5. Человек с красным крестом

Книга: «Граф де Монтестрюк» + Приключенческие романы (cборник) Книги 1-5

Между тем, однажды дождливым вечером группа всадников постучалась в ворота Гранд-Фортель, прося убежища от непогоды. Г-н де Шарней встретил их на пороге дома и отдал распоряжения отвести лошадей на конюшню, а всадников — в большой зал замка.

Четверть часа спустя у животных уже были высокие, до брюха, подстилки, а чужестранцы сидели вокруг стола, который ломился под тяжестью мясных блюд и кувшинов с напитками. Верховодил этими людьми красивый молодой человек, на вид которому было лет двадцать семь-двадцать восемь. Все на нем было из бархата, кроме камзола, сшитого из кожи. Гарды его шпаги и кинжала, великолепной работы, сверкали золотом и серебром. Массивные кольца золотой цепи лежали на груди, металлические шпоры позвякивали на сапогах. У него был внушительный вид, дерзкий сверкающий взгляд, надменное и суровое лицо, высокий лоб, подвижные брови, вырази тельная и властная линия рта, на голове — лес черных волос. Он говорил по-французски, но с каким-то странным акцентом. Время от времени его глаза останавливались на мадемуазель де Сувини.

Арман-Луи, в первый раз заметив это безмолвное внимание к девушке, поставил бокал на стол. Увидев во второй раз, нахмурил брови. Эти жесты Армана-Луи незнакомец в свою очередь не оставил без внимания. Вскоре он снова скользнул высокомерным взглядом по молодой девушке, а затем перевел его на Армана-Луи и улыбнулся.

Гость решительно не нравился г-ну де ла Герш.

Заканчивая трапезу, г-н де Шарней поднялся, держа в руке бокал, наполненный до краев, и заговорил, обращаясь к гостям:

— Господа, — сказал он, — добро пожаловать в мой дом! Двадцать замков нашей прекрасной Франции, несомненно, оказали бы вам более гостеприимный и щедрый прием, но более чистосердечного и искреннего радушия, думаю, не предложили бы вам ни а одном из них. Дом — ваш! Если вы проголодаетесь прикажите подать еду, если вас одолеет жажда — пейте, если вы устанете — отдыхайте. Почту за честь видеть вас у меня возможно дольше. Я — граф де Шарней. Я был доблестным солдатом и воевал под знаменами прославленного, ныне покойного Генриха Четвертого. А вот это моя родственница — мадемуазель де Сувини…

— А, это мадемуазель де Сувини! — тихо, со странным акцентом, повторил имя представленной ему девушки незнакомец, более внимательно приглядываясь к ней.

— А это мой внук, граф Арман-Луи де ла Герш — дворянин, готовый так же отстаивать честь французского оружия, как и его отец, скончавшийся на королевской службе.

Г-н де Шарней поднял бокал и осушил его до последней капли.

Незнакомец последовал его примеру, не сказав ни слова.

— Если какие-то причины не позволяют вам открыть нам ваше имя, — продолжал хозяин замка, — можете быть спокойны: пока я жив, оно никогда не будет упомянуто в числе визитеров замка Гранд-Фортель.

Незнакомец встал и наконец заговорил, не снимая маски высокомерия со своего лица:

— Я вовсе не намерен скрывать своего имени. Да и за чем? Оно не из тех, что опасаются произносить вслух, тем более, что вряд ли кто сможет потягаться с ним в славе и известности! Я — Годфруа Анри, граф де Паппенхейм.

Г-н де Шарней поклонился в ответ.

— Вы — представитель того знаменитого дома, в котором из поколения в поколение наследуется высокое звание маршала Германской империи?! — воскликнул он.

— О, я вижу вы наслышаны о знаменитых домах Европы! Теперь единственным представителем Паппенхеймов являюсь я. Через Францию я возвращаюсь в Германию, потому что мой долг зовет меня на войну, которая вновь началась там.

— Снова война? — удивился г-н де Шарней.

— Ее развязали те, кто претендует на религиозную ре форму. Эти люди поднимают отряды, нанимают военачальников, укрепляют города и свои замки, собирают оружие — и все это делается так, как будто речь идет о вторжении иноземцев. Мятежные князья, протестанты, хотят скинуть с трона моего славного властителя — императора Фердинанда. Бог и Святая Дева помогут нам разбить их армии, мы разнесем их укрепленные города, убьем вождей и расширим наши владения за счет нечестивцев.

— Я — гугенот! — медленно и членораздельно сказал г-н де Шарней.

Лицо графа Паппенхейма выражало теперь безумное волнение, от которого у него на лбу, над переносицей, между бровей стали вырисовываться крест на крест два меча — их пурпурные лезвия вдруг ярко проступили на матовой бледности кожи. Рот его чуть было приоткрылся, чтобы произнести угрозу или бросить вызов, но взгляд, неожиданно встретившийся с глазами Адриен, вынудил его тотчас растянуться в улыбке:

— Вы — хозяин, господин граф, когда-нибудь Бог нас рассудит, — сказал он.

Два ярко-красных меча, только что рассекавшие его лоб, постепенно исчезали. М-ль де Сувини, потрясенная, уставилась на графа Паппенхейма, в её глазах застыл немой вопрос.

— Ах-да! — как бы спохватившись, надменно подняв брови, заговорил граф де Паппенхейм. — Вы увидели эти две шпаги, скрестившие свои лезвия на моем лбу? — это знак моего рода, знак Паппенхеймов. Бог запечатлел на наших лбах нестираемую отметину, подтверждающую знатность рода. В Германии любой солдат, увидев знак, тотчас определяет, кто перед ним, трепещет и встает при нашем появлении.

— А здесь никто не трепещет перед вами, господин граф! — заметил ему г-н де Шарней. — Тот, кто говорит с вами, видел коннетаблей и знает, что шпага маршалов Франции стоит шпаги маршалов Германии. И пусть мы не трепещем, зато каждый из нас может сказать те же слова, что и я: «Оставайтесь, дом в вашем распоряжении»; или «Езжайте, ворота открыты!»

И, несмотря на свою спесивость, граф де Паппенхейм склонил голову перед гордым благородством г-на де Шарней.

Час спустя паж уже расстегивал портупею чужестранца в почетной комнате, куда хозяин замка его самолично проводил.

— В котором часу завтра, господин граф пожелает, что бы были приготовлены лошади? — спросил паж.

— Ты видел эту юную особу, что сидела за столом рядом с г-ном де Шарней, которая потом так чудесно пела в сопровождении лютни? — задумчиво спросил его граф де Паппенхейм.

— Да.

— В общем, мы остаемся.

Восклицание, которое проронил г-н де Паппенхейм, впервые услышав из уст г-на де Шарней имя м-ль де Сувини, не оставил, конечно же, без внимания г-н де ла Герш. И назавтра, когда он очутился один на один с немецким графом в оружейном зале, воспользовался этой встречей, чтобы узнать, что тот хотел сказать этим восклицанием.

— Вчера, когда г-н граф де Шарней представил вам мадемуазель де Сувини, — сказал он, — мне показалось, что это имя вам знакомо, и вы услышали его не впервые. Или я ошибся?

— Вовсе нет.

— Ах так!..

— Превосходное оружие, — продолжал, будто не слыша его, чужестранец. Наслаждаясь замешательством Армана-Луи, он обратил свое любопытство на кинжал, лежащий среди рыцарских доспехов, рядом с которыми оказался, и взял его в руки.

— Весьма превосходное, — кивнул г-н де ла Герш, ничего не видя перед собой от волнения. — Могу я узнать, откуда вам что-либо известно о моей кузине и от кого?

— Разумеется, можете… Я не из чего не делаю тайн, вы это уже поняли, надеюсь, — он снова принялся разглядывать кинжал, вертя его в руках. — Редкостная по красоте работа, восхищался он. — Это оружие сделано в Милане?..

— Вы позволите оставить его вам в память о посещении этого замка?

— Спасибо, я не принимаю подарков: я либо покупаю, либо захватываю, — ответил г-н де Паппенхейм, и с этими словами он вложил кинжал обратно в ножны.

Более величественно, чем император, он прошелся по галерее.

Г-н де ла Герш, переполненный глухой яростью, следил за ним не спуская глаз, помня однако, что граф де Паппенхейм — гость г-на де Шарней, а гостеприимство обязывало быть терпеливым.

— Ах-да! — снова заговорил граф Анри. — Вы, кажется, только что спрашивали, где и при каких обстоятельствах я узнал о мадемуазель де Сувини?

— Да, но если вам не приятно об этом говорить…

— О нет, напротив! Видите ли, я много путешествовал. Позже, когда вы достигнете возраста солдата, возможно вы также побываете во многих странах, хотя сомневаюсь, что вы повидаете больше. Вот так, к примеру, я посетил далекое, но интересное королевство Швецию, немного задвинутое во льды, к белым медведям. Однако и там, как ни странно, есть и дворяне. Имя одного из них, который принимал меня у себя в поместье, господин де Парделан.

— Вот как! — изумился Арман-Луи.

— Черт возьми, возможно, вам известно, что он француз, гугенот, как и вы?

— Он наш дальний родственник, но я его никогда не видел.

— Тем хуже для вас! В его подвалах — самые лучшие французские вина, которые я когда-либо пробовал. Господин де Парделан и рассказал мне о мадемуазель де Сувини. Он уверял меня, что ждет её вот уже четырнадцать лет.

— Двенадцать, сударь.

— Пусть двенадцать. От него я узнал, что у вашей кузины в Швеции большое состояние. В общем, она — обожаемая всеми особа, и я понимаю, почему её так надолго задержали во Франции.

Краской гнева запылало лицо Армана-Луи.

— Господин граф! — крикнул он.

— Что? — коротко спросил немец с усмешкой. — Разве она не так богата, как сказывал мне господин де Парделан? Разве не любят её в замке, если даже у меня осталась масса впечатлений от вчерашней встречи с ней?

Г-н де ла Герш только больно, до крови закусил губу.

— А поскольку, поверьте, я не сказывал ни слова неправды, давайте не будем ссориться, сударь, — добавил чужестранец и, обратив свой взор на стены галереи, проговорил холодно: — У вас тут великолепная коллекция оружия.

«У меня ещё наверняка будет какой-нибудь приятный день, когда я подержу этого Паппенхейма на острие моей шпаги!» — успокаивал себя Арман-Луи.

Настало время, когда граф Анри Годфруа должен был предстать перед г-ном де Шарней и м-ль де Сувини. Тот час манера поведения и тон его переменились.

Неутомимый насмешинк, г-н де Паппенхейм превратился вдруг в великосветского дворянина. Он был галантен без притворства и все время пытался продемонстрировать, насколько плодотворно он путешествовал: по-итальянски, по-испански он говорил не хуже, чем по-немецки и по-французски. Он был знаком почти со всеми монархами Европы и бывал с ними накоротке. М-ль де Сувини, казалось, слушала его с интересом. Эти рассказы о дальних странствиях граф Анри Годфруа ловко пересыпал анекдотами. И, суда по его словам, не было в современной истории почти ни одного значительного события, забавных подробностей которого он бы не знал, и не существовало, кажется, ни одного солидного уважаемого человека, полководца или министра, бок о бок с которым бы он не сиживал. Кроме того, из рассказанного стало ясно, что граф видел многие военные сражения, сам был их участником и что немало почерпнул из всего этого для себя.

«Я погиб! — подумал Арман-Луи. — Что я в сравнении с этим человеком?!»

Еще никого и ни разу в своей жизни он не ненавидел, даже своего друга Рено, хотя тот был католиком. Но к графу Паппенхейму он почувствовал ненависть.

Немецкий дворянин, оставшийся на день в Гранд-Фортель, остался за тем и на второй, и на третий. Каждое утро он появлялся, как дневное светило, одетый всякий раз в новые одежды из превосходных тканей, бархата, парчи, шитой золотом и серебром, сатина. Все это было к тому же отделано волнами дорогостоящего гипюра и кружев, таких тонких и такой редкой работы, что ничего подобного не видывали даже самые зажиточные дворяне провинции.

Арман-Луи все больше и больше питавший отвращение к графу Годфруа, однако, немало удивлялся тому, как чемоданы этого завзятого путешественника могли вмещать такие велико лепные вещи и в таком огромном количестве.

Каким жалким выглядел он в своем суконном поношенном камзоле и плаще из грубой ткани рядом с этим ослепительным вельможным господином, покрытым шитьем! Что больше всего расстраивало его и питало живую неприязнь — так это то, что, будучи всегда при великолепном оружии, шпорах, сверкающей портупее, граф выглядел как настоящий воин и всем своим видом не давал никому ни единого повода подумать, что он всего лишь красивый молодой человек, щеголь, каких можно видеть на королевских приемах.

«Женщины выбирают мужчин глазами» — то ли от кого-то слышал, то ли читал в рыцарских романах г-н де ла Герш, — он вспомнил эту полушутку-полумудрость, и от этого его мучения удвоились.

Однажды утром они объяснились на шпагах. Это произошло в оружейной галерее, где в дождливую погоду любил прогуливаться старый сеньор де Шарней, подобно тому как солдат, состарившийся на военной службе, любит побывать в кругу боевых друзей юных лет.

— Вы собираетесь когда-нибудь позабавиться этими игрушками? — спросил граф Годфруа, глядя на Армана-Луи.

Вместо ответа юный ла Герш бросился к рапире, помещенной в коллекции на стене, схватил её и выкрикнул, став в боевую готовность:

— Вот смотрите, вы можете убедиться, как я пользуюсь этими игрушками, — сказал он

Г-н Паппенхейм выхватил из оружейной коллекции рапиру того же размера и, согнув лезвие, пощупал затупленные острие и лезвие.

— Дуэль на куртузных шпагах? — спросил он. — Я согласен.

— Другие, острые, как иглы, и наточенные, как охотничьи ножи, там, дальше. Не стесняйтесь, если хотите, воспользуемся ими!

Г-н де Шарней все это время был неподалеку, и только когда он подошел, Арман-Луи вспомнил о нем.

— Ах, господин де ла Герш, — сказал он, — мне показа лось, что вы спровоцировали нашего гостя?

— Не пугайтесь, господин граф! — ответил немецкий дворянин. — Я вовсе не хочу, чтобы первая дуэль господина де ла Герш стала последней!

Уже через секунду они скрестили шпаги. Несмотря на бахвальство, г-н де Паппенхейм с первого выпада понял, что имеет дело вовсе не с посредственным противником. Дважды тот едва не поразил его. Немецкий граф насупил брови, и на бледном лбу его проступили два красных скрещенных меча. Он собрался с силами и, употребив максимум изворотливости, вел бой осторожно, как вдруг его рапира со всего маху ударила Арма на-Луи по руке.

Выскользнув из руки г-на де ла Герш, шпага покатилась по паркету.

— Извините меня, — сказал г-н де Паппенхейм, — боюсь, я вас утомил.

Побежденный, к тому же на глазах Адриен, Арман-Луи готов был провалиться сквозь землю. Он уже вновь протянул руку к стене, чтобы схватить другое оружие, но г-н де Шарней жестом остановил его:

— Довольно! — сказал он.

Взгляды графа Годфруа и Армана-Луи встретились: один надменный, другой — полный желания отомстить. Но граф Паппеншхейм уже наклонился и, подняв шпагу соперника, не сумевшего удержать её, протянул ему грациозным движением.

— Вы усвоили то, чему учат в школах, — сказал граф, но вам не хватает знаний, которые можно получить только на полях сражений.

— Господин граф де ла Герш, его отец, отлично владел шпагой, и Арман-Луи научится, уверяю вас, — гордо сказал г-н де Шарней.

— Желаю ему этого и надеюсь на то, — ответил немецкий граф, смерив взглядом кузена м-ль де Сувини.

Подавленный, Арман-Луи медленно удалился из галереи. Он задыхался от бешеного стука сердца. Когда он вышел из замка, из его глаз выкатились две слезы.

— Как он смотрел на нее, как улыбался! Наступит день, когда я рассчитаюсь с ним, — тихо проговорил он.

Легкие шаги, скрипнувшие по песку подъездной дороги, заставили его вздрогнуть.

Перед ним стояла Адриен.

— Не надо так расстраиваться! Я ненавижу его так же сильно, как ты! — сказала она.

Впервые м-ль де Сувини говорила с Арманом-Луи на ты. Побежденный оттаял наконец душой: он взял маленькие руки Адриен в свои и прижал к губам:

— Нет, я больше не буду плакать, — воскликнул он. Ты любишь меня — и я буду достоин тебя!

Сердце Армана-Луи было настолько истерзано, что оставаться спокойно на одном месте он не мог. Зная, что Рено ушел на охоту вместе с Каркефу, он решил присоединиться к ним в вересковых зарослях.

— Эй, гугенот! Ты пришел исповедаться? — язвительно крикнул Рено, ещё издали увидев Армана-Луи.

— Почти, — ответил Арман-Луи.

— Начинай, я слушаю! — сказал Каркефу, всегда позволяющий себе вольности, и бесцеремонно растянулся на траве.

Ничего из того, что произошло за эти несколько дней в замке Гранд-Фортель, г-н де ла Герш не утаил от своего друга. Рено цвел от удовольствия. — Говоришь, что иностранец, которому вы оказываете гостеприимство, слишком наглый? спросил Рено.

— Наглый, как наемник.

— И он положил глаз на мадемуазель де Сувини?

— Да. И если бы она была из головешек, то занялась бы пламенем от его взглядов.

— И что ж, у него большая свита?

— Двадцать негодяев, столько же всадников, сколько вооруженных людей или лакеев, — выпалил он витиевато, в манере, которую они выдумали ещё детьми.

— Отлично! — выкрикнул г-н де Шофонтен, потирая руки.

— Вот как?! С такими-то словами утешения ты обращаешься ко мне? Я рассказал тебе о своих печалях, а ты раду ешься?!

— Черт возьми! Так ты ничего не понял? То, чего нам не хватало для полного счастья, теперь у нас есть! Этот г-н де Паппенхейм, этот граф Годфруа, как ты его называешь, для нас он — приключение верхом на лошади, приключение, в котором мы будем участвовать, вооружившись с головы до ног! На конец-то я дождался его! Это случилось, как это хорошо! Я благодарю Бога, покровителя Фехтования, которому я молился последнее время.

Арман-Луи посмотрел на друга с изумлением.

— Не удивляйся! — продолжал свою мысль Рено. — Этого Бога придумал я сам для своих собственных нужд. И я взвывал к нему с утра до вечера, потому что другие боги, по-моему, слишком миролюбивы. И он услышал меня!

— И чем же твой Бог Фехтования поможет мне?

Рено взял г-на де ла Герш за руку.

— Я давно заметил, что в твоих рассуждениях мало логики. Ты не понимаешь, что все в этом мире связано, и ты не видишь этой связи. До сих пор обстоятельства складывались таким образом, что ты был счастлив. Счастье убаюкивало тебя: ты спал в Гранд-Фортель, и всё спало там. Но однажды вечером в непогоду туда пришел человек, мужчина, — и тотчас в Гранд-Фортель всё пробудилось и все пробудились — все ссорятся, ревнуют, ненавидят, даже дерутся, короче говоря, ожили. В жизни такое случается, Дъявол придумал это, чтобы она не была монотонной. А когда появляется путешественник с внешностью, которую ты мне описал, все осложняется. Но ты учти: богач, иностранец, мерзавец, каковым ты представил мне Паппенхейма, да ещё и в сопровождении банды негодяев — это означает, что он не уедет из Гранд-Фортель, не прихватив с собой сувенир на память.

— Какой сувенир?

— О черт! Ну конечно же, мадемуазель де Сувини!

— Что ты такое говоришь?

— Правду. Разве он не влюблен в нее?

— Увы!

— Вот видишь! Он пустит в ход все средства, чтобы похитить у тебя кузину.

— Похитить?! Адриен?!

— Ну-да! Поскольку её он любит, а тебя ненавидит. Для него важнее всего собственное удовольствие, а что ему до твоих печалей? Такие дела. И вот тогда-то начинаются приключения…

— Пошел ты ко всем чертям со своими приключениями!

— Я бы охотно пошел — это меня позабавит, но пусть дорогу к ним мне покажет твой немец. Я не какой-нибудь придурок вроде Каркефу. Для меня во всем есть логика.

Каркефу, который все это время лежал на животе, услышав свое имя, лениво приподнялся на локтях и, подперев голову кулаками, вздохнул.

— Я вижу, откуда проистекает ваша логика, господин маркиз, — сказал он. — Вы идете на запах приключений, как хорошая ищейка по следу оленя. Вы суете свой нос в дела, которые вас не касаются, ради какой-то забавы, вы запутаете все и втянете в это дело и меня. И ещё тридцать бандитов господина графа Годфруа, и погоня…

— Никто не заставляет следовать тебя за мной! Оставайся на месте!

— Как я одинок! Вы хотите, чтобы я в одиночку умер от страха! Нет, нет, господин маркиз, я потащусь за вами, по вашим следам, я стану вашей тенью, и куда направит вас Бог Фехтования, туда последую и я!

— Учти, на этом пути нам придется выдержать немало пинков, тумаков и ударов!

— Что ж, сударь, мы поделимся ими, я не жадный.

Каркефу снова вздохнул, сел на пенек и, вынув из котомки корку хлеба и кроличью ляжку, с грустным видом принялся уплетать.

Арман-Луи положил руку на плечо Рено.

— Ты убежден в серьезности того, что ты тут наговорил? — спросил он встревожено.

— Конечно, все это очень серьезно, — ответил Рено, переменив тон. — На следующий день под вечер я видел этого человека в степи верхом на лошади. Не знаю, куда он направлялся или откуда-то возвращался, но видел, как длинное ярко-красное перо покачивалось на его серой фетровой шляпе с вставкой из буйволовой кожи. Огромная шпага в железных ножнах постукивала по шпорам, он скакал, поблескивая металлом, укутанный лучами заходящего солнца. С высокомерным видом он держал руку на бедре. Двадцать человек безмолвно неслись вскачь следом за ним. Мимоходом он взглянул на меня. Остерегайся человека с такими глазами, как у него!

— Спасибо тебе! — сказал Арман-Луи, пожав руку Рено.

— Теперь, в этот трудный час, я здесь, рядом с тобой. Будет тебе угрожать опасность, я буду тотчас там, где будешь ты.

— Так я и думал.., — с ужасом прошептал Каркефу. А если что-то случится уже завтра, я не успею даже испугаться! Ну нет!.. Надо будет запастись терпением и умереть от страха двадцать раз кряду, перед тем как погибнуть от удара кинжала.

— И последнее, — снова заговорил Рено, совсем серьезным голосом, что вовсе не походило на него. — Не теряй из виду гостя, которого послал тебе дождь! Ты должен всегда знать наверняка, чем он занят. Гляди в оба, слушай за двоих, следи за всем, что происходит вокруг, и ни на секунду не теряй бдительности! Он из породы коршунов: стоит лишь отвлечься — и он исчезнет как хищная птица. Смотри, как бы не потерять совсем мадемуазель де Сувини.

Наступила ночь, но Арман-Луи, взволнованный словами Рено, обозревал башни Гранд-Фортель. Было уже поздно, а за окнами графа Паппенхейма ещё горел свет. В то время, как г-н де ла Герш глядел на светящееся окно, ему показалось, будто неподалеку кто-то невидимый передвигается за высокими деревьями, которые покрывали тенью водяные рвы замка. Он инстинктивно спрятался за ствол огромного дуба и увидел две тени, мелькнувшие перед ним. В луче лунного света, пробивавшегося сквозь ветви, в одном из немых призраков он узнал личного оруженосца графа, другой был плотно завернут в длинный плащ. И ещё он успел рассмотреть сверкнувшие у каблуков острие огромной рапиры. Вскоре два молчаливых силуэта скрылись вместе за купами деревьев.

Арман-Луи не был вооружен, однако не колеблясь бросился вслед за ними: но оруженосец и человек с рапирой шли очень быстро. Еще секунду он видел их в промежутке у края рва. Пронзительный звук, похожий на свист, раздался в воздухе, и низкая, едва заметная дверь, проделанная у подножия старой, почти полуразрушенной стены, открылась, из неё показался человек с факелом в руке, и две тени растворились в залитом светом проходе, который почти сразу же стал невидимым во мраке ночи.

«Вот это да! — подумал г-н де ла Герш. — Неужели у Рено — пророческий дар!?».

Спрятавшись за кустами, он продолжал наблюдать за замком.

6. Разговор при закрытых дверях

Вот что происходило в этот момент в комнате г-на де Паппенхейма.

Немецкий граф ходил по ней из конца в конец. Иногда он останавливался перед окном и вглядывался в спящую деревню. Иногда он устремлял глаза на стенные инкрустированные часы, висящие в углу, которые били каждый час. Немного позже он подошел к винтовой лестнице, которая вела в соседнюю комнату, и внимательно прислушался.

Такого лица у г-на де Паппенхейма Арману-Луи ещё не приходилось видеть: оно выражало холодную решимость и лихорадочное нетерпение. Поступь его была ни медленной, ни быстрой: время от времени он подтягивался к гарде своей шпаги или теребил длинные усы, которые обрамляли его верхнюю губу.

Неясный звук внезапно нарушил тишину в комнате графа, он остановился и посмотрел в сторону окна.

— Кажется, сова задела своим крылом стекло! — прошептал он. — Наверное, это плохое предзнаменование…

Он нахмурил брови и опять взглянул на часы.

— Уже десять! Пора бы им быть здесь. Не заметил ли их Арман-Луи? Он почему-то не явился к ужину. Должно быть удивится, что мой оруженосец прогуливается и ещё и встречает товарища!

В этот момент портьера, отделявшая спальню г-на Паппенхейма от комнаты, в которую выходила черная лестница, раздвинулась, и два человека предстали перед графом. Их и видел Арман-Луи проскользнувшими за высокими деревьями вдоль рвов замка.

— Ну наконец-то! — сказал г-н де Паппенхейм.

— Вот капитан Якобус, — представил графу другого человека оруженосец.

Человек, которого он привел, сбросил плащ, и граф Годфруа разглядел огромного детину с широкими крепкими плечами, дерзкое выражение лица которого было подчеркнуто прокуренными усами. Рука в перчатке лежала на тяжелой головке эфеса шпаги в кожаных ножнах. За поясным ремнем — кинжал.

Г-н де Паппенхейм остался доволен его внешним видом.

— Ты уже знаешь, что от тебя требуется? — спросил он.

— Почти, — ответил капитан.

— Это предстоит сделать в ближайшие дни: возможно, придется похитить девушку, возможно — взломать дверь, перелезть через стену, возможно, что один ветреник окажется в пределах твоей досягаемости и попытается тебе помешать… Ты готов?

— Я готов всегда.

— Впрочем, для военного человека это дело такое же простое, как ограбление фруктового сада для школьника… Четверти часа и двух железных пальцев для этого вполне достаточно.

Капитан Якобус подбоченился и, крутя ус, сказал:

— Если это такое простое дело, почему бы графу Паппенхейму не попробовать это сделать самому? — спросил он. Стоило ли беспокоить капитана ради того, что под силу школьнику?

— Ты хочешь знать, почему я сам не берусь за это дело? Знай же: наследному маршалу Германской империи не совсем к лицу поднимать шпагу против нескольких батраков во главе с ребенком. Если случайно возникнет какое-то опасное осложнение, что ж, я вмешаюсь!

— Ладно! — сказал капитан. — Все операцию выполняют мои люди, а вы берете девушку… я правильно все понимаю?

— Значит ли это, что ты отказываешься?

— Ах, господин граф, я воевал в Германии с графом Масфельдом, в Польше — с королем Сигизмундом, в Италии — с Пикколомини, повидал и многих других. Поэтому с некоторых пор, когда кричат — я глух, когда плачут — я слеп, когда сопротивляются — я наношу удары…

— Что ж, хорошо.

— Между прочим, я действую по поручению одного уважаемого сеньора. Он из Италии, я — из Богемии. Кто заказывает — тот платит, кто платит — тот вынужден подчиниться каким-то условиям.

Граф улыбнулся и, садясь, сказал:

— Думаю, мы договоримся.

— Все решит цифра, которую вы назовете, ваша светлость.

— Даю сто золотых экю.

Капитан поклонился:

— Рука и шпага — ваши, — сказал он.

— Сколько у тебя людей?

— Около тридцати человек. Если понадобится, будет и сотня; мне потребуется всего лишь двадцать четыре часа, что бы собрать их.

— Это ни к чему. Попридержи свою банду ещё дня три в лесах. Мой оруженосец известит тебя, когда придется действовать. Тогда и выступай.

— Договорились.

Г-н де Паппенхейм задумался ещё на минуту, глядя на капитана.

— Надо бы все предусмотреть, — сказал он. — Кстати, не исключено, что тебя уже два или три раза видели с моим верным оруженосцем. Несмотря на то, что вы приняли все меры предосторожности, возможно, чье-то недремлющее око заметило вас, когда вы пересекали старые рвы замка… Старайтесь действовать, не вызывая подозрений. С мэтром Гансом вы больше не увидитесь.

— Каким образом мне будет сообщено о времени выступления?

— Сигналом. Нет ли места, откуда бы замок и это окно были видны как на ладони?

— Пожалуй, лучше всего замок просматривается с Вороньего холма.

— Прекрасно. Необходимо, чтобы каждый день в девять часов ты появлялся там верхом на лошади.

— Ясно. В девять часов, верхом на лошади, — повторился капитан.

— Если ты увидишь в этом окне одну свечу, это означает, что по какой-то причине я вынужден отложить осуществление нашего плана на день или на два.

— Понятно. А если их будет две?

— Значит, все отменяется.

— Какого черта! А как же сто золотых экю?.. У моих людей отличный аппетит и жуткая жажда…

— Обещанная сумма все равно будет ваша. Вы получите свои сто экю.

— Вы говорите как царь Соломон, мудрейший из мудрых…

— Но если ты увидишь в окне три свечи, добавь по кружке вина своим людям и дай двойную порцию фуража лошадям: это означает, что выступление намечено назавтра. Идет?

— Как скажете, ваша милость.

— А! Вот что еще! Я не люблю, когда зря бренчат шпагами. Если похищение удастся — не затевайте никакой драки, и если не будет сопротивления — никакой стрельбы!

Недовольная гримаса появилась на лице капитана:

— Вы портите все удовольствие, господин граф… Мы что: мы в Моравии сжигаем монастыри, в Пфальце — деревни, в Венгрии — замки, и это греет и забавляет солдата…

— Таково мое условие — избегать лишних неприятностей… Один раз и ты мог бы отступить от своих правил? Не так ли?

— Ради вас, ваша светлость, я готов взять грех на душу. Ладно, мы не станем ничего жечь…

— А вообще-то, кто знает как будут разворачиваться события… Есть здесь один дворянин, задиристый, как молодой петушок… У него, разумеется, есть слуги, друзья… Если он возьмется за шпагу, возможно, что опасной стычки не миновать.

— Тем лучше! Будем драться!

— Тебе придется захватить замок и обезоружить дворню. Мои люди будут конвоировать девушку.

— После того, как мы похитим ее?

— Разумеется. Кстати, позаботьтесь о том, чтобы сохранить её невинность.

— А потом?

— Потом, капитан Якобус, тебе будет позволено пропивать и проедать твои сто золотых экю. Пусть твои люди от души повеселятся.

— Конечно. Приятно, граф, что вы это понимаете. А теперь давайте позаботимся о будущих покойниках.

— Что ты имеешь в виду?

— Я прошу по десять экю за каждого из них. Будут вдовы и сироты, господин граф. Особенно вдовы — они всегда рыдают — и не только от горя, но и от страха остаться в нищете… Надо им помочь!.. И кроме того, покойник — для меня означает ещё и то, что в моей команде стало одним солдатом меньше.

— Ты получишь по десять экю за каждого погибшего бойца.

— За такую цену, господин граф, вся команда целиком ваша. Исключая меня, конечно.

Г-н де Паппенхейм пожал руку собеседнику, и капитан Якобус удалился в сопровождении оруженосца, несущего факел.

И уже вдогонку капитану граф сказал:

— Вы оба вошли через куртинную лестницу. Выходите через караульную дверь — излишняя осторожность не повредит.

В следующее мгновение капитан Якобус и оруженосец исчезли в черном проеме винтовой лестницы.

Арман-Луи тем временем продолжал наблюдение за замком. Однако едва заметная дверь у подножия разрушенной стены больше не открывалась, и не было ни малейшего признака какого-либо движения рядом с ней. Но в светящемся все ещё окне графа, казалось беспрестанно метались две черные тени. Внезапно свет погас. Арман-Луи замер, мысленно подсчитывая количество ступеней, которые должны были пройти неизвестные визитеры графа де Паппенхейма от его комнаты до того места у полузасыпанного защитного рва, где с минуты на минуту он рассчитывал их увидеть. По времени он уже дважды мысленно сам прошел по лестнице. Но у выхода так никто и не появился.

С той стороны башни замка, где недавно светилось окно г-на де Паппенхейма, был мрак.

— Как странно! — прошептал Арман-Луи.

Он собирался было выйти из своего укрытия, как вдруг ему показалось, будто за купами высоких деревьев он различил звук треснувшей сухой ветки, на которую кто-то наступил; этот звук был знаком Арману-Луи, привыкшему бродить по лесам не только днем, но и под светом звезд, когда чувства улавливают все звуки. Он прислушался: такой же звук, только дальше, раздался снова.

«Ах, негодяи! — подумал он. — Они вышли через караульную дверь!»

Арман-Луи стремглав помчался туда, к концу тропинки, по которой должны были идти неизвестные. Он дошел уже до опушки с высокими деревьями, когда в ночи вдруг раздался конный топот, и почти тотчас рядом с ним пронесся всадник, темный и легкий, как дух тьмы. Юный дворянин всматривался во мрак ещё какое-то время, тщетно пытаясь найти глазами загадочного наездника в котором, сколь ни стремителен тот был, он все же успел узнать оруженосца графа де Паппенхейма.

Арман-Луи протянул руку в направлении, куда проследовал темный всадник.

— Иди, беги, мчись! — сказал он. — Но я все равно узнаю твою тайну!

И твердым шагом он отправился обратно в Гранд-Фортель. Утром Арман-Луи бросился спешно разыскивать г-на де Шофонтена.

— Ты прав, — сказал он ему. — Граф что-то затеял.

И он коротко рассказал ему то, чему был свидетелем накануне.

— Надо посоветоваться, — сразу отозвался Рено. — Видишь, как приключение, на которое я возлагал столько надежд, обнаруживает свои тайны. Этим нельзя пренебречь! Каркефу, приятель, выскажи и ты свое мнение по этому поводу.

Каркефу глубоко вздохнул.

— Я уже чувствую запах зеленого леса и слышу треск ломаемых веток, — сказал он. — Я прошу, чтобы меня упрятали куда подальше, где бы никакая сломленная ветка не смогла меня достать.

— Каркефу, дорогой мой, — снова обратился к нему Рено. — Ты мог бы оказать нам неоценимую услугу: ты ведь знаком с оруженосцем Паппенхейма! Если ты будешь упорствовать и откажешь нам, я вынужден буду просить тебя об этом, но толь ко уже при помощи ветки, специально для тебя отломленной от ствола этой молодой березы.

— Понял, — сказал Каркефу. — Мы должны бежать навстречу опасности? Бежим! Быстро!

— Каркефу, друг, ты ангел!

— Да, господин маркиз, только тощий ангел. Оруженосца, о котором вы говорите, я знаю. Он носит огромную рапиру, от которой у меня начинается нервная дрожь, когда я вижу её. Однажды я расположил его к себе тем, что показал кабачок, где подают слабое анжуйское вино, которое он очень уважает.

— Какой приятный оруженосец! А заглядывает ли он хоть иногда в этот кабачок после того случая, когда ты столь любезно указал ему туда дорогу?

— Хоть иногда? Зачем вы его обижаете?! Да он ходит теперь туда каждый день, к тому же дважды: утром, чтобы освежить мозги, а вечером — чтобы снять усталость.

— Надо, чтобы ты помог нам устроить засаду по соседству с этим самым слабым анжуйским, к которому твой друг оруженосец испытывает столь нежное чувство привязанности.

— Господа! Я далек от мысли, что нам это не удастся. Я попробовал тогда немного этого вина, которое подает матушка Фризотта, эдакая кумушка с пылающим взором. Когда-то я даже был к ней неравнодушен… Кстати сказать, кабачок стоит на опушке леса, у пустынной дороги, и как раз в такое время, как сейчас, оруженосец мэтр Ганс любит наведаться туда, что бы пообщаться с кувшинами матушки Фризотты… А потому, мне кажется, пора! Следуйте за мной! Я знаю, что поблизости от кабачка есть кое-какие темные закуточки, где можно будет поджидать оруженосца, отдыхая. Когда её величество Фризотта выйдет из своего заведения куда-нибудь в погребок, я потребую позволения первым допросить его — тогда я отомстил бы ему за страх, который он не раз внушал мне своей начищенной до блеска рапирой.

— Принимаю твой план, — согласился Рено.

Каркефу встал. Г-н де ла Герш последовал его примеру, и они втроем отправились в путь. Уже через час Арман-Луи, Рено и Каркефу добрались до кабачка матушки Фризотты, оттуда доносилось пение.

— Мерзавец! — сказал Каркефу. — Он уже там! Он не подождал меня!

Друзья обменялись недоуменными взглядами.

— А если, вместо того, чтобы томиться здесь в холоде и скуке, мы все же войдем внутрь? — предложил Арман-Луи.

— Да, пожалуй, — согласился Рено.

— Господа, как мы уже договорились, я вхожу первым, предупредил Каркефу. — Но если меня убьют — прошу: помолитесь за мою душу.

Прямо у двери кабачка Каркефу столкнулся с матушкой Фризоттой, смазливой пухленькой брюнеткой, которая приветливо улыбалась. Он игриво поцеловал её в обе щеки.

— Моя принцессочка! — сказал он. — Эти два молодых сеньора хотят обсудить очень важное дело с мэтром Гансом. Не пугайся, если они немного пошумят. За разбитые кувшины и прочее будет заплачено.

— Любезный маркиз де Шофонтен! Милейший граф де ла Герш! — Проходите, господа! Я — глуха и нема, — пригласила кабатчица.

Каркефу пристроился рядом с ними и, поглаживая подбородок, поглядел на двух друзей, глаза его, казалось, говори ли при этом: «Вот так все решается!».

Почти тотчас же он толкнулся в дверь небольшой комнаты, где мэтр Ганс, погруженный в созерцание керамической кружки, размышлял о превосходстве анжуйского вина над немецким пивом. Естественно, что в этот момент он с презрением относился к ячменю и хмелю — составляющим пива. Каркефу легонько стукнул его по плечу.

— Поговорим, приятель, — сказал он.

И, взяв кружку мэтра Ганса, залпом опустошил её.

Одновременно Арман-Луи и Рено сели по обе стороны стола: один, наставив на него пару пистолетов, другой — обнаженный сверкающий кинжал.

Мэтр Ганс стал бледным как смерть.

— Что все это значит? — крикнул он.

— Увы, это означает, что эти господа обеспокоены вашим здоровьем, мой господин! — ответил Каркефу. — Они полагают, что вы относитесь к своему здоровью с небрежностью, которая внушает опасения… К примеру, вы позволяете себе прогуливаться вечером по лесу с очень неприветливыми людьми.

— Кто — я? — пролепетал мэтр Ганс.

— Вы, почтенный оруженосец! Тогда как вечерний воздух весьма вреден для здоровья! Кроме того, вы зачем-то входите в замок этого дворянина, — Каркефу указал на Армана-Луи. — И к тому же входите почему-то по куртинной лестнице, а выходите через караульную дверь. Затем едете по скверной дороге, рискуя упасть и сломать ногу.

— Это недоразумение, друг мой: в эту пору я уже облачаюсь в ночное платье, чтобы, после молитвы, отойти ко сну.

— Вас узнали, мэтр Ганс, несмотря ни на что — будь вы хоть в шапке из лисьего меха, вроде этой, что у вас на столе.

Бедный оруженосец схватил злополучную шапку, пытаясь сбросить её под лавку.

— Слишком поздно! — остановил его жестом Каркефу. — Но, чтобы не подвергать вас этому жуткому падению на скверной жуткой дороге, эти господа желают знать: что за человек увлек вас с собой в это мрачное ночное путешествие, и с какой целью вы взбирались с ним наверх к господину де Паппен гейму?

Мэтр Ганс был в полной растерянности: с одной стороны, он видел перед собой два пистолета внушительного вида и зловеще сверкающий кинжал, с другой стороны, он понимал, что его благородный хозяин не простит ему его болтливость. Любому, кто лишь едва откроет рот, граф Годфруа обещал проломить голову, — этот способ он считал самым надежным, чтобы научить своих слуг молчанию. Мэтр Ганс задрожал от страха при мысли об этом. Но тут ему в голову пришла идея: не показать ли для начала свою смелость, а потом, если она ни на кого не произведет впечатления, — сдаться?!

— А если мне нравится молчать! — рявкнул мэтр Ганс, положив руку на гарду своей рапиры с видом Титана. — Найдется ли здесь кто-нибудь, способный заставить меня заговорить?

— Каркефу! — позвал Рено.

— Слушаю, господин маркиз!

— Нет ли у тебя куска веревки в кармане?

— Всегда найдется, — Каркефу положил на стол два локтя хорошей пеньковой веревки, тонкой, ровной и очень крепкой. — Совсем новая, — добавил он.

Мэтр Ганс попытался выдернуть из ножен свою рапиру, но она не поддалась — и это был последний отчаянный жест его доблести.

— Кончай дергаться! — сказал Рено, схватив его за руку. — Ты видишь эту веревку? Если через три минуты ты не признаешься во всем, она будет у тебя на шее! И если через пять минут мы не узнаем о ваших с графом делах, я стяну её у тебя на шее так туго, что ты уже больше не сможешь пить свое анжуйское.

— Если ты все расскажешь, этот кошелек — твой! — продолжал наступать на него в свою очередь г-н де ла Герш, бросив на стул туго набитый шелковый кошелек, который упав, глухо звякнул.

Мэтр Ганс грустно посмотрел на свой кувшин с вином: Каркефу маленькими глотками допивал его. Оруженосец вздохнул и перевел глаза на кошелек: сквозь шелк просвечивали золотые монеты.

— Одна минута! — начал считать Арман-Луи.

— О Господи Иисусе! — прошептал мэтр Ганс, с ужасом вспомнив угрозы г-на де Паппенхейма.

Он бросил робкий взгляд на окно, которое было закрыто, затем посмотрел на плотно закрытую дверь. Из соседней комнаты доносилось пение матушки Фризотты.

— Две минуты! — продолжал отсчитывать время Арман-Луи.

— Святая Дева! Да если мой хозяин узнает, что я проболтался, он же убьет меня! — запричитал оруженосец, хлопнув себя рукой по лбу и холодея от страха.

— Ты получишь двадцать пистолей и право дать себя сцапать в другом месте, — пообещал Арман-Луи.

Мэтр Ганс попытался снова приподняться, но опять был возвращен на свою скамейку.

— Три минуты! — выкрикнул Каркефу. Он схватил веревку и перебросил её через потолочную балку.

— Господа! Я все расскажу! — взмолился в отчаянии мэтр Ганс.

— Умница! Я знал, что наши доводы все же убедят тебя, — проговорил Каркефу, тем не менее прилаживая для него скользящую петлю.

Почувствовав дурноту при виде веревки с петлей, раскачивающейся на высоте его шеи, мэтр Ганс тотчас заговорил, быстро, без пауз, и умолк только тогда, когда рассказал все: о своем визите к капитану Якобусу, об их разговоре с графом де Паппенхеймом, о решениях, принятых на этой ночной встрече и, наконец, о тайном исчезновении из замка. Став на путь признания, подгоняемый страхом, он не упустил ни одной детали.

— Ах, так это был капитан Якобус? — удивился Арман-Луи. — Не тот ли это тип с рыжими усами, который живет в трактире «Три пинты», что стоит при дороге у Распаханного поля? Возле этого капитана вечно топчется дюжина бездельников, которых он называет солдатами. Не он ли говорил, что набирает их для армии, которую господин кардинал готовит для выступления против испанцев?

— Эти солдаты — порядочные люди — каждое воскресенье они ходят в церковь, — сказал оруженосец.

— И каждый день занимаются грабежами, — возразил ему Рено.

— Сударь, тому, о чем болтают, надо верить только на половину…

— Мы говорим о капитане Якобусе, — сказал Рено. — Значит, говоришь, он стал лагерем в трактире «Три пинты»?

— Да вот уж около недели, потому что его люди устали.

— Нет ли у него, как у тебя, каких-нибудь пристрастий, чтобы воспользовавшись ими, можно было бы застать его врасплох?

— О нет, капитан не пьет вовсе!

— Это порок! — съязвил Рено.

— Зато у него нежное сердце, и все вечера, когда он свободен от дел, он проводит в маленьком доме с красной дверью, который находится в полумиле от трактира. Там воркует одна голубка…

— Я её знаю! — сказал Каркефу. — Это ещё одна матушка Фризотта, только блондинка, и зовут её Евфразия.

— Капитан Якобус влюблен в нее, — объяснил мэтр Ганс. — Он не может спокойно спать, если не повидает её.

— Итак, он наш! — заключил Рено.

— Мэтр Ганс, теперь вы свободны. Больше мы вас не задерживаем, — заговорил, поднимаясь, Арман-Луи. — Но если графу де Паппенхейму станет известно хоть слово, одно только слово из нашей беседы, так же наверняка, как и то, что я ла Герш, пулей из пистолета я размозжу вам голову.

— Ах, сударь! Не стоит трудиться! Как только мой хозяин догадается о том, что вам все рассказал, он меня просто задушит, — сделав над собой усилие, оруженосец стал на ноги. — А теперь, господа хорошие, — добавил он, — позволено ли мне удалиться?

— Уходи! И мой тебе совет: не суйся больше в трактир «Три пинты».

Г-н де Шофонтен ещё не закончил говорить, а мэтр Ганс уже открыл дверь и улизнул прочь.

— А нам пора наведаться к капитану Якобусу. — сказал Арман-Луи.

Тяжкий вздох вырвался из груди Каркефу:

— Вам, кажется, доставляет удовольствие то, что мы подвергаем себя опасности, что идем на верную гибель? — спросил он, обращаясь к маркизу.

— Более того, я считаю, что мы потеряли понапрасну много времени, — ответил Рено.

— Хочу засвидетельствовать вам следующее: в моих венах нет больше ни капли крови, — сказал Каркефу. — Но следуйте за мной: я знаю проселочную дорогу, которая ведет прямо в красный дом мадам Евфразии.

Ночь уже совсем опустилась на землю, когда три приятеля очутились наконец перед домом, все окна которого были закрыты. Каркефу приложил ухо к щели в ставне, сквозь которую пробивался лучик света.

— Там шушукаются и смеются, — сказал он тихо и, прильнув глазом к маленькому отверстию, которое позволяло наблюдать за тем, что происходило внутри, добавил: — Стол накрыт, волк — в овчарне.

Дорога, по которой капитан Якобус пришел в трактир «Три пинты», была с обеих сторон обсажена развесистыми дубами. Каркефу вместе с двумя приятелями проследовал по ней и сел на траву, свесив ноги в канаву.

— Если капитан на лошади, он ускользнет от нас, — сказал Арман-Луи.

— Я давно знаком с мадам Евфразией, — похвастал Каркефу. — Это довольно скромная, всегда укутанная особа. Занавесочки на её окнах, как и сейчас, обычно целомудренно опущены. Она раздвинула бы их, если бы услышала топот копыт: значит, капитан пришел пешком.

— У этого придурка на все есть ответ, — заметил ему Рено.

— Увы! господин маркиз. Пусть я придурок, да все вижу! Позвольте, я вручу мою душу Богу… Рапира капитана, может быть, чуть короче рапиры мэтра Ганса, но зато рука капитана будет посильнее. Не пройдет и часа, как он продырявит мою кожу… бедная моя дорогая кожа!

Луна хотя и была в окружении нескольких белых ватных облаков, но в бледном её свете все же просматривался большой кусок дороги. Деревья стояли не шелохнувшись. Тихо, ни ветерка. Только филин ухал где-то во мраке ночи.

— А если нам уехать? — спросил Каркефу.

— Вино подано, значит, его надо пить! — ответил Рено на шутку шуткой.

— Ах, господа, всем известно, что я не пью!

— Лицемер! — перебросился словом и Арман-Луи.

В то время красная дверь одинокого домика открылась и внезапно вырвавшийся из неё свет залил дорогу. Силуэты двух теней вырисовывались в квадрате освещенного пространства: один из них тотчас огляделся вокруг и глубоко завернулся в плащ, заботливо высвободив правую руку. Затем дверь закрылась, погасив свет, и все погрузилось во мрак.

Почти сразу на дороге послышались шаги.

— Вот он! — прошептал Каркефу.

Капитан бодро вышагивал, напевая.

— Вы слышите? — снова проговорил Каркефу: — Громовой голос, Геркулесова поступь… Господа! Мне плохо, я теряю сознание!

Каркефу упал и, ползя по земле, крепко привязал к стволу дуба, по правую сторону дороги, один конец веревки; другой её конец он обмотал и туго затянул вокруг березовых пней, по левую сторону дороги.

Та же самая веревка, что недавно привела в ужас мэтра Ганса, теперь была натянута на высоте шести дюймов над землей и совсем не заметна в темноте.

Капитан Якобус только что углубился в лес. То ли из присущей ему осторожности, то ли потому, что ему послышался легкий шорох, но уже с первых шагов он остановился и пристально вгляделся в неясные очертания дороги.

— Помоги нам, Бог Фехтования! — прошептал Рено.

Или Бог Фехтования внял молитвам дворянина, или капитан не заметил ничего такого, что подтвердило бы его внезапную настороженность, — но он снова двинулся вперед. Минута или две отделяли его от столкновения с натянутой веревкой. Каркефу затаил дыхание. Капитан ускорил шаг — но вдруг он зацепился ногой за веревку, упал и растянулся на дороге.

Страшные проклятия сорвались с его губ, но, прежде чем подняться, он попытался выхватить из ножен ту самую рапиру, при одной лишь мысли о которой Каркефу холодел.

Вскочив на ноги, капитан огляделся: три человека, обнажив шпаги, преграждали ему путь.

— Не волнуйтесь! — сказал ему Каркефу. — Я взял на себя труд освободить вас от этой слишком острой железки ничего: нет более опасного для человека, который падает.

— Ах, так это засада! — сказал капитан, скрестив руки на груди.

— Сударь, мы можем объясниться, — холодно заверил его Рено.

— Трое против одного?.. Если вы дворяне — это не по правилам, но если вы бандиты — что вам нужно?

Г-н де ла Герш подошел к нему ближе:

— В замке, неподалеку отсюда, живут старик, молодая девушка, десять жалких слуг. Один человек, вопреки гостеприимству хозяев, задумал план похищения девушки, живущей под присмотром старика. А вы, капитан Якобус, не задумываясь, предлагаете гостю свои услуги и услуги своего отряда, чтобы осуществить его затею, к тому же за это преступление он обещал вам сто золотых экю — и это поступок дворянина?

В ответ капитан выхватил из-за пояса кинжал и в бешенстве выкрикнул:

— Ты забыл, что у меня есть ещё и это оружие? Умри же! — и, словно пантера, он набросился на Армана-Луи.

Но молодой человек увернулся от его выпада и, скользнув под руку капитана, схватил его за горло с такой силой и так резко, что с синим лицом и налитыми кровью глазами его враг тяжело рухнул на землю.

Не теряя ни минуты, Каркефу связал ему ноги и руки.

— Ничтожества! — крикнул капитан, приходя в себя, барахтаясь в дорожной пыли.

— Сударь, — сказал Рено. — Не надо сердиться на моего друга: он гугенот — и научен всякого рода премудростям в общении с простыми людьми. В сущности, его воззрения полны благодушия и таковы, что и истинный католик также был бы счастлив их принять. Просто он хочет уберечь вас от соблазна и предоставить вам такое убежище, где бы вы предавались размышлениям о суетности жизни. Не беспокойтесь о тех свечах, которые должны будут появиться в окне графа де Паппенхейма. Господин де ла Герш берет на себя труд задуть их; я ему в этом помогу.

Капитан напряг мускулы, чуть ли не разрывая их, но веревки, которыми он был связан, не поддавались.

— Я понимаю ваш гнев, — продолжал Рено. — Но, принимая во внимание то, что, с одной стороны, вы теряете сто золотых экю, то есть кругленькую сумму, а с другой, что вы рискуете лишиться жизни, я предлагаю вам за это компенсацию.

Капитан Якобус вдруг успокоился.

— Как вас зовут, сударь? — спросил он.

— Маркиз Рено де Шофонтен.

— Теперь я припоминаю вас.

— Я надеюсь.

Каркефу срезал, между тем, несколько крепких веток и сладил из них носилки. На эту импровизированную кровать и положили капитана.

— Куда мы теперь? — спросил Каркефу.

— Ко мне, — ответил Рено. — Я хочу, чтобы капитан Якобус запомнил мое лицо при свете дня и не забывал никогда.

Через два дня после того, как был схвачен капитан Якобус, г-н де Шарней известил своего гостя, графа Годфруа, о том, что завтра уезжает не целый день для решения важных дел за пределы Гранд-Фортель.

— Я покину замок рано утром, если не возражаете. Вместо меня остается господин де ла Герш, — сказал он.

Г-н де Паппенхейм и мэтр Ганс обменялись многозначительными взглядами.

— Не беспокойтесь, господин граф! Скоро и я распрощаюсь с вами, — ответил г-н де Паппенхейм.

Уже через несколько часов три свечи полыхнули в окне немецкого дворянина.

«Ну-ну! Значит, похищение намечено на завтра», — подумал Арман-Луи, стоя на посту на Вороньем холме.

После того, как капитан Якобус был схвачен на дороге у красного дома, Каркефу расположился на постой в Гранд-Фортель, чтобы в нужное время успеть предупредить Рено о том, что происходит с гугенотом. В случае необходимости у него на конюшне была приготовлена оседланная и взнузданная лошадь.

— Мчись во весь опор! И чтобы на рассвете был здесь! — сказал ему Арман-Луи.

Каркефу поставил ногу в стремя, стегнул лошадь хлыстом и дал шпоры.

— Все эти волнения сокращают мне жизнь! — сказал он.

7. Большому кораблю — большое плавание

С тех пор как г-н де Паппенхейм обговорил свой план с капитаном Якобусом, он окружил Адриен повышенным внимание и заботой. Челядь он осыпал золотом. Его щедрость сразу же покорила лакеев.

«Моя дворня сбита с толку!» — понял Арман-Луи.

Но, как и Рено, он не терял времени даром. Один из них произносил пространные речи перед католиком, другой собирал гугенотов, некогда группировавшихся вокруг него. Оба лидера не утратили влияния на свои бывшие когорты, их красноречие, вызванное на этот раз неминуемой и непредсказуемой опасностью, пробуждало смелость и мужество в юных сердцах. Самым отважным они выдали оружие из арсенала замка, в нескольких словах предупредив, что те будут иметь дело с неким немцем, который хочет обойтись с французами как с покорным народом.

При этих словах все сыны Галлии, привычные к дракам с детства, исторгали грозные крики.

— Возможно, прольется кровь, — предупредил Рено, — те, кто этого боится, могут уйти.

Никто не шелохнулся.

После того, как в сопровождении трех самых надежных и самых смелых охранников из дворни г-н де Шарней покинул пределы замка, когда в небе ещё блистали звезды, Арман-Луи тихонько постучал в дверь комнаты, где спала м-ль де Сувини.

Дверь открыла перепуганная камеристка.

Арман-Луи, преисполненный благоговейного трепета, подошел к алькову, скрытому за длинными портьерами из белой саржи.

— Ах, Боже мой! Это вы, Арман? — спросил застенчивый голос, серебряные нотки которого заставили биться сильнее сердце г-на де ла Герш.

— Да, это я, — ответил молодой человек, окидывая взглядом эту девичью комнату, где почивала та, которую он любил больше всего на свете. Он готов был целовать все, что находилось здесь: мебель, обивку, любые пустячки, принадлежащие Адриен, которых касались её руки.

— Что-то случилось? — снова мягко спросила м-ль де Сувини.

— Если вы доверяете мне, — сказал он, — Бога ради вставайте и следуйте за мной.

— Великий Боже! Замок горит?! — в испуге возопила камеристка.

— Нет, но, возможно, что через час загорится. Теперь — больше ни слова.

М-ль де Сувини знала, что г-н де ла Герш никогда не поступал необдуманно. Сообразив, что случилось что-то серьезное, быстро, без разговоров она оделась.

Арман-Луи проводил её в тесную комнату одной из башен замка, у массивной двери в которую поставил охрану из четырех человек, вооруженных аркебузами и шпагами.

— Если того потребуют обстоятельства, вы должны буде те убить друг друга, — сказал он им.

— Мы готовы! — ответил главный из них.

Занималась заря. Арман-Луи вышел из замка.

Глухой шум, напоминавший передвижение войска, нарушил прозрачную тишину. Вскоре на опушке леса показались отряды, впереди шел Рено. Арман-Луи насчитал больше сотни бойцов.

Глаза г-на де Шофонтена сияли счастьем.

— Оркестранты готовы? — спросил он г-на де ла Герш.

— Да, господин дирижер, готовятся, — ответил Арман-Луи, улавливая шум, доносящийся со стороны конюшен, где ночевали всадники г-на де Паппенхейма.

— Ora pro nobis! ° — прошептал Каркефу востря шпагу о рукав своего камзола.

— — — — °Ora pro nobis! — молись за нас (лат.). Прим. пер.

Армия Армана-Луи заняла самые выгодные позиции. Ни одно человеческое существо не смогло бы выйти из замка, не будучи сметенным огнем из пятидесяти мушкетов. Опытный тактик вряд ли выдумал бы нечто лучшее.

С первыми лучами солнца г-н де Паппенхейм вышел в боевых доспехах: со шпагой на боку, кинжалом у пояса, в кирасе. Мэтр Ганс появился рядом с ним также в полном боевом снаряжении, но немного бледный.

В губах у графа был серебряный свисток, который издавал пронзительный звук.

Двери конюшен открылись, и пятьдесят всадников вышли из них. Они молча выстроились во дворе.

— Пятьдесят! — насчитал Арман-Луи, хотя полагал, что их должно было быть не более двадцати.

Значит, г-н де Паппенхейм пополнил свою банду тридцатью негодяями из добровольцев, и эти тридцать бандитов один за другим ночью проникли в пределы Гранд-Фортель. Соотношение сил изменилось. Теперь немецкий граф демаскировал свою армию. Но если бы, кроме того, появились бы ещё и люди капитана Якобуса, извещенные каким-то тайным способом, успех сражения стал бы сомнителен. Арман-Луи решил воспользоваться моментом.

Он покинул наблюдательный пункт, на котором все ещё находился, и поспешил к всадникам графа. У всех у них были пистолеты в седельных кобурах и сабли в ножнах.

Увидев его, г-н де Паппенхейм нахмурил брови.

— Вы уже на ногах?! — медленно проговорил Арман-Луи. — Господин граф сегодня отправляется на охоту?

— Да, — ответил немец со странной улыбкой. — Я собираюсь затравить лань, жду псарей.

Он сделала несколько шагов в сторону больших ворот замка и посмотрел на деревню, купающуюся в белом мареве утреннего солнца.

Арман-Луи последовал за ним.

— Если ваши псари — это те, как мне кажется, кто находится под командованием капитана Якобуса, не ждите их, — холодно сказал он.

Г-н де Паппенхейм побледнел и посмотрел на г-на де ла Герш. Мэтр Ганс дрожал всеми своими членами и норовил спрятаться за спину своего хозяина.

— Вы знакомы с капитаном Якобусом? — спросил граф Годфруа.

— Немного. Думаю, что его люди потеряли своего командира, — продолжал Арман-Луи.

— Вот как!

— Я встретил его вчера вечером, но с тех пор, насколько мне известно, он так и не увидел зажженных свеч, что Ваша Милость выставляла для него в окне.

Рено только что пробрался к воротам, но не устоял там.

— Это правда, — сказал он. — Со вчерашнего вечера отважный капитан — мой гость, он живет в чистой комнате и смотрит в небо через железную решетку.

Г-н де Паппенхейм закусил ус — волна ярости охватила его.

— Мэтр Ганс! — крикнул он. — Схватите этого молодого петушка и бросьте его на круп моей лошади!

— Мэтр Ганс… — вторя ему, сказал Рено. — Мэтр Ганс никогда не осмелится сделать это!.. Я его знаю! — засмеялся Рено. — Мэтр Ганс слишком хорошо запомнил кабачок матушки Фризотты.

— Ах вон оно что! — вскричал граф Годфруа, повернувшись к оруженосцу и все наконец поняв.

Сжав кулак, он нанес ему такой страшный удар по лбу, что несчастный мэтр Ганс, выронив поводья, тяжело рухнул на землю лицом вниз.

— Первая градина упала! — почесав затылок, прокомментировал Каркефу, стоя за спиной Рено.

— Теперь я объявляю войну! — вскинув голову, сказал г-н да Паппенхейм. И молниеносно выхватил шпагу.

Пятьдесят всадников последовали его примеру.

— Война так война! — кивнул Арман-Луи.

По сигналу, который он дал, вскинув шпаги, десять человек появились на стене замка, прямо напротив него, десять других — у потайного хода, ещё столько же за бойницами, у всех дверей, у каждого окна — и всюду протазаны, копья, аркебузы, бердыши: круг черных стволов и сверкающих лезвий.

Г-н де Паппенхейм прошелся взглядом по своему войску. Глухой ропот, смысл которого он сразу понял, прокатился по рядам его банды.

— Хорошо сработано, сударь! — сказал он, теребя рукой гарду своей шпаги.

— Господин граф, — заговорил г-н де ла Герш. — Я думаю, вам было бы уместнее отказаться сегодня от охоты, а завтра отправиться в Германию. На таких условиях я оставил бы вас в покое.

— Это приказ, сударь? Однако я ещё не побежден!

— Нет, это совет. Кровь не пролита только потому, что вы пока ещё мой гость, а также гость господина де Шарней и м-ль де Сувини.

Глаза г-на Паппенхейма все это время шарили вокруг, как у загнанного сворой собак кабана, который ищет выхода: всюду мушкеты, всюду железные копья, вокруг бесстрашные и решительные лица. Вдали, на равнине, — ни шлем не блеснет, ни клубков пыли, поднятой лошадиными копытами. А рядом с ним — пятьдесят человек, решимость которых, как подсказывала ему интуиция, была поколеблена.

Арман-Луи уловил тень смятения на лице графа. Он шагнул к нему и сказал, опустив острие шпаги:

— Между прочим, мы играем не на равных, — проговорил он бесстрастно. — Сейчас здесь я, конечно могу лишиться жизни, ну а вы в таком случае потеряете честь!

Г-н де Шофонтен также счел нужным обратиться к графу:

— Теперь вот, прошу вас, переходите к рукопашной! Бейте! И пусть вся Франция узнает о том, что натворил граф де Паппенхейм, наследный маршал Германской империи!

Сказав это, Рено взмахнул шпагой и подождал.

Г-н де Паппенхейм изменился в лице. Какое-то мгновение его рука была поднята, как если бы он собирался дать сигнал началу сражения, но всадники его, увы, оказались в железном кольце, — битва, он понял это, была заведомо проиграна. Сунув шпагу в ножны, он приподнял шляпу, под которой стали видны проступившие на его мертвенно-бледном лбу два красных скрещенных меча.

— Господин граф, — сказал он Арману-Луи. — Завтра я уезжаю в Германию.

— Что ж, сударь, идемте завтракать! — грустно ответил Рено.

8. Коршуны и соколы в пути

Через двадцать четыре часа после этой сцены, которая могла иметь страшные последствия, граф Годфруа покинул замок Гранд-Фортель.

У выхода из ворот н обернулся к Арману-Луи:

— Я чувствую, что мы скоро увидимся, господин граф, — сказал он, как всегда со странным акцентом.

— Господин маршал, и я надеюсь на то, — ответил г-н де ла Герш.

М-ль де Сувини, которая дышала свободно с тех пор, как г-н де Паппенхейм назначил день и время отъезда, проводила дворянина до ворот замка. Она корила себя даже за свои предубеждения против него, ничего не зная о событиях, произошедших накануне.

Перед расставанием граф Годфруа снял шляпу:

— Я не говорю вам прощайте, но хочу сказать: до свидания, сударыня, — сказал он, отвел взгляд и встретился глаза ми с г-ном де ла Герш.

Поцеловав руку Адриен с галантным поклоном, он вскочил в седло и, надев шляпу, пришпорил коня и исчез в облаке пыли.

— Наконец-то можно поспать, — сказал Каркефу.

«Упущена такая возможность сразиться», — подумал Рено, лаская эфес шпаги.

Он выждал ещё двадцать четыре часа, затем послал Каркефу на разведку, чтобы убедиться, что г-н де Паппенхейм покинул пределы провинции, и облегченно вздохнул, узнав, что с этой стороны как раз полный порядок. Затем он вошел к капитану Якобусу.

— Сударь, вы свободны, — предельно вежливо обратился Рено к нему.

Пленник вскочил на ноги:

— Свободен?! — повторил он. — Наконец-то свободен!

— Да, ваш злой демон немец уехал. Больше он не сможет склонить вас к преступлению.

Капитан туго затянул портупею.

— Господин маркиз, могу я идти домой? — спросил он. — Вы, надеюсь, догадываетесь, что это значит?

— Если вы просто-напросто хотите нанести визит в трактир «Три пинты», вы найдете его, безусловно, на том же месте, где вы его видели в последний раз, никто его не разрушил. Что же касается ночных птиц, которые его населяют, то если вы намерены им что-то сказать, оставьте эту затею: они улетели.

— Уехали мои наемники, мои ландскнехты, мои бойцы!

— Да, один за другим! Когда совы не находят больше в лесу ни крыс, ни мышей, они улетают. Так и люди. Самые преданные, надо отдать им должное, прихватили с собой даже ваши вещи и ваших лошадей, чтобы они не достались ворам.

Капитан в гневе топнул ногой.

— Бандиты! — проговорил он.

— Эти люди любят порядок и бережливость, а это качества, которые надо уважать. Впрочем в ваше долгое отсутствие они решили, что вы приняли монашество; я видел, как трое вас оплакивали. Простите их.

Капитан Якобус бросал жуткие взгляды в слуховое окно, как будто мог увидеть там, в деревне, тень этих коварных солдат.

Вдруг какая-то мысль овладела им, и лицо его озарилось внезапной радостью.

— Ладно, — сказал он. — Не пойду я в трактир «Три пинты». Я знаю другие гнездышки, в которые можно завалиться!

Рено тронул его за рукав кончиком пальца:

— Ах-да! Еще одно слово, — сказал он. — Красный дом пуст. Ваш лейтенант — красивый, надо сказать, парнишка — заглянул туда однажды утром, и м-м Евфразия, которая была безутешна по причине вашего отсутствия, последовала за ним, чтобы вечно оплакивать вашу кончину.

— Вот дьявол! Нечем, нечем мне отомстить за себя! — Выходя из себя, крикнул капитан.

— Прошу прощения, сударь, вот там вас ждет оседланная лошадь, которую я хочу преподнести вам в память о часах, проведенных у меня. Ваше оружие уложено в футляр. Но я должен вас предостеречь: капитан конной жандармерии де Герэ прослышал о разных мелких проступках, в которых злые языки обвиняют вас. Не верят, что вы затеяли соединиться с армией господина кардинала. Будьте осмотрительны! Любой легкомысленный шаг может погубить вас!..

Не ответив, капитан Якобус спустился во двор, широко шагая. Крепкий коротышка-конь поджидал его там: шпага, кинжал, пистолеты свисали вдоль седла.

Капитан вскочил на лошадь, и, не произнося ни слова, кулаком погрозил Рено.

Рено поклонился до земли.

Через несколько дней, однажды утром, Рено, скучающий от того, что некого было поколотить, отправился к г-ну де ла Герш. Он выглядел грустным, но глаза его смотрели весело.

— Ты видишь человека, который уже две недели умирает, — сказал он. — Однако, как мне кажется, я ещё слишком молод для того, чтобы отправляться в мир иной. Я предпринял героические усилия, чтобы выздороветь. Поэтому я уезжаю. Обними меня; если у твоего пророка Кальвина есть хороший Бог, попроси его забрать меня в свою Священную гвардию.

— И куда ты едешь? — спросил Арман-Луи, весьма удив ленный этим заявлением.

— Я не знаю.

Г-н де ла Герш пожал руку Рено.

— Ты прав. Тебе надо как можно скорее показаться врачу, — сказал Арман-Луи, смеясь. — У тебя жар.

— Шутишь, нечестивец?! Знай же, жажда приключений пожирает меня. Эта провинция, где мы убиваем кроликов, стала казаться мне ничтожной. Я хочу бродить по стране, подобно героям, которые прогремели некогда на весь мир своими подвигами. Увы, я хорошо знаю, что не существует гигантов величиной с колокольню, драконов, извергающих огонь из ноздрей, сирен в чешуе и с когтями, хотя это признак упадка старой бедной Вселенной. Однако я все же надеюсь встретить каких-нибудь разбойников, и мне представится случай сразиться с ними. Я соответственно вооружен и запасся провизией, у меня есть боевой конь, оруженосец и несколько пистолей, которые одна добрая душа принесла мне взамен на почти двенадцать арпанов земли, которые я ей отписал, и подобно тому, как это делали когда-то странствующие рыцари. Я покину наконец мой небольшой замок, чтобы повидать мир и обратить гугенотов в мою веру.

— Это я его оруженосец, — сказал Каркефу, тихо проскользнув между друзьями.

— Ты?! — вскликнул Арман-Луи.

— Сударь, умирают только один раз! — изрек Каркефу.

— Ты идешь со мной? — положив руку на плечо своего друга, спросил Рено.

Арман-Луи бросил взгляд в сторону комнаты, где жила Адриен.

— Я понимаю, — продолжал искатель приключений с сочувствующим взглядом и видом. — Купидон заковал цепями твое сердце. Так, помнится, Эней забылся подле Дидоны… Оставайся в голубятне, молодой голубь. Каркефу и я уедем пожинать лавры.

Рено де Шофонтен был, как это можно заменить, одним из тех людей, которые с серьезным видом совершают самые безрассудные поступки. Через два дня после этого разговора он уже прощался с Арманом-Луи, сидя в седле, обутый в сапоги, с рапирой на боку, плащом на плече, в сопровождении Каркефу, пообещав своему другу сделать его министром двора, если сам станет королем.

Перед отъездом благочестивый Каркефу сунул несколько монет в руку приходского священника с просьбой два раза в год отслужить мессу за упокой его души.

Отъезд Рено огорчил г-на де ла Герш, но провинция ему не казалась ещё безлюдной, потому что здесь оставалась Адриен. Он не хотел терять ни одного дня, который можно было прожить рядом с ней: хотя что-то говорило ему, что недолго суждено ему наслаждаться этим счастьем. На какое-то время, казалось, затихнувшие религиозные войны, вспыхнувшие огнем в Германии, достигнут и королевства Франции.

Мог ли дворянин с таким, как у него, именем, не думать о войне, держать шпагу в ножнах, когда все дворянство повсюду вооружалось?

Однажды, когда все ещё не поступало никаких новостей от г-на де Шофонтена, отсутствовавшего уже три месяца, в замок Гранд-Фортель прибыл всадник, проделавший большой путь.

Его ни разу прежде не видели в этом гостеприимном доме, но почему его приезд показался Арману-Луи неприятным предзнаменованием? Какая-то необъяснимая тревога обуяла его. Всю ночь он не сомкнул глаз. Почему этот всадник сразу же спросил г-на де Шарней? Почему тотчас по приезде он закрылся с ним?

Едва рассвело, г-н де ла Герш был уже на ногах. Час спустя хозяин замка велел позвать его к себе.

Когда он вошел в комнату г-на де Шарней, тот выглядел суровым и серьезным. На столе перед ним лежал распечатанный конверт, а рядом с ним письмо, скрепленное красной сургучной печатью с гербами.

— Господин де Парделан написал это письмо мне, — сказал граф де Шарней. — Этот человек прибыл нарочным из Швеции, чтобы сообщить, что сеньор ждет свою племянницу, м-ль де Сувини, что он хочет, чтобы она приехала.

Арман-Луи стал совсем бледным.

— Вот они, мои предчувствия! — прошептал он.

— Место Адриен и в самом деле в Швеции, рядом с этим дворянином, — добавил г-н де Шарней. — Перед тем, как взяться за оружие, чтобы участвовать в настоящем наступлении на Ла Рошель с моими единоверцами, я принимаю эту разлуку с Адриен как Божью Милость. Мадемуазель де Сувини не выдержать ужасов войны, исход которой не сможет предвидеть никто.

Г-н де ла Герш оцепенел он отчаяния. Но, как молодой побег, который в минуты непогоды сгибается под порывами ветра и дождя, а потом расправляется, — он поднялся.

— Мое место рядом с вами, отец мой, — сказал он.

— Прекрасно, дитя мое. Я не ожидал ничего другого от тебя, но твое настоящее место рядом с мадемуазель де Сувини.

— Боже мой! Рядом с ней?

— Да, детка! Ты любишь её, и я её тебе доверяю.

— Как… Вы знаете…

— Вы думаете, господин граф, то, что затрагивает честь этого дома, не касается меня? Мадемуазель де Сувини живет под моей крышей, но, зная, какие нравственные принципы вы исповедуете, без опасения я оставлял вас наедине с ней, которая также любит вас. Что ж, вы и будете её проводником и защитником в этом долгом путешествии в Швецию. Человек, который приехал сюда за ней, болен и не в состоянии следовать дальше. Вы молоды, и любовь поможет вам без препятствий достичь конечной цели. Г-н де ла Герш, я вручаю вам мадемуазель де Сувини под вашу охрану. Вы доставите её господину де Парделану и расскажете ему, как она жила у нас. Выполняя это задание, помните о том, что вы дворянин. Мадемуазель де Сувини богата, а вы бедны. Только господин де Парделан вправе распоряжаться её рукой.

— Я знаю, отец мой.

— А теперь приготовьтесь к отъезду. Завтра вы должны покинуть Гранд-Фортель.

— Вы приказываете это, сударь?

— Да, так надо.

Последний ужин в замке прошел в молчании. Все трое были опечалены. Г-н де Шарней был стар, и тревожило его более всего то, увидятся ли они когда-нибудь? Но, сидя бок о бок с этими двумя подростками, он чувствовал, что как никогда тверд и непоколебим в своих решениях, как человек, преодолевший на своем пути немало бурь и невзгод. Перед тем как разойтись по комнатам, чтобы провести последнюю ночь под од ной крышей, он заставил Армана-Луи и Адриен стать на колени и, вознеся руки к Небу, сказал громко:

— О, святые Авраам и Иаков, всемогущий Боже! Ты видишь этих детей — оба они дорогие для меня существа, часть моего сердца. Сохрани их, Господи, и благослови!

Наутро он сам следил за приготовлением к отъезду. Одному из лакеев, который вырос в этом доме и пользовался все общим доверием, было поручено взять на конюшнях трех лучших коней и хорошенько оседлать их. Самый спокойный конь предназначался м-ль де Сувини, самый выносливый — для Доминика, который должен был везти на крупе тяжелый чемодан и мушкет на ленчике седла.

Лакей выполнял свой долг с пониманием, как человек, которого не пугала перспектива дальних странствий. Удовлетворенный этой стороной приготовлений, г-н де Шарней вооружил своего сына шпагой и пистолетами, выбрав лучшие из своего арсенала, сунул ему в карман тяжелый кошелек, полный золота, и нежно расцеловал его. Впервые по щеке старика покатилась слеза.

— Я провожал сына, провожал мать, теперь провожаю их дитя! — сказал он.

Повиснув ему на шею, плакала Адриен.

— Если вы захотите, мы не уедем. Я счастлива здесь. Я привязалась к вам, как отцу. И я совсем не знаю г-на де Парделана. Швеция так далеко! В письме он написал вам о богатстве, которое меня там ожидает, но мне оно безразлично. Оставьте меня рядом с вами. Почему вы думаете, что война пугает меня? Ради доброго дела я готова все снести. Кто будет любить вас, если мы уедем? Кто будет любить меня там?..

И девушка заплакала навзрыд.

Г-н де Шарней прижал Адриен к своей груди.

— Нет, нет! — повторял он. — Это невозможно. Ах, если бы вы были бедны, возможно, я оберегал бы вас, невзирая на волю вашего родственника, который имеет на вас больше прав, чем я, но вы богаты, честь моего имени не позволяет мне лишить вас этого богатства.

— Да исполнится воля ваша! — сказала Адриен, уронив руки.

Когда они сели на лошадей, г-н де Шарней взял Армана-Луи за руку.

— Сегодня ты входишь в жизнь, — говорил он ему. — Пусть она будет у тебя более легкой и более счастливой, чем моя!

Потом он жестом указал ему на замок Гранд-Фортель, где столько мирных дней они прожили, и серые стены которого тоже, казалось, сейчас смотрели на него:

— Взгляни на крышу, которая видела твое рождение, сказал он. — Ты можешь вернуться сюда в один прекрасный день. Но если возвратишься, то не иначе как с высоко поднятой головой и гордым сердцем, как солдат, исполнивший свой долг.

В последний раз он сжал в объятьях Адриен, а затем, сильным взмахом руки толкнув створки ворот, сказал:

— Вперед!

Через несколько минут г-н де ла Герш, Адриен и Доминик, все трое, скрылись за поворотом дороги.

Г-н де Шарней упал на колени:

— Боже Милостивый, будь с ними! — сказал он.

И сам, в сопровождении своих самых отважных слуг, от был вечером в Ла Рошели.

Как опустевшее гнездо, примолкший стоял Гранд-Фортель.

Какое-то время Арман-Луи и Адриен молча скакали бок о бок. Стук копыт, под который они покидали этот уголок земли, где провели счастливые дни юности, эхом отдавался в их сердцах.

Позади оставались и исчезали за горизонтом знакомые с детства поля, леса, пруды, одинокие хижины, поселки, деревушки, не раз исхоженные тропы, проселочные дороги, по которым, беззаботные, они проносились вскачь, речки, которые переходили вброд, долины, холмы, казавшиеся им, совсем ещё малышам, высокими горами.

Вскоре пейзаж изменился, их взору предстали другие, незнакомые картины природы, потом — такие же незнакомые лица стали встречаться на пути, все меньше они говорили и получали в ответ слов приветствий. Затем дорога сделала крутой поворот, пересекла по каменному мосту реку, и теперь Арман-Луи и Адриен не видели больше вокруг ни знакомых деревьев, ни домов, ни прохожих.

Неизвестность, со всеми её загадками, открывалась перед ними. И в то время, как глубокая грусть прокралась в сердце м-ль де Сувини, чувством гордости переполнялась душа г-на де ла Герш. Он один должен был отныне оберегать свою подругу, она была под его охраной, он отвечал за её жизнь, за её честь. Мог ли он прежде рассчитывать на миссию более высокую, чем эта? Не награда ли это за преодоление будущих препятствий? И воспоминания о г-не де Паппенхейме пронеслись в его голове.

— Если бы он встретился мне теперь, — вслух проговорил он, — шпага не выскользнула бы из моей руки.

Адриен услышала это и поняла, какие мысли занимали его воображение.

Она с улыбкой протянула ему руку:

— Крепче держите вашу шпагу, и я буду крепко держать вас в своем сердце, — сказала она.

Незадолго перед заходом солнца, когда они выезжали из большого леса, издалека донесся какой-то хриплый голос. Г-ну де ла Герш показалось, что кто-то произнес его имя. Его слух уловил это дважды.

— Да простит меня Бог, если бы я не знал, что мой друг Рено находится сейчас где-то в далекой провинции, я бы подумал, что узнал его голос.

Однако он обернулся и заметил в конце дороги два взлетевших облака пыли, будто ветер подтолкнул их к нему.

Доминик натянул поводья своей лошади.

— Когда позади уже пятьсот лье, можно потерять пять минут, — сказал он.

Адриен козырьком приставила руку ко лбу, чтобы посмотреть вдаль.

Имя Армана-Луи, хриплым голосом брошенное в пространство, сотрясало воздух.

— Но это он! — крикнула м-ль де Сувини.

— Что?! Рено?! — изумился г-н де ла Герш.

Два всадника, мчавшиеся во весь опор, показались, укутанные облаком пыли.

— Ах, ну конечно же, это г-н де Шофонтен! — обрадовалась Адриен.

— И Каркефу! — воскликнул г-н де ла Герш.

И один за другим они направились к католику.

— Ну, наконец-то, чертов гугенот! — крикнул Рено, с трудом переводя дыхание. Вот уже два часа я мчусь за тобой! Я загнал трех лошадей, и эта, на которой я сижу, доведена до изнеможения.

Порывистым движением он бросился к Арману-Луи. Каркефу тенью последовал за ними.

— Ты выбрал хорошее время для отъезда, — продолжал Рено. — И ты остроумно выехал именно в тот день, когда я приехал к тебе в Гранд-Фортель с визитом… Всюду понемногу дерутся.

— Увы! — вклинился в разговор Каркефу.

— Да это же праздник! Слышно ружейную перестрелку и бряцанье шпаг! Бог Фехтования, мой владыка, ликует! Я принял участие в этих празднествах. Но самовлюбленность — не мой удел: я хотел рассказать тебе об этом, чтобы узнать, захочешь ли ты съесть кусок пирога на таком моем празднике. И вот я обмениваюсь полудюжиной ударов с испанской стороны и оказываюсь, как всегда отступая, в Гранд-Фортель. Мне объясняют там, что ты — в пути! Ла Герш, один, по горам, по долам — без Шофонтена! Ох, несчастный, что могло бы статься с тобой, не окажись я здесь, рядом, чтобы спасти твою душу в решаюший миг?! И я вскочил в седло, хотя Каркефу заохал и застонал…

— Я имел на это право, — вздохнул оруженосец Рено. — Сто пятьдесят лье без передышки!

— Тем не менее, — продолжал Рено. — Так следовало поступить, сказал я ему, потому что речь шла о том, что я должен быть рядом со своим другом гугенотом, который скачет по полям вместе с м-ль де Сувини, и, должно быть, они уже слишком далеко ушли. Двинем напрямую — и мы их все-таки настигнем. Эти маленькие переговоры с ним я искусно украсил ударом шпоры, и вот, наконец, мы догнали тебя.

— Не намерен ли ты, случайно, ехать с нами до самой Швеции? — спросил Арман-Луи.

— Не трудно ли мне было бы проскакать каких-то несчастных сто лье? Думаю, что шпагу понемногу обнажают повсюду. И ещё хочу увидеть страну. Шведы, к которым ты едешь, внесли в ересь свою лепту; я обращу их в свою веру. Каркефу мне в этом поможет. Вперед!

— Господин маркиз, — сказал Каркефу. — Если вы задумали обречь меня на муку в холодных странах, у меня должно быть хорошее содержимое: в общем, я голоден, а человек натощак для героизма не годится.

— Каркефу прав, — ответил Рено. — Я с трудом припоминаю, завтракали ли мы.

— После чего мы не обедали! — сказал Каркефу.

— Значит, надо плотно и долго ужинать, — заключил Арман-Луи.

Каркефу, внимательно озиравший горизонт, вдруг громко крикнул:

— Трактир! Вы видите вон там, на той острой крышей, такой дымок… и вывеску, которая подвешена на железном пруте… Я уже чувствую запах жаркого.

— Я был там, — сказал Доминик. — В те времена, когда господин де Шарней скитался по полям в погоне за оленями и кабанами, несколько раз мы заворачивали на огонек сюда, в «Золотую утку»… там очень хорошо кормят.

— Ах, негодник! Ты знал о нем, и ты ничего не сказал! — закричал на него Каркефу. — Галопом туда, господа!.. Сударыня, галопом!

Очень скоро они устроились за хорошо накрытым столом перед чистенькой печкой; на нем уже стоялоблюдо с индюшонком и двумя пулярками по бокам, выбранными самим Каркефу среди самых жирных обитателей птичьего двора.

— Ох, — приговаривал он. — Пусть лучше муки, за неимением рая, но на постой в трактире «Золотая утка» я уже готов добровольно согласиться.

9. Глава, из которой видно, что впереди ещё много трактиров, не похожих друг на друга

Присутствие Рено и Каркефу, их самобытность и веселый нрав радовали м-ль де Сувини. Кроме того, они становились ещё и дополнительной поддержкой Арману-Луи; ему не придется теперь в одиночку превозмогать опасности их долгого путешествия. К тому же все четверо были молоды, свободны, открыты всем ветрам. «Золотую утку» они покинули в хорошем расположении духа. Францию пересекли без боя, и г-н де Шофонтен загрустил от чрезмерного однообразия такой жизни, а Каркефу даже признался, что он совсем ничего не боялся и даже отчасти пожелал разбойничка, который внес бы хоть какое-то разнообразие: когда, по прибытии во Фландрию, они попали в трактир, где завязали знакомство, просидев там около часа, с неким испанским дворянином, который был там на постое, с виду приличным и вполне добропорядочным человеком.

Этот приятный кавалер говорил сладким голосом, держа шпагу в руке и растворяясь в блаженной улыбке. Время от времени он перебирал четки с золотыми и эбеновыми бусинками.

Арман-Луи и Рено встретили этого дворянина на почтительном расстоянии от крупного поселка, на Малинской дороге. Он был весь в пыли и выглядел усталым. Заметив Адриен и оглядев её исподлобья, он подошел в г-ну де ла Герш и очень вежливо сказал:

— Ваша милость, вы кажетесь чужестранцем в этих краях и, по-моему, ищете пристанище, где бы эта дама имела возможность отдохнуть.

— Признаться, жара сегодня была изнурительная, и наши лошади измучены, — сказал Арман-Луи. — Далеко ли ещё отсюда до Малина?

— Сделайте лучше! Соблаговолите следовать за мной до того поселка, колокольня которая видна вон там, за ивовой кущей. Там есть трактир под названием «Мальтийский крест», хозяин которого почтенный христианин, и он не дерет три шкуры с постояльцев, посланных ему Божьей милостью. Моя набожность внушает мне доверие к этому человеку, именитому жителю Бергейма.

«Этот человек хорошо говорит, он мне нравится», — подумал г-н де Шофонтен.

— Изволите следовать? — спросил человек с четками.

— Охотно, — ответил Арман-Луи.

Каркефу скользнул следом за доброжелательным незнакомцем.

— Сударь, а с точки зрения здоровья, придерживаются ли там, в этом трактире «Мальтийский крест», законов гостеприимства? — спросил он.

— Церковь запрещает нам уделять внимание таким пустякам, но те, кто находят удовольствие в плотских наслаждениях, по достоинству оценят тамошнюю сытую и вкусную пищу.

— Я бедный рыбак, простите мне мою нескромность, оправдывался удовлетворенный ответом Каркефу, уже почуяв запах пиршества. Рено подогнал свою лошадь к лошади Армана-Луи:

— Не вздумай сознаться этому святоше, что ты — мерзкий гугенот, — сказал он. — Иначе тебя окропят святой водой, и мы потеряем ночлег, который, кажется, будет приличным.

Они достигли наконец трактира. На широкой вывеске был изображен белый крест Мальтийского ордена. Всадник снял шляпу, перо которой коснулось земли и, спрыгнув с седла, протянул руку вперед, обращаясь к м-ль де Сувини.

— Вы почти у меня в гостях, — сказал он. И представился: — Меня зовут дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго.

Стол был накрыт под деревьями в саду. Каркефу сразу же нанес визит к кухонным плитам, которые он нашел надлежащим образом оборудованными. Арман-Луи предложил их проводнику разделить с ними трапезу.

— Хотя мой принцип — это простая еда, я отступлю от него, потому что мне очень приятно быть в вашей компании, — сказал испанец.

Садясь, он перекрестился.

— Сударь, сегодня пятница! — вдруг громко сказал Рено. — Мы в пути, и потому имеем право не придерживаться умеренности в еде; надеюсь, вы простите нас, сеньор?

— У меня есть индульгенция Святого Петра. Он соблаговолил дать мне её для подобных случаев взамен на богоугодные дела, которые он позволил мне совершать.

«Да это священнослужитель в одежде дворянина!» — снова подумал Арман-Луи.

— Эй, Петерс, сюда! — крикнул священник.

Прибежал лакей — худой и жалкий, бледный и уродливый, горбун, который дрожал всеми своими членами.

— Ты видишь этих молодых сеньоров, гнусный бездельник?! — прикрикнул на него дон Гаспар. — Это мои друзья. Если ты не обслужишь их вежливо и старательно, я отрежу тебе уши и заставлю тебя их съесть жареными на рашпере! А теперь — проваливай, мерзавец!

Тарелка, брошенная в спину Петерса, который обратился в бегство, подкрепила это его обещание.

«Ну и ну! Священник, а дерется», — подумал де ла Герш.

— Если не внушать целительный страх эти мерзавцам, они не будут уважать добропорядочных людей! — сказал дон Гаспар, галантно сев рядом с м-ль де Сувини.

На протяжении трапезы, обильно орошаемой изысканными винами, испанский дворянин был галантен и предупредителен с Адриен, а также проявил себя как прекрасный собеседник и весьма светский человек. Он рассказал тысячу историй, в которых не отличался скромностью, и вместе с тем преподносил себя в них смиренным служителем Бога.

Проворно опустошив свой стакан, он положил на стол тонкую, утопавшую в волнах кружев руку, украшенную драгоценностями, сверкающими тысячей огней; такими побрякушками, по его словам, были полны его ларцы, и якобы носил он их только лишь для того, чтобы, при случае, предлагать их людям, охочим до подобных безделиц. А когда подали десерт, он несколько забылся и, сняв с пальца кольцо, попытался надеть его на палец м-ль де Сувини.

— Спасибо, — сказала Адриен, остановив его жестом.

— Поберегите ваши драгоценности, — сухо заметил ему г-н де ла Герш.

— Черт возьми! Но это же рубин, стоимостью в тысячу пистолей! Слово капитана, эта безделица выглядела бы лучше на этой белой ручке, чем на моей грубой руке дона Гаспара д"Альбачета-и-Буитраго!

— И это Божий избранник, который так ругается! — тихо буркнул под нос Рено.

— Избранник, который прибыл из Перу! — пробормотал Каркефу.

Слегка удивленный, г-н де ла Герш обменялся взглядом с Адриен.

Вскоре Арман-Луи прошел в свою комнату, более спокойную, разумеется, тогда как именно покоя и тишины ему недоставало в зале, где шло пиршество. У него уже появились кое-какие сомнения относительно набожности и святости кавалера, столь проворно предлагавшего очень дорогие рубины со своего пальца.

Ночь, однако, прошло без происшествий. Друзья договорились отправиться в путь днем, но около полудня дон Гаспар попросил их, причем весьма настойчиво, ещё и отужинать здесь же. Арман-Луи посмотрел на Рено, который в свою очередь уперся взглядом в Армана-Луи. Возможно ли было просто вежливо отказаться от приглашения человека столь обходительного?

Г-н де ла Герш снова вспомнил об эпизоде с рубинами. Но если и мудрецы грешат по семи раз на день, то стоит ли винить капитана за минутную оплошность? Взгляд Каркефу, конечно же, говорил в пользу дона Гаспара.

— Позвольте мне просить вас пожертвовать одним днем, — снова обратился к ним испанский дворянин. — Я хочу выпить за счастливый конец вашего путешествия, разделите же со мной счастье, которое подарил нам случай: встречу столь достойных сеньоров со столь блистательным и набожным кавалером.

Г-н де ла Герш, боясь обидеть капитана, принял его приглашение и решил остаться в трактире «Мальтийский крест» до завтра. Дон Гаспар рассыпался в благодарностях. И вскоре, когда закончился обмен великосветскими любезностями, засуетились слуги и поварята, таская блюда и напитки — руководил ими Петерс. Сердце Каркефу наполнилось радостью.

— Поверь мне, — сказал Каркефу Доминику. — Когда Провидение дарит такую удачу, как хороший ужин, было бы великим кощунством отказаться от такого счастья.

В назначенный час дон Гаспар пришел в сопровождении своего столь же набожного друга, которого, как он сказал, высоко ценил.

— Сеньор Матеус Орископп — доблестный смертник, — сказал он. — Но в то же время — один из тех бойцов, которых святые рады оберегать за их доблесть.

У сеньора, которого расхваливали, было большое худое желтое лицо, длинные руки. Он весь был в черном, шпага и кинжал с железной рукояткой на боку, взор почти всегда опущенный, а под крючковатым носом — маленький ротик с бледными губами. С какой стороны на него не поглядеть, казалось, что он все время повернут в профиль.

«Это, должно быть, анахорет, который зрит в корень», — подумал Рено.

И он налил ему полный до краев стакан рейнского вина, чтобы приободрить его.

Анахорет опустошил стакан одним махом. И вообще оказалось, что сеньор Матеус, хотя во время еды не вымолвил ни единого слова, ел как Колосс и пил как Титан. Рено, развеселившись, поздравил его с аппетитом, который не уступал его желанию выпить.

— Сударь, — пожаловался сеньор Матеус, — у меня испорченный желудок: еда для меня — тяжелое испытание.

— Клянусь честью, сударь, я восхищен мужеством, с каким вы переносите такого рода испытания, — изумленный, ответил Рено.

Дон Гаспар, напротив, едва касался губами золотых ликеров из Шампани и с рейнских склонов, он выглядел медовым и не повышал голоса, разве что отдавая распоряжения Петерсу и награждал его при этом крепкими тумаками. При каждом слове бедный лакей наклонял голову, как баран, сцепившийся с волком.

Адриен посмотрела на горемыку: у Петерса было открытое и грустное лицо. Но в то время как она глядела на него, он сделал ей знак глазами и, приблизившись украдкой, пытался заговорить с ней.

Дон Гаспар схватил табурет и бросил его в ноги Петерсу, который вскрикнул в испуге.

— Этот неловкий Петерс мог облить ваше платье, если бы я его не прогнал! — сказал испанец.

Между тем Каркефу был занят тем, что отставлял в сторону от всех блюда из птицы и пироги, не забыв при этом и про откупоренные бутылки с напитками.

— Народная мудрость учит нас, что в дни достатка надо делать запасы и про черный день, — сказал он Доминику. Доминик восхищался сеньором Матеусом и удивлялся, что столько съестных припасов может поместиться внутри одного человека.

Пока многочисленная прислуга уставляла стол изысканными блюдами, без конца обновляемыми, испанский капитан все время бросал томные взгляды в сторону м-ль де Сувини. Никогда ещё кружева более богатые не касались его запястий, никогда ещё драгоценности боле роскошные не переливались вспышками огней на его тонких длинных пальцах, любое движение которых при свете свеч заставляло сверкать грани камней.

— Ах, кстати! — громко и как бы между прочим обратился к сеньору Метеусу Орископпу кавалер дон Гаспар, — вы только что сказали, что лошади этих французских сеньоров действительно больны?

— Больны?! — не понял Арман-Луи.

— Увы, это так! — ответил Матеус сурово, — сегодня утром, после мессы, я пошел на конюшню, чтобы проверить, достаточно ли хорошо позаботился о них трактирщик, — да будет вам известно, господа, после своих близких больше всего на свете я люблю лошадей. Сожалею, но должен сказать, что ваши лошади показались мне вялыми и неспособными переставлять ноги… и это глубоко опечалило меня!

Рено стремглав помчался на конюшню: лошади лежали на соломе с потухшими взорами тяжело дыша.

— Дьявол! — сокрушенно сказал он.

— Провидение иногда посылает нам такие испытания, сказал сеньор Матеус, который вошел вслед за ним; — надо смириться с волей всевышнего; между прочим, трактирщик тут неплохой.

— Ах, сеньор, у меня нет ни вашего слабого здоровья, ни ваших добродетелей, — бросил в ответ Рено.

Это происшествие опечалило путешественников; о завтрашнем отъезде они уже не помышляли.

— А меня все это радует! — сказал дон Гаспар. — Я буду счастлив вновь встретиться с вами завтра утром.

Он бросил многозначительный взгляд на Адриен и вышел с сеньором Матеусом, который при этом не переставал расшаркиваться, делая поклоны.

— Мне нравится этот дон Гаспар, — сказала м-ль де Сувини. — А что касается его приятеля в черном камзоле, у которого желтое лицо, он производит впечатление гадюки.

— И это говорит гугенотка! — удивился Рено. — Если бы подобные люди встретились с тенью Кальвина, они и её обратили бы в свою веру: вот что вам не нравиться в нем.

Каркефу, отсутствовавший все то время, пока подавали испанские вина и пирожные, вошел на цыпочках, осторожно закрыл дверь, осмотрелся и приложил палец к губам в знак молчания. Вдруг из красного, как петушиный гребень, он стал бледным как крыло чайки.

Растерянный Доминик следовал за Каркефу. Один и другой озирались, как если бы за ними охотился легион чертей.

— Что случилось? — спросил г-н де ла Герш.

— По-моему, надо сматываться отсюда, — ответил Каркефу. Капитан дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго, сдается мне, из компании капитана Якобуса.

— Что?! — выдохнул Рено.

— Господин маркиз, говорите тише, этот трактир — рассадник мошенников, он кишит ими. Возможно, неспроста здешний стол такой изысканный. У меня вызвали подозрение некоторые незначительные детали: к примеру, когда налили рейнского вина, дон Гаспар почти не пил, а вы посмеивались. Я слонялся у служебных построек, в глубине одного внутреннего дворика, где не ступала ещё нога ни кого из вас. Двенадцать разбойников пировали за одним столом; видели бы в их: какие рожи, какие профили! Доминик, которого я повел полюбоваться на них, подтвердит вам это. Доминик обратил взор вверх и вознес руки к небу.

— Доминик — осторожный малый, он умеет вовремя смыться, — продолжал Каркефу. — Похолодев от моего вечного спутника — ужаса, мертвенно-бледный и оцепеневший стоял я там, чувствуя, что кровь стынет в моих жилах.

«Иди сюда! — позвал меня главарь банды. — Выпей!». Он поставил передо мной кувшин. Меня всегда учили не связываться с людьми, которые превосходят тебя числом. «Ну же, выпей! Ты что ли с этими путешественниками, которых мой хозяин встретил на Малинской дороге?», — спросил меня этот человек.

Как честный человек, я ответил утвердительным кивком головы.

«А мы люди дона Гаспара д`Альбачета, капитана, кулак которого может сравниться разве что с тяжелой рукой лейтенанта, почтенного Матеуса Орископпа».

Эти слова произвели на меня точно такое же впечатление, как если бы меня ударили палкой по ногам, потому что я почувствовал, что они подкашиваются.

Члены банды тоже не заставили себя ждать и стали засыпать меня вопросами. Провидению угодно было наделить меня простоватым лицом, отчего иногда мне удается выглядеть ещё глупее, чем я есть. И мой удачный ответ настолько понравился негодяям, что один из них тут же предложил мне вступить в их банду. Я прикинулся безобидным дурачком, они настаивали — и, чтобы испытать меня, они предложили заменить ваши шпаги жестяными кирасирскими палашами. Я пообещал.

— Вот оно что!

— Но, господин маркиз, всем известно, что я не герой, что не отличаюсь храбростью! А у дюжины моих новых знакомых есть ещё восемь иди десять дружков, которые патрулируют окрестности, от них я услышал, что капитан предлагал свою руку одной молодой француженке, прибывшей совсем недавно в трактир «Мальтийский крест». Свадьба будет без священника, а сеньор Матеус будет на ней свидетелем, сказал их главарь, краснорожий громила, с которым я не хотел бы встретиться на тесной дорожке.

Адриен прижалась к Арману-Луи.

— Быстро на лошадей и в шпоры! Как бы там ни было, но нас четверо вместе с Домиником, а их двадцать, если не считать тех, кого мы не видели.

— Разрази меня гром! Наши лошади лежат полумертвые на подстилке! — вспомнил Рено.

— Вот бандиты! — сказал Каркефу. — Это же проделки Матеуса Орископпа! Сегодня утром я видел, как он юркнул на конюшню, а сегодня вечером он проскользнул туда и вовсе незаметно, как уж подбирается к птичьему гнезду.

— Понятно. Он дал какое-то снадобье нашим бедным животным!

Арман-Луи и Рено переглянулись.

— А я-то принял дона Гаспара за отшельника, переодетого в капитана! И чуть ли не чистосердечно хотел исповедаться отцу Матеусу Орископпу! — стукнув кулаком по столу, проговорил Рено.

— Ну ладно! — после минутного размышления продолжал Рено. — Займем круговую оборону, набросимся на этих мерзавцев, застанем их врасплох, захватим их лошадей и со шпагами в руках проложим себе путь.

— Господин маркиз, я, наверное, упаду в обморок, прежде чем мы спустимся по этой лестнице, — воскликнул Каркефу. — Ради всего святого, оставьте в покое вашего владыку, Бога Фехтования, забудьте о нем, если это возможно. Призовите Бога Благоразумия, который, думаю, даст вам хороший совет.

В этот момент часы на башне пробили восемь раз. Каркефу шлепнул себя ладонью по лбу и быстрым шагом пошел в залу.

— Ужас раздирает мой мозг! — сказал он. — Дайте мне полномочия! Позвольте мне в свою очередь назваться капитаном. Когда придется драться — я подам в отставку. У меня есть план. Сейчас дюжина этих мошенников занята легким ужином перед тем как разбежаться, чтобы хорошенько поспать… Я уже знаю некоторые их привычки. Сию минуту я бегу к оружейнику и покупаю у него две рапиры, отношу их теперь уже моим людям и говорю им, что это ваши шпаги, которые я подменил, чтобы оправдать их доверие и доставить им удовольствие. Естественно, в награду за это они приглашают меня выпить. По дороге сюда я уже прихватил у одноглазого аптекаря пакетик наркотического порошка, то есть адского снадобья. Я высыпаю снадобье в кувшины, из которых эти господа станут утолять свою жажду. Когда кувшины будут пусты, я незаметно проберусь на конюшню капитана дона Гаспара и набожного сеньора Матеуса.

— У тебя есть от неё ключи? — спросил Рено.

— Конечно, нет! Но сколь бы я ни был глуп, ворота открыть сумею. Вы заметили того беднягу, для которого дон Гаспар всегда держит про запас множество ругательств и тумаков?

— Это Петерс? — спросила Адриен.

— Да, мадам. Или я очень ошибаюсь, или Петерс должен всей душой ненавидеть дона Гаспара. А если это так, значит, он наш помощник. Горбун уже показал мне конюшню и ткнул пальцем в лучших лошадей, тем самым предлагал взять их. Ах, эти лошадки — прекрасная испанская порода! Человек, который присматривает за ними, всегда там, на конюшне. Если он податливый, он поможет мне оседлать их, но если же у него вспыльчивый характер, я введу ему в горло аргумент из стали длиной в шесть дюймов с соответствующим острием и лезвием.

— Отлично! — воскликнул Рено.

— Нет сомнения, хорошо придумано! А как же мы? Что делаем мы? — спросил Арман-Луи.

— Ждете! И тем временем приглашаете капитана и его приспешника пожевать каких-нибудь фруктов и запить их какими-нибудь вкусными ликерами. Мадемуазель де Сувини захочет сыграть для них на лютне и спеть, а они будут слушать. Когда я совсем покончу со своими делами, я свистну под окном. А вы должны будете употребить все свое красноречие и так занять ваших гостей, чтобы они не помешали нашему отъезду.

— Мое красноречие всегда при мне! — ответил на это Рено, сильно ударив по гарде своей шпаги.

— А теперь одолжите мне Доминика, — продолжал Каркефу. — Эй, Доминик! — крикнул Арман-Луи. — Вы в распоряжении Каркефу, только вооружитесь!

— Что ж, братец, хочу быть с тобой откровенным, — обратился к нему Каркефу, — не исключено, что тебя немного побьют.

Доминик был решительным парнем, которого знакомство с Каркефу научило философии.

— Все мы погибнем, — сказал он спокойно.

— Тогда иди первым! — ответил Каркефу.

И они стремительно вышли.

Уже через несколько минут трактирный слуга, за которым тотчас послал Рено, вводил капитана дона Гаспара и лейтенанта Матеуса в зал, где недавно они ужинали.

— Какому событию мы обязаны столь приятному сюрпризу? — спросил дон Гаспар, увидев корзины с фруктами и напитки на столе.

— Желанию провести ещё несколько мгновений с вами, такими приятными особами, — ответил Арман-Луи.

Дон Гаспар улыбнулся. Своей довольной миной он походил на кота, который собирается порезвиться при помощи своих коготков с мышкой.

— Я молился, — сказал мрачный Матеус. — Господь простит меня, что я прервал свою молитву ради вежливости.

Рено подал ему стул.

— Сеньор Матеус, вы внушаете мне такую симпатию, сказал он, — что мне хотелось бы оставить вам один сувенир в память о моем пребывании в «Мальтийском кресте», вот, держите этот кинжал, обратите внимание: его клинок с насечкой.

Матеус Орископп протянул руку.

— Давайте, — сказал он.

— О нет, пока не время, — продолжал Рено, вернув кинжал в ножны. — Я вручу его вам позже, когда мы будем прощаться.

Следуя плану, предложенному Каркефу, Арман-Луи попросил м-ль де Сувини спеть под лютню.

Бледная от волнения, считающая минуты до отъезда, Адриен взяла лютню и запела. Каждую секунду она ждала, когда услышит условленный свист, она надеялась на удачу и боялась.

Капитан Гаспар положил на не глаз. Пока она пела, глоток за глотком он опустошал стаканы, до краев наполненными самыми изысканными ликерами. Матеус, все время мрачный, подражал ему, старательно удваивая дозу спиртного.

— Ах, если бы вас слышал германский император, вы стали бы императрицей! — восхищался ею дон Гаспар, когда она закончила пение.

— У вас хороший вкус, — сказал Рено. — Если мы не уедем в ближайшие дни, у вас будет возможность довольно часто наслаждаться этой музыкой.

Башенные часы пробили девять ударов. Дон Гаспар посмотрел на Матеуса.

— Ну да, вы уезжаете! — сказал он. — А мадемуазель де Сувини едет с вами?

— Разумеется.

— Подвергать такую очаровательную особу тяготам путешествия!.. Фу! На кой черт!?

Теперь это был уже другой человек; он говорил другим языком, другим тоном, глаза его смотрели дерзко, высокомерно, жесты были вызывающими.

— Мой благородный друг прав, — продолжал Матеус, выбросив в окно выпитую бутылку, — это глупость, которую обычно не позволяют себе дворяне из хороших домов.

«Пора!» — подумал Рено.

Сеньор Матеус встал, расправил руки и встряхнул ногами, точно пантера, готовая к прыжку. Стаканы с ликерами соскользнули на него, как вода с клеенки.

— Ну что? За дело! — сказал он. — Покажем этим благородным чужестранцам, на что мы способны?!

Какие-то часы по соседству повторили девять ударов, который только что отзвонили башенные часы.

Дон Гаспар, бросив наглый взгляд на Адриен, сказал:

— Моя прекрасная детка, эти французы просто безумцы, если они принуждают колесить по дорогам такую прелестницу. Я беру вас под свою защиту. Завтра вы станете доньей Адриен д`Альбачет-и-Буитраго!

В этот момент раздался свист Каркефу.

Арман-Луи, поднявшись, встал и заслонил собой м-ль де Сувини.

— Ко мне, мой господин! Кем вы собираетесь завладеть? — спросил он.

Дон Гаспар не двинулся с места.

— Не надо шума, молодой человек, — сказал он. — Я осуждаю ваше легкомыслие. И пришло время открыто объясниться, потому что вы все ещё ни о чем не догадываетесь. Граф де Паппенхейм узнал день вашего отъезда из Гранд-Фортель и дорогу, по которой вы едете.

— Ах граф де Паппенхейм!

— Я подчиняюсь его приказам, потому и следую за вами. Это не случай свел нас с вами. Итак, по сути дела вы были у меня в гостях и вы все ещё здесь. Но граф де Паппенхейм, славный сеньор, господа, он немало рассказал нам о мадемуазель де Сувини. Мы знаем, что она красавица да к тому же благородной крови. Но тем не менее, подол её платья не сможет вместить целую кучу золотых дукатов, которые она получит в приданое, а граф де Паппенгейм не коснется и волоска на её голове. Она — моя, и я беру её для себя!

— Негодяй! — крикнул Арман-Луи и выхватил шпагу.

Рено направился к двери, задвинул засов и, заперев её, сунул ключ в карман.

Сеньор Матеус пожал плечами, подошел к столу и спокойно и размеренно выбрал новую бутыль с вином.

— Не надо сердиться, — сказал дон Гаспар, на этот раз вставая из-за стола: — я добрый и вовсе не желаю смерти ближнему. Прежде чем затевать драку, давайте посчитаемся: вас двое, нас двадцать; связываться с нами бесполезно и глупо. Оставляйте мне девчонку, вытряхивайте свои кошельки — они понадобятся мне для брачной церемонии, — бросайте шпаги и возвращайтесь домой… На таких условиях я вас пощажу, в противном случае вы выйдете отсюда более холодными, чем мрамор и слегка продырявленными.

Свист, обещанный Каркефу, больше не повторился.

«Что он медлит?» — подумал Рено.

Дон Гаспар покрутил свой ус.

— Вы всего лишь дети, — сказал он. — Учтите, один из моих людей войдет через окно, другой вскоре вышибет эту дверь… И как же вы сможете воспрепятствовать тому, чтобы мадемуазель де Сувини последовала за нами? Еще двадцать человек тут, неподалеку, готовы прийти на подмогу. Оказывать сопротивление просто смешно!

— Нелепо! — проговорил сеньор Матеус.

В этот момент за окном послышался легкий звук шагов по гравию. Кто-то шел вдоль стены трактира.

В коридоре скрипнули половицы.

— Вы слышите? — сказал дон Гаспар.

И он пальцем указал на стекло, за которым мелькнула чья-то тень, и на дверь, приведенную в движение невидимой рукой.

Почти в то же мгновение глухой звук, похожий на звук падающего тела, раздался в ночи, оконное стекло разбилось вдребезги, и Каркефу появился на подоконнике.

— Ну же, пора! — выкрикнул он, размахивая в воздухе кинжалом, красным от крови. — Вот этот негодяй, который уже не сможет напугать меня!

Он ещё не закончил говорить, как в углу, со стороны коридора, послышался предсмертный хрип, и дверь приоткрылась от падения тела, которое вывалилось в проем. Рено прыжком бросился к ней и отворил. В это время в комнату влетел Доминик с кинжалом в руке, переступив через труп солдата, лежащего на пороге.

— Отличный удар, друг Доминик! — крикнул Каркефу.

Дон Гаспар побледнел. Сеньор Матеус стал белым как стенка.

— Измена! — возопил капитан, пытаясь броситься прочь. Арман-Луи преградил ему дорогу.

— Поздно! — сказал он.

— Сударь, — обратился Рено к Матеусу, — ваш друг дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго недавно говорил, что кто-то выйдет отсюда холоднее мрамора и слегка продырявленным. Мне кажется, что это будете вы.

Каркефу и Доминик охраняли дверь и окно со шпагой в руке. Никакого другого выхода отсюда не было, и дон Гаспар и сеньор Матеус обнажили шпаги.

— Эй, люди, сюда! — крикнули они. — Защищайтесь!

— Ваши люди спят! — ответил Каркефу.

Назад: Часть первая

Дальше: 10. Обнаженная шпага