Эктор не сомневался, что король не решится отказать в просьбе умирающего внука. Оставалось только ждать.

Торжественный траур омрачил дворцы Версаля и Марли, где замолк малейший шум. Но самые глубокие огорчения в душе короля вскоре миновали. Прогулки, карты, приемы, охота снова заняли свое обычное место, а этикет наложил на все свой холодный и важный отпечаток.

Однако вскоре стало заметно явление, на которое Эктор сначала не обратил внимание, слишком погруженный в чистосердечность своей скорби: общество вокруг него редело.

Странные взгляды сопровождали его, когда он являлся в приемных Версаля или Марли. Принужденные поклоны отвечали на его вежливость. Можно было сказать, что его сопровождала отравленная атмосфера.

Наконец случай открыл ему глаза. И если ослепление было глубоко, то пробуждение — ужасно.

Однажды утром, возвращаясь со свидания с Кристиной, он встретил в лесу Фуркево в сопровождении Рипарфона и Кок-Эрона.

При виде Эктора Поль едва сдержался от удивления и завернул руку в плащ. Эктор спрыгнул с лошади и взял руки своих друзей.

— Ах! — поспешно вскрикнул Фуркево, отдергивая свою.

— Что еще? — спросил Эктор.

— Ничего, — ответил Поль, поправляя плащ.

Эктор взглянул на Кок-Эрона, в отдалении покручивавшего свои усы.

— Кровь! — вскричал он, видя одежду и руку своего слуги, обрызганные в крови.

— Тьфу! — заметил Кок-Эрон, пряча руку в складках плаща. — Наверно, я оцарапал пальцы о какой-нибудь куст.

— Вы дрались, дрались оба! — вскричал Эктор.

Друзья молчали.

— Дуэль без меня…Я этого вам никогда не прощу, — сказал Эктор.

Рипарфон стоял, потупив глаза и не говоря ни слова.

— Все заставляет меня думать, что тут замешан я. Ваше молчание говорит мне это довольно ясно, — сказал Эктор. — Скажите мне всю правду, прошу вас.

Рипарфон колебался. Но тут вмешался Кок-Эрон. Топнув ногой, он произнес:

— На ваш счет говорили оскорбительные вещи в присутствии мсье де Фуркево, и мсье Фуркево дрался за вас.

— Вот большое дело, — прибавил Поль, видимо, раздосадованный словами Кок-Эрона, — вы бы то же сделали на моем месте.

— Не в этом дело, — ответил Эктор, — и я не стану благодарить вас, боясь обидеть. Мы — три старых товарища и отвечаем друг за друга.

— Разумеется, и к чему столько слов из-за небольшого удара шпагой, — сказал Поль, старавшийся предотвратить дальнейший разговор.

— Но мне кажется, я имею право спросить, — продолжал Эктор, — какое оскорбление нанесено моему имени.

— Оно смыто кровью…Этого достаточно, — произнес Рипарфон.

— Нет же, недостаточно! — вскричал Кок-Эрон. — О! Вы можете хмурить брови и сердиться сколько вам угодно…Я скажу всю правду, и ничто мне не помешает…Вы родственник маркиза, моего господина…Ваша воля молчать насчет дела, касающегося чести маркиза, но я поклялся служить маркизу повсюду, и я расскажу.

По поведению Кок-Эрона было видно, что никто не может удержать его. Рипарфон это понял.

— Говори, если тебе это нравится, — сказал он, — но не здесь, по крайней мере.

— Вы правы, герцог, — холодно отвечал Кок-Эрон, — я подожду.

Приехали кареты, за которыми посылали, и все молча отправились в Париж.

— Ну, наконец, — сказал Эктор, когда они вошли в комнату графа, — вы расскажете мне все, я надеюсь!

— Откровенно признаться, вам нечему радоваться, — ответил Поль.

— Стало быть. то, что вы мне скажете, — ужасно?

— Пусть говорит Кок-Эрон, раз уж вызвался, — вмешался Рипарфон.

— Пожалуй! — буркнул старый воин.

Кок-Эрон с сердитым видом отстегнул шпагу, бросил плащ, и став против Эктора, произнес:

— Во-первых, маркиз, надо, чтобы вы знали, как вы должны быть благодарны этим господам.

— Начинай с главного и оставь свою благодарность в покое, — заметил Поль.

— Всякий говорит, как ему нравится, и я расскажу по-своему! Либо говорите вы.

— Да говори же!

— Продолжаю. Господин Рипарфон, который не говорит ни слова, тоже дрался. Эта тройная дуэль началась вчера вечером в саду. Два дворянина разговаривали на берегу пруда. Ваши друзья шли мимо, они слышали, что произнесли ваше имя, и остановились. Я был с ними. Разговор продолжался. Я готов был броситься на говоривших, но герцог удержал меня. «-Еще не время,» — сказал он. Наконец мсье де Фуркево бросился к собеседникам: «-Вы лжете,» — вскричал он. Тот и другой отступили. Граф держал руку на эфесе своей шпаги. Они уже вынули свои, когда вмешался герцог. «— Граф де Фуркево, мой приятель, прав, — сказал он. — Вас двое, нас тоже двое, но здесь не место для объяснений, и мы будем драться днем, если вам угодно.» Условились о времени и месте, и разошлись. Я был взбешен. Слышать то, что я слышал, и спокойно лечь спать! На рассвете мы отправились в глухую часть леса, меж двух холмов, где караульные проходят не чаще раза в год. Те лгуны вскоре к нам присоединились. Лакей, бывший с дворянином помоложе, начал отпускать шуточки. «— Эй, приятель, замолчи, — сказал я ему, — или я тебе переломаю ребра.» Он не слушался. Наши господа уже принялись за дело. Я выдернул шпагу и принудил шутника сделать то же, и миг спустя ранил его в горло. Его товарищ, человек с характером, хотел за него отомстить. Я убил его на месте. Тут я услышал громкий стон. Это противник Фуркево качался, прижимая руку к груди. Кровь струилась через его пальцы. «— Ей-Богу, поделом,» — сказал я. Что касается господина Рипарфона, тот опустил шпагу. Перед ним стоял его противник, обезоруженный, пристыженный и безмолвный. В общем итоге — двое убитых и двое раненых. Но низкие клеветники ничего больше не скажут.

— Это прекрасно, — возразил Эктор, — но что говорили эти дворяне?

— Отравитель? — воскликнул Эктор, вскочив с места.

— И что вы отравили его высочество наследника.

Эктор испустил вопль.

— Так и сказали?

— Да, — ответили его друзья.

— И они ещё живы! Их имена, чтобы я мог их убить!

— Они уже наказаны…Впрочем, мы поклялись молчать, — сказал Рипарфон.

Мертвенная бледность разлилась по лицу Эктора. Он упал в кресло и обхватил голову руками.

Но тут прибыл гонец и доложил, что герцог Орлеанский повсюду спрашивает Рипарфона, желая его видеть.

— Сейчас буду, — сказал герцог. — Если рана вас не очень беспокоит, поедем, Фуркево, и вы тоже, Эктор. Я предвижу, в чем дело, и думаю, что вы будете нелишними.

— Ага, — сказал Поль, — вы, стало быть, не забыли, что имя его светлости так часто поминалось вместе с именем Эктора?

Прибыв в Пале-Рояль, трое молодых людей нашли герцога Орлеанского, молча вышагивающего по кабинету. Его выразительное лицо носило на себе следы сильного огорчения и негодования.

— А, вот и вы, мсье, — сказал он при виде Рипарфона. — Да вы не один. Тем лучше. Добро пожаловать, господа. Мы все достаточно знакомы и можем говорить откровенно. Знаете, господа, что здесь произошло? — продолжал он, терзая пальцами кружево своей сорочки. — Вещь любопытная, даю честное слово! Вы молчите? Хорошо, я вам скажу, я сам. Меня, Бурбона, внука Анны Австрийской и короля Людовика XIII, главу младшей линии, обвиняют в отравлении.

— И вас тоже? — воскликнул Эктор.

— А, так я не один? — отозвался принц, — вас, Шавайе, тоже обвиняют?

— Друзья, дравшиеся за меня, кое-что знают на этот счет.

— Итак, самая низкая клевета чернит самых благородных, самых храбрых! О, вам, господа, тоже не избежать её, — прибавил принц, обращаясь к Фуркево и Рипарфону, — ваши отношения со мной слишком дружеские, чтобы вас пощадили.

— По крайней мере, мы будем в хорошем обществе, — улыбнулся Поль.

— Вы так воспринимаете дело, милый граф! Вы с удовольствием слушаете самые трагические истории! Вы смеетесь!

— Ваша светлость, я смеюсь…Да разве вы не видите, что дай я волю моему гневу, поджег бы Версаль?

— Вот что называется говорить дельно, — произнес принц, пожимая руку Фуркево. — Знаете, что я готов был сделать сегодня утром при первом известии об этих ужасных сплетнях? Я хотел ехать к королю, в Марли, и именем крои, текущей в моих жилах, просить у него позволения публично вызвать моих клеветников на дуэль.

— Прекрасно! — сказал Поль.

— Какое сумасшествие! — прибавил Рипарфон.

— Я сделал бы это, но герцогиня Орлеанская мне в том помешала.

— Она правильно сделала…Этого требовало благоразумие.

— Послушайте, милый герцог, — возразил Поль, — вы хотите взбесить меня своим благоразумием. Прекрасное благоразумие — оставаться сложа руки! Его светлость был тысячу раз прав. Надо смело бросить вызов, извлечь шпагу и убить тех, кто дерзнул представиться!

— Поэтому вы никого не убьете и никто не представится! Вы с ума сошли, воображая, что вся эта клевета примет человеческий образ и скажет:» — Разите, я здесь!» Нет, клевета таится, пресмыкается, отравляет, но не выходит с открытым лицом. Вы бы наделали много шума, вызвали много злословия, и больше ничего.

— Но нельзя же терпеть гнет этих ненавистных обвинений! — воскликнул герцог Орлеанский.

— Вы принц и не умеете терпеть? — возразил Рипарфон.

— Тереть, всегда терпеть. Вся жизнь моя прошла в покорности и терпении.

— Разве вы убьете клевету ударом шпаги?

— Нет, но, по крайней мере, убивают клеветников, — заметил Поль.

— Да, тех, которые имеют неосторожность разговаривать, когда считают, что они наедине, но кто будет достаточно дерзок, чтобы стать обвинителем перед его светлостью герцогом Орлеанским? Разве при дворе найдется дворянин, достаточно безумный, чтобы это сделать? — спросил Рипарфон.

— Это справедливо. Герцогиня Орлеанская говорила мне то же самое, — заметил принц.

— Ваше происхождение, ваше громкое имя вам покровительствуют. С вами дружит король, который в глубине сердца вас любит, потому что никакие наветы не могли заглушить в нем голоса крови. Пристыдите же ваших врагов вашей честностью, и вы заставите их молчать.

— Все это политика и интриги, а вам известно, как мало я в них сведущ, — сказал принц.

— Ваша светлость, — возразил Рипарфон, — обязанность принца изучать то, чего он не знает.

Герцог Орлеанский, ходивший по комнате, остановился и покраснел. Пламя гнева блеснуло в его глазах, но он сдержался и, шагнув к другу, протянул ему руку.

— Вы меня искренне любите, Рипарфон, — сказал он, — вы правы, и я вам верю.

— Господа, — вмешался в разговор Эктор, — теперь моя очередь говорить. Его светлость может ждать. Его происхождение служит ему защитой, но я — другое дело. Согласитесь, что я значу? Простой дворянин, все достояние которого — его честное имя. И этому достояние осквернено. Я буду защищать его до смерти. Имя, которое я хочу дать мадмуазель Блетарен, я принесу ей незапятнанным. Я объяснюсь с королем.

— С королем? — воскликнул Рипарфон. — В подобную минуту и о таком предмете?

— Я рискую своим будущим, своей свободой, может быть, жизнью, если хотите. Но я с ним объяснюсь.

— И прекрасно сделаете, — кивнул Поль.

— Наследник оставил некоторые выписки относительно дела мсье Блетарена, — продолжал Эктор. — Они находятся в его кабинете в Версале. Бумаги, которые меня интересуют, не были найдены: я справлялся и знаю это. Но я пойду сам в комнаты наследника, и когда бумаги будут в моих руках, я передам их королю, и он все узнает.

— Вы ставите на карту все, — заметил Рипарфон.

— Так ставьте же скорее, — произнес герцог. — Решительные меры всегда самые лучшие.

— Вы выиграли в первый раз, и выиграете во второй, — прибавил Поль.

Эктор пожал друзьям руки и вышел.

Он знал камердинера наследника и отправился к нему, едва приехав в Версаль.

Камердинер его выслушал.

— Я слышал мимоходом о приготовленных им выписках и отопру вам его кабинет. Туда входил только его секретарь. Один из придворных лакеев и я, мы вместе имеем один ключ от кабинета и оба туда не входили.

Эктор последовал за камердинером. Часы, в углу коридора пробили пять.

— Сейчас здесь будет его высочество герцог Беррийский…Я должен вручить ему некоторые вещи, оставшиеся от покойного наследника, — сказал камердинер.

Эктор вступил в кабинет, дверь которого, завешенная драпировкой, была полуоткрыта.

За столом, спиной ко входу, сидел мужчина. Большое зеркало, висевшее напротив на стене, отражало его лицо. Он ничего не слышал. Перед ним стояли две-три открытые шкатулки и лежала куча развернутых бумаг, которые он просматривал с лихорадочной поспешностью.

Человек был в платье придворного лакея.

Эктор остановился на пороге; шум его шагов заглушали складки драпировки и ковер на полу.

Взглянув в зеркало, Эктор узнал лакея, уже виденного им однажды в кабинете наследника в Марли, в тот день, когда он искал ящик с испанским табаком.

Эта случайность его поразила. В голове его мелькнуло странное подозрение.

Шкатулки опоражнивались одна за другой, вверяя свои тайны жадному вниманию лакея. Просматривая бумаги, он клал их на прежнее место и переходил к другим. Оставался лишь один ящик. Он нажал замок и отворил его.

В руки ему попался запечатанный пакет, лакей прочел надпись, проворно разорвал конверт, жадно пробежал глазами содержавшиеся в нем бумаги и вскричал вполголоса:

— Наконец-то!

Тут Эктор шевельнулся, и лакей поднял глаза. Взгляды их встретились в зеркале. Лакей побледнел и быстро бросил бумаги в огонь, пылавший в камине.

— Негодяй! — вскричал Эктор, устремившись к нему.

Но быстрее кошки лакей бросился в противоположный конец кабинета. Парик сполз с головы, открыв бледное чело шевалье.

Это было подобно кошмарному видению.

Эктор выхватил шпагу и прыгнул, как тигр. Но шевалье открыл дверь, скрытую в стене, и бросился бежать.

— Поздно! — вскричал он.

Эктор с разгону ударился лбом о захлопнувшуюся дверь.

Схватив обеими руками золоченые рамы, он изо все сил их рванул. Дверь немного подалась, но не отворилась. Эктор провел трепещущей рукой по лбу и прислушался. Ни малейшего звука не долетало из коридора.

Он хотел было поднять тяжелое кресло, чтобы ударить им в дверь, но остановился.

— Поздно! Поздно! — сказал он глухим голосом.

Это было предсказание цыганки, и через семь лет оно вновь поражало его слух.

Эктор обратил глаза к камину. Последние листы бумаги догорали. Он вынул лоскуток, наполовину уничтоженный пламенем, на котором ещё виднелись некоторые буквы. То было имя Блетарена, написанное рукой наследника.

Вздох вырвался из груди Эктора. Черный пепел полетел вокруг него, гонимый дыханием.

— Бедная Кристина! — сказал он, пряча на груди остатки бумаги.

Немного пепла, немного дыма — вот все, что осталось от его надежд.

— Поздно, поздно, — невольно прошептал Эктор.

Наконец он встал, бледный, но решившийся.

— Теперь к королю, — сказал он себе.

И вышел.