Когда капитан ушел, Лудеак не стал терять времени на раздумья и жалобы. Он отыскал Цезаря, который терял уже терпение, любезничая с Орфизой, чтобы только задержать ее, и, ударив его по плечу, шепнул ему на ухо:

— Дело сорвалось!

Этим, впрочем, не ограничились неудачи Цезаря в ночь после пьесы. Орфиза казалась рассеянной и поглощенной другими мыслями. Выйдя на террасу, она поспешила оставить его руку и остановилась среди группы гостей, которая окружала принцессу Мамиани, поздравляя ее с успехом на сцене. Лицо Леоноры сияло таким торжеством, что Монтестрюк заметил ей это.

— Мы видели удалившуюся нимфу, а теперь видим возвращающуюся богиню, — сказал он ей цветистым языком только что разыгранной пьесы.

— Это оттого, что я спасла от большой опасности одного героя, который и не подозревает об этом, — ответила она с улыбкой.

— Значит, герой вам дорог?

— Я и не скрываю этого.

«А! Так это она!» — подумал Лудеак, не пропустивший ни одного слова из их разговора.

Принцесса сняла у себя с плеча бант из серебристых лент и, подавая его графу Гуго, сказала:

— На моей родине есть обычай оставлять что-нибудь из своих вещей на память тому, с кем встречались три раза при различных обстоятельствах. В первый раз я вас видела со шпагой в руке в одном замке; во второй — на охоте в густом лесу; сегодня мы разыграли вместе комедию в Париже. Хотите взять этот бант на память обо мне?

И, пока Монтестрюк прикалывал бант к своему плечу, она прибавила:

— Не знаю, что бы ответила султанша тому рыцарю, который бросился бы к ней на помощь; но удивляюсь, что инфанта может так долго противиться поэзии и пламенным речам, которые вы произносили сегодня вечером.

Герцогиню д’Авранш била лихорадочная дрожь, к ней примешивалась и досада. Она была удивлена, что Гуго не пошел вслед за ней в сад, и раздражена, что застала его любезничающим с принцессой. Она подошла поближе и смело произнесла с оттенком неудовольствия и не обращая внимания на окружающих:

— Инфанта может оправдаться тем, что видела в этой поэзии и в этих пламенных речах одну комедию.

Та же лихорадка волновала и кровь Монтестрюка, но, лучше владея собой, он улыбнулся и, гордо взглянув на Орфизу, возразил:

— Нет, герцогиня, нет! Вы ошибаетесь: это была не комедия, не вымысел. Видя вас в ярком блеске драгоценных камней, я вспомнил о походе аргонавтов, искавших за морями обещанное им золотое руно… В сердце у меня столько же постоянства, столько же мужества, как было и у них… В глазах моих вы так же прекрасны и так же блистательны, и я сказал себе в безмолвном изумлении, упоенный своими чудными мечтаниями: мое золотое руно — вот оно!..

— Значит, — сказала просиявшая Орфиза, — вы шли завоевать меня?

— На глазах у всех, как подобает честному дворянину, с полной решимостью победить или умереть!

Взглянув на него, она была поражена выражением его лица, озаренного сиянием молодости и восторга. Поддавшись магнетизму глаз любящего человека, Орфиза ответила тихо и быстро:

— Если так, то идите вперед!

Она повернулась, чтобы смешаться с толпой, но в эту минуту встретилась глазами с графом де Шиври. Он кинул на нее грозный взгляд. Герцогиня остановилась и произнесла громким голосом:

— Я, помнится, говорила вам о своем девизе, граф де Монтестрюк: per fas et nefas. Вам известно, что это значит?

— Настолько я понимаю, можно перевести эти четыре латинских слова таким образом: во что бы то ни стало!

— Так опасайтесь же бури! — И, не опуская глаз, Орфиза ушла с террасы.

— Ну! Что ты на это скажешь? — прошептал Лудеак на ухо Цезарю.

— Скажу, что пора все это закончить! Сегодня же я поговорю с кузиной и если не получу формального обещания, то буду действовать…

— Не стану отговаривать тебя на этот раз… Земля горит под нами, но завтра или сегодня же ночью, прежде чем на что-нибудь решиться, приходи ко мне поговорить… Упущенный случай можно отыскать снова.

Через час граф де Шиври, бродивший взад-вперед по залам, мучимый гневом, но все еще не желая пока ссориться с Монтестрюком, встретил Орфизу в одной из галерей.

— Я искал вас, — сказал он, подходя к ней.

— А я вас ожидала, — ответила она, останавливаясь.

— Значит, и вам тоже кажется, что нам нужно переговорить?

— Мне показалось, что я должна потребовать у вас объяснения.

— Не по поводу ли тех слов, которые я услышал?

— Нет, — ответила гордо Орфиза, — а по поводу тех взглядов, которые их вызвали.

Граф де Шиври давно знал Орфизу де Монлюсон и успел убедиться, что ее не заставишь уступить. Пока он искал какое-нибудь ловкое средство к отступлению, герцогиня приступила прямо к делу:

— Итак, мы все проясним, и у вас не будет причин, клянусь вам, пожаловаться на недостаток откровенности с моей стороны. Когда мы окончим разговор, наши отношения, надеюсь, будут ясно и точно определены.

— Я желаю этого, кузина, так же сильно, как и вы.

— Вы знаете, что я никому не позволяю вмешиваться в мои дела. К сожалению, у меня нет ни отца, ни матери; поэтому, мне кажется, я купила довольно дорогой ценой право быть свободной и ни от кого не зависеть.

— Не забывайте о короле.

— Королю, граф, надо управлять королевством, у него нет времени заниматься подобным вздором. Между тем до меня дошел слух, что при дворе есть люди, которые ставят рядом наши имена, мое и ваше; но, вы должны сознаться, нас ничто не связывает: ни обещания, ни какие бы то ни было обязательства; следовательно — полная независимость и свобода с обеих сторон.

— Позвольте мне прибавить к этому сухому изложению, что с моей стороны есть чувство, которому вы когда-то отдавали, казалось, справедливость.

— Я так мало сомневалась в искренности этого чувства, что позволила вам дать мне доказательства его прочности.

— А! Да, когда вы отложили ваш выбор на три года!.. Когда вы вынудили меня бороться на одинаковых условиях с человеком, вам совершенно незнакомым! Полное равенство с первого же взгляда!..

— Если это равенство так оскорбительно для вас, то зачем же вы приняли борьбу? Ничто вас не стесняет, вы свободны…

Еще одно слово — и разрыв был бы окончательный. Орфиза, быть может, этого и ждала. Цезарь все понял и, сдерживая свой гнев, вскричал:

— Свободен, вы говорите? Я был бы свободен, если бы не любил вас!

— Тогда почему же вас так возмущает мое решение? Как! Вас пугают три года, в продолжение которых вы можете видеться со мной сколько вам угодно? Этим вы доказываете, как мало сами уважаете свои достоинства!

— Нет, но некоторые слова дают право предположить, что обещанное беспристрастие забыто.

— Вы говорите о сделанном мною намеке на мой девиз, не так ли? Я как раз собиралась сказать об этом. Последние мои слова касались вас, сознаюсь в этом. Но разве я была не права, предостерегая графа де Монтестрюка от бурь, близость которых мне была ясна из всего вашего поведения, несмотря на ваши уверения в дружбе к нему и в рыцарской покорности мне, и не должна ли я была предупредить его во что бы то ни стало, что он должен быть готов к борьбе?

— Разумеется, граф де Монтестрюк всегда встретит меня между собой и вами!

— На это вы имеете полное право так же точно, как я имею право не отступать от своего решения. Я хотела убедиться, может ли мужчина любить прочно, постоянно. Еще с детства я решила, что отдам сердце и руку тому, кто сумеет их заслужить… Попробуйте. Если вы мне понравитесь, я скажу «да»; если нет, скажу «нет».

— И этот самый ответ вы дадите и ему?

— Я дам его всякому.

— Всякому! — возмутился граф де Шиври.

— Зачем же я стану стеснять свою свободу, когда я не стесняю вашего выбора?

Цезарь вышел из затруднения, разразившись смехом.

— Значит, сегодня совершенно то же, что и прежде! Только одним гасконцем больше! Но если так, прекрасная кузина, то к чему же это решение, объявленное вами в один осенний день за игрой в кольцо?

— Может быть — шутка, а может быть — и дело серьезное. Я ведь женщина. Угадайте сами!

Орфиза прекратила разговор, исходом которого Цезарь был мало доволен. Ворча, он пошел отыскивать Лудеака. Тот еще не ушел из особняка и играл в карты.

— Если тебе везет сегодня в картах так же, как мне у кузины, то нам обоим нечем будет похвалиться! Прекрасная Орфиза разбранила меня и доказала как дважды два четыре, что во всем виноват я один… Я не много понял из ее речи, состоявшей из сарказмов и недомолвок… Но я чертовски боюсь, не дала ли она слово этому проклятому Монтестрюку!

— Я догадался по твоему лицу… Значит, ты думаешь…

— …что его надо устранить.

— Если так, пойдем ужинать. Я уже говорил тебе, что мне попался под руку такой молодец, что лучшего и желать нельзя…

— Не тот ли это молодец, который должен был сегодня вечером предоставить мне возможность разыграть перед Орфизой роль Юпитера перед Европой?

— Тот самый.

— Гм! Твой молодец что-то слишком быстро ушел для такого решительного человека!

— Я хорошо его знаю. Он и ушел-то только для того, чтобы после еще стремительнее броситься на добычу.

— А как его зовут?

— Капитан д’Арпальер… Балдуин д’Арпальер… Ты о нем что-нибудь слышал?

— Кажется, слышал смутно, да еще в таких местах, куда можно ходить только в сумерки и в темном плаще.

— Именно… Не спрашивай, как я с ним познакомился… Это было однажды вечером, когда винные пары представляли мне все в розовом цвете… Он воспользовался случаем, чтобы занять у меня денег, которых после не отдал, да я и требовать назад не стану по той простой причине, что никогда не мешает иметь в друзьях человека, способного на все!

— И ты говоришь, что он — капитан?

— Он клялся мне, что это так; но мне сдается, что его рота гребет веслами на галерах его величества короля… Он уверяет, что ждет, пока министр вернет ему деньги, издержанные им на службе его величеству. А в ожидании шлифует мостовую, таскается по разным притонам и живет всякими проделками. Я уверен, что его всегда можно купить за пятьдесят пистолей.

— Ну! Значит, молодец!

— Надо, однако же, поспешить, если мы хотим застать его в одном заведении, где ему отпускают в долг, а он осушает бутылки без счета, расплачиваясь за них рассказами о сражениях.

— Так у тебя уже есть план?

— Еще бы!

Они прибавили шагу и пришли на улицу Сент-Оноре, к знаменитому трактирщику. Когда они подходили к полуотворенной двери, изнутри слышался страшный шум от бросаемых в стену кружек, глухого топота дерущихся и громких криков.

— Свалка! — сказал глубокомысленно Лудеак.

Они вошли и при свете огня увидели посредине залы крепкого и высокого мужчину перед целой толпой слуг и поваров. Он походил на дикого кабана перед стаей собак. Четверо уже отведали его могучего кулака и стонали по углам. Он только что отвел от груди своей конец вертела и хватил эфесом шпаги самого трактирщика по голове так ловко, что тот откатился кубарем шагов на десять; остальным также досталось. В эту самую минуту Цезарь и Лудеак вошли в залу, давя каблуками осколки тарелок и бутылок.

— Эй! Что это такое? — крикнул Лудеак. — Разве так встречают честных дворян, которые, веря славе заведения, приходят поужинать у хозяина «Поросенка»?

В ответ раздался только стон, и хозяин, завязывая салфеткой разбитый лоб, подошел к Шиври и Лудеаку и сказал им:

— Ах, господа! Что за история! Еще две-три таких же — и навсегда пропадет репутация этого честного заведения!

— Молчи, сволочь! — крикнул великан, махая шпагой и удерживая на почтительном расстоянии избитую прислугу. — Я вот сейчас объясню господам, в чем дело, и они поймут.

Осушив стакан, каким-то чудом оставшийся целым, он благородно сделал знак обоим вошедшим дворянам присесть на скамью напротив него. Капитан Балдуин д’Арпальер, тот самый, кого принцесса Мамиани называла Орфано де Монте-Россо, был еще в том самом костюме, в котором его видели у герцогини д’Авранш.

— Вот в чем дело, — начал он, покручивая свои жесткие усы. — Со мной ночью случилось неприятное приключение. Ум мой помутился от него. Чтобы прогнать грустные мысли, я отправился в этот трактир. — Тут капитан повернулся к хозяину, у которого ноги все еще дрожали от страха, и, погрозив ему пальцем, продолжал: — Надо вам сказать, что я делал честь этому каналье — ел у него — по доброте душевной и потому, что он кормит недурно, как вдруг прямо перед вашим приходом, под смешным предлогом, что я ему немного должен, он имел дерзость объявить, что подаст мне вина не иначе, как за наличные деньги! Не иметь доверия к офицеру его величества короля! Я хотел наказать этого негодяя, как он того заслуживал, но все эти люди кинулись на меня… вы видели сами, что было дальше.

Огромная нога капитана в толстом сапоге со шпорой топнула по полу; все задрожало.

— Хозяин просто бездельник, — сказал Лудеак. — Он привык говорить черт знает с кем. А сколько он с вас требовал?

— Не знаю, право… Какую-то безделицу!

— Двести пятьдесят ливров круглым счетом, — прошептал трактирщик, державшийся на почтительном расстоянии от них, — двести пятьдесят ливров за разную птицу, за колбасу и откормленных каплунов да за лучшее вино.

— И из-за такой безделицы вы беспокоите этого господина? — вскрикнул Цезарь. — Да вы, право, заслуживаете, чтобы он вам за это обрубил уши! Вот мой кошелек, возьмите себе десять золотых и марш к вашим кастрюлькам!

В одну минуту слуги привели все в порядок, накрыли на стол и сбегали в погреб за вином.

Поступок графа де Шиври тронул великана. Он снял шляпу, вложил шпагу в ножны и уже подходил к Цезарю, чтобы поблагодарить, но Лудеак опередил его.

— Любезный граф, — сказал он, взяв Цезаря под руку, — позволь представить тебе капитана Балдуина д’Арпальера, одного из самых храбрейших дворян во Франции. Я бы сказал — самого храбрейшего, если бы не было моего друга, графа Цезаря де Шиври.

— Не для вашей ли милости я должен был сегодня ночью победить нерешительность одной молодой дамы, которая все никак не отдаст справедливость вашим достоинствам?

— Так точно, капитан, и признаюсь, ваш неожиданный уход меня очень опечалил.

— Дьявол вмешался в наши дела в образе маленькой белой ручки — вот почему я изменил вам; но есть такие вещи, о которых я поклялся никогда не забывать и не забуду. Вы же, граф, — прибавил он, взяв руку Цезаря в свою огромную ручищу, — приобрели сейчас право на мою вечную благодарность. Шпага и рука капитана д’Арпальера в вашем полном распоряжении.

— И вы согласитесь, не правда ли, разделить ужин со мной и моим другом Лудеаком?

— Тем охотней, что работа, за которой вы меня застали, порядочно возбудила во мне аппетит!

— Подать кушанье, да живей! — крикнул Лудеак.