Глава 17
В последовавшие за битвой с пиратами дни многое изменилось. Только индийский корабль продолжал бороздить Эритрейское море.
Море осталось таким же, дул юго-восточный ветер. Он не изменял направления и надувал паруса с одинаковой силой каждый день (Гармат сообщил римлянам, что юго-восточный ветер — порывистый и яростный — сильно отличается от теплого и приятного, который через несколько месяцев понесет их назад). Море всегда казалось одинаковым, точно так же, как и слабо различимая береговая линия на севере. Теперь они шли вдоль берегов Персии, оставив позади Аравию и опасности, которые могли поджидать у ее берегов.
Из-за постоянно маячившей в поле зрения береговой линии Эон ежедневно с недовольством рассуждал о неуклюжих индусах. Его советник часто комментировал противоречивые привычки разных народов, например аксумитов и арабов (ну и греков, конечно). Правда, отдать им должное, все они смело выходят в открытое море, оставляя далеко позади берег, и пересекают любые водные пространства. Неизбежно следовали замечания Усанаса о неразделимой связи морского дела и аксумского бахвальства.
Но все остальное изменилось.
Во-первых, отношение Венандакатры к «гостям». Индус забыл о высокомерии и холодной, змеиной надменности. Он больше не игнорировал иностранцев. О нет, совсем не игнорировал. Венандакатра ежедневно приходил в гости, за ним тащилась группа жрецов. Компания по меньшей мере час проводила в беседах с Велисарием, Эоном и Гарматом. (Остальных Венандакатра игнорировал; они были просто обычными солдатами или, в случае Усанаса, самыми гротескными рабами в мире.)
Он также ежедневно приглашал Велисария и Эона (и из вежливости — Гармата) отужинать с ним в его каюте. Приглашение всегда принималось Велисарием — с энтузиазмом, Гармат выполнял долг, принц с мрачным видом подчинялся. Правда, он чувствовал себя, как мальчик, которого тащат за уши.
Готовность и желание полководца участвовать в этих ужинах не объяснялись радостью общения с Венандакатрой и желанием провести вечер в его компании. При личном общении в узком кругу индус оказался еще более отвратительным, чем на расстоянии. Энтузиазм Велисария также не подогревали сами ужины, хотя их готовили великолепные повара. Велисарий не был гурманом и всегда считал лучшей приправой к еде приятную компанию за столом. Несмотря на изысканность подаваемой в каюте Венандакатры пищи (благодаря использованию многочисленных специй и соусов), едкая приправа, которую приходилось терпеть, казалась слюной самого Сатаны.
Полководец не сомневался в истинных мотивах Венандакатры. Велисарий прекрасно понимал, что внезапное гостеприимство малвы — не результат благодарности за решающую роль, которую сыграли лично Велисарий и его люди во время сражения с пиратами.
Нет, ни в коей мере. Полководец был уверен в этом так же, как в том, что его зовут Велисарий. Да, новое отношение Венанадакатры на самом деле стало следствием битвы. Однако результатом, рожденным не из благодарности, а страха.
Венандакатре никогда раньше не доводилось наблюдать за римлянами или аксумитами в деле. Теперь он увидел и знал: это — его будущие враги. Индус увидел разбитые булавой черепа, проткнутые копьями тела, отрубленные конечности, выпавшие кишки и море крови. По его спине пробегал холодок, когда он думал, как этот враг ужасен, и что совсем недавно они даже представить не могли, на сколько ужасен. Раньше, в коридорах особняков малва или полных благовоний залах императорских дворцов, во время планирования предстоящих операций, они с уверенностью смотрели в будущее. Теперь ни о какой уверенности не могло идти и речи. Да, они покорят и поработят Рим, но эго окажется нелегкой задачей, очень непростой.
И поэтому, знал Велисарий, Венандакатра и ходил каждый день в гости и ежедневно приглашал их на ужин. Именно так кобра приподнимает голову, показывает раздвоенный язык и раскачивается в странном завораживающем ритме, чтобы ввести в транс будущую жертву.
И точно так же, радостно, мангуст попадает в ловушку.
Ум Велисария напоминал корень старого дерева. И теперь между извилин своеобразного ума зарождался, строился и развивался план.
Новый план оказался таким же хитрым, как и все стратегические разработки, когда-либо придуманные полководцем. (А он был человеком, ценившим хитрость гораздо выше, чем другие ценят золото, а третьи — красоту наложниц.) Ум сам по себе давал сердцу Велисария только удовлетворение, но не радость. Нет, радость он получал по-другому. Радость, нет, лучше сказать, дикое и безудержное веселье объяснялось тем, что весь план основывался и вертелся вокруг души человека, против которого был направлен. Венандакатру называли Подлым. И именно его подлость погубит его — при помощи Велисария.
Поэтому каждый день на залитом солнцем носу корабля Велисарий сердечно и уважительно приветствовал Венандакатру. И поэтому каждый вечер в освещенной светильниками каюте Велисарий отвечал на показное дружелюбие индуса показным весельем, на непристойные шутки хозяина — ответными остротами, на рассказы о развращенности и испорченности малва — демонстрируя свою собственную коррумпированность.
В другой ситуации хитрый и внимательный советник Гармат реагировал бы на вдруг появившуюся сердечность Венандакатры ничего не выражающим лицом. Или даже молчаливым презрением. Отвращением. Надменный молодой принц с сердцем слона — сказал бы что-нибудь укоризненно и презрительно. Но после сражения изменились многие обстоятельства. И изменения в группе римлян и аксумитов не были результатом двуличности или подлости.
На самом деле и перед битвой и римляне, и аксумиты относились друг к другу по-дружески.
Во время совещания с Эоном и Гарматом, после их возвращения в Аксумское царство вместе с Велисарием, царь Калеб ясно показал им важность укрепления союза с Римом. Именно по этой причине он согласился на предложение сопроводить византийцев в Индию, хотя путешествие и может стать последним для его младшего сына.
Велисарий не получал таких точных и определенных императорских наставлений, но имел свои основания для закрепления отношений с аксумигами. Он уже — пусть только примерно и в общих чертах — формировал стратегию будущей войны Рима с империей малвы. Роль Аксумского царства в этой войне станет решающей.
Опытные воины — катафракты и сарвены Эона — быстро поняли отношение своего начальства и вели себя соответствующим образом. Менандр, наполненный бездумной уверенностью юности, сам по себе мог бы каким-то образом проявить враждебность или продемонстрировать предубеждения, но только не рядом с ветеранами, наблюдавшими за ним, как два ястреба.
Поэтому во время долгих месяцев, предшествующих сражению с пиратами, римляне и аксумиты вместе отправились в Сирию, потом в Дарас, затем в Египет, Асэб — порт в Аксумском царстве, оттуда по суше в столицу Аксумского царства город Аксум, долгое время оставались в Аксуме, опять вернулись в Асэб и там взошли на борт корабля малва, несущего Венандакатру и сопровождающих его лиц назад в Индию. За это время между римлянами и аксумитами сложились теплые отношения. Все они к тому же соблюдали дисциплину и приличия, не оскорбляя ни расовые, ни национальные чувства друг друга.
Да, все это так. Но тем не менее они друг для друга оставались чужестранцами, несмотря на то что аксумиты говорили на хорошем (пусть и с акцентом) греческом, а римляне начали говорить на плохом (и с очень сильным акцентом) геэзе. Никто ни разу не произнес слов, которые могли бы оскорбить других. (Конечно, не считая Усанаса. Но поскольку давазз всех оскорблял в равной степени, включая племена и нации, о которых никто даже не слышал, его немыслимое поведение вскоре стало приниматься, как нечто естественное, точно так же, как люди примиряются с ветром, дождем или надоедливыми насекомыми.) Но на протяжении всех месяцев совместного путешествия и взаимного расположения, все-таки полного доверия и полной уверенности друг в друге не возникло. И не сложилось искренней близости духа.
Теперь все изменилось. После сражения соблюдаемые раньше положенные правилами хорошего тона приличия исчезли. Исчезла положенная вежливость к представителям другой нации, в особенности среди простых воинов. Их заменили насмешки и грубые шутки, оскорбления и унижения, ворчание и жалобы — короче, все то, чем омытые кровью ветераны закрепляют свою дружбу.
Сарвены впервые произнесли вслух свои имена. Получивший новый шрам на черной голове звался Эзана. Второй — Вахси. Римлянам рассказали о древнем аксумском обычае. Настоящее имя сарвена никогда не раскрывалось никому, кроме членов саравита, чтобы враги не использовали против воина колдовские чары. После того как мальчика принимали в сарв, он получал новое имя, которым его с тех пор называли его товарищи, но только при личном общении.
Вскоре после сражения с пиратами, на небольшой церемонии, проведенной, пока начальники общались с Венандакатрой, двое сарвенов официально приняли в свои ряды — в Дакуэн — трех катафрактов и назвали им свои настоящие имена.
Римские воины посчитали традицию странной, но не стали над ней смеяться, потому что они совсем не считали странной боязнь колдовства. Валентин с Анастасием носили на себе различные амулеты, отгоняющие колдовские чары и предохраняющие от них. А Менандр, даже пока его мучила лихорадка, пока он лежал без сознания и затем поправлялся после полученного ранения, ни на секунду не выпустил из руки маленькую иконку, полученную в тот день, когда он с гордостью вступил в ряды катафрактов по призыву Велисария. Иконку вручил ему деревенский священник и заверил молодого катафракта, что она убережет его от зла и дьявольских чар.
И она на самом деле уберегла — ведь юноша поправился, разве нет? От раны, которая по опыту ветеранов, как римлян, так и аксумитов, обычно приводила к смерти от заражения крови, причем мучительной и долгой. На самом деле великолепная иконка!
Но независимо от того, была иконка чудотворной или нет, выздоровлению молодого фракийца несомненно помогли аксумиты. Их странные и экзотические настои и мази, а также сочувствие и поддержка друзей на протяжении длинных, наполненных болью дней и ночей, в особенности поддержка менее серьезно раненого Эзаны.
Со временем Менандр научился быстро говорить на геэзе, гораздо лучше всех римлян. Более того, речь парня не портил ужасный акцент, от которого не могли избавиться другие римляне, пытавшиеся говорить на геэзе (за исключением Велисария, конечно, чей геэз вскоре не отличался от речи аксумита, но Велисарий-то — колдун).
Со временем Менандр станет самым популярным римским офицером среди аксумских войск, с которыми его войскам придется часто объединяться. И много времени спустя после выздоровления от полученного ранения катафракт наконец вернется в свою любимую Фракию. Конечно, уже не юношей, неизвестным никому, кроме соседей по деревне, а железным седовласым ветераном, чье имя гремело на многих территориях. Он будет спокойно относиться к славе и наслаждаться годами отставки, а всю свою гордость и любовь сохранит для большого потомства — темнокожих детей — и любимой жены из Аксумского царства.
Эзана тоже переживет войны. Время от времени сарвен будет приезжать во Фракию, навестить своего старого друга Менандра и сводную сестру, ставшую женой Менандра. Эзана не станет брать с собой во Фракию много сопровождающих, хотя сам высоко поднимется в воинской иерархии и большую группу сопровождающих ему всегда станет предлагать негуса нагаст. Но зачем они ему? Во Фракию поедет он сам — и его обширная коллекция шрамов и воспоминаний.
В будущем Эзана получит огромное удовольствие от этих посещений. Он с наслаждением будет смотреть, как солнце садится за дальними горами Македонии, попивая из кубка вино в компании Менандра и своей сводной сестры. Вокруг них соберутся внимательные многочисленные отпрыски Менандра, а также целая орава деревенских детей, для которых скромная усадьба Менандра станет огромной игровой площадкой. Они вместе будут делиться воспоминаниями.
Некоторые из воспоминаний окажутся грустными. Вахси не переживет войны. Он погибнет во время морской битвы у персидских берегов, и его тело не найдут. Но он умрет геройски, и его имя останется в памяти — его вырежут на небольшом монументе в африканских горах и будут вспоминать в небольшом тихом фракийском монастыре.
Всегда во время этих посещений Менандр и Эзана будут вспоминать корабль и Эритрейское море. И в это время дети всегда будут прекращать игры и замолкать, и собираться вокруг. Это станет их любимым рассказом, и они никогда от него не устанут. Ни дети, ни старые ветераны, которые с радостью повторят его снова и снова.
(Конечно, от него устанет жена Менандра и станет жаловаться своим деревенским подругам. Но зачем мужчинам обращать внимание на ворчание? Они давно к нему привыкли. Как знают все ветераны, жены любят поворчать, не дождешься от них должного уважения к рассказам мужей.)
Дети будут любить все части истории. Накал морского сражения, драконово оружие, из хвоста которого вырывался огонь, атака пиратов, перелезающих со своих галер на индийское судно, сражение на носу и в особенности — бросок на корму, который возглавил легендарный Велисарий. О, вот это была атака!
И если описание яростного сражения на корме несло в себе некоторые небольшие поправки к грубой исторической правде, все равно оно оставалось правдивым. Эзана ничего не сказал, когда Менандр — чуть-чуть — приукрасил свой рассказ о полученном страшном ранении. (Тут дети обязательно захотят увидеть ужасный шрам у него на животе, и Менандр обязательно его покажет.) Меч, которым была нанесена эта рана, во время многочисленных пересказов случившегося превращается в огромный клинок в руке могучего араба, который благодаря своей легендарной хитрости смог обмануть молодого римского воина. В рассказах не останется ничего от неопытности воина, хаоса битвы и просто удачи, благодаря которой безымянный и неизвестный пират просто резанул мечом по первому попавшемуся врагу, которым оказался храбрый, но неловкий парень.
Нет, Эзана ничего не говорил. Как и Менандр, когда во время рассказа Эзана показывал свой почетный шрам. Сарвен наклонял голову, чтобы дети с горящими глазами подошли поближе и заглянули в густые курчавые волосы, под которыми скрывается шрам. Они каждый раз визжали от испуга и восхищения. Менандр не говорил ничего, хотя после участия в стольких битвах многое понимал — о случившемся в тот день. Он ничего не говорил детям про панику, которая, как он знал, тогда охватила Эзану — когда чернокожего воина в самой гуще сражения ослепляла льющаяся из раны кровь.
Нет, Менандр держал рот на замке. Не было смысла в сутяжничестве. Возможно, детям никогда не понадобится узнавать такие вещи. Менандр и Эзана за время своих заполненных кровопролитием жизней сделали все, чтобы детям не приходилось проливать кровь. И если когда-нибудь эти дети сами выучат подобные уроки на своих шкурах, ну, лучше, если они во время этих уроков будут полны мужества, воспитанного в них невинными и простыми рассказами опытных людей.
Но, несмотря на всю детскую любовь к кровавым сценам, любимой частью рассказа у детей будет случившееся после битвы. Рассказ об удивительных днях, когда зерна союза между римлянами и аксумитами, который дети воспринимали, как нечто естественное, дали первые всходы. Дни, когда дружба укрепилась, дружба, которая уже давно стала легендой как во Фракии, так и в Аксумском царстве (а также Константинополе, Риме, Аравии и Индии).
Больше всего остального дети любили ту часть истории, когда великий Велисарий наконец решил рассказать компании героев о своей цели, своей миссии и своем поиске, а также подключил и их к нему, взяв с них клятвы. О явлении Сатаны, предупреждении монаха, захваченной принцессе и о герое, которого следовало найти и которому требовалось передать кинжал.
И Талисмане Бога.
Менандр и Эзана снова и снова пересказывали эту историю. И хорошо рассказывали, один добавлял то, что забывал другой. И поправлял, если вдруг другой делал какие-то ошибки. Но даже во время столько раз повторенного рассказа, каждый раз оба ветерана в мыслях возвращались к тем дням, и каждый раз они заново поражались пережитому.
Они рассказывали детям все, ничего не скрывая. (Потому что не осталось тайн, которые следовало скрывать от Сатаны и его приспешников. Просто приспешников больше не было. И хотя Сатана и остался, чудовище на время парализовано. Его заковали в цепи в аду, и он зализывает там свои ужасные раны.) Нет, они ничего не скрывали, но дети никогда полностью не могли все понять. Дети желали слушать о приключениях, восхищались славой Велисария, героизмом и преданностью его товарищей.
Но они никогда не поймут самое главное — ночь, когда Велисарий клятвой повязал свое братство.
Чистое, настоящее, неподдельное чудо.
В день после сражения произошла еще одна перемена. По просьбе Велисария — настойчивой просьбе, хотя угрозы не потребовались — Венандакатра согласился предоставить своим гостям места в грузовом отсеке. До этого римляне и аксумиты были вынуждены жить на палубе в поставленных там шатрах.
На самом деле ни римляне, ни аксумиты особо не переживали. Предыдущее место размещения их вполне устраивало. За исключением Велисария, никто не задумывался о переселении. В те годы спать на палубе считалось обычным делом во время путешествия по морю. Лишь немногие суда были достаточного размера, чтобы обеспечить спальные места в закрытых каютах для кого-либо, кроме капитана. По крайней мере приличные спальные места. Простые матросы часто спали вповалку в трюме, причем в ужасных условиях: слишком много народу на слишком малой площади. Морские путешествия люди обычно вспоминали с ужасом.
Несмотря на свой размер, индийский корабль не очень отличался от обычных судов тех лет. Венандакатра и сопровождавшие его жрецы наслаждались комфортными условиями в большой каюте Подлого, расположенной в центральной части судна, и нескольких других, прилегающих к ней. На самом деле каюту Венандакатры можно было назвать даже роскошной. Капитан, его помощники, а также командиры малва и йетайцев также пользовались небольшими каютами, расположенными в кормовой части судна. Что касается остальных, то солдаты размещались на палубах, предпочитая относительный простор и свежий воздух, а простые матросы вповалку спали в трюме.
Но нашлось и несколько свободных помещений для Велисария и сопровождающих его лиц. В носовой части имелся грузовой отсек, содержимое которого смогли перенести в другое место. В основном это были продукты — амфоры с зерном и маслом, использовавшиеся для приготовления простой пищи, которой кормили солдат и матросов. Все масло и часть амфор с зерном перенесли в другие помещения, а многие с зерном просто выбросили за борт. Амфоры были ручной работы и дешевыми, лишнее же зерно не требовалось в связи большими людскими потерями. Ведь много йетайцев погибло во время сражения с пиратами.
На самом деле друзей Велисария не переполняла радость, когда они узнали, куда перебираются. Грузовой отсек оказался грязным, и пришлось его тщательно вымыть. Более того, там жили крысы, и оружие катафрактов и сарвенов пришлось использовать для расправы с грызунами.
Да, теперь они были защищены от ветра, дождя и просто морских брызг. А также палящих лучей солнца. Но лишены чистого воздуха, и им приходилось спать в таких стесненных условиях, словно они находились в тюрьме. Конечно, спальные места в грузовом отсеке все время оставались сухими, в отличие от досок верхней палубы, но на такие мелочи недовольные путешественники мало обращали внимания.
Однако товарищи полководца не возражали — после того как обдумали сложившееся положение. Грузовой отсек в носовой части имел одно значительное преимущество, которое и побудило Велисария настаивать на выделении им каюты. Уединенность.
А Велисарию требовалась уединенность, когда возглавляемая им группа разместилась в этом отсеке через два дня после сражения. Ему требовалось многое им рассказать, причем так, чтобы другие путешественники его не услышали, и показать вещь, которую никому из малвы видеть не следовало.
Для этой цели грузовой отсек подходил прекрасно. На самом деле гораздо лучше, чем подошла бы одна из комфортабельных кают, расположенных в центральной части корабля. Грузовой отсек оказался изолирован от других частей корабля и находился достаточно далеко от всех спальных мест индусов (которые вполне могли только притворяться спящими в присутствии чужестранцев). Более того, отсек было легко защищать от шпионов и всех тех, кто просто попытается подслушать чужие разговоры.
Именно в этом грузовом отсеке Велисарий и открыл великую тайну своим товарищам. Он хотел это сделать, и сделал без колебаний. Потому что просто хотел, а не из чувства долга, не потому, что считал себя обязанным объяснить свое странное поведение во время сражения, или желал положить конец слухам о своем занятии колдовством и связи с дьяволом.
Конечно, эти причины тоже играли роль. Но главным поводом для открытия тайны был план Велисария, или по крайней мере разработка плана. Чтобы иметь успех, план требовал их объединенных усилий. Более того, нескольким членам группы предстояло сделать то, что они посчитали бы чистым сумасшествием, если бы не знали причин, побуждающих Велисария требовать выполнения этих вещей. А для этого им нужно знать секрет. Не ради самого секрета, а ради претворения хитрого плана в жизнь.
Канва плана пришла Велисарию на ум каким-то странным образом, во время самой яростной части сражения. Внезапно возникла у него в мозгу в момент, когда он замахивался мечом.
Позднее, когда он задумался о возникновении плана, то понял: тут постарался камень, поскольку магическим был сам процесс появления идеи. В спокойные часы после окончания сражения Велисарий многократно пытался пробить барьер у себя в сознании. Безрезультатно. Камень совершенно не реагировал. Велисарий понял, камень снова устал. Полководец также понял, как много и с каким напряжением работал камень, чтобы все органы чувств полководца работали во время сражения с максимальной отдачей.
И именно напряжение всех органов чувств, подумал он, и породило внезапное рождение плана, то есть канвы плана. План был его собственным, не камня. Камень помог только в том, что разум Велисария сработал таким удивительным образом. Камень помог раскрыть собственные резервы Велисария. Велисарий также понимал, что человеческие тонкости и нюансы находятся за пределами возможностей камня. Сейчас точно за пределами. Не исключено, так будет всегда.
Таким образом, в мрачном грузовом отсеке, тускло освещаемом тонкими восковыми свечами, Велисарий рассказал своим друзьям о славе, чудесах и ужасе.
Он рассказал все с самого начала, с пещеры в Сирии. Подчеркнул, что первым камень увидел Михаил Македонский. Камень попал к самому полководцу с благословениями монаха и епископа Антония Александрийского. Велисарий знал, как много эти имена значат для его катафрактов и успокоят их. И эти имена должны в некоторой степени успокоить и аксумитов. Пусть никто из них никогда не слышал ни про Михаила Македонского, ни про Антония Александрийского. Тем не менее они являлись христианами, даже если и еретиками (в основном монофизитами, хотя и не без собственных вариаций этого течения).
Как выяснилось, о Михаиле и Антонии слышал Гармат. Лично знаком не был, но знал их репутацию. Велисарий, обнаружив это, прервал повествование, позволив Гармату объяснить другим аксумитам, кто такие эти двое. На Эона и двоих сарвенов сообщение произвело должное впечатление.
Потом Велисарий говорил, не прерываясь, пока его рассказ не дошел до текущего дня. Он ничего не скрывал, за исключением особенностей собственных взаимоотношений с императором. Он не видел необходимости вовлекать друзей в этот тонкий вопрос. Достаточно рассказать о встрече с императрицей Феодорой (по крайней мере поведать о беседе насчет Индии) и напомнить про официальное благословение императором их миссии. Велисарий подозревал, что Гармат прекрасно видит подводные течения византийского двора, но вслух советник ничего не сказал.
Никто долго не произносил ни звука после того, как Велисарий закончил рассказ. Заполненный отсек погрузило в тишину.
Странно, что тишину первым нарушил Менандр. Молодой катафракт был очень слаб, но это не сказалось на его внимании. Лихорадка еще не мучила его, хотя ветераны знали, что она скоро появится. С полученной им раной это неизбежно.
— Можно на него посмотреть? — спросил Менандр. Не как молодой воин, а как простой деревенский паренек. В голосе слышалось благоговение.
— Вы все можете на него посмотреть, — ответил Велисарий.
Полководец запустил руку в тунику и извлек мешочек, затем выложил камень на ладонь и протянул вперед. Все, за исключением Менандра, склонились вперед. Мгновение спустя плечи молодого фракийца поддержал Эзана, чтобы парень также мог увидеть чудо.
И на самом деле чудо. Да, цель устала. Но она поняла важность момента и послала сигнал граням.
В грузовом отсеке камень не блистал, как когда-то в доме Велисария. Энергии для такого свечения не осталось. Однако свечение имело место и оно все время менялось — менялись оттенки и их комбинации, причем такого количества оттенков никогда раньше не видел никто из собравшихся. Свет был холодным и мерцающим, но его разнообразие!.. Увидев его, никто из собравшихся в отсеке ни на секунду не сомневался, что видят чудо.
Наконец заговорил Гармат.
— Этого недостаточно, — прошептал советник.
Велисарий вопросительно приподнял брови.
Советник покачал головой. Нет, этим жестом он не выражал недружелюбия, но он также не показывал и почтения.
— Прости, Велисарий. Я верю тебе и верю тому, что ты рассказал. И камень на самом деле вызывает благоговение, как ты и описал, но…
Гармат сделал широкий жест рукой, пытаясь охватить и корабль, и весь мир, лежащий за бортом.
— То, что ты говоришь, включает не только нас, но и тех, перед кем мы отвечаем.
— Ты сам хочешь взять камень в руку, — мягко заметил Велисарий.
Гармат улыбнулся и покачал головой.
— Конечно нет! В моем возрасте ужасные видения совсем ни к чему. Я их уже достаточно насмотрелся.
Велисарий перевел взгляд и придвинул ладонь — незаметно — к принцу.
— Тогда Эон.
Принц уставился на камень. Нахмурился в задумчивости. Только задумчивости, не страхе — это было очевидно для всех, кто за ним наблюдал. И не только Велисарий заметил взрослое достоинство и уверенность в будущем на этом черном молодом лице.
— Нет, — наконец сказал Эон. — Я пока себе не доверяю. — Он повернулся к Усанасу. — Возьми.
— Почему я?
— Ты — мой давазз. Я доверю тебе больше, чем какому-либо другому человеку, живущему на земле. Возьми.
Усанас уставился на своего подопечного. Затем, не отводя взгляда, протянул руку Велисарию. Полководец опустил в нее камень.
Мгновение спустя камень скрылся в зажатой ладони Усанаса. И давазз на какое-то время покинул реальность.
Вернувшись, он открыл глаза и казался абсолютно таким же. Остальные были несколько удивлены. Велисарий поражен.
Однако когда давазз заговорил, полководец подумал, что различает легкую дрожь в густом баритоне.
Первые слова были обращены к принцу:
— Давазз всегда удивляется. И опасается.
Усанас сделал глубокий вдох и на мгновение отвел взгляд.
— Но больше не будет. Ты оказался великим принцем. И — со временем — будешь великим королем.
Давазз пытался подобрать слова.
— Слушай, хватит тянуть время! — рявкнул Эон. Усанас посмотрел на него в смущении.
— Во-первых, это твоя глупая идея, — давазз злобно взглянул на советника. — А ты его поддержал.
Гармат пожал плечами. Усанас улыбнулся римлянам (улыбка по крайней мере не изменилась. Только не она).
— Вы должны простить моих товарищей, — сказал давазз. Теперь он вдруг заговорил по-гречески без всякого акцента, как до этого, и больше не делал никаких ошибок. Правильно строил предложения и мог составить длинные! Велисарий с трудом сдержался, чтобы не выпучить глаза от изумления. Его катафрактам это не удалось. Они не могли поверить в произошедшую перемену. Человек вдруг теряет акцент, начинает говорить по-гречески, как грек!
— У мальчика, по крайней мере, есть оправдание. Он молод. У советника — ну если только старческое слабоумие. И, конечно, то, что он наполовину араб. А арабы предпочитают все делать хитро. Лучше схитрить, чем покушать.
Снова недовольный взгляд. Правда, вскоре взгляд смягчился.
— Наполовину араб — всегда араб в конце концов. После смерти Калеба ты, Гармат, вернулся в Аравию. Ты геройски погиб там, когда вел своих любимых бедуинов против малва.
Он пожал плечами.
— Конечно, ты проиграл. Даже бедуины в пустыне не смогли противостоять этой неумолимой силе индусов. После того как они разрушили Бени-Хасан и Харам.
— Значит, ты видел будущее, — утвердительно сказал Гармат.
— О, да. На самом деле. И оно было таким же ужасным, как нас и предупреждали. — Глаза Усанаса затуманились. — Я видел будущее до момента своей собственной смерти. Я умер бесславно, должен признать. От заражения крови — после ранения. К сожалению, получил его не во время доблестной схватки с противником. Просто случайно залетела ракета, это проклятье, ставшее предметом песен бардов и историй сказочников.
Он бросил взгляд на Менандра и решил уйти от вопроса заражения ран. Вместо этого улыбнулся принцу.
— Про твой конец, Эон, ничего сказать не могу. Я умер у тебя на руках, во время переселения, которое предприняли выжившие аксумиты под твоим командованием. На юг, в мои родные края между озерами, где ты надеялся основать новое царство, которое может противостоять малва. Хотя особых надежд на успех у тебя не было.
Усанас замолчал.
— Ты говоришь на прекрасном греческом, — пожаловался Валентин.
Усанас скорчил гримасу.
— Подозреваю, мой дорогой Валентин, что я говорю на нем значительно лучше, чем ты. Со всем моим уважением, боюсь, я — лучший лингвист из всех известных. Я вырос в сердце Африки, среди дикарей. На земле между великими озерами, где говорят по меньшей мере на восемнадцати языках. К двенадцати годам я знал семь из них и вскоре выучил и остальные.
Темный отсек внезапно осветила его улыбка.
— То есть к возрасту, когда у юношей появляется страстное желание совращать все, что движется. Мое племя, с грустью будет сказано, сильно возражало против внебрачных связей. В других племенах более разумные обычаи, но, жаль, они говорят на других языках. Поэтому пришлось выучить языки, потом я решил, что это очень полезная привычка, и продолжал их изучать.
Усанас показал пальцем на принца: его палец напоминал копье.
— Этот юный конспиратор, интриган-молокосос, считающий себя шпионом, решил показать себя хитрым и умным. По его мнению, мне следовало во время наших путешествий по Римской империи притворяться необразованным варваром, недавно вылезшим из кустов. Он думал, что ничего не подозревающие римляне могут бездумно разболтать секреты в присутствии тупого, ничего не понимающего раба. Его палец переместился на Гармата.
— А этот, доживший до седин, но так и не поумневший тип, так называемый советник, решил, что в плане есть разумное зерно и он может принести пользу. И вот я и оказался в капкане между Сциллой-наивностью и Харибдой-слабоумием.
Он воздел глаза к небу.
— Пожалейте меня, римляне. Несколько месяцев я, самый образованный язычник, который когда-либо покидал саванну, был вынужден передавать свои мысли, коверкая язык, как какой-то недоумок. Бедный я бедный! Как мне себя жаль!
— Похоже, тебе все-таки удалось это пережить, — рассмеялся Валентин.
— У него очень хорошо получается усваивать любой новый опыт, — вставил Вахси. — Именно поэтому мы и сделали его даваззом.
Сарвены обменялись многозначительным веселым взглядом.
— Усанас любит думать, что все произошло из-за его навыков и способностей, — добавил Эзана. И усмехнулся. — Чушь! Ему просто повезло. Это его единственный талант. Но — принцу нужно научиться быть удачливым, более, чем чему-либо другому, поэтому мы и сделали дикаря его даваззом.
Усанас хотел что-то возразить, но его перебил Велисарий:
— Давай попозже. А сейчас нам требуется обсудить кое-какие более важные вещи. — Он повернулся к Гармату. — Ты удовлетворен?
Советник посмотрел на принца. Эон кивнул, очень уверенно. Гармат все еще колебался, но только секунду, затем тоже кивнул.
— Хорошо, — сказал Велисарий. — А теперь послушайте мой план.
После того как Велисарий закончил говорить, тут же открыл рот Эон.
— Я не буду! Это ниже моего…
Усанас дал ему подзатыльник.
— Тихо! Это отличный план! И отличный для принца! Научишься думать, как червь, вместо льва. Черви едят львов, юный дурак. А не наоборот.
— Давай без акцента! И говори нормальными предложениями! — Рявкнул Эон, потому что Усанас произносил фразы с акцентом, как и раньше.
Еще один подзатыльник.
— Я разговариваю с ребенком. Так, чтобы глупый принц понял.
Гармат взял сторону Усанаса.
— Твой давазз прав, принц, — заявил Гармат, но тут же попытался сгладить напряжение. — Конечно, не в плане червей, а в… остальном. Он говорил с тобой несколько невежливо. Бесцеремонный негодяй! Но насчет плана он прав. Это на самом деле хороший план, в особенности в той части, которая касается тебя.
Он вопросительно посмотрел на Велисария.
— Кое-что из остального, полководец, признаюсь, нахожу слишком сложным.
— «Нахожу слишком сложным», — Валентин попытался повторить акцент и интонацию Гармата, потом склонился вперед. — Полководец, в отсутствие Маврикия мне придется взять на себя его роль. Как смогу. Первый закон битвы…
Велисарий отмахнулся и рассмеялся.
— Я его знаю наизусть. Но это не сражение, Валентин. Это интрига.
— Тем не менее, полководец, — перебил Анастасий. — Ты слишком уж полагаешься на случайности. Мне плевать, говорим ли мы о сражениях или интригах — или, если на то пошло, как наставить рога квартирмейстеру, — все равно нельзя уж слишком полагаться на удачу.
В отличие от высокого голоса Валентина, казавшегося особенно резким от возбуждения, бас Анастасия звучал спокойно и ровно. И из-за этого сами слова прозвучали гораздо весомее.
Велисарий колебался, раздумывая над аргументами. Он знал, что сейчас не время и не место давить авторитетом. Требовалось на самом деле убедить и катафрактов, и аксумитов, а не приказывать им.
Но до того, как он смог что-то сказать, заговорил Усанас:
— Я не согласен с Анастасием и Валентином. И Гарматом. Они путают сложность с хитростью. Да, план сложный, в том смысле, что он включает много взаимодействующих факторов.
Велисарий с трудом сдержал смех, увидев открытые от удивления рты своих фракийцев и мрачное смирение на лицах сарвенов. Усанас оживленно жестикулировал.
— Но это совсем не то, что называется удачей! О, нет, совсем нет. Удача — моя специализация, как и сказали сарвены. Но тупые воины, — он показательно махнул рукой, словно от кого-то отмахивался, — не понимают, что такое настоящая удача, поэтому и считают меня удачливым. Я не удачлив. Мне везет, потому что я понимаю, каким образом приходит везение.
Давазз склонился вперед.
— И я вам сейчас раскрою секрет везения. Никто не может предсказать хитрый путь удачи, но можно попытаться понять, каким образом приходит везение. Требуется сделать простую вещь — добраться до корня проблемы и схватить его. И держать — стальным захватом — и всегда о нем помнить. Тогда и найдешь свой путь в любом лесу.
— Сказки, — хмыкнул Валентин. — Но скажи мне вот что, умник: что простого в плане полководца? — он фыркнул. — Назови хоть что-нибудь простое в его плане.
На сарказм Усанас ответил прямым уверенным взглядом.
— Простая вещь, лежащая в основе плана полководца, Валентин, — это душа Венандакатры. Весь план крутится вокруг нее одной. Пожалуй, она самая простая в мире.
— Ничья душа не может быть простой, — возразил Валентин, но не очень уверенно.
— Твоя, возможно, и нет, — согласился давазз. — А душа Венандакатры? Ты считаешь ее сложной? — Усанас презрительно рассмеялся. — Если тебе нужна сложность, Валентин, изучи кучу собачьего дерьма. Но не ищи сложности в душе Венандактры.
— В его словах есть смысл, — проворчал Анастасий. Огромный катафракт вздохнул. — Самый настоящий здравый смысл. — Еще один вздох, напоминающий смирение атланта со своей ношей. — На самом деле возражать тут нечему.
Валентин сверкнул глазами.
— Может быть! — рявкнул он. — Но тем не менее… что с остальным-то? Признаю, роль принца в плане проста. — Скептический взгляд на Эона. — Если… прости, принц, — юноша это выдержит. — Затем он показал пальцем на Усанаса. — А как насчет его роли в плане? Это ты тоже называешь простотой?
Усанас улыбнулся.
— А разве нет? — спросил он. — От меня требуются только две вещи. Не более двух! Уверяю тебя, катафракт, даже дикари из саванны могут считать до двух.
— Это две очень сложные вещи, Усанас, — шепотом вставил Менандр.
— Чушь! Во-первых, я должен выучить новый язык. А такому мастерству я еще мальчиком научился. Затем я должен поохотиться. А этому я научился еще раньше.
— Но ты не будешь охотиться на антилопу в саванне, давазз, — неуверенно заметил Эон.
— Да, — поддержал его Валентин. — Ты будешь охотиться на человека в лесу. Человека, которого ты не знаешь, в лесу, в котором ты никогда не был, в стране, которую ты никогда не видел.
Усанас пожал плечами.
— Ну и что? Охота — простая вещь, мой дорогой Валентин. Когда я был мальчиком и рос в саванне, я так не думал. Меня очень впечатляла скорость импалы, хитрость бизона и яростность гиены. Поэтому я потратил много лет, изучая этих животных и осваивая их привычки.
Он вытер лоб.
— Это оказалось утомительно. К тринадцати годам я считал себя самым великим в мире охотником. Пока один умный старик из нашей деревни не сказал мне, что самыми великими в мире охотниками являются маленькие человечки, живущие далеко в джунглях. Их называют пигмеи, сказал он, и они охотятся на самого великого из животных. На слона.
— Слона? — воскликнул Анастасий и нахмурился. — А насколько малы эти… пигмеи?
— О, они очень маленькие. — Усанас показал рукой. — Не больше вот этого. И я знаю, это правда. Как только я услышал слова умного человека, я бросился в джунгли, чтобы самому стать свидетелем чуда. И на самом деле все оказалось так, как говорил старейшина нашей деревни. Самые маленькие люди в мире. И они не считали ничем особенным охоту на самых страшных на земле существ.
— А как они это делали? — спросил Менандр с юношеским любопытством. — Копьями?
Усанас пожал плечами.
— Только в самом конце. Вначале они загоняли слона в капкан, в яму. Я сказал, что они маленькие, Менандр, но я не сказал, что они глупые. И чтобы загнать слона в капкан, они в основном действуют мудростью. Потому что эти маленькие люди, в отличие от меня, не тратили время на изучение повадок животных. Они просто попытались понять душу слона и соответствующим образом устанавливали капканы. Душа слона бесстрашна, поэтому они выкапывали ямы по самому центру самой широкой просеки, там, где не решится проходить никакой другой зверь.
Он посмотрел на принца.
— И точно так же я поймаю в капкан свою дичь. Это не сложно. Это будет самым простым делом. Потому что душа моей дичи так же проста, как душа Венандакатры. И мне не нужно пытаться понять ее, поскольку она уже много лет со мной. Я смотрел в самую глубину этой души, с расстояния нескольких дюймов.
И Усанас вытянул вперед левую руку. Ее уродовал ужасный длинный неровный шрам. Он сильно выделялся на темной коже, хотя и побледнел за годы.
— Вот след души пантеры, друзья мои. Я знаю ее как свою собственную.
Валентин вздохнул.
— О черт. Я пытался.
Как знал Велисарий, это был хороший признак. Быстро оглядев лица других людей в комнате, он увидел: они тоже приняли сказанное, как и Валентин.
Валентин теперь даже улыбался. Катафракт посмотрел на Эзану и Вахси.
— Помните, что мы с Анастасием вам говорили? — спросил он. — Вы нам не поверили после сражения с пиратами.
Вахси хмыкнул.
— Ты это имел в виду, когда говорил про знаменитый «окольный путь» вашего полководца?
Эзана рассмеялся.
— Это то же самое, что сказать: у змеи смешная походка! — Он поднял руку и потрогал повязку на голове. Затем весело добавил: — Тем не менее это лучше, чем сражаться на открытой палубе.
Велисарий улыбнулся и прислонился к стене.
— Думаю, на сегодняшний день это все, что требовалось обсудить, — объявил он. — В предстоящие недели у нас будет время, чтобы проработать все детали.
Усанас нахмурился.
— Все, что требовалось обсудить? Чушь, полководец! Ну, что касается плана — да, — он словно отмахнулся от него. — Хорошие планы, как и хорошее мясо, не следует готовить слишком долго. Но теперь нам можно обсудить на самом деле важные вещи.
Он улыбнулся своей знаменитой улыбкой и потер руки.
— Например, философию! Какое удачное стечение обстоятельств, меня окружают греки, а я могу свободно говорить на этом языке философии и нисколько не притворяться. Я начну с Плотина. Я считаю, что применение им принципа первичной простоты к природе божественного интеллекта является с точки зрения логики неправильным. А с точки зрения теологии — нечестивым. Я здесь говорю о взглядах в представлении Порфирия в пятой книге «Эннеад». А ваше мнение?
Он снова махнул рукой, словно от кого-то отмахивался.
— Естественно, я спрашиваю у присутствующих греков. Взгляды аксумитов мне известны. Они считают меня буйнопомешанным.
— Ты и есть буйнопомешанный, — заметил Вахси.
— Свихнувшийся лунатик, — добавил Эзана.
— Я не грек, — проворчал Валентин.
— Никогда в жизни не слышал такой околесицы, — заявил Анастасий, с интересом склоняясь вперед. — Полная чушь. Принцип первичной простоты принимается всеми великими философами, как Платоном, так и Аристотелем, независимо от других взглядов. Плотин просто применил эту концепцию к природе божественности. Логика его позиции неприступна и неопровержима, — продолжал он сочным басом, который для всех в команде, за исключением Усанаса, звучал, подобно року. — Признаю, теологические аспекты этой проблемы на первый взгляд шокируют. Но я напоминаю тебе, Усанас, что сам великий Августин очень высоко ценил Плотина и…
— О, Боже праведный, — прошептал Менандр и бессильно лег на спину. — Он не делал этого с того самого дня, когда я впервые оказался в казарме. Я был тогда новичком — и он меня поймал. — Менандр издал ужасающий стон. — Это продолжалось часами. Он часами говорил со мной о философии.
Эон с сарвенами смотрели на Анастасия, открыв рты, точно так же, как могли бы смотреть на бизона, внезапно превратившегося в единорога.
Гармат возвел глаза к небу.
— Неоспоримой добродетелью людей, из рода которых происходит моя мать, является их склонность к поэзии, но не философии, — пробормотал он. — Независимо от других совершенных ими преступлений, ни один араб еще никогда не утомил другого человека до смерти.
Валентин гневно посмотрел на Велисария.
— Это ты виноват, — прошипел он, напоминая в этот миг ласку.
Велисарий пожал плечами.
— Я забыл. И откуда я мог знать, что он найдет родственную душу? В этом путешествии?
— Все равно ты виноват, — повторил Валентин непрощающим тоном. — Ты знал, каким он может быть. Ты знал, что его отец — грек. Ты выбирал сопровождающих. Ты — полководец. Ты стоишь во главе группы. А это налагает ответственность!
— Чушь! — воскликнул Усанас. — Как ты можешь говорить такую…
— Тем не менее, — перебил Анастасий, — я не понимаю, как ты можешь отрицать, что взгляды Платона также основываются на начальных элементах и…
— А теперь ты оскорбляешь Платона!
— Сколько до Индии? — прошептал Менандр.
— Несколько недель, судя по тому, как плывут эти несчастные малва, — проворчал Эон.
И принц сам пустился в технические рассуждения, которые, не смотря на пространность, как и дебаты в другой части грузовой отсека, все-таки были более или менее понятны, даже для такого сухопутного человека, как Велисарий.
