Глава 9. Весы для короля
Сердце стучало так быстро и громко, что Алестар испугался, как бы Джиад это не услышала. А губы помнили ее пальцы, тонкие, сильные и такие горячие! Ему показалось, что тепло от ее кожи волной прокатилось по телу, и горькая болезненная тоска притихла, перестала грызть изнутри, страх поражения отступил, и даже дышать стало легче. Если бы еще несколько мгновений близости! Если бы она позволила перевернуть свою узкую и жесткую ладонь, поцеловать холмик у большого пальца, а потом легчайшим касанием губ скользнуть по крепкому, но нежному запястью… Проложить дорожку поцелуев к локтю и выше, утонуть в запахе и вкусе ее кожи и волос…
Он опомнился, до боли стиснув зубы, и глубоко вдохнул, понимая, что нельзя показать даже тень возбуждения. Нельзя оттолкнуть Джиад сейчас, когда она потянулась ему навстречу сама, пусть и на краткий миг. Разве мог он раньше представить, что будет ловить любую тень близости, как умирающий от голода — подаяние?! И не считать это унижением, потому что гордость молчит, когда темное золото лица и рук Джиад совсем рядом — коснуться бы…
— Вы доверяете принцу Эргиану? — помолчав, спросила она, и Алестару послышалась в ее голосе непривычная растерянность, словно жрица хотела сказать что-то совсем другое. — Не слишком ли много нитей сходится к нему самому? Зачем ему амо-на Тиаран?
— Не знаю, — вздохнул Алестар, пытаясь отвлечься от мучительного желания запустить пальцы в ее волосы и гладить их, перебирая темные пряди. — Даже представить не могу. И меня это тоже беспокоит. Но если удастся поймать за жабры хотя бы одного заговорщика… Джиад, я будто ловлю солнечный свет каймуром! Глупое занятие, лучи только глаза слепят и утекают, растворяясь в воде. Никогда не чувствовал себя настолько глупым и беспомощным!
Он помолчал, слушая ее дыхание, доносящееся едва заметным колебанием воды, и тихо сказал:
— Я бы никогда и никому в этом не признался. Но тебе — не стыдно. Я уже натворил столько глупостей, что запутался в них, словно рыба в сети… Отец был правильным королем, умным, расчетливым, готовым на что угодно ради своего народа. Он только с Руаллем ошибся, но это и все. Будь он жив, знал бы, что делать! А я…
— Ваш отец тоже не был безупречен, — негромко, но ясно ответила Джиад. — Простите меня, тир-на, но сейчас в вас говорит любовь сына к отцу. Он о многом сожалел, а та сеть, о которой вы сейчас говорите, она ведь раскинулась не вчера, а как раз при нем. Это ваш отец проглядел заговорщиков, убивших его и едва не погубивших вас. Это при нем в Акаланте появились поклонники Глубинных богов, а охрана просмотрела Каришу и многое другое. Не вините себя, ваше величество, ваш отец делал то, что мог, и никто не ожидает от вас большего.
На миг Алестар вспыхнул возмущением — как она может говорить такое?! Но… разве это неправда? Ему сейчас больше всего на свете хотелось спрятаться в отцовских объятиях, как в детстве, но подобного уже никогда не будет. И пора признать, что отец тоже ошибался. И подумать, как не повторить этих ошибок.
— Пожалуйста, зови меня по имени! — выдохнул он тоскливо и тут же поправился: — Хотя бы наедине! Я не хочу быть только королем… Не для тебя!
Он поймал взгляд бездонных темных глаз, проницательный и серьезный, словно выжидающий, и устыдился. Джиад хватает своих забот. Она до сих пор здесь только из-за своего раненого спутника, да еще из-за обещания, которое он дал ей, но до сих пор не выполнил. А пора! Кто знает, чем обернется очередное покушение? Вот убьют его — и кто выкупит Джиад у ее храма?! Монеты и слитки лежат в казначействе, ожидая его приказания. Нужно отправить их в Арубу как можно скорее, а еще узнать, наконец, что творится наверху, в Аусдранге. И дождаться Герласа, чтобы проверить тайные ходы дворца. И узнать, что за ловушку Эргиан придумал для предателя. И… Боги, да есть ли у королей хоть одна свободная минута?! Или это только у него все так запутано и узлом завязано?!
— Стоит ли привыкать? — улыбнулась Джиад понимающе и немного грустно. — Нам осталось не так уж долго… Я имею в виду, скоро ведь это все закончится? Так или иначе.
— Так или иначе, — эхом повторил Алестар, не отводя от нее взгляда. — Прости, я тебя задерживаю. Твой… спутник ревнив? Мне очень жаль, что сегодня утром получилось так нехорошо.
Джиад покачала головой и сказала настолько просто, что Алестар задохнулся от боли:
— Нет, он мне доверяет. И знает, что я не стала бы ничего скрывать. То есть почти ничего…
Она помрачнела — словно туча наползла на освещенное солнцем лицо — и попросила:
— Пожалуйста, ваше величество, не говорите ему, что обещали заплатить Храму. Я… сама потом скажу. Лилайн тоже предложил мне это, и я не знаю, как объяснить…
— Он гордец, — кивнул Алестар, чувствуя в горле все ту же горечь отчаяния, но теперь со сладковатым оттенком нежности. — Конечно, я не скажу. Жаль, что мы с ним не встретились иначе. Думаю, он никогда не простит мне твоей боли. Что тут скажешь, я бы тоже не простил. И не подраться даже…
Он старательно улыбнулся, показывая, что шутит, и по четко очерченным губам Джиад тоже скользнула улыбка.
— Вы позволите мне поговорить с Ираталем? — спросила она. — Я бы хотела узнать про того наемника наверху. Он может оказаться полезным, если придется свидетельствовать против Тиарана. Да и новости неплохо бы…
И снова Алестар удивился, как они сегодня понимают друг друга: мысли плывут рядом, как салту в стаде, и не успеет Джиад договорить, как он уже понимает и готов подхватить. Странное чувство, чем-то похожее на резонанс при запечатлении, но глубже и не такое болезненное. Чувствует ли она то же самое?
Вдруг вспомнилась ночь, когда они выпили эликсир и оказались в мире, созданном их собственными грезами. Мучительная сладость, всепоглощающая страсть и упоение безнадежности… Первый и последний раз они любили друг друга по-настоящему, забыв о ненависти и боли, согреваясь взаимным теплом. Было ли это лишь опьянение от эликсира? И помнит ли Джиад, как это чудесно? Или выбросила из памяти, как и все остальное?
— Да, конечно, — снова сказал он. — Нам очень нужны новости. И есть у меня одна мысль насчет обвинения твоего друга в убийстве… Но это потом…
Слова, которые он говорил, будто плыли поверх мыслей, прикрывая их, а внизу, в глубине сознания, ворочались тяжелые мощные волны. Тоска и вожделение. Вина и раскаяние. И нежность, беспомощная, отчаянная, невыносимая, равной которой Алестар в своей жизни не помнил. Эту нежность, повисшую вокруг них почти осязаемым облаком, он чувствовал во вкусе и запахе воды, в едва заметном румянце на щеках Джиад и, в том, как опускались ее ресницы, когда она все-таки отводила взгляд…
Ничего страстного и даже чувственного в этом не было, только пронзительная искренность, о которой сама жрица даже не думала, но которая проникала в Алестара, пропитывала его насквозь, требуя в ответ столь же полной откровенности. Под таким взглядом не лгут и не лукавят, язык не повернется. И спроси его сейчас Джиад о чем угодно — Алестар сказал бы все, как перед богами.
Он сказал бы, что с каждым мгновением, которое проводит рядом с ней, все сильнее чувствует: ничего не изменилось. Любовь не ушла, даже не затаилась, она засела в нем крепко, словно зазубренный осколок ракушки, глубоко проткнувший плоть и оставшийся в ней. Его просто так, подцепив, не выдернешь, нужно вырезать. А как вырезать то, что проросло в тебе насквозь, оплетя сердце и разум, стало частью тебя, неотъемлемой и необходимой?
Он сказал бы, что отпустит ее, как и обещал, но ждет этого дня, как приговоренный — дня казни. Пожалуй, даже с большим страхом, потому что для казненного все закончится, а ему придется жить дальше — без нее. И не просто жить, а скрывать от всех, как медленно умирает его душа, будто рыба, выброшенная на жаркий песок, задыхаясь и безнадежно дергаясь.
А еще он сказал бы… Впрочем, нет, на самом деле он не сказал бы ничего из того, о чем сейчас подумал. Потому что это глупо и низко — жаловаться Джиад на то, в чем она не виновата, невольно ожидая хотя бы каплю сочувствия в ответ. Он не станет унижать ни ее, ни свою любовь к ней. Все, что можно сделать, это позаботиться о ее будущем, а потом нести бремя королевской власти, как положено властителю Акаланте. Счастливым для этого быть совсем необязательно.
— Я приплыву к тебе вместе с Герласом, — ровно сказал он, справившись с биением сердца. — Только не хотелось бы тревожить твоего гостя. Если ты не против, я попрошу каи-на Герувейна найти вам другие покои, просторнее. Ты ведь хотела поселить Санлию рядом? Да и Жи нужно больше места. У меня никак не хватает времени, а его пора учить.
— Плохая из меня получилась хозяйка, — виновато вздохнула Джиад. — Когда все успокоится, вы ведь за ним присмотрите?
И снова этот отстраненный вежливый тон, будто она уже далеко или вот-вот исчезнет. Алестару до боли в сердце захотелось качнуться к ней, обвить руками, прижать и не отпускать никогда! Но он лишь молча кивнул, боясь, что голос выдаст чувства, и Джиад, сдержанно поклонившись, неторопливо выплыла из кабинета, двигаясь в своей странной человеческой манере, до сих пор непривычной, но уже куда более ловкой и грациозной, чем поначалу, когда она только попала в море.
Оставшись один, Алестар еще немного посидел в отцовском кресле, с удивлением ощущая, что в кабинете словно стало уютнее. Или это он больше не чувствует себя здесь чужим?
Повернувшись в кресле, Алестар задумчиво взглянул на фреску за спинкой королевского кресла. Почему художник много лет назад выбрал именно этот сюжет? Отчего было не изобразить на фреске основателя города, отдавшего жизнь за Акаланте и счастье своих потомков? Или принца Исковиаля, знаменитого путешественника, рассказами которого зачитываются во всех морских пределах? Или любого другого из могучих воителей, мудрых ученых или благочестивых жрецов, которых хватало в роду королей Акаланте. Почему Ираэль, прекрасная, но ставшая символом предательства и вражды с людьми?
Рыжеволосая красавица смотрела на него так, словно хотела что-то сказать, и у Алестара даже виски заломило от напряжения. Вспомнилась старая сказка, которую в детстве ему рассказала Кассия. Мол, если смотреть на портрет Ираэли достаточно долго, она прошепчет что-то очень важное, только успей услышать и понять. А вдруг это не совсем выдумка? Но сколько бы он ни вглядывался и ни вслушивался, сказка так и не обернулась былью, синеглазая принцесса, похожая на него, словно родная сестра, не заговорила, и Алестар усмехнулся своей наивности. Как ребенок, в самом деле. Фреске больше ста лет, мало ли кто из предков велел поместить ее здесь. Может, даже сын Ираэли — в память о матери.
И также некстати вдруг всплыло в памяти то ли проклятие, то ли пророчество Руалля, что у самого Алестара детей не будет. Сколько же яда было в сердце бывшего друга отца, пожелавшего гибели всей королевской династии Акаланте. Но это ведь просто слова, верно? Богам виднее, чей род заслуживает продолжения…
Алестар потер действительно заболевшие виски и, повесив на шею копию Сердца моря, от тяжести которой отдыхал все время разговора, покинул кабинет. Дел — не пересчитать, а он на фрески любуется! Куда вот, к примеру, подевался Герлас? И заодно — Ираталь, отправившийся на поиски жреца Глубинных и тоже словно в Бездну канувший! Где их обоих волны носят?!
Разозлившись на собственную слабость — хорошо хоть про себя страдал, и Джиад об этом ничего не узнает — Алестар остановился у двери кабинета и велел сменившемуся за это время гвардейцу:
— Если появится каи-на Ираталь, или амо-на Герлас, или сразу оба, немедленно пошлите за мной… в южную часть дворца. Я буду либо у каи-на Герувейна, либо в казначействе.
Гвардеец поклонился, и Алестар торопливо поплыл прочь от кабинета, чувствуя, как уходит драгоценное время. Почему-то казалось, что его осталось совсем мало! Будто уже собрались темные тяжелые тучи, полные крутящихся вихрей, и рыба ушла в глубину, а медузы — прочь от берега, и птицы тревожно носятся между морем и небом, рыдая о грядущей буре, и вот-вот шторм поднимет сотни водяных валов, мрачно седых и грозных… И всего несколько мгновений разделяют время на «до» и «после», а что делать — совершенно непонятно!
«Если не знаешь, что делать, делай хоть что-нибудь, — упрямо подумал Алестар. — То, что давно собирался, но никак не мог решиться, например! Ты ведь понимаешь, что нельзя и дальше оттягивать расставание с Джиад — это подло! И насчет Дару она права, с ним следует поговорить. А еще ты за все это время не нашел часа заглянуть к Эруви, да что там — хотя бы узнать, как она, передать ей привет и лакомства, как в детстве… Минуты лишней не было? Так надо было найти!»
Герувейн, к счастью, был на месте и занимался порученным ему письмом. Увидев Алестара, советник тревожно вскинулся и попытался показать черновик послания к королю Суаланы, но Алестар отмахнулся, ничуть не сомневаясь, что опытный в таких делах каи-на сделает все наилучшим образом. Да-да, его величество непременно посмотрит ответ, а как же иначе? Но потом! Как себя чувствует Эруви?
— Хвала Троим, хорошо, тир-на, — отозвался Герувейн. — Лекари уже разрешили ей понемногу плавать, и сегодня они с Даголаром гуляют в дворцовом саду.
Его губы тронула улыбка, и Алестара снова кольнула вина — это из-за него Эрувейн едва не погибла. Пусть истинной виновницей была безумная Кариша, но если бы сам Алестар вел себя осмотрительнее…
— Я рад, — сказал он искренне. — Передайте, что я хотел навестить ее и приплыву позже, когда она отдохнет. Каи-на Герувейн, не сочтите мое любопытство неуместным, но вы довольны супружеством дочери?
— Вполне, — кивнул пожилой советник и снова улыбнулся: — Видят боги, я сам сомневался, сможет ли этот брак сделать ее счастливой. Но моя Эруви светится изнутри, глядя на мужа, а он бережет ее, как величайшее сокровище. Поистине, счастье пришло в наш дом с этим союзом, и я рад назвать Даголара своим обретенным сыном и наследником. А вас… что-то тревожит, ваше величество? — забеспокоился он.
— Только здоровье Эруви, — поспешил успокоить его Алестар. — Если она счастлива с кариандцем, пусть их счастье длится вечно. Я обязательно навещу их, как только смогу. Кстати, у меня для вас еще одно поручение…
— Не беспокойтесь, ваше величество, — поклонился Герувейн, выслушав его. — Для каи-на Джиад и ее свиты приготовят лучшие покои прямо сейчас. Вы совершенно правы, не стоит ее тревожить, да и охрану там поставить будет легче. Я немедленно этим займусь.
Что ж, одним делом меньше. Отец был прав, истинное умение управлять состоит совсем не в том, чтобы все успевать самому, а в том, чтобы для каждого дела найти подходящих исполнителей. Но есть и то, что другим никак не поручить.
Алестар ответил на приветствие стражника, дежурящего у двери небольшой комнаты, и проплыл внутрь, как никогда понимая, что сейчас от его решения зависит чужая жизнь и судьба.
— Лежи, — велел он, останавливаясь посредине бедно обставленного помещения и хмуро оглядывая его.
Кровать у стены, покрытая одним лишь толстым одеялом, небольшой столик, ширакка в углу. Пара шаров туарры, скудно освещающих фигуру на кровати. Увидев его, Дару попытался приподняться, но скривился и замер. Похоже, ему даже дышать было больно. Алестар молча выругал себя. Конечно, его бывшего охранника лечили. Но вряд ли так же внимательно и бережно, как Эруви, для которой отец нашел самых лучших целителей. Дару сохранили жизнь, но не более того. И это тоже вина Алестара — надо было раньше подумать, как его подданные отнесутся к брату убийцы и предателя, пусть этот брат и попытался искупить вину…
«Слишком многое течет мимо меня, — беспощадно подумал Алестар, подплывая и опускаясь на край постели. — Эруви, Дару, Санлия… Я мечусь в поисках врагов, но невольно упускаю из виду друзей и тех, кто любил меня когда-то и любит до сих пор. А ведь они и есть мое истинное королевство… От каи-на до последнего чистильщика салту и рыболова. Я могу быть королем без Сердца моря, но короля без подданных не бывает. А без друзей и любимых — не нужна и власть. Что мне сказать тому, кто потерял брата, спасая мою жизнь? Что я все равно ему не верю? Что боюсь яда, который — только возможно! — пропитал насквозь и его? Что мой страх сильнее его верности?»
— Ваше величество… — прошипел Дару, не сводя с него лихорадочно блестящих глаз на посеревшем и осунувшемся лице, словно вырубленном из скалистого камня.
— Лежи, говорю! — рявкнул Алестар и взял руку своего бывшего охранника, тоже похудевшую и горячую. — У тебя лихорадка? А где целители?
Дару виновато отвел глаза, хотя уж его вины в этом точно не было. Алестар глубоко вдохнул и выдохнул, пережидая приступ гнева. Нет, все-таки его лечат… Наверное. Вон, на столике какие-то коробочки с мазями, а рядом снятые с раны бинты колышутся в воде темными змеями, источая резкий запах, пропитавший воду в комнате… Что, убрать нельзя было?!
— Ладно, с этим я разберусь, — буркнул он то ли для Дару, то ли для себя. — Тебе, наверное, говорить нельзя?
— Мне… все можно… — попытался улыбнуться Дару. — Теперь… все…
Алестар понял не сразу, а сообразив, качнул головой.
— Ну уж нет! — бросил он, отчаянно подыскивая слова и от этого начиная говорить с грубоватой насмешкой. — Хватит с меня покойников, надоело уже. Я тебя не отпускаю, так что придется выжить.
Наклонившись, он положил вторую руку на лоб Дару. Точно, лихорадка. Вот же, дерьмо глубинных… Позади открылась дверь, он понял это по колыханию воды и обернулся, встретившись взглядом с целителем, которого помнил смутно, как и большинство лекарей. Немолодой светловолосый иреназе в простой темной тунике торопливо поклонился, трепеща хвостом, и смущенно покосился на беспорядок у кровати.
— Уберите здесь, — негромко велел Алестар. — И расскажите, каково здоровье раненого. Почему никто не передал мне, что ему не становится лучше?
— Простите, ваше величество, — осмелился возразить лекарь, опустив взгляд и поспешно очищая стол. — Мы вообще не надеялись, что он переживет операцию. Но милость Троих и скромное искусство ваших подданных сделали почти чудо.
— То есть его жизни ничто не угрожает? — с обманчивым спокойствием поинтересовался Алестар, чувствуя ладонью, как тлеет внутри Дару грозный огонь внутреннего жара.
Настоящему целительству его не учили, но Сердце моря приоткрывает завесу над многими тайнами живого тела, не только управления стихиями. Заражение крови Алестар отличить мог. И вылечить — тоже. То есть мог бы, будь у него настоящее Сердце.
Дару под его ладонью затих, прикрыл глаза, и только могучая грудь вздымалась медленно и глубоко. Чего он ждал? Спасения? Или подтверждения смертного приговора.
— Вы же сами видите, ваше величество, — тихо сказал лекарь, не поднимая глаз. — Мы делаем все возможное, но… Лекарства, очищающие кровь, почему-то не действуют. Чудо состоит в том, что он протянул так долго. Если вам нужно что-то спросить… больной в полном сознании и способен ответить. И… я думаю, у него еще несколько дней. Неделя — может быть. Но если вы хотите судить его и наказать… в этом нет необходимости, поверьте.
— Судить? За что? — вскинул брови Алестар, чувствуя, как тело Дару отчетливо вздрогнуло. — За спасение моей жизни? За это следует не наказывать, а награждать. Оставьте нас! — повысил он голос, борясь со смесью вины и гнева, снова накатившей, и отхлынувшей, оставив гадкую беспомощность.
Что можно сделать без Сердца?! А ведь Дару думает, что на груди Алестара сияет истинная реликвия, способная исцелять даже безнадежно раненых и больных. И если Алестар ничего не сделает… Как смотреть в глаза обреченному на смерть, который считает, что обрек его ты?!
— Благодарю… что пришли… — шевельнулись пепельные губы рядом с его ладонью. — Я… и не надеялся… Спрашивайте… Только я не знаю… что сказать.
— Помолчи, — устало сказал Алестар. — Успеем еще поговорить.
— Нет… — снова шевельнулись губы. — Я же знаю… Глупо, что так… Но вы живы… Я сдержал клятву… вашему отцу… Вы живы… Кари… он не был таким. Клянусь… не был. Я не понял… когда… он изменился… Вроде мой брат… и не он… Молчал… Даже со мной… молчал… Мне бы… насторожиться… А я… Простите… Он… убил себя… мне сказали…
— Да, — хрипло подтвердил Алестар, изнемогая от жалости. — Убил. Но тебя никто не винит.
— Хорошо… с чистой душой… легче…
— А вот клешню тебе от дохлого кр-р-раба! — рявкнул Алестар, вдавливая ладонь в горячий твердый лоб раненого. — Умереть решил?! А у меня ты разрешения спросил?
Злость кипела и бурлила в нем, словно буруны прибоя, разом на все! На проклятых заговорщиков, Бездна их поглоти! На Руалля, мерзавца старого! На Кари, с которым случилось неизвестно что, превратившее мрачноватого, но славного парня в чудовище-оборотня из жутких детских сказок. На суаланцев и Карианд, на собственных жрецов и советников, на постоянные смерти вокруг, непостижимые и подлые…
— А ну дер-ржись! — прорычал он, стискивая пальцы Дару и направляя кипящий гнев в перстень, вспыхнувший вдруг алым пламенем.
Охранник ахнул, выгнулся, будто ладонь Алестара жгла его, а дверь открылась, и влетевший целитель дернулся было к постели, но попятился и замер под коротким бешеным взглядом Алестара.
Направлять силу через перстень было больно. Больнее, чем управлять вулканом! Там значение имела лишь мощность потока и очень приблизительное направление, мимо жерла вулкана промахнуться при всем желании не выйдет, разве что нарочно повернуться в другую сторону. Здесь же Алестару приходилось сдерживать себя, процеживая силу королевской крови через осколок Сердца и одновременно пользуясь ею точно, как скальпелем, взрезающим больную плоть.
В самых трудных гонках он не был так исступленно сосредоточен, как сейчас, когда нащупывал тончайшие связи в живом теле, дрожащем и выгибающемся под его руками. Малейшая ошибка — и сила сожжет Дару изнутри. Перстень и близко не так точен и умел, как Сердце моря, действовать им — все равно что пытаться попасть острогой по крошечной юркой рыбешке в палец толщиной. И… больно-то как…
Он зажмурился, все равно очаги воспаления горели перед внутренним взором. И немногим слабее пылало все остальное тело раненого, потому что зараженная кровь проникла в каждую мельчайшую частичку плоти… Стиснув зубы, Алестар мельком отметил, почему Дару до сих пор жив: целительные зелья, для его внутреннего зрения светившиеся нежно-зеленым, упорно боролись с заразой, но не могли победить, лишь еще сильнее разжигали томительный жар…
Наконец он добрался до последнего очага, прятавшегося в глубине раны, и залил его таким мощным выплеском силы, что перед глазами на миг вспыхнуло, а виски пронзила дикая боль. Скривившись, Алестар едва сдержал стон, а потом медленно открыл глаза, для которых даже тусклый свет туарры казался слишком ярким. Измученно посмотрел вниз, убрав с лица Дару ладонь. Охранник лежал без сознания, его кожу покрывала тонкая пленка проступившей испарины, а в воде явственно плыл ее горьковато-кислый привкус…
— Ваше величество! — вскрикнул лекарь, с тревогой вглядываясь в него. — Как вы себя чувствуете?
— Он будет жить, — выдавил Алестар и размял онемевшие пальцы, особенно тот, на котором тяжелым грузом висел перстень Аусдрангов. — Я завтра еще приплыву. Если понадобится — повторю. Но вряд ли.
Внутри зрела спокойная уверенность, что с Дару все будет хорошо. Или даже знание. Все-таки кое-что Алестар мог и с осколком Сердца, а это внушало надежду. Еще бы найти настоящее… Не попробовать ли использовать перстень как маяк? Потянуться через него сознанием в поисках истинной реликвии. Отец говорил, что перемещение сознания через Сердце — самое сложное и опасное в работе с ним, но сил у Алестара хватит, а опасность… Оставлять Сердце в руках похитителей куда опаснее.
Дару спал, и сон его был таким глубоким и здоровым, что Алестар устало улыбнулся. Ну хоть кого-то он отнял у смерти, поселившейся в Акаланте! Чем не хорошее предзнаменование? Так что в казначейство, оставив спящего больного и восхищенного целителя, он приплыл в превосходном состоянии духа, которого хватило ровно до того момента, как пожилой хранитель королевской казны развел руками, виновато промолвив:
— Простите, ваше величество, требуемая вами сумма была собрана, но отправить ее прямо сейчас не представляется возможным. По закону, принятому вашим почтенным предком, королем Амереллом, личные расходы королевской семьи, единовременно превышающие тридцать вайдов золота, требуют утверждения на Королевском Совете каи-на. Я нисколько не сомневаюсь, что Совет утвердит любое ваше приказание, но… Сумма, названная вами и переведенная мною в золото, составляет тридцать восемь вайдов, а это уже нарушение закона.
Он опустил взгляд, и Алестар, даже не подозревавший о существовании подобного закона, растерялся. Ограничение расходов?! Но… какой в этом смысл? Нет, теоретически смысл имеется, просто трудно представить короля, не наученного обращаться с деньгами и способного потратить подобную сумму впустую. Однако отец ведь обещал Джиад намного больше!
— Почему бы вам не потребовать разрешение у Совета? — сочувственно подсказал казначей, видя его замешательство. — Сумма немалая, но и его величество Кариалл, и вы в прежние годы были весьма скромны в расходах, у Совета нет никаких причин вам отказать. Просто для порядка…
Действительно, Совет не откажет. Алестар знал это совершенно точно. Но королевская казна и казна короля — это все-таки не одно и то же. Он должен заплатить за Джиад сам, иначе получится, что ему это ничего не стоило.
— Сколько вайдов золота в казне принадлежат лично мне? — спросил он, ожидая ответ с чувством, подозрительно похожим на страх.
Разумеется, в случае нужды он попросит денег у Совета! Но как можно меньше!
— Остатки содержания вашего покойного отца, да хранит Мать Море его душу, составляют пять с половиной вайдов золотом, — без запинки отчитался казначей. — Его величество почти все личные средства тратил на помощь семьям, пострадавшим в войну… Но за несколько последних лет все равно скопилась некая сумма. Вы, тир-на, тратили гораздо меньше, и… полагаю, лично у вас имеется еще около пятнадцати вайдов. Точно смогу сказать примерно через час, если вам угодно подождать. Но разница будет не больше вайда.
— Значит, нужно еще восемнадцать? — уточнил Алестар.
— Да, ваше величество, — поклонился седовласый хранитель. — И если вам угодно выделить на это собственные средства, оставшуюся сумму вы можете взять из казны, никому в ней не отчитываясь. В конце концов, это просто формальность. Я не припомню случая, чтобы Совет отказал желанию короля.
— Пусть формальность, — согласился Алестар. — Но для меня это имеет значение.
Действительно, он никогда не задумывался, что не все деньги Акаланте принадлежат ему! Знал, разумеется, что на содержание королевской семьи выделяется определенная сумма в год, но точно так же знал, что это просто традиция. И тратил на самом деле не так уж много, разве что на подарки Кассии и Эруви, на снаряжение для салту и всякие приятные мелочи. Ах да, еще наложницы!
Но отец, получается, и вовсе почти все свое содержание отдавал обратно подданным, помогая тем, кто пострадал от войны… Как же мало Алестар задумывался и об этом! Ему казалось, что в Акаланте мир щедр ко всем так же, как к нему самому!
Он со стыдом подумал, что нужно будет узнать, какие семьи содержал отец, и продолжить его дело. И есть ведь бедняки с окраин, где вчера было сотрясение дна!.. О них тоже следует подумать, если никто этим не озаботился… А если сейчас он отдаст все свои деньги выкупом за Джиад и еще возьмет из казны…
Алестар закусил губу, чувствуя, как снова разболелась голова. Виски заломило, как при направлении силы через перстень. Насколько же просто совершить один-единственный поступок, пусть и требующий предельного напряжения сил, чем ежедневно думать о десятках и сотнях дел, пожирающих внимание, а главное, решать, кому и чему отдать предпочтение. Силы, деньги, время — все это не бесконечно! И постоянно нужно выбирать, взвешивая на невидимых весах ценность и важность каждого решения… Сейчас у него пока еще есть фора в этой гонке: подданные Акаланте любят своего короля и доверяют ему. Но тем страшнее не оправдать их доверия, а он уже совершил столько ошибок!
— Я вернусь, — уронил он казначею. — А вы пока подготовьте мне полную смету расходов за… последние три года. Сколько и на что мы тратим, сколько и откуда поступает в казну. Я видел у отца такие таблицы, но краткие. А мне нужно как можно подробнее!
— Слушаюсь, тир-на, — еще раз поклонился ему казначей, и, выплывая, Алестар чувствовал спиной его внимательный взгляд.
* * *
Когда она вернулась в комнату, Лилайн спал, раскинувшись на постели огромной морской звездой: руки и ноги широко разведены в стороны, лицо почти спокойно, только между бровями залегла упрямая хмурая складка.
Джиад осторожно подплыла к кровати и залюбовалась алахасцем. Точеные черты, резкие и гордые, завитки темных волос на лбу, в воде кажущиеся обманчиво мягкими, стройное мускулистое тело воина и охотника. Руки и губы Джиад помнили каждую его линию, все укромные местечки… Лилайну нравятся поцелуи в шею выше ключицы, там, где начинается плечо. А еще у него чувствительные соски и мочки ушей, так что стоит их легонько прикусить…
Она сглотнула и невольно облизала губы, словно в воде они могли пересохнуть. Морская соль все-таки чувствовалась, но как-то странно, не доставляя неудобства, и Джиад привычно приписала это воздействию амулета, который уже и не замечала, таким незаметным и удобным он был. Просто аквамариновая капля на мягкой кожаной ленточке. Точно такая сейчас блестит на смуглой коже Лилайна, лукаво посверкивая в узкой полоске темных волос, четко разделившей его грудь от горла до паха. Джиад едва сдержалась, чтобы не наклониться ближе, не провести ладонью по этой дорожке для поцелуев, как шутила она в их лесном убежище.
И тут же в памяти вспышкой молнии мелькнуло другое тело, тоже гладкое и мускулистое, но мраморно-белое и полностью лишенное волос…
Она снова попыталась сглотнуть вставший в горле ком, беспомощно чувствуя, что во рту все-таки пересохло. Зар-раза… Даже думать об этом постыдно! Особенно сейчас, рядом с Лилайном.
Опустившись на постель, Джиад осторожно погладила самые кончики отросших волос алахасца, подумав, что надо бы их расчесать. Обычно Лилайн обрезал волосы коротко, выше плеч, и перехватывал каким-нибудь шнурком. Где-то были ленты…
Она все-таки удержала себя от желания запустить ему пальцы в волосы, перебирая и гладя их. Еще не хватало разбудить! И взгляд постаралась сделать не пристальным, а мягким, зная, что наемник, словно дикий зверь, умеет чуять направленное на него внимание… Лилайн спал, и Джиад про себя взмолилась Малкавису, прося, чтобы ее судьба в очередной раз повернула в нужную сторону. Разве не расплатилась она по всем счетам? Разве не победила свои страхи, согласившись вернуться в море и спасти Алестара? Больше они друг другу ничего не должны!
Так откуда эта глухая тянущая тоска, стоит представить, что вскоре она навсегда покинет Акаланте? Ведь ей же хочется наверх! К солнцу и небу, к земной еде, жару очага и сухой одежде. К зною, ветру и снегу… Там и тепло, и холод совсем другие, там ее родина. Здесь она навсегда останется чужачкой, редкой диковиной из мира двуногих. Да и с чего ей оставаться?!
Память, подлая предательница, подсовывала картины, звуки, ощущения… Упруго бьющую в лицо воду, когда плывешь, пригнувшись к спине салту. Мягкое мерцание жемчуга и золота в украшениях иреназе, и как плотно обхватывал ее запястье тяжелый обручальный браслет матери Алестара. И какой Джиад увидела себя в зеркале, когда Леавара накрасила ее, вытащив наружу то, в чем Джиад боялась признаться даже самой себе: желание быть красивой для кого-то, ловить восхищенные и жаждущие взгляды, быть любимой…
Но разве это возможно только здесь? Лилайн любит ее! Без лишних красивых слов и показного хвастовства, зато верно и надежно. Ведь любит же? Пусть между ними и пролегла трещина, но все еще можно исправить, простить и забыть!
А память насмешливо бросала все новые и новые обрывки, будто ветер — сорванную с деревьев листву. Джиад почему-то вспомнила вкус крови в воде, когда она отбивалась от сирен, и слабый стон Алестара за спиной. Упрямый рыжий пытался ей помочь — вот уж истинное наказание для охраны. И блеск золотой монеты, брошенной к подножию жертвенника Всеядного Жи, кем бы ни было это забытое божество. И фреску в королевском кабинете, на которой у принцессы Ираэли была такая ликующая улыбка и безнадежно печальный взгляд, словно они принадлежали двум совсем разным девушкам.
И уж совсем нечестно было обжигать ее стыдом, заставляя вспомнить ту их единственную ночь, когда эликсир жрецов разорвал запечатление. Да, Джиад ни о чем не жалела! И меньше всего о том, что эта ночь навсегда врезалась в память, как шрамы от ран — в тело. Она посмотрела на сеть тонких белесых нитей, покрывающих ее руки — память о сиренах — и невесело усмехнулась. А еще ведь есть круглый шрам на груди — след от лоура. И полоска через плечо — от него же. Наверное, они когда-нибудь заживут и сгладятся. А может — и нет. В любом случае, память души вернее, чем память тела. Она простила Алестара, но забыть?
Так почему же ей тоскливо?
Глубины моря прекрасны, ужасающи и величественны, но о них Джиад не тосковала бы ни минуты! Мало ли столь же удивительных мест наверху? А вот люди… То есть иреназе, конечно, но какая разница, что там у них ниже пояса, ноги или хвост? Ей будет не хватать простодушного верного Ираталя и отважной вспыльчивой Эруви, мрачной отчаянной верности Дару и мудрой стойкости Санлии. А еще, разумеется, лукавых насмешек Эргиана и его несравненного мастерства игры в интриги и тосу. И Леавары, умеющей видеть на лицах гораздо больше, чем просто скрытую до поры красоту. И Герласа с его сварливой откровенностью. И Камриталя с Семарилем, из которых она могла бы сделать не жрецов Малкависа, конечно, однако очень неплохих телохранителей… И Жи!
Стражам не положено иметь ручных зверьков, это отвлекает от работы. Разве что лошадь или собаку для охраны, но это не любимцы, а инструмент, такой же, как оружие или доспех. Впервые у нее появился собственный зверь… Которым она, кстати, безобразно мало занимается! Вот и сейчас Жи нет в комнате, наверное, его опять увели погулять слуги.
Но когда Акаланте успело так сильно и глубоко проникнуть в нее? Ведь за несколько лет жизни при дворе Торвальда она не подружилась там ни с кем! Следила за придворными и слугами, как полагается хорошему стражу, но видела в них только то, кем они были для ее охраняемого. И волновали ее лишь те, кто мог стать угрозой.
Старые жрецы говорили, что стражу нельзя смотреть на мир только через прицел своего долга. Это ослепляет, и рано или поздно ты перестаешь видеть в людях — людей. Только фигурки, способные помешать, помочь или повредить… Но они не говорили, что это плохо само по себе. Вредно для службы, не более. И в этом тоже таилась, оказывается, ловушка, потому что или ты видишь людей как они есть, живыми и не зависящими от твоего мнения о них, либо ты их на самом деле не видишь.
В Акаланте Джиад впервые разглядела мир вокруг себя. Лишившись долга стража, она будто сбросила доспех, прикрывающий ее, но и лишающий всего, что составляет обычную человеческую жизнь. Осталась беззащитной и безоружной перед самой собой, той частью собственной души, которую с детства ее учили тщательно сдерживать и прятать поглубже.
И что ей теперь делать с этой волей, пьянящей и зовущей к чему-то совсем иному, непохожему ни на что, известное и понятное раньше?
В Храм она больше не вернется. Если обещание Алестара вдруг окажется нарушенным, если Лилайн не поможет с выкупом… Даже тогда она не сможет больше быть Стражем. Щит Малкависа должен быть безупречен, он по доброй воле отбрасывает все, что не касается его нанимателя, а Джиад… ее безупречность дала трещину, и, да простит Малкавис, она счастлива этому!
Осталось только понять, чего же она все-таки хочет. «Свободы, — привычно подсказал внутренний голос. — Собственной судьбы. Права и возможности жить так, как хочется».
«И что я стану с этой свободой делать? — очень холодно и ясно спросила себя Джиад в ответ. — Как распоряжусь выторгованной у Храма судьбой? Для чего буду жить?»
Внутренний голос молчал, и Джиад все-таки тронула гладкое горячее плечо Лилайна кончиками пальцев, с сожалением понимая, что если не разбудит она, то все равно скоро появятся другие. Ответов на мучительно терзающие душу вопросы у нее по-прежнему не было, но она знала, что найти их придется, иначе ее побег из прежней жизни окажется дорогой в пустоту.
Лилайн открыл глаза сразу, словно и не спал. Он всегда просыпался как дикий хищный зверь — мгновенно, даже если потом нежился в постели. Вгляделся в ее лицо с пытливой тревогой и тихо спросил:
— Что случилось?
— Ничего, — вздохнула Джиад и добавила: — Вообще-то, здесь постоянно что-то случается, но не прямо сейчас. Мне обещали новую комнату. В этой обнаружился лаз в одно интересное, но наверняка нехорошее место…
Она указала взглядом на стену с дырой, и Лилайн понимающе кивнул.
— Твою зверюгу забрали, — сказал он с безмятежной усмешкой, которой мог обмануться только тот, кто не знал Карраса так же хорошо, как Джиад. — Приплыл мальчишка и просил передать, что погуляет с ним. Забавная тварюшка. Зубы в мой палец, а норов как у щенка.
— Он и есть еще щенок, — отозвалась Джиад, рассеянно окидывая взглядом комнату. — Видел зверей, на которых ездят иреназе? Он такой же будет, правда, другой породы. Вроде дикой лошади среди объезженных. Или волка среди собак. Лил, как ты себя чувствуешь?
— Как в деревенском кабаке на Солнцестояние, — продолжал усмехаться Каррас. — Знаю, что драка вот-вот начнется, а двери уже снаружи подперли. Ну да это не беда, лишь бы огня никто не кинул. Другую комнату, говоришь? А там хоть можно будет вдвоем остаться?
— Ты ранен, — улыбаясь, напомнила Джиад. — Так что вдвоем не выйдет. Теперь у тебя будет личный целитель, и чтобы слушался — а я прослежу! Если что…
Она наклонилась, поймала губами ухо Карраса и прикусила. Лилайн зашипел, якобы от боли, но подозрительно довольно.
— Ты меня накажешь, да? — хмыкнул он, обнял ее здоровой рукой и шепнул: — Мой Страж… Я соскучился.
— Обязательно накажу, — очень серьезно пообещала Джиад, старательно сдерживая улыбку. — Но ты не переживай, целительница у тебя будет очень красивая. Гораздо лучше меня. Ты ее не обижай, хорошо? Она славная девушка, и ей в жизни пришлось несладко.
— Лучше тебя не бывает, мой суровый заботливый страж, — мурлыкнул Лилайн, подаваясь к ней всем телом. — Не нужны мне никакие целительницы. Поцелуй покрепче — и все пройдет…
— И плечо зарастет! — подхватила Джиад, беспомощно и сладко чувствуя, как внизу живота разгорается знакомый пожар. — Ладно, как скажешь. Нас отсюда никто не гонит, подождем, пока вылечишься поцелуями.
Замерев, Лилайн глянул ей в глаза, а потом медленно опустился на подушки, криво усмехнувшись. Спохватившись, Джиад яростно обругала себя дурой, но было поздно, игривое настроение Карраса сменилось мрачностью.
— Прости, — попросила она виновато. — Я глупость сказала. Знаю, что хочешь наверх! Я тоже…
— Ну что ты, сердце мое, — улыбнулся Лилайн уже не мрачно, а со странной грустью. — Когда я на шутки обижался? Это ты меня с кем-то путаешь. И когда это ты боялась мне лишнее слово сказать?
— Прости… — глухо повторила Джиад, утыкаясь лицом в его плечо и желая сейчас только одного: чтобы тоска, грызущая изнутри, хоть на время смолкла, отпустила, и все снова стало легко и понятно как раньше.
Лилайн погладил ее по волосам, не дразня, как обычно, а ласково, бережно. Шепнул:
— Я всегда рядом, Джи. И даже раненый на что-нибудь сгожусь. Все хорошо, сердце мое.
— Все хорошо, — согласилась она, отгоняя жуткое бессилие, нахлынувшее вдруг предчувствием близкой беды.
А потом едва успела отпрянуть, потому что в дверь постучали, и миленькая служанка почтительно осведомилась, угодно ли каи-на поглядеть новые покои? И позволит ли каи-на собрать ее вещи? И не хочет ли каи-на со своим гостем проследовать за нею, потому что в новых покоях уже ждет обед? А зверя каи-на сейчас приведут прямо туда, для него уже подготовлена особая комната. И для личной прислуги каи-на — тоже. И для целителей, которые будут следить за здоровьем каи-на и ее гостя. И для охраны…
— Погоди! — растерянно прервала Джи болтливую девицу. — Сколько же там комнат?
— Ой, три или четыре, — захлопала накрашенными глазами служанка и стрельнула любопытным взглядом в Лилайна. — Каи-на Герувейн распорядился устроить вас как можно удобнее. Да что мы, сами не понимаем? Избранной его величества жить всего в одной комнате — разве так можно?
— Избранной? — тихо и очень спокойно уточнил Лилайн.
— А… ну…
Девица бросила испуганный взгляд на руку Джиад, напрасно пытаясь увидеть там браслет, снова посмотрела на Карраса и затараторила, разве что уши не прижав, как нашкодившая собачонка:
— Простите, каи-на, сама не знаю, что говорю! Извольте комнаты поглядеть! А тинкалы я свежей принесла, мне на кухне сказали, что вы сладкую любите, как в Суалане варят. Там еще эта вас ждет… его величества наложница бывшая. Сказала, ей поговорить с вами надо. Как бы не стянула чего! Там, правда, нет пока ничего такого, вещи-то ваши еще здесь, но все равно. Она и тинкалы сварить хотела, да я не дала, еще чего…
— Тихо! — резко сказала Джиад, и девица смолкла, хлопая огромными и теперь уже точно видно, что глупыми глазищами. — Быстро плыви в те комнаты, извинись перед госпожой Санлией и предложи ей угощаться, пока нас нет. И если я узнаю, что ты ее чем-то обидела, у меня в покоях ты больше не появишься никогда, ясно тебе? И пришли кого-нибудь собрать вещи и показать дорогу. Все понятно?
— Д-да, каи-на… — пролепетала служанка и выскочила из спальни — только хвост мелькнул.
— Избранная… — тихим эхом повторил Лилайн и тоже пристально посмотрел на ее руку. — Слыхал я, что у иреназе означает это словечко.
— Браслета нет, как видишь, — тускло от внезапной усталости отозвалась Джиад и тоже глянула на запястье, которое до сих пор ощущалось странно голым. — Но я и вправду была избранной Алестара. Когда мы оказались связаны, нужно было как-то объяснить это остальным… Его отец объявил меня избранной наследника, хотя все знали, что у него есть невеста. Теперь запечатление разорвано.
— Давно? — бесстрастно поинтересовался Лилайн.
— Третий день, — так же ровно ответила Джиад. — Это случилось в ночь перед встречей с Торвальдом. И пока кто-нибудь еще не поспешил поделиться подробностями, я скажу сама. Запечатление можно разорвать, только снова проведя друг с другом ночь. Не просто так, а сначала выпив эликсир, приготовленный жрецами. Он обращает запечатление вспять. И да, я это сделала. Другого способа не было. Я легла с Алестаром — первый и единственный раз за все это время. Теперь мы оба свободны. Он пытается спасти свою невесту, украденную соседним королем, а я… Я ни в чем не буду оправдываться, Лилайн. Ни в чем, слышишь?
Она лишь чуть повысила голос, хотя отчаянно хотела сорваться на крик, и замерла, прикрыв глаза. Тяжелое, томительно долгое мгновение Каррас молчал, и Джиад стиснула зубы, точно зная, что ничего не скажет первой. Только не сейчас.
— Джи… — прошептал он наконец. — Бедная моя… Да чтоб они все передохли, твари хвостатые. Очень плохо было? После всего — и снова…
Джиад покачала головой, с горькой насмешкой думая, что Лилайн просто не поймет, если она честно все расскажет. Как объяснить, что с нею сделал эликсир, вернувший не то прошлое, которое было, а то, которое могло случиться, если бы они с Алестаром встретились иначе, не как враги, а как возлюбленные.
— Ничего плохого, — сказала она честно. — Эликсир убирает и боль, и плохую память. И Алестар… очень старался загладить вину. Не надо так про иреназе, Лил. Они такие же, как люди, очень разные. Здесь очень многие заботились обо мне. Спасали, рискуя собой, просто помогали. Я больше ни на кого не держу зла. И на Алестара — тоже. Мне трудно тебе все рассказать, но неужели ты думаешь, что я бы простила его легко и равнодушно.
— Не думаю, — хрипло сказал Лилайн и отвел взгляд. — Потому и не понимаю. Ты — и простила. Как? Ну как такое может быть?! Мне на него смотреть тошно. Хочется горло ему перерезать, а надо жить здесь. Еще и благодарным быть… за спасение и все остальное. Но я же тебя знаю, Джи! У тебя сердце — клинок, сломать, может, и выйдет, но уж согнуть — точно нет. Ну так чего я не понимаю, а?!
Джиад взяла его здоровую руку, прижала ладонью к своей щеке, замерла, слыша, как стучит сердце. Неправильно стучит, слишком гулко и неровно. Надо прочитать сутры, успокоиться, вернуться в должное стражу безмятежное состояние… Сутры читать не хотелось. И она точно знала, что с детства затверженные слова не помогут. Мудрость Храма беспредельна и абсолютна, в ней есть ответы на все вопросы. И о мести, и о справедливости, и о прощении. Но как она ни пыталась вспомнить нужную сутру, память молчала.
«Время выученных уроков прошло, дитя мое, — шепнул вдруг в сознании знакомый голос. — Есть дороги, что нужно прокладывать самому. И не все можно взвесить на весах справедливости. Не бойся. То, что воистину твое, всегда останется твоим».
— Я тебе расскажу, — пообещала она, поцеловав жесткую смуглую ладонь Лилайна и невольно снова увидев шрамы на своем запястье и выше, до самого локтя. — Все, что смогу. И буду надеяться, что ты поймешь. Очень буду надеяться, Лил… Потому что ни о чем не жалею.
