Книга: История человечества в великих документах
Назад: Документ № 23 Миланский эдикт (313 г.)
Дальше: Документ № 25 Коран (609–632 гг.)
Документ № 24
Касыда Имру-ал-Кайса (ок. 540 г.)
• рифмованная поэзия
• классика арабской литературы
Для большинства из нас стихи неразрывно связаны с рифмой. Белый стих, речитативы древних эпосов, верлибры (свободные стихи без рифмы и ритма) и тем более тургеневские стихотворения в прозе воспринимаются как нечто неканоническое, выпадающее из привычной модели поэзии. Рифма настолько глубоко проникла в нашу повседневную жизнь, что без неё нам не представляются ни песни, ни спортивные кричалки, ни телереклама лекарств. Изобразительное искусство, музыка и скульптура за последнее столетие ушли далеко вперёд, избавились от всех прежних канонов и приобрели немыслимые формы. Но поэзия XXI в. вместо рифмы особенно ничего не изобрела и потому недалеко ушла от Лермонтова (может, и к счастью). Даже сегодня, в век ультрасовременных рэп-баттлов, нас восхищают в них по-прежнему изящные рифмованные обороты.
Так было не всегда. Древневосточной поэзии рифма практически неизвестна. В Античности она тоже появлялась изредка – Вергилий и Гораций рассматривали её как забавную шалость, но всерьёз не воспринимали, оставаясь верны древнему метрическому стиху. Зачатки рифмования появляются в Европе примерно в V в. благодаря кельтским бардам, которые любили побаловаться рифмой, хотя и весьма непохожей на нашу «любовь – кровь». Кельтом по происхождению, возможно, был римский поэт Седулий – его считают первым автором рифмованных стихов в классической литературе. Но что это за рифмы, вы может судить сами:
saeculi – induit,
venerant – obviam,
plurimus – febrium или
sabbatum – angelus.
C такими рифмами, боюсь, Седулия сегодня не приняли бы даже в литературный салон «Синий чулочек» (в интернете нашёл). Скорее здесь можно говорить о созвучии (ассонансе) ударных и безударных гласных звуков последнего слога, в котором Седулий действительно виртуозен.
Всё изменилось в VIII столетии с приходом в Европу арабов, чья рифмованная поэзия достигла удивительных высот ещё до появления ислама. Классику рифмованного стиха подарил нам Имру-ал-Кайс, сын племенного вождя, творивший в VI в. Был ли он первым поэтом? Вряд ли, но он был, несомненно, лучшим. Его поэма (касыда) «Постойте, поплачем» в арабской культуре приобрела такую же известность, как «Чудное мгновенье» в русской, и, проникнув через Испанию в европейскую литературу, стала прародительницей рифмованной поэзии. И хотя рукопись поэмы не сохранилась, её многократно переписывали уже при жизни странствующего поэта.
Собственно, странствующим Имру-ал-Кайс стал потому, что отец его недолюбливал стихи (особенно, вероятно, рифмованные). Источники расходятся в деталях: то ли сын сочинил нелестные стишки о наложницах своего отца, то ли постоянно волочился за соседскими женщинами, но в конечном итоге отец указал безответственному поэту на дверь. Имру немало грустил о расставании, но не с отцом:
В разлуке с любимыми и прежде ты мучался – припомни красавиц на стоянке у Масала́.
Повеет от них с утра гвоздикой и мускусом – на запахи пряные готова лететь пчела.
Женщин Имру-ал-Кайс действительно жаловал, и в этом смысле поэма хорошо коррелирует с его биографией. Некоторое время поэт служил в Константинополе, но вынужден был бежать и оттуда – по слухам, из-за совращения византийской принцессы. Затем он много путешествовал и с удовольствием вспоминает это время. Самые сильные строки касыды посвящены деталям интимной биографии автора, дающим представление о том, что отец арабской поэзии был, вероятно, и отцом массы незаконнорожденных детей:
Ночами нередко я к беременной хаживал и к той, что с грудным ребёнком в шатре спала.
Заплачет он – повернётся грудью она к нему, а ниже – моя она, где наши сплелись тела.
Говорят, поэт прилюдно обещал взять в жёны ту, кто отгадает загадку с физиологическим уклоном «о восьми, четырёх и двух», и якобы некая случайная попутчица с лёгкостью щёлкнула этот орех, догадавшись, что речь идёт о восьми сосцах у собаки, четырёх у верблюдицы и о женской груди. Женился ли в конце концов Имру-ал-Кайс и на ком, доподлинно неизвестно, но известно, что и сын его тоже был поэтом.
Да и имеет ли значение судьба гения по сравнению с талантом его художественного слога? Девяносто два стиха-монорима, то есть спаянные единой сквозной рифмой, в роскошном русском переводе А. А. Долининой читаются на одном дыхании как свободный рассказ, и даже слушая поэму на языке оригинала, невозможно не дойти до конца.
Нашли позади шатров местечко укромное, где впадина меж холмов уютная залегла.
Схватил за виски её, прильнула она ко мне, тонка её талия, а ляжка её кругла.
Живот не отвис у ней и груди упругие, а кожа – как зеркало: чиста она и светла.
Точь-в-точь несверлёная жемчужина белая, слегка желтоватая, что в море на дне росла.
Неудивительно, что уже при жизни автора касыда Имру-ал-Кайса стала первой из семи поэм, которую развешивали для чтения в самом храме Каабы (откуда происходит и арабское название поэмы «Муалляка», или «Подвешенная»). С того дня, когда священная Мекка впервые увидела её золотые строки, арабская литература вот уже полторы тысячи лет развивается под влиянием Имру-ал-Кайса, и существует мнение, что даже священные книги ислама отливают её блеском.
Всё дело в рифме – она оказывает поистине гипнотическое воздействие на читателя и слушателя. Объединяя строки единым звучанием, позволяя легко задержать их в памяти и принося необъяснимое эстетическое удовольствие, рифма стала настоящим наркотиком как для поэтов, так и для их аудитории. Освоив её, европейская поэзия уже никогда не сможет от неё отказаться, и Данте, Петрарка, Шекспир, Пушкин и Маяковский в равной степени воссияют благодаря рифме. Правда, их современные последователи не всегда удачно эксплуатируют изобретение арабского гения, и Имру-ал-Кайс перевернулся бы в гробу, услышав строки сегодняшних поп-звёзд вроде
«Постой-постой, куда ты, мужчина?
Оставь хотя б своё ламборджино,
Мужчина! Оставь свой машина».
Но что же делать – в поэзии всегда отражается эпоха. Касыды, созданные современниками Имру-ал-Кайса, сформированы по единому принципу. Как и его «Постойте, поплачем», они начинаются с тоски человека при виде заброшенной стоянки бедуинов, где когда-то жили люди, а с ними их любовь. За красочным и лирическим описанием ушедшей страсти следует перечисление трудностей нынешнего быта и рассказ о других аспектах жизни кочевника пустыни – как правило, это кони, охота, посиделки у костра, битва. Завершаются поэмы моралью или восхвалением собственного племени или его правителя. Мир VI в. был лиричен, и такой же была его поэзия. Так что не стоит нам с вами удивляться текстам современных песенных композиций типа «Я стою на переходе, из меня любовь уходит». Наша поэзия такова, какова наша жизнь.
