Эпилог
Ремесленник и его офицеры
— Не могу поверить, что он это сделал. Феодора оторвет мне голову.
«Прекрати бормотать, — сказал Эйд. — Ты подаешь плохой пример своим офицерам».
Велисарий виновато огляделся. Определенно, по крайней мере половина его старших офицеров из командного состава армии бормотали себе под нос. Велисарий не был единственным стоявшим на причале римским военачальником, которого в этот момент гораздо меньше беспокоил враг, чем топор палача императрицы-регентши Феодоры.
Он снова посмотрел на человека, которому помогали по трапу сойти с парохода, только что притащившего за собой целую флотилию барж к Железному Треугольнику. Это был «Юстиниан».
«Название очень подходящее».
Велисарий заскрежетал зубами.
«Я не в настроении шутить», — послал он ответный ментальный импульс Эйду.
«Кто шутит? О, посмотри, что они начинают разгружать с первой баржи!»
Поставленный в тупик Велисарий попытался догадаться, что так взбудоражило Эйда. При помощи одного из кранов, стоявших у причала, разгружали большую плетеную корзину, полную… колес ?»
«Это колеса для тачек, если я не ошибаюсь, — сказал Эйд. — Мы достаточно легко сможем собрать все остальное, учитывая то, чем мы здесь располагаем — если у нас будут колеса. Вероятно, это утроит скорость работы на укреплениях».
За мыслями Эйда угадывалось несносное самодовольство.
«Я ведь предлагал тебе тачки на колесах, если ты помнишь. Но разве ты обратил внимание? Нет, нет. Я рад, что хоть кто-то не слеп. Если ты простишь мне это выражение».
К этому времени Менандр проводил Юстиниана с причала под навес, где ждали Велисарий и его офицеры.
Как только Юстиниан почувствовал, что находится среди них — как слепой чувствует подобные вещи, — то улыбнулся от уха до уха.
Велисарий был поражен. Пока Юстиниан оставался императором Рима, Велисарий мог вспомнить лишь несколько случаев, когда Юстиниан улыбался, и то очень тонко. И еще реже это происходило, когда Юстиниан стал главным юстициарием.
— Я думал, что ты забыл о тачках на колесах, — весело сказал Юстиниан. — Первое, о чем я спросил Менандра, когда он появился в Бароде. Он удивился, увидев меня, И еще больше удивился, когда я сказал ему, что пришло время начать перевозить судостроительную команду в Железный Треугольник.
Юстиниан повернул голову и обратил невидящие глазницы на Менандра, который, судя по всему, явно испытывал тревогу. Затем медленно повернулся так, чтобы «смотреть» на всех офицеров под навесом.
— О, прекратите хмуриться, — сказал он еще более весело. — К тому времени как Феодора обнаружит, что вы позволили мне прибыть на передовые линии, и, придя в ярость, отправит палача, чтобы казнить вас всех, уже пройдут месяцы. В любом случае, мы или все к тому времени будем мертвы, или пройдем победным маршем по Каушамби. Во втором случае я прикажу казнить палача за вмешательство в императорские военные дела. Я ведь могу это сделать. Поскольку я все еще главный юстициарий — и к тому же первый в истории, — то вполне могу делать все, что захочу.
Велисарию удалось не вздохнуть. Едва.
— Добро пожаловать в Железный Треугольник, Юстиниан.
— Спасибо. — Слепой, который кем только не был в жизни, но, казалось, больше всего полюбил ремесленничать, вопросительно склонил голову. — Скажи мне кое-что, Велисарий. Ты рад меня видеть?
Мгновение Велисарий думал над этим. Его мыслительному процессу помог Эйд.
«Не нужно быть полным идиотом».
— Да, — сказал полководец. — Я рад видеть тебя здесь. Подозреваю, что ты сильно понадобишься нам еще до того, как все закончится.
Император и его государство
— Конечно, сами верфи будут перенесены в Бароду, — объяснял Юстиниан. Он откинулся на спинку стула и поставил осушенный кубок на ближайший стол, двигаясь в немного резкой манере слепого. — Если спросишь мое мнение, то ваше местное пиво не такое уж и плохое. Не хуже того, что я пил в Египте или Аксуме.
Велисарий нахмурился.
— В Бароду? А почему бы не оставить их в Асэбе? — Он уже взмахнул было рукой, но вспомнил, что Юстиниан не увидит его жест. — Я вижу преимущество в том, чтобы держать их поближе, но… перевозить всех твоих ремесленников и судостроителей, большинство из которых аксумиты…
— О, прекрати чрезмерно заботиться обо мне! — рявкнул Юстиниан. — К этому времени, как мне кажется, я знаю гораздо больше обо всем этом, чем ты, Велисарий. Хаос будет временным, а после этого у нас появится гораздо больше времени, поскольку получится куда более тесный контакт с верфями. Мгновенный — после установки телеграфных линий. — Бывший император склонился вперед и начал энергично жестикулировать. — Ты понимаешь, что малва уже должны были начать делать покрытые железом речные суда? Ха! Подожди, пока они не увидят то, что я планирую построить против них!
Велисарий все еще хмурился.
— Это вызовет кое-какие проблемы с Хусрау…
— Проблемы? — спросил Юстиниан. — Лучше скажи — бурю. Аксумиты потребуют сделать Бароду аксумским анклавом. Так же, как Чоупатти.
«Это имеет смысл, — высказал свое мнение Эйд. — С Бародой и Чоупатти — и, вероятно, до того как все это закончится они, захотят еще и часть Гуджарата. Тогда аксумиты получат…»
— Невозможно! — провозгласил Велисарий.
— Ерунда, — легко отмахнулся Юстиниан. — Аксумиты определенно могут заявить, что имеют на это право после всего, чем они пожертвовали ради Персии.
«Да, могут, — подтвердил Эйд. — Проклятые жадные персы! Хотят, чтобы все их спасали, и в то же самое время пытаются прибрать к своим рукам как можно больше. Самое малое, что они могут сделать для Аксума, — это отдать им Бароду. Конечно…»
Велисарий почувствовал, как перед ним открывается дипломатическая пропасть. Ярость арийского императора — естественно, именно Велисарию придется вести переговоры с Хусрау…
«…я понимаю, почему Хусрау будет чуточку раздражен и станет брюзжать. Персы — торговая нация, в отличие от индусов, поэтому ты увидишь: им не понравится, что, владея территорией между Чоупатти и Бародой — и Гуджаратом, — аксумиты получат что-то типа эксклюзивного права на торговлю в Эритрейском море».
Юстиниан запустил руку в свои одежды — все еще пурпурного императорского цвета, несмотря на то что с тех пор многое изменилось, — и достал запечатанный свиток.
— Кроме того, у тебя нет особого выбора. Когда я собирался уезжать, в Асэб прибыла Антонина. После того как у нас была возможность поговорить — о моих планах на более близко расположенные верфи, о ее планах на стабильность в Аксуме, — она написала кое-что для тебя. Она все изложила здесь, причем максимально четко.
В обычной ситуации Велисарий был бы счастлив получить письмо от Антонины. Но сейчас… Он осторожно протянул руку.
— Не нужно говорить, что она тверда в своем мнении.
И действительно. С мрачным видом читая письмо Антонины, Велисарий предвидел впереди нелегкие времена. Переговоры с персидскими союзниками, которые будут почти — не совсем, конечно, — такими же яростными, как сражения с малва.
Где-то на середине письма частью сознания он заметил, что в штаб ворвались Менандр и Эйсебий. (Штаб, к слову сказать, все еще оставался шатром. Сооружение постоянных строений происходило по всему Железному Треугольнику, но с учетом необходимости войны, а не личного комфорта офицеров. Хотя персы уже начинали шуметь, что для Хусрау, когда он прибудет с визитом, потребуется «надлежащая резиденция».) Но Велисарий не обращал внимания на произнесенные с горячностью слова или на то, как Менандр с Эйсебием размахивают руками над набросками, которые принес с собой Юстиниан. До тех пор, пока Эйд не вывел его из плохого настроения, отправив резкий ментальный импульс.
«Тебе серьезно следует обратить внимание на это предложение. Персы есть персы. Война продолжается. И лично я думаю, что тебе нужно давить любую идею о подводной лодке в зародыше — она безнадежна. Но идеи Юстиниана о торпедах кажутся мне многообещающими. Пусть малва суетятся с этими неуклюжими железными судами! Мы полностью их перехитрим, учитывая, как работает мысль Юстиниана. — Он замолчал на мгновение, затем добавил с большим удовлетворением: — Он стал умным человеком после того, как сбросил с себя бремя всей этой императорской чуши».
Пораженный Велисарий поднял голову. К его удивлению, он увидел, как Юстиниан снова широко ему улыбается.
— Итак, мой любимый полководец. Ты все еще рад меня видеть?
На этот раз Велисарий ответил, не задумываясь:
— Рад.
Императрица и ее печаль
К тому времени как Рукайя наконец смогла говорить, Антонина почувствовала, что ее ребра готовы треснуть. Рыдающая царица Аксума хваталась за нее, как тонущий котенок.
— Спасибо, — утирая слезы, прошептала Рукайя. — Я была в таком ужасе с тех пор, как пришло известие — больше боялась за Вахси, чем за себя, — что не могла даже как следует выплакаться. Я боялась, что если кто-то увидит хоть намек на слабость… Ужасно, что Эон мертв. Но если бы убили еще и сына…
Антонина погладила девушку по волосам и прижала ее голову к своему плечу.
— Этого не случится, Рукайя. Я обещаю. Вместе со мной, Усанасом и Эзаной тебе нечего бояться. Вахси — негуса нагаст, и конец обсуждению. Не будет никакой борьбы из-за наследования. Не будет диадохов в Аксуме.
И снова молодая царица разразилась слезами.
— Я так его любила! Я не могу поверить, что его больше нет.
После этого Рукайя какое-то время вообще ничего не говорила. Антонина была этому рада, несмотря на дополнительное давление на свои ребра. Ни одна молодая вдова в такое время не должна помнить ни о чем, кроме своей печали. Просто…
Плакать, и плакать, и плакать.
Правительница и ее постановления
— Столько, сколько ей потребуется, — твердо сказала Антонина. — Недели, месяцы, сколько нужно. Оплакивать следует должным образом.
Она сидела на царском троне, установленном на большом возвышении, и смотрела вниз на толпу собравшихся в зале представителей знати и видных государственных деятелей. Большое помещение было наполнено людьми, как аксумитами, так и арабами. Чиновники, военачальники, купцы — собралась вся элита Аксумского царства.
— Столько, сколько потребуется, — повторила Антонина.
Она обвела толпу холодным взглядом, словно спрашивая, кто посмеет бросить ей вызов.
Толпа молчала. По выражениям лиц собравшихся было ясно: ряд представителей знати желали протестовать. «Возникнут перебои с торговлей! Нужно издать указы! Должны быть разрешены юридические споры! Повышение до офицерского ранга — и это нужно сделать срочно!»
— Я буду править вместо нее, — постановила Антонина. — До тех пор, пока царица не сможет снова выполнять свои обязанности. Свои новые обязанности регентши, пока негуса нагаст не станет достаточно взрослым, чтобы править самостоятельно.
Она посмотрела на толпу, словно спрашивая, посмеет ли кто-то из них бросить ей вызов. Они хотели бы это сделать, Антонина не сомневалась в этом ни на секунду. Но…
Справа от нее стоял Усанас. Аквабе ценцен Аксумского царства. С мухобойкой, свидетельствующей об его статусе, в руке, как и полагалось во время совещаний у царя. Усанас улыбался. Что само по себе тоже было вполне нормально. Но в улыбке не просматривалось ни капли веселья. Это была улыбка огромной кошки или наблюдающего за добычей льва.
А слева от нее стоял Гармат. Старый полуараб-полуаксумит, советник двух царей, Калеба и Эона, славящийся по всему Аксуму своей дальновидностью и мудростью. После смерти Эона и до прибытия Антонины именно он удерживал знать от беспорядков. Давал бесценные советы молодой царице в то время, когда она меньше всего хотела думать о том, как быть царицей. В некотором роде сурово хмурящийся лоб Гармата был таким же предостережением, как хищная улыбка Усанаса, — для всех, кто мог лелеять мысли об оспаривании престолонаследования.
Это был вызывающий страх триумвират — сидящая посередине женщина и стоящие по обе стороны от нее мужчины. Однако колебания, все еще сохранявшиеся у собравшихся, развеял кое-кто другой. Человек, который в этот момент напомнил им о высшей природе власти. Стоявший в дальней части помещения Эзана ударил железным наконечником копья по каменному полу. Резкий звук заставил по крайней мере половину собравшихся господ подпрыгнуть на месте.
— Римская женщина Антонина была назначена Эоном Великим наблюдать за переходом власти в Аксуме, — объявил он. Его голос прозвучал так же резко, как удар копья. — Я присутствовал при этом назначении, когда царь лежал и умирал, и являюсь свидетелем его слов. Кто-то посмеет бросить мне вызов?
И снова он ударил наконечником по полу.
— Кто?
— Решено. Пока царица не готова вновь приступить к выполнению своих обязанностей — и пусть ей будет даровано столько времени, сколько нужно, — Аксумом правит Антонина. Не сомневайтесь в этом. Я обращаюсь ко всем вам. Не сомневайтесь в этом ни на секунду.
Еще один удар копьем.
— Меня зовут Эзана, и я являюсь командующим сарвом Дакуэн. Полком негусы нагаста. Полк будет служить младенцу Вахси его кулаком, если таковой ему потребуется. Молитесь Богу, которому вы молитесь, господа, чтобы он ему не понадобился. Истово молитесь.
Царица и ее бракосочетания
— А я-то думал, что христианская церемония длится вечно, — прошептал Кунгас. — По крайней мере они справились за день.
— Помолчи, — прошипела Ирина. — Предполагается, что ты следующий час или два будешь молчать. Даже не будешь шептать, поскольку люди смогут увидеть шевеление твоих губ.
— Ты же шепчешь.
— А меня это не касается, — довольно ответила Ирина. — На мне надета чадра.
Фактически, буддийское бракосочетание не длилось больше одного дня — хотя его занимало полностью. Ирина легко могла бы выбрать более простую и короткую церемонию, что предпочел бы Кунгас. Но она вполне определенно сказала ему — не будь идиотом. Дело не столько в религии, сколько в обстоятельствах.
— Ты хочешь притащить половину своего царства, чтобы увидеть великолепную ступу, которую ты отстраиваешь на руинах старой? Которая, как получилось — очень удобно! — находится в пределах видимости огромных новых укреплений, которые ты строишь на перевале Хибер? И потом сделать церемонию короткой? Глупости.
— Тебе целый день придется носить чадру, — застонал Кунгас, прибегая к последнему аргументу. — Ты же ненавидишь чадру.
Ирина начала поглаживать схваченные в хвост волосы. Со временем она привыкла к этой прическе и любила ее не меньше, чем манеру откидывать назад волосы, собранные в прическу по греческой моде. Новая прическа приносила даже больше удовольствия из-за своего удобства. Ее старая привычка была привычкой начальницы шпионской сети, новая — царицы. Конский хвост ежедневно напоминал о том, что такие же знаки развеваются под знаменами ее армии.
— Я говорила, что я лично ненавижу чадру, Кунгас. Но должна сказать тебе: в тот день, когда мужчины изобрели эту глупую вещь, они обеспечили свое падение. — Поглаживание конского хвоста стало самодовольным, очень самодовольным. — Послушай меня, профессиональную интриганку. Чадра — лучший помощник для дипломата, вообще когда-либо изобретенный!
На следующий день после церемонии Ирина представила Кунгаса патанским вождям. Встреча прошла очень хорошо, сказала она ему позднее.
— Как ты определила? — несколько резко спросил он. — Большую часть времени они гневно смотрели на тебя, хотя ты даже слова не сказала после того, как нас представила.
Он помолчал и добавил:
— И сними эту проклятую чадру! Мы теперь находимся в наших личных покоях, и я чувствую себя неполноценным, когда на тебе надета эта штука. — Потом добавил чуть мягче: — Кроме того, мне нравится твое лицо.
Ирина скинула чадру и улыбнулась.
— Они гневно смотрели на меня потому, что я заранее побеспокоилась сообщить им (конечно, не лично): я планирую взять с собой телохранительниц на языческую брачную церемонию, которая состоится у нас в их горах в следующем месяце.
Кунгас застонал.
— Отлично. Теперь они будут уверены, что я — самый покорный жене правитель в истории Гундукуша.
Ирины улыбнулась шире.
— О, прекрати. Ты просто злишься при мысли об еще одном бракосочетании, и все. Ты прекрасно знаешь: они несчастливы потому, что хотели бы так думать, но не могут. Только не стоя в тени великой крепости, которую ты строишь на Хибере, и не наблюдая за тысячами пленников малва, которые там работают. Эти старые вожди с кислыми физиономиями отдали бы все, чтобы иметь такие яйца, как у тебя. Мужественные — ха! Шайка козлокрадов.
Ирина слегка склонила голову набок. Кунгас давно привык и к этой ее привычке. И снова он застонал.
— Есть кое-что еще.
— Ну… да, — признала Ирина. — У них есть еще один повод для раздражения. Я постаралась, чтобы они заблаговременно узнали о трех патанских девушках, которые недавно прибыли в Беграм и вызвались служить в подразделении моих телохранительниц. И их радостно приняли.
Ирина прямо-таки излучала самодовольство.
— Кажется — кто бы мог догадаться? — древние сарматы имеют в этом регионе много потомков. А разве я могу отвергать древние традиции, даже недавно обнаруженные?
Кунгас нахмурился. По-настоящему нахмурился. По мере того как росла его власть — основывающаяся в немалой степени на дипломатических талантах его жены, — он обнаружил, что ему больше не требуется постоянно держать маску на месте лица. И Кунгас находил, что от старой привычки удивительно просто избавиться.
Особенно при постоянном подбадривании Ирины. Она была твердо уверена, что люди предпочитают видеть своих царей чистосердечным, искренними, щедрыми и — больше всего — открытыми. «Пусть винят в своих несчастьях царицу-интриганку и безликих чиновников. В этом нет ничего плохого, поскольку они не забудут, что у царя по-прежнему есть армия и крепости, которые она для него взяла», — говорила Ирина.
— Ты собираешься затеять вражду с этими проклятыми племенами, — предупредил он. — У них пунктик по поводу того, как на их женщин смотрят даже глупые козлы. Патанские девушки в телохранительницах у царицы!
— Чушь. Я сказала им, что не буду вмешиваться. И не вмешиваюсь. Я не рекрутировала этих девушек, Кунгас. Они сами прибыли в Беграм после того, как обнаружили — к своему большому удивлению, — что не являются патанками. Кто может возражать против того, чтобы сарматские девушки следовали древним традициям своего народа?
Кунгас пытался сохранить на лице суровое выражение, но нашел, что это чересчур сложно. Он поднялся со стула и подошел к окну. «Дворец», в котором они жили, был не более чем частично отстроенной частью огромной новой крепости, которая сооружалась на Хибере. Правда, на вершине одной из гор, а не на самом перевале. Кунгас быстро понял принципы работы новой артиллерии и хотел обустроиться на возвышенности. Ему нравился вид, который открывался из окна, частично из-за великолепия пейзажа, но по большей части потому, что напоминал о его собственной силе. Пусть все думают, что хотят, но факт остается фактом — Кунгас, царь всех кушанов, владеет перевалом Хибер. И с ним — всем Гиндукушем. Удерживает на открытой ладони, но ее легко сжать в кулак, если так вздумается царю. Кулаком правой руки он нежно постучал по каменному подоконнику.
— Сарматы, — усмехнулся он. — Почему бы и нет? В конце концов, каждой династии требуется древняя родословная.
Ирина откашлялась. Не поворачиваясь, чтобы увидеть ее лицо, Кунгас улыбнулся перевалу Хибер.
— Позволь мне догадаться. Ты заставила эту толпу буддийских монахов, ежедневно следующих за тобой, изучить исторические данные. Оказывается — кто бы мог подумать? — что Кунгас, царь кушанов, происходит от сарматских правителей.
— Со стороны матери, — уточнила Ирина. — Со стороны отца…
И снова она откашлялась. Гораздо более громко. Глаза Кунгаса округлились.
— Не надо мне этого говорить!
— Что я могу поделать? Это чистая правда, если верить историческим архивам. Ну, по крайней мере, так заявляют мои монахи, а поскольку они — единственные, способные расшифровать сохранившиеся обрывки древних документов, кто станет с ними спорить?
Кунгас расхохотался.
— Это правда! — настаивала Ирина. — Когда Александр Македонский проходил через эту местность…
Пешва и его семья
В своем дворце, за исключением публичных церемоний, Шакунтала не имела склонностей соблюдать формальности. Поэтому, хоть некоторые из ее придворных и думали, что это попросту скандально, она обычно сама посещала пешву в его покоях, а не призывала Холкара в свои. И часто брала с собой Рао.
Делала она это по разнообразным причинам.
Во-первых, Шакунтала по природе была энергичной. Если бы она все время оставалась в своих покоях, то сошла бы с ума. Не столько из-за физического бездействия — с тех пор как они с Рао поженились, императрица возобновила тренировки в боевых искусствах под его суровым руководством, — а просто из-за банальной скуки.
Вторая причина была менее эфемерной. Честно говоря, самой что ни на есть земной.
— Ха! — воскликнул Рао, когда они приближались к входу в покои Дададжи Холкара. Он повернул голову и скептически посмотрел на младенца, которого следом за ними несла няня. — Да, ты определенно обожаешь этого ребенка. Но у тебя нет терпения, чтобы быть правильной матерью.
Шакунтала вошла в широкие двери, ведущие в выделенную пешве часть дворца.
— Для этого-то и существуют бабушки, — объявила она повелительно, словно диктовала указ.
Гаутами и впрямь с радостью была готова заниматься Намадевом. И тем более потому, что наследник престола был немногим младше ее собственного внука.
Наблюдая за женой с двумя детьми, пешва Дададжи Холкар по привычке погрузился в философские размышления.
— На самом деле, жизнь необычайно странна. Каждый день я все больше и больше убеждаюсь: Бог хочет, чтобы мы поняли — все мы, — что мир есть суть иллюзия. — Холкар показал на двух детей. — Вначале посмотрите на моего внука.
Шакунтала с Рао посмотрели на ребенка, о котором шла речь, старшего из двух играющих с Гаутами мальчиков. Его вместе с матерью передали подразделению партизан маратхи. Передал отряд, отправленный господином Дамодарой после того, как его люди разбили силы восставших, которых вел сын Дададжи.
— Нельзя отрицать, что ребенок является моим потомком. В его возрасте мой сын выглядел точно так же. Что касается духа — то это еще предстоит увидеть.
Рао нахмурился.
— Тебя беспокоит влияние его матери? Дададжи, тот факт, что с головой несчастной женщины пока еще не все в порядке, едва ли может удивлять. Сам же мальчик кажется мне достаточно веселым.
— Я не это имел в виду, — ответил Холкар и покачал головой. — Мы на самом деле так сильно привязаны к плоти?
Он на мгновение замолчал. Затем внимательно посмотрел на Рао.
— Я совершенно уверен, что ты слышал отчеты своих людей. Йетайский офицер, который привез жену и ребенка моего сына, сказал им, в открытую сказал, что лично убил моего сына. Тем не менее, с разрешения Дамодары, он передает нам его семью. Странный поступок для малва.
Рао пожал плечами.
— Дамодара — хитрый человек. Несомненно, он думает…
— Дамодара тут ни при чем, — перебил Холкар. — Меня интересует йетаец. Это он, а не Дамодара, пожалел мать и ребенка после того, как убил моего сына. Почему он так сделал?
— Люди не всегда звери. Даже йетайцы.
— Верно. Но почему Бог выбрал именно этот сосуд, чтобы напомнить нам, Рао? Это то же самое, что отправить тигра в горящий дом, чтобы спасти ребенка.
Ответа не последовало. Через мгновение Холкар заговорил снова:
— Когда война закончится, если мои дочери вернутся ко мне в целости и сохранности, я больше не смогу быть пешвой. Я много думал об этом в последнее время и решил, что больше не подхожу под рамки наших традиций. По крайней мере, не в том виде, в котором они существуют. Некоторые взгляды, о которых я узнал в разговорах в Велисарием и через него — с тем, кого христиане называют Талисманом Бога…
— Он — Калкин, десятая аватара, которая была нам обещана, — твердо заявил Рао. — Велисарий сам сказал это в письме, которое однажды мне отправил.
Холкар кивнул.
— Я тоже в это верю. В любом случае, в будущем возникнет — могла бы возникнуть — версия нашей веры под названием веданта. Я намереваюсь изучить ее после войны, но усилия сделают невозможным…
— Чушь! — рявкнула Шакунтала. — Ты — мой пешва и останешься моим пешвой. Философствуй в свободное время. У тебя его будет достаточно после войны. Но я ничего больше не хочу слушать.
Дададжи колебался.
— Мои дочери — после всего, что случилось, будут неподходящими для пешвы. — Его доброе лицо стало суровым. — И я не стану от них отказываться. Ни при каких обстоятельствах. Поэтому…
— Чушь, я сказала! — голос императрицы, как всегда, звучал уверенно и твердо. Так могли бы говорить Гималаи, если бы у них был язык. — Не беспокойся о таких пустяках, как статус твоих дочерей. Это просто проблема. А проблемы можно решить.
И все равно Холкар колебался.
— Будет много разговоров, императрица. Злобных разговоров.
— А если ты станешь монахом, их, по-твоему, не будет? — спросила Шакунтала. — Разговоры — это разговоры, и ничего больше. — Она махнула рукой, словно отгоняла докучливое насекомое. — Проблему можно решить, уж проблему со слухами — точно. На худой конец — моими палачами.
Император и его палачи
— Если это случится снова, я прикажу казнить этого человека, — твердо объявил Фотий. Он прямо сидел в изголовье огромной кровати и прилагал все усилия, чтобы выглядеть по-императорски в одежде для сна. — Я говорил ему, что Ирина должна получить первый экземпляр.
Тахмина лежала, раскинувшись на постели и подложив руки под голову, и хихикала, что не слишком хорошо сочеталось с императорским достоинством.
— Ты просто злишься, потому что поругался со своими учителями. Вымещай плохое настроение на них, а не на каком-то несчастном книготорговце. Кроме того, Ирине все равно, если она получит второй экземпляр.
Лицо Фотия была напряжено так, как может быть напряжено лицо мальчика его возраста.
— Тем не менее! — настаивал он.
— О, прекрати. Сделай что-нибудь полезное. Помассируй мне спину.
Через какое-то время Тахмина счастливо вздохнула.
— У тебя это начинает поразительно хорошо получаться.
Фотий, сидевший верхом на жене, наклонился и поцеловал ее в затылок. Движение получилось легким, расслабленным.
— Мне нравится прикасаться к тебе, — прошептал он. — Теперь мне почти одиннадцать.
— Я знаю, — вздохнула она совершенно счастливо. — Вскоре.
Господин и его люди
Господин Дамодара внимательно наблюдал за Раной Шангой, когда царь раджпутов ходил взад и вперед по помещению, которое Дамодара использовал в качестве военного штаба. Шанга тем самым выражал свое мнение о включении гарнизона Бхаруча в ряды регулярной армии.
Не то чтобы Дамодара игнорировал мнение Шанги. Но его гораздо больше интересовало настроение раджпута, чем предмет, который они обсуждали. Меривший комнату шагами раджпут всегда напоминал Дамодаре тигра. Но господина-малва поразило спокойствие Шанги. Дамодару это… удивляло. И, учитывая то, что оно может означать, порядком беспокоило.
Шанга закончил отчет и остановился. Так получилось, что сделал он это в том углу комнаты, где находился самый странный предмет мебели.
Царь раджпутов сверху вниз смотрел на зловеще модифицированный стул. Старые пятна крови все еще были видны. Теперь они стали коричневыми, не красными, и мухи давно потеряли к ним интерес.
— Почему ты не избавишься от этой проклятой штуковины? — спросил он.
— Нахожу ее полезным напоминанием, — ответил Дамодара. Он мрачно хмыкнул. — Последствия неправильной оценки.
Шанга повернул голову и смерил взглядом своего командующего. На протяжении многих лет он стал так же хорошо понимать военачальника, как Дамодара — самого раджпута.
— Тебя что-то беспокоит, — заявил Шанга.
Дамодара пожал плечами.
— Это трудно объяснить. Я… поставлен в тупик, скажем так. Я ожидал, что ты будешь в ярости. Ты ведь так любил свою семью.
Раджпут отвернулся, его лицо стало каменным. После недолгого молчания он заговорил:
— Я нахожу утешение в философии, господин. Все это — только пелена иллюзии.
Дамодара повернулся голову и внимательно посмотрел на двух других находившихся в комнате людей. Нарсес, как обычно, сидел на стуле. Тораман, тоже, как обычно, стоял.
— А вы также находите утешение в иллюзии? — спросил он. Вопрос был явно адресован им обоим.
— Я очень мало верю в любую философию, — почти рыча, ответил Нарсес. — С другой стороны, я твердо верю в иллюзию. Больше мне, пожалуй, нечего сказать.
Йетаец скрестил руки на груди.
— Когда я был мальчиком, мой отец и братья научили меня ездить верхом и пользоваться оружием. Они пренебрегли философией. С тех пор я никогда не видел оснований восполнять этот пробел. Опасно думать слишком много, равно как и думать слишком мало.
Дамодара сухо, но весело рассмеялся.
— Полагаю, нырять в воды философии может оказаться опаснее, чем что-либо еще, — заметил он тихо, изучая последний трон Венандакатры.
— Воистину так, — согласился Нарсес. Старый евнух смотрел на Дамодару, как статуя могла бы смотреть на своего владельца. Ничего не выражая, с лицом, на котором невозможно ничего прочесть. — В особенности — для господина. Лучше оставить такие вопросы незаданными. То есть, без ответа, на тот случай, если кто-то спросит вас о том же самом.
Дамодара посмотрел на Нарсеса, затем на Шангу и Тораману. На трех человек, ставших его главными помощниками на протяжении двух последних лет. Трех человек, которые держали его судьбу в своих руках, каждый по-своему.
Потом он изучающе уставился на стул в углу. И, как всегда при взгляде на трон, пришел к выводу, что есть кое-какой опыт, который лучше не пробовать на себе.
Мужчина и ребенок
Две сестры узнали о прибытии странной группы купцов практически сразу же после того, как те приехали. Однако не потому, что видели их прибытие. Как и всех торговцев и бродячих ремесленников, относившихся к низшим кастам, их завели во дворец с черного входа, а это далеко от крыла, где жили госпожа Дамодара и ее служанки. Но дворецкий тут же пришел с сообщением к хозяйке, и она, в свою очередь, дала указания девушкам. Указания, на первый взгляд, казались простыми и ясными. Но после того, как она закончила говорить, служанки сильно запутались. И совсем не были счастливы.
— Они остановятся с нами ! — спросила младшая, Лата. — Но…
— У нас недостаточно места, — сказала Дхрува, старшая. Ее тон был уважительным, но настойчивым. — Наша комната слишком маленькая.
— Вы получите новые комнаты, — ответила госпожа Дамодара. — Несколько комнат, соединенных вместе — и изолированных от остального дворца. Это апартаменты, которые, как я думаю, изначально были предназначены для бедных родственников первых владельцев дворца. Удобные и просторные — я сама осмотрела комнаты, — хотя и не такие роскошные, как эти покои.
Она колебалась мгновение, затем добавила:
— Они находятся на нижнем этаже. Прямо над подвалом, с которым соединяются лестницей.
Лата скорчила гримасу. Ей больше не приходило в голову скрывать свои эмоции от госпожи Дамодары. Их хозяйка была дружелюбной женщиной, и они с сестрой совсем ее не боялись. В случае многих индийских знатных господ — в особенности малва — такое открытое выражение чувств со стороны слуг было бы опасным. Увидев ее лицо, госпожа Дамодара рассмеялась.
— Тебя волнует, что к вам будут приставать мужчины, которые там работают?
Наличие в подвале большой группы рабочих к этому времени стало известно многим обитателям дворца. Их присутствие объяснил дворецкий. Госпожа Дамодара хочет расширить подвал и укрепить фундамент дворца. Это объяснение приняли все, почти не задумываясь. Дворец, несмотря на роскошь и изысканную планировку, был древним и успел несколько обветшать. Лата кивнула.
— Нет способа остановить слухи о нашем прошлом. Вы знаете, как к нам относятся мужчины.
Ее старшая сестра Дхрува добавила:
— Как я думаю, некоторые из них — йетайцы. Они будут хуже всего.
В дверном проеме появился дворецкий, готовый проводить сестер в их новые покои. Госпожа Дамодара мгновение смотрела на него, затем покачала головой.
— Думаю, я лично провожу туда Дхруву и Лату, — объявила она. — Позднее они смогут вернуться за своими вещами.
Первым человеком, которого сестры заметили в своих новых покоях, был мужчина с лицом ястреба. Его звали Аджатасутра — так называла его госпожа Дамодара. Увидев своего прежнего хозяина, они испытали такое облегчение, что практически не обратили внимания на произносимые госпожой слова, когда Дамодара представляла остальных. Хотя после того, как женщина ушла, а Аджатасутра проинформировал девушек, что вскоре и сам покинет дворец — и не вернется неопределенное время, — их беспокойство вернулось.
— О, прекратите волноваться, — рассмеялся он. — Уверяю вас, что «приставания» рабочих — это наименьшая из ваших проблем.
Седовласая женщина среднего возраста, сидевшая рядом на диване — судя по ее акценту, из раджпутов, — весело рассмеялась. Смех был искренним и теплым, что соответствовало ее лицу. Сестры почувствовали, как половина их беспокойства бесследно уходит. В смехе этой дамы была какая-то несомненная уверенность; и в присутствии более старшей женщины младшие почувствовали себя свободнее.
— Наименьшая из ваших проблем, — подтвердила женщина и опять сдавленно засмеялась. — Поверьте мне, девочки. Наименьшая.
В комнате также находились трое детей. Предположительно, этой женщины. Старший из них, мальчик примерно лет двенадцати, шагнул вперед и поклонился.
— Вы находитесь под защитой моей семьи, — гордо объявил он. — Лично я, старший мужчина в семье из присутствующих здесь, прослежу за вашей безопасностью.
И снова женщина из раджпутов засмеялась.
— Самая меньшая из ваших проблем! — Она погрозила пальцем сыну. — Достаточно, Раджив. Не приставай к людям со своей проклятой честью. Девушки будут в относительной безопасности.
Затем добавила спокойно:
— Наши слуги это обеспечат.
Она одобрительно посмотрела на двух мужчин, которые сидели на диване напротив нее. Такие же раджпуты, как подозревали сестры, судя по их внешности.
И эта внешность, как подумали девушки, несколько не сочеталась с уверенностью женщины. Один из мужчин был довольно стар. Другой, хоть и молодой, держал руку на перевязи. На его лице отчетливо читались следы сильной боли. Это заставило сестер подозревать, что он вряд ли может шевелить больной рукой.
И наконец — с неохотой — они обратили внимание на последних двух мужчин в комнате. Которые явно были в полном порядке.
Варвары, откуда-то с Запада. Это было очевидно по их лицам. Одно это делало их несколько устрашающими. Но тот факт, что один был гигантом (что становилось ясно даже когда он сидел), а другой, возможно, был обладателем самой зловещей внешности, когда-либо виденной сестрами…
Тишину нарушил ребенок на руках у Дхрувы.
По какой-то причине внимание маленького Баджи привлек второй варвар. Мальчик начал счастливо гукать и размахивать ручками.
— Посмотри, Валентин, — ты ему понравился! — улыбаясь, воскликнула женщина из раджпутов. Потом она весело улыбнулась Дхруве и мотнула головой. — Передай ему ребенка. Это пойдет Валентину на пользу. И, в любом случае, ему нужно привыкать к детям. — Она глубоко, искренне рассмеялась. — Учитывая его новые обязанности.
Мужчина по имени Валентин не казался довольным открывшейся перспективой. И самой Дхруве идея тоже не понравилась. Но в женщине из раджпутов было что-то властное, поэтому девушка подчинилась.
Мужчина по имени Валентин принял ребенка даже с большей неохотой, чем его передала Дхрува. Судя по тому, как он неловко держал Баджи, было очевидно, что у него нет никакого опыта в этом деле. Несмотря на все опасения, Дхрува обнаружила, что улыбается. Было в этом что-то комичное — зловеще выглядящий мужчина и гукающий ребенок.
Баджи, как и все дети, стал исследовать окружавшее его пространство и схватил один из пальцев Валентина. Странно, но это, казалось, принесло мужчине определенное облегчение. Словно он наконец столкнулся с чем-то знакомым.
— У парня хороший хват, — объявил он.
Дхрува поразилась тому, как правильно он говорил на хинди. С небольшим акцентом, но гораздо лучше, чем она ожидала.
— Предполагаю, он слишком мал, чтобы держать нож, — задумчиво произнес мужчина. — Но, вероятно, я смогу попытаться обучить его чему-нибудь другому.
Дхрува поразилась.
— Он не из кшатриев, — запротестовала она. Губы Валентина сложились в холодную, тонкую улыбку.
— И я тоже не из кшатриев, девочка, и я тоже. Ты думаешь, мне есть какое-то дело до всей этой индийской глупости? Плевать я на нее хотел.
Он поднял голову и посмотрел на Дхруву. И впервые девушка взглянула ему в глаза. Они были очень темные и очень мрачные. Но, как она решила, вовсе не злые. Просто…
— Мне практически на все плевать, — добавил он.
Заявление было грубым и бессердечным. Странно, но Дхрува обнаружила, что расслабляется. Этот Валентин был самым зловещим мужчиной, которого она когда-либо видела. Но Баджи счастливо гукал, и тянул его за палец, и улыбался так открыто и невинно, как умеют только маленькие дети. Возможно, решила она, ее ребенок все понял правильно.
Человек, которому практически на все плевать, подумала она, вероятно, не станет выдумывать лишние трудности и проблемы, он будет просто решать те, которые перед ним встают. Заявление мужчины было бессердечным и грубым, только если посмотреть на него под одним углом. Под другим оно выглядело просто… раскованным.
Она в своей жизни знала мало раскованных людей. После всего, что случилось, когда их в сестрой увели в рабство, Дхрува нашла это качество довольно приятным.
— Готов поспорить: он сможет удержать кусок хлеба, — пробормотал мужчина. — У вас в Индии вообще пекут нормальный хлеб?
Полководец и его историк
— Давай закончим на сегодня, — сказал Велисарий. — Оставим на завтра кампанию в Месопотамии. Мне нужно подготовиться к совещанию командного состава. В конце концов, нельзя забывать, что еще одну кампанию я начинаю сейчас. Или начну достаточно скоро.
Калоподий покорно откинулся на спинку стула и проглотил следующий вопрос, который собирался задать. Писарь начал убирать письменные принадлежности.
— А насколько скоро, как вы думаете? — По сути, конечно, историку не следовало задавать такой вопрос — это было не его дело. Но после многих дней тесного сотрудничества Калоподий стал гораздо смелее в том, что касалось полководца.
— Пока рано говорить, — пожимая плечами, ответил Велисарий. — Как всегда, в основном все зависит от снабжения. Оно выглядит достаточно сложным на бумаге и оказывается гораздо менее трудным в реальности. Но приблизительно… Не более чем через несколько недель.
Он показал рукой на север, откуда круглые сутки слышался звук удаленной пушечной стрельбы.
— Не вижу оснований предоставлять малва больше времени, чем вынужден. Время — полностью на стороне чудовища, не на моей.
Калоподий колебался. Затем смело спросил:
— А что бы вы назвали фактором, который находится на вашей стороне?
Велисарий уставился на молодого историка. Калоподий был таким проницательным, что Велисарий часто забывал о его слепоте. Но теперь, вспомнив, позволил появиться на лице своей обычной хитроватой усмешке, причем такой утрированной, что она мгновенно вызвала бы массу насмешек со стороны Маврикия и Ситтаса. Которые, к счастью, отсутствовали.
Поэтому Велисарий и позволил себе улыбаться. И позволил себе сказать простую и неприукрашенную правду.
— Самый важный фактор в мою пользу — это то, что я просто значительно лучше, чем это чудовище. Значительно лучше. Война — это искусство, а не наука. И несмотря на весь сверхъестественный ум чудовища, в нем столько же творческой жилки, сколько в морковке.
Он поднялся на ноги и с наслаждением потянулся после двухчасового сидения на стуле.
— Бывают минуты, когда мне жаль, что я не стал кузнецом, — тихо сказал он. — Но есть и другие минуты, когда я рад, что не смог им стать. На своем посту я на месте более, чем где-либо еще. Война — тоже почетное ремесло — или, по крайней мере, может им быть. И я предполагаю, что я гораздо больше смыслю в военном деле, чем мог бы разбираться в кузнечном.
Велисарий немного склонил голову набок, прислушиваясь к пушечным выстрелам.
— Скоро, Калоподий. Вскоре я положу конец этому чудовищу. Я научу его и его хозяев, что профессиональному ремесленнику, лучшему в своем деле, не может противостоять никакой самоуверенный всезнайка-дилетант .
