ГЛАВА 26
Серен сидела на кровати, привычно поджав под себя ноги, окруженная золочеными шкатулками и деревянными, с ажурной резьбой, ларцами. Герцогиня перебирала украшения своей предшественницы, Опаль, поочередно примеряя золотые и серебряные колье с драгоценными камнями. Любовалась блеском перстней, ослепительно ярким сиянием бриллиантовых диадем. Самые роскошные украшения откладывала в красную сафьяновую шкатулку, намереваясь взять ее с собой в новую жизнь.
Д’Альбре пребывала в приподнятом настроении, а потому не переставая напевала незатейливый мотивчик. Пусть вчера прорыдала весь вечер, обнаружив в золоте волос серебряные проблески седины, которой с каждым днем становилось все больше, сегодня ее светлость была снова полна энтузиазма и желания жить. Бороться и побеждать! Ставить на колени всех своих обидчиков.
Адриен возвращался! Возвращался с подарком, столь долгожданным для герцогини. Совсем скоро она перевернет эту страницу своей жизни, забудет о никчемном существовании в теле Опаль, как о страшном сне.
Начнет все заново, оставив в прошлом не только постыдные поражения, которые так не терпелось вычеркнуть из памяти, но и тех, кто причинил ей боль.
Список неугодных теперь пополнил и кардинал Бофремон.
Он так больше с ней и не связался. Похоронил ее заживо в этой роскошной клетке — дворце д’Альбре. А мучителем, тюремщиком и надзирателем приставил своего идиота-сына. Серен тошнило от одного вида герцога. Тошнило от его прикосновений, бестолковых разговоров, проявления щенячьего восторга по отношению к ней.
Молодая женщина поражалась самой себе. Удивительно, как ей хватило выдержки столько времени терпеть этого недоумка. Как она от него еще не избавилась!
Отправив в ларец из розового дерева отвергнутую нитку жемчуга, герцогиня хмыкнула:
— Ничего, скоро мы с тобой, Кретьен, распрощаемся. Распрощаемся навсегда! А что до вас, ваше высокопреосвященство, — я в вас очень разочарована. Вы многое мне сулили, а что я получила взамен своей жертвы? Пшик! Ни одно из ваших обещаний не было выполнено. Вы меня использовали! С моей помощью пытались разгадать, как морры уживались с демонами и при этом не сгнивали заживо. Я, глупая, считала себя особенной. Вашим сокровищем. Но теперь понимаю, что была для вас одной из тех «зверушек», что держите в своих вольерах, пока они сдыхают в муках. Но вы не учли одного, монсеньор. — Серен жестко усмехнулась. — Я ничего не забываю. И никогда, ни-ко-гда ничего не прощаю.
Подвинув поближе к себе очередную сокровищницу, герцогиня вернулась к ревизии драгоценностей и своим размышлениям. Ее маленькое расследование увенчалось успехом — теперь она знала о кристалле, называемом Слезой Единой.
— Когда я умирала, вы, монсеньор, и словом о нем не обмолвились. Позволили мне подохнуть! — прошипела молодая женщина, нарушая тишину, которую за минувшие дни успела возненавидеть. Серен ненавидела оставаться наедине со своей долго сдерживаемой яростью и неистощимой злобой, которые выжгли в ней все остальные чувства. — Себя же любимого не оставили без подстраховки.
Сколько раз порывалась она подбить Кретьена отправиться во дворец его высокопреосвященства с визитом вежливости. Явиться туда вместе с мужем, а потом, улучив момент, обыскать покои прелата. Но как бы ни хотелось отнять у Бофремона единственный источник спасения, Серен понимала: это слишком опасно. Наверняка Слеза находится под охраной мощнейших заклинаний, против которых теперешняя она, слабая магичка воздуха, ничего не сможет поделать.
Накрутив на палец золотую цепочку, ее светлость поднесла к глазам покачивающийся на крупных звеньях кроваво-красный рубин. Под лучами тусклого утреннего солнца, едва пробивающегося сквозь сизую пелену облаков, по граням драгоценного камня как будто пробегали огненные искры.
— Как же я скучаю по своей силе, — вздохнула герцогиня, но тут же приободрилась, напомнив себе, что совсем скоро она снова станет огненной колдуньей. Пусть и не такой сильной, как прежде.
Но всему свое время. И до дара Александрин вскорости доберется. Главное, прежде разлучить этих неразлучных голубков. Серен нравилась посетившая ее ночью идея, когда она лежала с опухшим от слез лицом и проклинала всех, кто приходил ей в голову. Будет приятно насолить Бофремону. Еще приятней — подставить под удар стража. Вряд ли Моран превратится в орудие ее мести этому предателю, кардиналу. Но, стравив маркиза и прелата, она значительно повысит шансы отправить бывшего мужа на тот свет.
Ну а если с ее помощью раскроются планы господина первого министра и Бофремона сожгут на костре вместо того везунчика, пепел которого должны были развеять по ветру и который самым загадочным образом исчез, — что ж, тоже будет весьма приятно.
В любом случае она останется в выигрыше.
Пересев за изящный секретер, богато инкрустированный малахитом, Серен выдернула из чернильницы перо и, коверкая почерк, написала де Шалону короткое послание.
Это ведь Моран был назначен ответственным за поиски сумасшедшего, призывающего в Вальхейм тварей из потустороннего мира. Мессиру маркизу будет любопытно узнать, что исповедник его величества хранит Слезу Единой, способную изгнать из мага даже высшего демона, а у себя в саду, точно свиней или коров, разводит одержимых.
Маркиз тут же помчится к королю испрашивать разрешение на обыск кардинальского дворца. Получит — отлично. Нет — тоже неплохо. Узнав, что под него копают, монсеньор, несомненно, избавится от стража.
Любой вариант устраивал Серен.
— Пусть перегрызут друг другу глотки, — мечтательно промурлыкала герцогиня.
Присыпав послание песком и подождав, пока высохнут чернила, скрепила письмо сургучом, поцеловав на счастье.
Оставалось тайно доставить послание Морану и ждать, когда в столице благодаря ее маленькой хитрости грянет очередной гром.
После трагедии в Оржентеле королева отдалила меня от себя на некоторое время. Наверное, я вызывала у нее чувства, схожие с теми, что испытывает неверный муж, еженощно навещаемый призраком своей безвременно усопшей супруги и попрекаемый ею за каждую измену.
Вот и я для ее величества являлась невольным напоминанием о демоническом беспределе, о котором всем так хотелось забыть. Мое общество явно тяготило правительницу. Ну а мне, если честно, такое охлаждение с ее стороны было только на руку. Будь я привязана к Алайетт с утра до вечера, не смогла бы присутствовать на судебных заседаниях. Да и строить из себя беззаботную кокетку, из кожи вон лезть, изображая на лице улыбку, когда сердце ржавчиной разъедает тревога, — увы, никчемная из меня бы вышла актриса.
Но сегодня, несмотря на то что в Анфальме я все еще была персоной нон грата, я собиралась посетить королевский дворец. Вопреки запрету Морана, вопреки уговорам стремительно поправлявшегося мэтра Леграна.
— Всерьез думаете, что останусь здесь, чтобы вышивать крестиком распашонки и чепчики, пока мой муж будет сражаться с самым влиятельным, хитрым и опасным магом Вальхейма?
— Александрин, поймите, — гнул свою линию бывший учитель, хоть я и не нуждалась в его лекциях о жизни, — вам вредно нервничать. Все у маркиза получится. А если нет, он… — запнулся, вдруг поняв, что разглагольствования о вреде стресса совершенно не вяжутся с намеками на критическое положение моего супруга.
— Не жилец? Вы это хотели сказать?
— Единственное, что могло бы спасти господина стража, — Слеза Единой. Но об этих мифических кристаллах уже много лет никто ничего не слышал. Возможно, их и вовсе не существует в природе, — развел руками жестокосердный маг.
А я так надеялась на его помощь и поддержку…
Не получила ни того, ни другого. И мысль, в последнее время терзавшая меня, с каждым днем — нет, каждым часом! — становилась все более навязчивой. Как бы дико это ни звучало, я уже всерьез подумывала о том, чтобы пойти по проторенной кузиной дорожке: подобрать для его светлости новое здоровое тело.
Меня пугало одно лишь такое предположение, изнутри тошнотой поднимался страх, возникало отвращение к самой себе, но… Разве могла я отпустить человека, ставшего не просто частью моей жизни? Ставшего для меня самой жизнью.
— Я должна быть там вместе с мужем! — предвосхитила очередное возражение мага и через зачарованное зеркало покинула Валь-де-Манн.
Моран уехал во дворец раньше, напоследок пожелав, чтобы я в кои-то веки проявила благоразумие. Ради него и нашего будущего ребенка. Обуздала свою импульсивность, свою горячность. Осталась с мадам Мариетт и мэтром Леграном.
Какой же он все-таки иногда наивный…
Спустя где-то час после возвращения в столицу я уже въезжала в ворота Анфальма, прежде поцапавшись с Гастоном, который, оставаясь верным своей вредной привычке, не хотел выпускать меня из дома. В результате чего лишился новенького камзола, превратившегося в вяло тлеющие лоскуты.
Поднявшись по широкой мраморной лестнице и миновав пустынную галерею, увешанную портретами прежних правителей Вальхейма, я вошла в просторный зал, затянутый парчой приглушенного розового цвета. Своды его поддерживали изящные колонны из крапчатого мрамора, очертившие стеклянные двери, что вели на просторную террасу. В приглушенном свете пасмурного дня, принесшего долгожданную прохладу, мягко мерцали люстры, подобно заледеневшей капели ниспадавшие с потолка.
Гирлянды украшений, коими пестрели придворные, гармонировали своим блеском с хрустальными светильниками и золоченой лепниной рокайль, венчавшей прозрачные створки дверей. Ее замысловатые изогнутые линии, своими очертаниями напоминавшие раковины, и сплетение различных орнаментов со множеством завитков, придавали помещению еще большую торжественность.
Глаза придворных бездельников тоже блестели. От любопытства. Все ждали появления илланского посла и его общения с королем.
Люстон XIV был намерен отказаться от притязаний на илланскую корону. Не все подданные поддерживали его решение, но большинство все же были «за». Вальхеймцам, настрадавшимся от демонов, только войны с могущественными соседями сейчас не хватало.
— Александрин! — Ко мне спешила, сияя улыбкой, Софи, облаченная в пышное платье из бирюзового шелка. — Как же я рада тебя видеть!
Я бы тоже порадовалась встрече с подругой, если бы не страх, с которым, кажется, уже успела стать неразлучной.
— Я тоже очень по тебе скучала, — легонько сжала узкую ладонь Софи.
Обмахиваясь веером, не потому, что было так жарко, а просто чтобы занять чем-то руку, поискала глазами стража, но его светлости нигде не было видно. Зато кардинала Бофремона обнаружила сразу. При виде прелата тело, словно штормовая волна, накрыла дрожь. Липкая, противная, она пробежала вдоль позвоночника, заставив поежиться. Такая возникает при виде крысы, у тебя на глазах истребляющей головку сыра, или мерзкого насекомого, заползшего тебе в тарелку.
Хищное выражение лица, и взгляд как у коршуна после месяца вынужденного поста. Кардинал цепко оглядывал собравшихся, будто выбирал, на кого наброситься. Бофремон был одним из противников мирного соглашения, и, вглядевшись в напряженные черты лица прелата, я отчетливо поняла, что так просто он не сдастся. Сделает все, чтобы помешать его величеству договориться с илланским посланником.
Софи мне что-то говорила, но я ее не слышала. Украдкой поглядывала на монсеньора министра и мысленно желала ему отравиться собственным ядом. Я бы ему еще много чего нажелала, если бы ход мыслей не прервал глухой стук алебард, ударивших в мраморный пол.
Гомон сменился шуршанием роскошных нарядов — это придворные принялись кланяться и приседать в реверансах. Рука об руку король с королевой прошествовали к креслам, стоявшим под алым балдахином. Величественно на них опустились и кивнули стражникам, застывшим как изваяния возле дверей.
Расписанные позолотой створки снова распахнулись. В зал, гордо задрав подбородок, вошел посол в сопровождении свиты.
Заметила, как опасно сверкнули глаза кардинала, в своей красной сутане имевшего все шансы слиться с убранством трона. Спрятав руки в широких, как крылья итицы, рукавах своего одеяния, его высокопреосвященство пристально следил за приближением иностранной делегации. Было такое ощущение, что вот сейчас он набросится на высокопоставленного гостя и, яростно зарычав, разорвет того в клочья.
Брр…
За послом следовала вереница илланских вельмож и слуги, держащие перед собой бархатные стеганые подушки. Илланцы не поскупились на дары. Чего только среди подарков не было! Шкатулки с самоцветами, золотые самородки, благовония и духи в расписных флаконах, дорогие шелка невероятных расцветок, затканные золотыми и серебряными узорами. Придворные восторженно перешептывались, обозревая все это великолепие.
Приблизившись к монархам, посол преклонил колено перед ступенями трона. Пока кардинал пожирал бедолагу взглядом, его величество благосклонно улыбался гостю, а королева взирала на него с выражением ностальгии на спокойном, благородном лице. В прошлом инфанта Иллании, Алайетт наверняка скучала по общению с единоземцами.
— Мы рады приветствовать вас в Анфальме, дорогой герцог Кастальдо, — жестом позволив послу выпрямиться, тепло начал король и осекся, когда золоченые двери внезапно широко распахнулись.
В напряженной тишине, повисшей в зале, оглушительно громкими показались шаги стража. Все взгляды устремились в его сторону. На лицах многих читалось недоумение, смешанное с живым интересом.
Больше всего на свете придворные обожали различные представления. И вот сейчас их вниманию предлагалось одно из них.
— Маркиз, что вы себе позволяете?! — Король, не ожидавший столь явного проявления непочтения со стороны своего приближенного, едва не задохнулся от возмущения. Даже на троне привстал, преисполненный праведного гнева.
Ее величество успокаивающе накрыла пухлую ручку мужа своей, и Люстон XIV, шумно выдохнув, тут же сдулся, словно шарик, из которого выпустили весь воздух. Послушно плюхнулся обратно в глубокое, обитое глазетом кресло и принялся сверлить приближающегося стража хмурым взглядом. На пару с кардиналом.
Моран поклонился.
— Что же такого срочного могло случиться, маркиз, что вы осмелились прервать церемонию приветствия? — невозмутимо поинтересовалась правительница, у которой при появлении мага на лице не дрогнул ни один мускул. Ни в голосе, ни во взгляде не проскальзывало недовольства. Что же до лица ее супруга — оно, словно панцирь божьей коровки, стремительно покрывалось пятнами. Только не черными, а красными. — Как видите, у нас в гостях посол Иллании, его светлость герцог Кастальдо.
— Я бы ни в коем случае не осмелился прервать встречу столь важного и долгожданного гостя, — ненавязчиво польстил герцогу де Шалон, — если бы не срочное дело. Увы, оно не терпит отлагательства.
— И что же это за дело такое? — проворчал король.
— Задержание жестокого, беспринципного убийцы, на счету которого десятки загубленных жизней! — вбил первый гвоздь в крышку кардинальского гроба маркиз.
Редкие шепотки сменились гулом, который с каждой секундой нарастал. Придворные взволнованно переглядывались, явно выискивая в своих сплоченных рядах нечестивца, на протяжении долгих месяцев державшего в страхе все королевство. Кардинал, прежде серый, как давно небеленый фасад захудалой таверны или полуразвалившегося сарая, взяв пример с монарха, стал багроветь. Понял, видно, по чью душу явился мой бесстрашный супруг.
— Разве заговорщики не в тюрьмах? — вступил в разговор илланский посол, наслышанный о трагедиях, обрушившихся на Вальхейм.
— В тюрьмы попали те, кто был неугоден настоящему убийце. Маги, от которых его высокопреосвященство избавился, желая расчистить себе путь к трону.
Что тут началось… Зал взорвался криками, где-то возмущенными, где-то изумленными. Несколько дам, закатив глаза, собирались уже упасть в обморок. Но, поняв, что до них сейчас никому нет дела, быстренько передумали. Неистово обмахиваясь веерами, продолжали следить за захватывающей сценой.
— Кардинал Бофремон! — Моран повернулся к пунцовому прелату и с выражением презрения на обычно невозмутимом лице, громогласно проговорил: — Вы обвиняетесь в призыве демонов, многочисленных жестоких убийствах и заговоре против его величества короля!
— Не может быть! — схватился за сердце Люстон XIV. — Вы с ума сошли, маркиз!
— Я могу доказать это, сир. Если только позволите, — снова расшаркался де Шалон перед государем, тоже, кажется, подумывающим на время уйти из реальности.
Благо королева не позволила. Иначе бы все бросились приводить монарха в чувство, охать вокруг него да стенать, позабыв и об обвинениях, и о мерзком прелате.
Снова вцепившись в руку правителя, чтобы не думал трусливо сбегать в спасительный обморок, Алайетт жестко потребовала:
— Объяснитесь, маркиз! Вы предъявляете обвинения человеку, долгие годы верой и правдой служившему Вальхейму. Столпу нашей веры.
Государыня была набожной, по-моему, даже чересчур, и видела в кардинале святого, посланника Единой, сошедшего с небес к нам на грешную землю. Будет сложно сорвать с королевских глаз столь усердно вытканную этим ядовитым пауком пелену лжи.
— Я, как и его высокопреосвященство, положил на алтарь службы Вальхейму всю свою жизнь. И считаю, что смею просить — нет, требовать от кардинала пройти ритуал взыскания правды. Если он невиновен, я публично буду молить монсеньора о прощении. Но если…
Глухо зарычав, Бофремон рванулся к стражу.
— Этот человек безумен! Он ложью пятнает мое имя и мою честь и заслуживает немедленного ареста! Взять его!
У меня сердце ушло в пятки, да там и осталось, забыв сделать очередной удар. Стражники сделали несколько несмелых шагов по направлению к Морану, но не отваживались схватить его без позволения монарха.
Король мешкал. Даже королева утратила присущую ей сдержанность и теперь казалась растерянной. Было видно, что Алайетт не знает, как поступить. Больше всего на свете я опасалась, что Морана действительно схватят, и тогда… Стараниями кардинала мой муж и до вечера не доживет.
Гнетущее молчание, кажется, длившееся целую вечность, снова нарушил герцог Кастальдо:
— Разве это так страшно? Я имею в виду, пройти ритуал взыскания правды.
— Он совершенно безболезненный, ваша светлость, — ответил послу седовласый мужчина в темном с серебряными галунами костюме, прежде никем не замеченный. Поравнявшись с маркизом, магистр Броссар назвался и поклонился правителям.
— Я требую немедленно арестовать этого низкого человека! — продолжал исходить злобой прелат. Выпучив глаза, точно одержимый, с лютой ненавистью смотрел на стража, тыкая в него пальцем. Помнится, похожим взглядом меня частенько награждала Серен. — Ваше величество, разве я когда-нибудь давал вам хотя бы малейший повод усомниться в моей преданности и в чем-то меня заподозрить?!
— Не давали, — одними губами прошептал монарх и с надеждой посмотрел на посланника. Видать, решил переложить решение этой непростой задачи с больной головы на здоровую. — Что скажете, сеньор Кастальдо? Как бы поступили у вас в Иллании?
— Не вижу ничего предосудительного и смертельно опасного в том, чтобы пройти ритуал. При всем уважении к его высокопреосвященству, — на безукоризненном вальхеймском отозвался гость, — я считаю, что это ни в коей мере не опорочит ваше доброе имя, монсеньор. Наоборот, согласившись на обряд, вы очистите свою честь от всякого поклепа.
Нравятся мне эти илланцы.
И снова воцарилось молчание. Не знаю, как Моран умудрился выжить под испепеляющим взглядом прелата. От меня, будь я на месте маркиза, уже давно и косточек бы не осталось.
Но стража было не так-то просто выбить из седла. С холодной невозмутимостью он спросил:
— Так каково же будет ваше решение, монсеньор?
В вязкой тишине, растекшейся по залу, слова кардинала прозвучали подобно оглушительному набату:
— Я не стану играть в ваши грязные игры, маркиз! Я отказываюсь от ритуала!
Кто бы сомневался.
— Тогда мне ничего не остается, кроме как, следуя древнему закону Вальхейма, вызвать вас на бой. От него вы не сможете отказаться. — Моран жестко усмехнулся. — Вам же дорога ваша честь, монсеньор?
По лицу огненного мага змеей скользнула усмешка, от которой мое бедное сердце остановилось окончательно и бесповоротно.
— А вот в этом удовольствии я себе точно не откажу.
