угла. – Страшная чёрная магия, демонические ритуалы и человеческие жертвоприношения.

Григ смерил его скептическим взглядом.

– Видать, Шуман сильно тебе досадил.

– Я правду говорю! – Сердито возразил Хаутер. – Чтоб мне с этого места не встать!

– До винодельни десять миль с гаком, – сказал Григ. – Я сейчас скажу ребятам, чтобы они нашли какую-нибудь телегу. Ведь не потащимся же мы пешком.

– Хорошая идея,– похвалил я его.

Назад: Девушки Мясника

На главную: Предисловие