Чувство на букву пэ
Странно не то, что некоторые невероятные вещи многим кажутся очевидными, а то, что некоторые очевидные вещи многим кажутся невероятными. Тонете в глубине этой мысли? Сейчас брошу вам спасательный круг.
Один из наших замполитов был вот прямо классическим персонажем: приставляй его тушку к любому рассказу Покровского или любой народной байке – сольётся и отсвечивать не будет. С остальными мне везло, да, люди были порядочные, несмотря на то, что по должностным обязанностям положено им было быть сволочами. А вот этот…
После развала страны он года три носил с собой конспекты пленумов ЦК КПСС и формы донесений с корабля на корабль и бережно хранил в сейфе: всё ждал, пока партия вернётся и призовёт обратно в свои ряды, а он тут как тут – во всей красе, с саквояжем и членскими взносами в конвертике. Но партия, хоть по факту никуда и не ушла, а просто поменяла цвета и название, в ряды звать не спешила. Вместо этого приказала начинать проводить среди рядов полудиких без руководящей руки корсаров воспитательную работу, для чего скинула вниз примерный перечень тем занятий по этой самой работе.
«Примерный» в данном случае слово довольно условное и дань традициям русского языка, не более. Никакой военный не станет прекращать думать об охране рубежей для того, чтоб начинать думать над чем-то другим (рубежи важнее), а просто перепечатает шапку, удалив это самое слово, с перечнем чего угодно и отнесёт на подпись вышестоящему начальнику. А так как тот сделает то же самое, то всё у них чудесным способом совпадёт – профессионализм называется.
Зам даже обрадовался сначала: можно же браться за работу! Скучно, знаете, – мало того, что взносы никто не сдаёт, несмотря на все увещевания, так ещё и на хуй уже начинают посылать без особого стеснения. Раньше-то как: любой боевой офицер считал своим долгом замполита презирать и смотреть на него сквозь пальцы (в основном сложенные в фигу), но только самые дерзкие, слухи о которых перерастали в легенды, манкировали политической благонадёжностью открыто, напоказ. Навсегда оставались они командирами групп и дорастали максимум до звания капитан-лейтенант, но зато после девяносто первого года обрели право говорить: «А я вам говорил!» А тут всем можно это делать – как замполиты тех времён это выдерживали? Ума не приложу.
Утвердившись в своём праве указаниями из Центра, зам распечатал перечни тем, по которым командиры групп должны были воспитывать свои группы, и торжественно вызвал всех к себе в каюту. Ох и не знал он, что его коса воспитательной работы найдёт на камень управленца левого борта Борисыча, ох и не знал.
Командиры групп, потолпившись на проходной палубе восьмого отсека, получили каждый по листку и дружно отнесли их в гальюн восьмого отсека (пять шагов от каюты замполита). Замполит, сколько об него ни бился помощник со старпомом, так и не научился печатать на матричном принтере с двух сторон и экономить тем самым корабельную кассу. Он гордо барствовал, оставляя вторую сторону листа чистой: поэтому первым делом перевернув лист (привычка из девяностых), командиры групп удовлетворённо хмыкнули: вот, мол, и от зама польза случилась. Так бы листки эти и сослужили свою одностороннюю службу в военно-морском флоте, если бы Борисыч от скуки не перевернул один перед тем как хорошенько его размять.
– Ребята! – закричал Борисыч, врываясь в свою каюту (мы сидели в ней, дули в чай и ждали, когда Бори-сыч вернётся с места о раздумьях о вечном и достанет плюшки из своей сумки). – Да это же просто праздник какой-то!
И начал тыкать в нас буквами с листка.
– Э! – листок мы узнали. – А ну-ка, покажь с другой стороны!
– Да чистый, чистый, не очкуйте! Вы его читали? Что? Ну достаньте сами плюшки: видите, мне некогда!
– Да нет, чего нам его читать, это же не Донцова – никакой интриги.
– Вова, а при чём тут Донцова?
– Да так… в голову больше никто не пришёл.
– А зря вот вы такие дуболомы! Пехота, блядь, вы после этого, а никакие и не моряки! Вот же, смотрите, тут же вот, чего только нет: и оптимизм с верой в светлое будущее, и чувство долга, долг с большой буквы, перед родиной, и романтическая устремлённость, а? Каково вам, крысы трюмные? Романтическая, блядь, устремлённость! Общественная активность, вот смотрите – общественная активность есть. И этот опять, патриотизм! Вот для чего, я вас спрашиваю, коллеги, мы свергали существующий строй, чтоб опять вот это вот всё на наши головы?
– А мы свергали?
– Ну не противились же!
– Ну это да…
– Ну. Долг с большой буквы опять! Патриотизм! Так. Дайте чаю хлебнуть.
Похлебали молча пару минут.
– А хотите, я его доебу? – неожиданно предложил Борисыч. – Вот этой вот его бумажкой, до полного изнеможения чувств!
– Борисыч, да тебе-то что, у тебя же и группы-то нет!
– Ну и что! Я же командир группы? Командир группы! И откуда зам знает, что у меня её нет? Вот зуб даю, что не знает!
И это было верно, тут никто спорить не стал бы: Бори-сыч был командиром группы дистанционного управления. А по штатному расписанию группы дистанционного управления только из командиров и состояли, но зам об этом даже не догадывался, руководствуясь формальной логикой (которая на флоте мало того что не всегда работает, так иногда и вовсе сбегает с дико выпученными глазами), что если есть командир группы, то должна быть и группа, а иначе чего он тогда командир? Компенсирующих решёток и стержней аварийной защиты? Ага, пульта «Ураган» он ещё командир, вы скажите. На самом деле – да, но, по мнению зама – небывальщина.
Говорю же вам – полное отсутствие воображения и ширины мысли.
– Ну так что? – Борисыч всё ждал ответа, пока его плюшки таяли. – Доебать?
– Да чего нет-то, если да? Дело благородное!
– Учитесь тогда, салажата, у дяди майора!
Борисыч, кстати, на моей памяти был последним солдатом, который получил звание на ступень выше положенного по должности: представляете, какой авторитетный чувак был?
Идём на цыпочках к каюте зама (Борисыч уверенно топает), ждём за дверьми.
– Шу шения, тащ капитан второго ранга! Да не, пусть приоткрыта будет, жарковато тут у вас, нет? Мне так да. Вопросик у меня к вам, по делу.
– По делу? Надо же! Конечно! Задавайте!
– Вот здесь вот у вас, смотрите, я тут изучал перечень тем… Надо же, знаете, подготовиться… Личный состав – он же не то чтобы совсем, но мозг имеет, к нему с кондачка не подскочишь!
– Совершенно верный подход!
– Ну так. И вот не знаю, как вот к этой теме подступиться. Вот, смотрите, пункт восемь: «Патриотизм».
– А… ну да, есть такая тема. А что тут непонятного?
– Ну я бы сказал, что вообще ничего. Что это вообще такое?
– Патриотизм?
– Ну.
– Ну как «что такое патриотизм»?
– Ну так. Что такое патриотизм? Научите меня, серого, а я уж своих потом, так сказать, по самые помидоры.
– Ну как же вы не знаете, что такое патриотизм?
– Ну вот такой пробел у себя нашёл и прошу вас его залатать. Я же механик, что с меня взять?
– Странно даже такое слышать.
– Но тем не менее.
– Это же очевидно. Патриотизм – это любовь к родине! Всё у вас? А то мне в штаб пора по делам? – мы за стенкой понимающе закатили глаза.
– Нет, подождите, штаб не волк – в лес не убежит. Я, понимаете, спасибо маме, конечно, что не родила минёром, но страдаю от своего прагматичного склада ума, да и вообще от того, что он у меня есть. Я как сугубо примитивная душа сермяжного порядка привык, знаете, оперировать конкретными понятиями, а не вот этой вашей метафизикой или, прости меня, оспаде, философией.
– Позвольте, да где же здесь метафизика?
– Да везде. Вот мне была непонятна одна неопределённая величина, а вы мне предложили вместо одной оперировать тремя неопределёнными величинами. И что же мне теперь делать?
– Какими такими тремя?
– Ну как же какими: патриотизм, любовь и родина. Все три, я считаю, имеют довольно далёкое отношение к измеряемым величинам. Да ладно ещё я, а матрос? Матросу-то что скажу в его голубые от чистоты мозга глаза?
– Вы не знаете, что такое любовь и родина?
– А вы знаете? Ну вот что такое любовь?
– Ну как? Чувство, – в этом месте зам сделал характерное движение двумя руками в районе бёдер.
– Э…?
– Ну, вы понимаете.
– Нет, не совсем. Ну хорошо, хорошо, упростим задачу, мы же с вами люди образованные, классиков почитываем…
– Не без этого…
– … и не только марксизма-ленинизма. И, допустим, мы понимаем, что такое любовь. Допустим.
– Уже хорошо, правда?
– Нет. Как по-вашему, любовь – требует взаимности? По-моему, так – да. Я объясню, погодите шинель надевать. Вот вы мужчина видный, но даже теоретически, ну знаете, в молодости там или в ранней юности, пока прыщи ещё не прошли, любили кого безответно? Ну наверняка же было, ну хоть в детском саду? И сколько, по вашему мнению, может длиться невзаимная любовь, если у человека всё в порядке с психикой?
– А при чём тут невзаимная любовь?
– Ну при этом вот нашем деле. Родина меня… – и Борисыч сделал характерное движение двумя руками в районе бёдер. – А я её когда буду? – и опять это движение. – Я-то её люблю, вопросов нет, а вот она меня когда начнёт в ответ? Сколько ждать и рыдать по ночам в подушку?
– Как же это вас родина не любит?
– Вот и я не понимаю, как меня можно не любить… А у неё как-то получается!
– У кого – «у неё»? Вы совсем меня запутали!
– У родины, у кого же ещё! А вот мы, кстати, подошли и к этому определению. А родина – это что такое?
– Ну как что, страна наша!
– Чья ваша?
– Наша с вами. Вот вы откуда родом?
– Из Запорожья. Но какая разница: место рождения о чём говорит?
– Ну как же! О том, кто вы есть!
– А если щенок родится в конюшне, то он лошадь, по-вашему выходит? Важно же, что он пёс, правильно?
– Верно! Видите, вы и сами всё понимаете!
– Нет.
– Ну как же нет, если да. Вы же русский человек, и неважно, где вы родились.
– Блядь, ну да. Отец у меня хохол, мама – бульбашка, так какой я, если не русский? А нет, погодите, мама-то у меня из Бобруйска, отчасти я, может быть, даже и еврей, то есть точно русский тогда выходит!
Помолчали… Слышно было, как зам думает.
– Ну, в конце концов! Вы же гражданин Российской федерации!
– Нет.
– Как нет?
– Никак нет. Возмутительный факт, правда? И присяга у меня Советскому Союзу, предвосхищая ваш следующий вопрос. Да что у вас с глазами? У нас пол-экипажа таких. Мы вон даже с Овечкиным давеча в ЛДПР вступить пытались, чтоб с флота нас не выгнали, и то не удалось. Но это из-за Овечкина, я думаю, невезучий он. Помолчали…
Было слышно, как зам паникует.
– Александр Борисович! Мне сейчас в штаб срочно нужно. Простите, но я вынужден прервать нашу беседу!
– Нет, давайте на паузу поставим. Я вас ждать буду. Вы со штаба вернётесь, а я – тут как тут!
В тот день зам из штаба так и не вернулся: завалили, видимо, работой. Ближе к закату (условному, конечно, а не к трём ночи) из штаба притопал командир.
– Позови-ка мне, Эдуард, этого вашего светоча мысли, этот пытливый ум маслопупой боевой части.
– Кого это, тащ командир? Так-то и я под описание подхожу.
– Поумничай, и ты пизды получишь.
– А, так вам Борисыча позвать?
– Почему повязка дежурного грязная?
– Да я звоню же уже, тащ командир, звоню! Бори-сыч! Тебя командир в центральный! Срочно, Борисыч, беги прямо, дружище, а то меня с дежурства по кораблю сейчас снимут!
– Борисыч. Сядь-ка вот сюда, дружок. Как дела у тебя?
– Да как. Ну нормально, в общем.
– Жена?
– Ага.
– Сын?
– Вполне.
– Собака?
– Да.
– Так какого хуя?
– Какого хуя что?
– Вообще.
– Ай ну, потому что.
– Ну это понятно. Слушай, что хотел-то. Зама тут нашего в штабе встретил. Крайнего. Жаловаться на тебя изволили. Мол, издеваешься над ним.
– Я?
– Да не пучь глаза, херувим. Ты. По какой теме хоть праздник?
– Да по темам его занятий, что он командирам групп выдал на новый период обучения.
– А ты тут причём?
– Ну я же командир группы!
– Так группы-то у тебя нет.
– А зам откуда это знает?
– Справедливо. И что там в темах этих?
– Слушайте, да всё как и было, только слово КПСС вычеркнуто. Ну это ладно, прошу его объяснить мне, что такое патриотизм.
– А он?
– Про любовь к родине мне втирает.
– К чьей родине? К твоей или его?
– Ну так вот это я и пытаюсь выяснить!
– Про готовность живот свой положить на поле боя не пел тебе ещё?
– Нет, сбежал в штаб, видно, на консультацию.
– Ну ты это, держи меня в курсе событий, только смотри там, палку не перегни, а то сбежит и пришлют какого-нибудь долбоёба.
– В смысле? Ещё одного?
– Нет, в смысле, другого, непривычного. Всё, вольно, разойдись.
На следующий день зама на корабле не было, и на следующий за следующим тоже не было, но Борисыча так просто было не взять. Человек, за плечами которого не одна автономка, умеет ждать.
– Това-а-а-арищ капитан второго ранга! – раскинув руки, отлично симулировал радость Борисыч у каюты зама. – Заждался вас уже, все глаза просмотрел в горизонт!
– Да? Надо же. А что, у вас дело ко мне?
– Ну как же не дело, что вы меня прямо равнодушием своим так раните! Мы же с вами ещё беседу нашу не закончили на тему патриотизма.
– Припоминаю, как же! Ну мне сейчас некогда, давайте позже…
– Да я не помешаю, я с краюшку, – Борисыч нежно, но настойчиво просунулся за замом в каюту. – Я не задержу надолго, ну что вы – опытный, так сказать, специалист по борьбе с личным составом – на такой пустяшный вопрос мне разъяснений не дадите?
– Нет, я-то могу!
– Ну так давайте, а то у меня тоже, знаете, дела есть: стержни с ураном сами себя спиртом не протрут!
Борисыч стержни-то эти и не протирал ни разу: для этого была группа спецтрюмных, а вся матчасть Бори-сыча состояла из журнала (за который, впрочем, отвечал командир дивизиона движения) и шариковой ручки.
– Хорошо. Да. Ладно, пусть – покончим с этим!
– Вы как будто меня на дуэль сейчас вызвали. Аж мурашки по шкуре.
– На чём мы там остановились?
– На том же, на чём и начали – что же такое этот самый ваш патриотизм?
– Ну это же просто, ну!
– Наверняка.
– Вы же классику читаете, да?
– Да, но давайте не будем, а то я, знаете, боюсь, что классики-то как раз категорически против этого вот самого патриотизма.
– Ну как же, а вот «Как закалялась сталь»?
– Нет, ну давайте уж про классику, раз начали, в мировом, так сказать, масштабе. Чехова, например.
– Да что Чехова – он же гуманист!
– Ну да… какой тут патриотизм при гуманизме? В жопу гуманизм! Давайте что-нибудь про войну, убийство и кровищу!
– Давайте. Что там у нас? А-а-а-а, так, ну вот «Войну и мир» возьмём…
– Зачем?
– Ну там же как родину защищать надо от врагов? Как родина важнее всего, её интересы!
– Где? Там, помнится мне, что ямочка на подбородке французика помешала герою его зарубить в бою. Ямочка на подбородке, согласно Толстому, бьёт родину в миг. Давайте, может, Булгакова?
– Да! Конечно! Давайте Булгакова!
– Что мы из него дадим?
– Ну вот что?
– Ну вот «Белую гвардию» давайте. Ну не морщитесь, я понимаю, но тем не менее.
– Хорошо, вот «Белую гвардию» вы читали?
– А как же, а вы?
– А что я?
– А вы читали?
– Конечно!
– Странно тогда, что вы согласились взять её для примера – там же, на поле боя Бог говорит, что для него все павшие равны и нет для него правых и виноватых…
– Слушайте, перестаньте надо мной издеваться! Вы всё прекрасно понимаете, бля! Патриотизм, бля, это труд упорный на благо, бля, родины! Родина сказала, бля, вперёд, и мы – вперёд! Мы, на хуй, в землю зубами, окопы рыть, ногтями, бля, сука, в бой и все как один умрём за это! Мы, бля, надо – в поля, надо – на сенокос, надо – руками кишки заправлять будем, надо угля – бросаем, бля, всё и даём угля! Надо, сука, голодать, так мы сухарь в зубы – и на врага!!! И чтоб ни пяди, на, родной земли, до последнего патрона! А потом, бля, в штыки! Ленточки в зубы, бля, и вперёд! Когтями в землю! Сука! Космос, сука? Даёшь, блядь! Океаны покорить – подать сюда океаны! Готовы, на хуй! Льды? Хули нам льды, бля! Мы же готовы! Мы же патриоты! Мы, если надо – терпим, бля!
Зубы, бля, стиснем и сквозь метель, пурге назло, в снегу по горло! Да хоть в говне, бля! Да мы, за наше Отечество! Всех! В труху! На благо трудового народа, бля! За родину! Будьте готовы! А мы что? Мы, бля, всегда готовы – нам только направление показать, и мы там! Лишь бы не было войны! Берёзки чтоб наши в полях и стога сена, на хуй! Луга заливные! Кони, сука, скачут в рассвет пастись, а мы спиной ко всему этому – нам не до красот! Мы – на рубежах! Что бабы, наши, сука, дети! Дети! Бля, что непонятного?
– А после вот всей этой прелести, которую вы вот сейчас описали, кто останется-то?
– Где?
– В родине. Вот все патриоты сгинут в шахтах, в боях, хуй с ним, в космосе, а в родине-то кто тогда останется? Приспособленцы и замполиты, получается? Да и какой у нас сейчас враг? Нет врага-то.
– Как нет, а Америка!
– Так друзья наши до гроба, презик наш так говорит.
– Сегодня – друзья, а завтра – нож в спину вставят!
– Кому?
– Нам!
– На хуя?
– Да мне откуда знать!!! Александр Борисович! Да вы надо мной издеваетесь ведь!
– Да отчего же издеваюсь? Я же просто понять хочу.
– Что? Что вы хотите понять?
– Что такое патриотизм в нашем конкретном случае.
– А-а-а-а-а-а!!!
И зам, схватив в охапку шинель с шапкой, выбежал вон с корабля.
Вечерело. А ночью с неожиданной проверкой нагрянул командир и прям с ходу накрыл нас с Борисычем курящими на мостике (запрещено в базе), с чашками кофе (разрешено) и после сауны (запрещено в базе после одного случая, когда в другой дивизии сауну спалили). Верхний вахтенный, сука, проспал.
– Ага. Попались голубки!
– Здравия желаем, тащ командир! Так точно! Попались – нелепо отрицать!
– Ну всё, оторвусь сейчас на вас по полной!
– Так точно! А можно докурим хоть, а, тащ командир? Ну, чтоб так сказать, перед справедливой карой и не за две тяжки хоть!
– Ну докуривайте, ладно. Что тут у вас – кофе? У кого чашка чище? Дай хлебнуть. Борисыч, что там зам весь трясётся, когда про тебя рассказывает?
– Не могу знать, тащ командир! Считаю, что из-за своей низкой профессиональной пригодности!
– Умный ты сильно, да?
– Ну не то, чтоб прямо, но и не дурак же, согласитесь?
– А вот и проверим. Послезавтра собрание по поводу начала нового периода обучения – сделаешь офицерам доклад на тему патриотизма. И я заодно послушаю – мне тоже интересно. Ну, докурили? Пошли журналы проверять и вахту.
На собрании офицеров в белых рубашках было двое: зам и Борисыч, но Борисыч был красивше, потому что подстригся, надел новенькие погоны и даже причесал усы. Заслушали доклады, доложили планы, взяли обязательства, торжественно пообещали, попрели (в смысле, провели прения).
– А теперь, – объявил командир, – заслушаем доклад Александра Борисыча на тему «Патриотизм», да на этом и закончим. Александр Борисыч, к барьеру!
– Товарищ командир! Товарищи офицеры! – начал Борисыч. – Позвольте мне в стихах?
– Просим! Просим! – захлопали все в ладоши.
Борисыч откашлялся. Достал из нагрудного кармана листок (тот самый – мелко исписанный с другой, ранее чистой, стороны), долго его расправлял и покашливал, прочищая горло.
– Итак. Стихи.
Пронёс «беломорину» мимо рта, Чуть не захлебнулся щами.
В сердце колотится хуета, Спать не даёт ночами.
У доктора на пол средь бела дня
Вылил стакан «шила», Нет, не хуйня, совсем не хуйня, Чую, меня накрыла!
И тут проскочила искра в мозгу, Ёбнуло, как при взрыве:
Я, блядь, физически не могу
От Родины быть в отрыве!
Бандиты её на куски рвут, И президент-отморозок, А мне и психически жопа тут
Вдали от родных берёзок, А я, блядь, подводник-специалист, Лучший во всём флоте!
Я взял карандаш и бумаги лист, Чистый на обороте, И написал на нём этот стих
Про родину и про «шило»,
Про то, что без них я – слабак и псих.
И вроде как отпустило.
И по хуй, что сижу без рубля, А вместо жены – работа, Зато я, бля, офицер корабля
Российского, бля, флота, Готовый уйти в боевой поход, Российский подводный витязь, Патологический патриот!
И всё. Пиздец. Отъебитесь.
– Капитан третьего ранга Голубенко доклад окончил!
– Вопросы будут к докладчику? – поинтересовался командир.
– Как Аллах по душе босиком походил! Какие тут вопросы, – сразу отрезал все вопросы механик.
Так и осталось непонятным, усвоил ли замполит, что такое патриотизм или нет: если встретите там, где среди берёз кони скачут в закат пастись, спросите, ладно? А Борисыч умер уже – тромб. Сейчас там на небе читает, небось, и улыбается – вспоминает. И мы вот, Борисыч, видишь, вспоминаем. Светлая тебе память, дружище, и не скучай: скоро (а с точки зрения Вечности вообще всё скоро) увидимся. Займи там нам места пока в Вальхалле поближе к блюду с мясом и кувшинам.
