— Дедушка! Дедушка, иди быстрее! Это ангел!

Тимоти Харрисон поднял голову, когда его правнук бесцеремонно прогрохотал через открытую дверь его офиса в ратуше. Конечно, поведение мальчика было ужасным, но он никогда даже легко не сердился на Мэтью, и никто из тех, кого знал Тимоти, не сердился на него. Это означало, что мальчики оставались мальчиками, и что молодой Мэтью регулярно избегал всего, что должно было стать, по меньшей мере, причиной наказания.

В этом случае, однако, его можно было бы извинить за волнение, предположил Тимоти. Не то чтобы он был готов признать это.

— Мэтью Пол Харрисон, — строго сказал он, — это мой кабинет, а не душевая на бейсбольном поле! От каждого здесь ожидается, по крайней мере, хоть немного правильного поведения… даже, и особенно, от такого молодого хулигана как ты!

— Прошу прощения, — ответил мальчик, опустив голову. Но одновременно он подглядывал сквозь ресницы, и ямочки обезоруживающей улыбки, которая собиралась втянуть его во всевозможные неприятности в течение ещё нескольких лет, танцевали по углам рта.

— Что ж, — хмыкнул Тимоти, — я думаю, мы можем оставить это без нареканий… на этот раз.

Он с удовлетворением отметил, что, вероятно, это был настоящий трепет определённого беспокойства, но затем откинулся на спинку стула.

— Итак, что ты говорил об ангеле?

— Световой сигнал, — нетерпеливо сказал Мэтью, и его глаза загорелись ярким волнением, когда он вспомнил первоначальную причину вторжения к деду. — Световой сигнал просто начал светиться! Отец Майкл сказал, что я должен бежать и сразу же рассказать вам об этом. Приближается ангел, дедушка!

— А какого цвета был световой сигнал? — спросил Тимоти. Голос у него был настолько спокойным, что, хоть он и не осознал этого, это чрезвычайно подняло его в глазах и так уже сильно уважающего его правнука.

— Жёлтый, — ответил Мэтью, и Тимоти кивнул. Один из младших ангелов, значит. Он почувствовал быстрый небольшой укол сожаления, за что он мгновенно отругал себя. Возможно, было бы более увлекательным надеяться на посещение одного из самих Архангелов, но смертные не могут отдавать никаких приказов Богу, даже косвенно.

«Кроме того, даже «младший» ангел будет более чем достаточным волнением для тебя, старик!» — укоризненно сказал он себе.

— Ну, — сказал он, кивая своему правнуку, — если ангел идёт в Лейквью, тогда мы должны подготовиться к его приёму. Иди к докам, Мэтью, найди Джейсона и скажи ему, чтобы он подал сигнал всем рыбацким лодкам вернуться в гавань. Как только ты это сделаешь, иди домой и скажи об этом маме и бабушке. Я уверен, что отец Майкл вскоре ударит в колокол, но всё же ты можешь пойти и предупредить их.

— Да, дедушка! — Мэтью нетерпеливо кивнул, затем повернулся и побежал туда, откуда пришёл. Тимоти смотрел ему вслед, с минуту улыбаясь, потом расправил плечи и вышел из кабинета.

Большинство из сотрудников мэрии приостановили всё, что они делали. Они смотрели в его сторону, и он снова улыбнулся, на этот раз понимающе.

— Вижу, вы все слышали сообщение Мэтью, — сухо сказал он. — В таком случае я не вижу необходимости повторяться. Закончите то, что вы делали, сдайте свою работу, а затем спешите домой, чтобы подготовиться.

Люди кивнули. Кое-где стулья царапнули доски пола, когда клерки, уже сделавшие порученные им дела, поспешили засунуть папки в соответствующие шкафы. Другие склонились над своими столами, гусиные перья летали, в то время, когда они торопились достигнуть точки, где будет разумно остановиться. Тимоти понаблюдал за ними несколько секунд, а затем вышел через парадный вход ратуши.

Ратуша стояла на холме в центре города Лейквью. Лейквью неуклонно рос, и Тимоти осознавал, что осталось недолго до того, как он проскользнёт мимо той неуловимой линии, разделяющей «городок» от «маленького города». По многим причинам он не был уверен, как он чувствовал это. Но как бы он ни думал об этом, не было никаких сомнений в том, что Бог и ангелы чувствуют, и это сделало любые чисто личные оговорки с его стороны бессмысленными.

Он видел, что новость уже разошлась. Люди торопливо шли по булыжным улочкам и тротуарам, склонив головы в возбуждённой беседе со спутниками или просто улыбаясь. Световой сигнал на шпиле церкви отца Майкла был намеренно помещён так, чтобы его можно было видеть в как можно большей части города, и Тимоти мог видеть его яркое янтарное сияние с того места, где он стоял, несмотря на яркость летнего солнца.

Колокол на высокой колокольне церкви начал звонить. Его глубокий, катящийся голос пропел через летний воздух, выкрикивая радостную весть для тех, кто не видел сигнального света, и Тимоти кивнул этому яркому, переливающемуся пузырю счастья. Затем он сам направился к церкви, спокойно кивая людям, мимо которых он проходил. Он был, в конце концов, мэром Лейквью, что накладывало на него определённую ответственность. Более того, он был одним из числа медленно, но неуклонно сокращающихся Адамов, так же как его жена Сара была одной из городских Ев. Это оставило их обоих с особой обязанностью поддерживать должный дух уважения, обожания и благоговением перед одним из бессмертных слуг Бога, вдохнувшего в их ноздри само дыхание жизни.

Он добрался до церкви, и отец Майкл уже ждал его. Священник на самом деле был моложе Тимоти, но выглядел намного старше. Майкл был одним из первых детей, рождённых здесь, на Сэйфхолде, в ответ на Божье повеление плодиться и размножаться. Конечно, сам Тимоти вовсе не был «рождён». Бог создал его бессмертную душу Своей Собственной рукой, а архангел Лангхорн и его помощница, архангел Шань-вэй, создали физическое тело Тимоти в соответствии с Божьим замыслом.

Тимоти был Разбужен прямо здесь, в Лейквью, стоящим рядом с другими Адамами и Евами на городской площади и сохранившееся воспоминание о том первом славном утреннем дне — этот первый взгляд на великолепные голубые небеса Сэйфхолда и яркий свет Као-чжи, когда она взломала восточный горизонт, подобная капающему шару расплавленной меди, на возвышающиеся зелёные деревья, уже обработанные и изобилующие ожидаемым уборки урожаем поля, тёмно-синие воды озера Пэй и рыболовные лодки, связанные и ожидающие в доках — всё ещё наполняло его душу благоговейным трепетом. Это был первый раз, когда он увидел свою Сару, если уж на то пошло, и это было чудо само по себе.

Но это было почти шестьдесят пять лет назад. Если бы он был другим мужчиной, мужчиной, рождённым от союза мужчины и женщины, его тело давно бы стало развалиной. Больше того, хотя он и был всего на четыре года старше отца Майкла, священник был сутулым и седовласым, его пальцы начали скрючиваться от возраста, в то время как волосы Тимоти оставались тёмными и густыми, не тронутыми сединой, хотя в них было несколько прядей серебра, проложивших себе путь в его бороде тут и там.

Тимоти вспомнил, как отец Майкл был краснолицым, плачущим младенцем в объятиях матери. Сам Тимоти уже был полностью взрослым человеком, человеком в расцвете ранней мужественности, такими как все Адамы были при Пробуждении. Будучи тем, кем он был, прямой работой божественных рук, следовало ожидать, что его жизнь будет длиннее жизни тех, кто ещё больше удаляется от прямого прикосновения божества. Но если Майкл возмущался этим, Тимоти никогда не видел ни единого признака этого. Священник был смиренным человеком, постоянно помнящим, что то, что было дозволено его священническим саном было прямым и осязаемым знамением Божьей благодати, той благодати, которой ни один человек никогда не мог бы быть по-настоящему достойным. Что не освобождало его от попыток быть таким.

— Возрадуйся, Тимоти! — сказал священник, и глаза его пылали под густыми белыми бровями.

— Возрадуйся, отче, — ответил Тимоти и на короткое мгновение опустился на одно колено, чтобы Майкл возложил руку ему на голову в жесте благословения.

— Пусть Лангхорн благословит и сохранит тебя всегда в Божьих путях и законах, пока День Ожидаемый не придёт ко всем нам, — быстро пробормотал Майкл и тихонько постучал Тимоти по плечу

— А теперь вставай! — скомандовал он. — Вы здесь Адам, Тимоти. Скажите мне, что я не должен нервничать!

— Ты не должен нервничать, — послушно сказал Тимоти, вставая, чтобы обнять одной рукой плечи своего старого друга. — Воистину, — добавил он более серьёзным тоном, — ты хорошо поработал, Майкл. С момента последнего Посещения твоя паства хорошо питалась, и она неуклонно растёт.

— Вы имеете в виду нашу паству, — ответил отец Майкл.

Тимоти начал качать головой, затем подавил этот жест. Было любезностью со стороны Майкла сказать так, но они оба знали, что, хотя Тимоти стремился добросовестно выполнять свои обязанности, как администратор Лейквью и окрестных ферм, все его полномочия в конечном счёте происходили от Архангелов, а через них, от Самого Бога. Это означало, что здесь, в Лейквью, высшая власть в любом вопросе, духовном или мирском, принадлежала отцу Майклу, как представителю Матери-Церкви.

«Но он по-прежнему так говорит, не так ли?» — с улыбкой подумал Тимоти.

— Пойдём, — сказал он вслух. — Судя по рисунку цветового сигнала, осталось совсем недолго. Мы должны подготовиться.

К тому времени, когда сияющий нимб Кёсэй Хи появился вдалеке над голубыми водами озера Пей, всё было готово.

Всё население Лейквью, кроме нескольких рыбаков, которые были слишком далеко на огромном озере, чтобы увидеть сигнал к возвращению, собралось на площади и вокруг неё. Пришли семьи из нескольких ближайших ферм, и площадь Лейквью больше не казалась достаточно большой, чтобы вместить их всех. Они вышли за её пределы, полностью заполнили прилегающие улочки, и Тимоти Харрисон почувствовал глубокий, удовлетворённый всплеск радости от свидетельства того, что он и его соратники Адамы и Евы действительно были плодящимися и размножающимся.

Кёсэй Хи подлетал ближе, быстрее, чем самая быстрая лошадь могла бы скакать, быстрее, чем самая быстрая болотная ящерица могла бы атаковать. Круг света становился ярче и ярче, по мере того как он приближался к городу. Сначала это было просто блестящее пятнышко, далеко над озером. Затем оно стало больше, ярче. Потом оно стало звездой, упавшей со свода принадлежавших Господу небес. Затем засияло ещё ярче, словно второе солнце, меньшее чем Као-чжи, но достаточно яркое, чтобы бросить вызов даже его ослепительной яркости. И затем, когда он мелькнул на последних нескольких милях, стремительнее чем любая пикирующая вниз виверна, его блеск полностью превзошёл блеск любого простого солнца. Он пылал над городом, без жара и всё же слишком невыносимо ярко для любого глаза, отбрасывая тени с гранями острее ножа, несмотря на полуденное солнце.

Тимоти, как и все остальные мужчины и женщины, склонил голову и прикрыл глаза от этого ослепительного сияния. Затем блеск уменьшился так же быстро, как и появился, и он медленно поднял голову.

Кёсэй Хи всё ещё был над Лейквью, но поднялся так высоко в небеса, что стал лишь немного ярче чем Као-чжи. Всё ещё слишком блестящий, чтобы смотреть на него, но достаточно далёкий, чтобы простая смертная плоть могла выдержать его присутствие. Но если Кёсэй Хи ретировался, то создание, чей колесницей он являлся, нет.

По всему городу люди с благоговением и трепетом встали на колени, и Тимоти поступил так же. Его сердце запело от радости, когда он увидел ангела, стоящего на возвышении в самом центре площади. Эта платформа была предназначена исключительно и только для таких моментов. Ни одной смертной человеческой ноге не было позволено осквернить её поверхность, кроме посвящённого духовенства, ответственного за ритуальную чистку и поддержание её в постоянной готовности к моментам подобным этому.

Тимоти узнал ангела. Прошло уже почти два года с момента последнего Посещения, и ангел не изменился со времени своего последнего появления в Лейквью. Он выглядел постаревшим — по крайней мере, слегка — с тех пор, как Тимоти впервые увидел его, сразу после Пробуждения. Но, с другой стороны, в Писании говорилось, что, хотя ангелы и архангелы бессмертны, тела, которым им были даны, чтобы учить и руководить людьми Бога, были сделаны из того же материала, что и мир смертных. Оживлённые Сургой Касаи, «великим огнём» Божьего Прикосновения, эти тела смогут выдержать больше, чем любое смертное тело, подобно тому как тела Адамов и Ев смогут выдержать больше, чем тела их потомков, но они будут стареть. Действительно, наступит день, когда все ангелы — даже сами Архангелы — будут отозваны к престолу Божьему. Тимоти знал, что Сам Бог постановил это, но он был глубоко благодарен, что он сам бы закрыл глаза в смерти до того, как этот день наступит. Мир, не населённый более ангелами, показался бы тёмным, мрачным и серым, тому, кто лицом к лицу видел посланников Самого Бога во славе первых дней этого мира.

Во многих отношениях ангел выглядел мало чем отличающимся от смертного. Он был не выше самого Тимоти, его плечи не были шире. И всё же он был одет с головы до ног в блестящее, мерцающее светом облачение, чудесную одежду постоянно меняющихся и плавных цветов, а его голова была увенчана потрескивающим синим огнём. На талии он носил свой посох, стержень нетленного кристалла наполовину длиннее предплечья мужчины. Тимоти видел, как используется стержень. Только однажды, но его молния отбросила атакующую болотную ящерицу на землю в одном катаклизменном грохоте звука. Половина тела болотной ящерицы была буквально сожжена, а в ушах у Тимоти звенело после этого несколько часов подряд.

Ангел несколько секунд в молчании смотрел на благоговейно преклонившую колени толпу. Затем он поднял правую руку.

— Мир вам, Дети Мои, — сказал он, его голосом невозможно ясным и громким, но не кричащим, не повышенным. — Я принёс вам благословение Божье и благословение Архангела Лангхорна, который является слугой Его. Слава Богу!

— И слугам Его, — пророкотало в ответ, и ангел улыбнулся.

— Бог доволен вами, Дети Мои, — сказал он им. — А теперь, продолжайте ваши дела, все вы, радуясь Господу. Я принёс вести отцу Майклу и мэру Тимоти. После того, как я поговорю с ними, они расскажут вам, что Бог желает от вас.

Тимоти и Майкл стояли бок о бок, наблюдая, как пустеет переполненная площадь и окружающие улицы, быстро и всё же без спешки и толкотни. Некоторые фермеры из-за пределов города тяжело добирались — или, в некоторых случаях, буквально бежали за мили — чтобы быть здесь в момент прибытия ангела. Тем не менее не было ни обиды, ни разочарования, от того, что они так быстро разошлись по своим делам. Их радостной обязанностью было поприветствовать Посланника Божьего, и они знали, что они были благословлены за рамками любых наград любого ошибающегося, грешного смертного, увидев ангела своими глазами.

Ангел спустился с освящённой платформы и подошёл к Тимоти с Майклом. Они снова опустились на одно колено перед ним, и он покачал головой.

— Нет, Сыновья Мои, — сказал он мягко. — Будет достаточно времени для этого. Пока что мы должны поговорить. Бог и архангел Лангхорн довольны вами, довольны тем, как вырос и процветает Лейквью. Но вас могут призвать к новым испытаниям, и архангел Лангхорн поручил мне укрепить ваш дух для тех задач, к которым вас могут призвать. Пойдёмте в церковь, чтобы мы могли говорить в должной обстановке.

Пэй Као-юн сидел в удобном кресле и лицо его было невыразительной маской, когда он слушал дебаты.

Звезда класса G6, которую они назвали Као-чжи в честь его брата, сияла снаружи. Был только полдень, а северное лето было жарким, но прохладный ветерок с озера Пэй залетал через открытые окна, и он мысленно морщился, когда тот мягко обдувал его.

«Ублюдки не могли насыпать достаточно «почестей» на нас, не так ли? Назвали местное солнце в честь Као-чжи. Озеро тоже в честь него, я полагаю… или, возможно, они хотели назвать его в честь нас обоих. Может быть, даже в честь Шань-вэй, в то время. Но это всё, что они собираются сделать. Интересно, выбрал ли Центр Управления Лангхорна и Бе́дард потому, что планировщики знали, что они страдают манией величия?»

Он попытался сказать себе, что это только потому, что за почти шестьдесят стандартных лет — почти шестьдесят пять местных лет — усталость от наблюдения за ними двумя в действии сделалась неизбежной. К сожалению, он никак не мог избавиться от мысли, что люди, которые выбрали Эрика Лангхорна главным администратором колонии, а доктора Адори́ Бе́дард в качестве главного психолога, точно знали, что они делают. В конце концов, выживание человечества — любой ценой — было гораздо более важным, чем любые незначительные сокращения основных прав человека.

— …и мы умоляем вас, ещё раз, — сказала тонкая женщина с серебристыми волосами, стоявшая посреди прохладного зала заседаний, — подумать о том, насколько жизненно важно, чтобы человеческая культура, которая растёт и созревает на этой планете, помнила о Гбаба. Что она понимает, почему мы пришли сюда, почему мы отказались от передовых технологий.

Као-юн смотрел на неё каменными карими глазами. Она даже не взглянула в его сторону, и он почувствовал, что один или два советника взглянули на него с тем, что они наивно полагали скрытым сочувствием. Или, в некоторых случаях, скрытым развлечением.

— Мы уже слышали все эти доводы, доктор Пэй, — сказал Эрик Лангхорн. — Мы понимаем, о чём вы говорите, но я боюсь, что ничто из сказанного вами не изменит нашей установленной политики.

— Администратор, — сказала Пэй Шань-вэй, — ваша «установленная политика» упускает из виду тот факт, что человечество всегда было производителем инструментов и решателем проблем. В конце концов, эти качества выйдут на поверхность и здесь, на Сэйфхолде. Когда это случится, без институциональной памяти о том, что случилось с Федерацией, наши потомки не будут знать об опасностях, ожидающих их снаружи.

— Эта конкретная обеспокоенность основана на ошибочном понимании социальной матрицы, которую мы здесь создаём, доктор Пэй, — сказала Адори́ Бе́дард. — Я уверяю вас, с теми мерами предосторожности, которые мы внедрили, жители Сэйфхолда будут надёжно изолированы от любых технологических улучшений, которые могли бы привлечь внимание Гбаба. Если, конечно, — глаза психиатра сузились, — не существует некоего внешнего стимула нарушать параметры нашей матрицы.

— Я не сомневаюсь, что вы можете — что вы уже смогли — создать анти-технологический настрой на индивидуальном и общественном уровне, — ответила Шань-вэй. Её голос был ровным, но не требовался кто-то с психологической подготовкой Бе́дард, чтобы услышать отвращение и личную неприязнь под его поверхностью. — Я просто считаю, что несмотря на всё, что вы можете сделать прямо сейчас, какие бы меры безопасности и гарантии вы не наложили в этот момент, через пятьсот лет, или тысячу, настанет момент, когда эти меры безопасности рухнут.

— Этого не будет, — категорично сказала Бе́дард. Затем она заставила себя немного отодвинуться от стола и улыбнуться. — Я понимаю, что психология — это не ваша область, доктор. И я также понимаю, что одна из ваших докторских диссертаций — по истории. Поэтому, вы совершенно точно осведомлены о неистовом темпе, в котором развивалась технология в современную эпоху. Конечно, беря за основу историю человечества на Старой Земле, особенно в течение последних пяти или шести веков, может показаться, что «инновационная ошибка» встроена в человеческую психику. Однако это не так. Есть примеры из нашей собственной истории о длительных, очень застойных периодах. В частности, я обращаю ваше внимание на тысячи лет существования Египетской империи, в ходе которой существенных инноваций практически не было. То, что мы сделали здесь, на Сэйфхолде, состоит в том, чтобы воссоздать тот же базовый тип мышления, и мы также установили определённые… институциональные и физические проверки, чтобы поддерживать такое мышление.

— Степень, в которой египетская культура — и остальная часть средиземноморских — была анти-инновационной, была значительно преувеличена, — холодно сказал Шань-вэй. — Более того, Египет был всего лишь крошечной частью от совокупной мировой популяции того времени, и другие части той совокупной популяции в целом определённо были новаторскими. И несмотря на усилия по введению постоянного теократического ограничения на…

— Доктор Пэй, — прервал её Лангхорн, — я боюсь, что вся эта дискуссия бессмысленна. Политика колонии была тщательно обсуждена и одобрена Административным Советом. Она представляет собой консенсус этого Совета, а также меня самого, как Администратора и доктора Бе́дард, в качестве Главного Психолога. Она будет соблюдаться… всеми. Это ясно?

«Должно быть, Шань-вэй было трудно даже не смотреть в его сторону», — подумал Као-юн. Но она этого не сделала. В течение пятидесяти семи лет они оба жили раздельно, разделённые их горьким публичным несогласием о будущем колонии. Као-юн был одним из «Умеренных» — группы, которая не соглашалась со всем, что делали Лангхорн и Бе́дард, но горячо поддержала запрет на всё, что могло привести к появлению передовых технологий. Сам Као-юн иногда высказывал озабоченность по поводу степени, в которой Бе́дард скорректировала первоначально предложенные психологические шаблоны для колонистов, но он всегда поддерживал основные причины Лангхорна для их модификации. Именно поэтому он остался старшим военным офицером колонии, несмотря на то что его живущая отдельно жена была лидером фракции, которую их противники назвали «Технари».

— При всём моём уважении, администратор Лангхорн, — сказала Шань-вэй, — я не считаю, что ваша политика действительно представляет собой реальный консенсус. Я была, как вы помните, членом Совета, как и шесть моих коллег по нынешней Александрийской Коллегии. Мы все выступили против вашей политики, когда вы впервые её предложили.

«Что», — подумал Као-юн, — «разделило голоса на восемь к семи, что на два меньше, чем квалифицированное большинство, в котором вы нуждались по колониальной хартии, чтобы изменить шаблоны, не так ли, Эрик? Конечно, вы уже ушли вперёд и сделали это, что поставило вас перед крошечной проблемой. Вот почему Шань-вэй и другие обнаружили себя случайно исключёнными из Совета, так ведь?»

— Это правда, — сказал Лангхорн с холодком в голосе. — Тем не менее, никто из вас не является сейчас членом Совета, а нынешние члены Совета единогласно поддерживает эту политику. И какую бы другую древнюю историю вы ни пожелали эксгумировать, я повторяю, что эта политика будет поддерживаться, и она будет соблюдаться на всей территории колонии. В которую входит и ваш так называемый Александрийский Анклав.

— А если мы решим не соблюдать её? — Голос Шань-вэй был мягким, но спины одеревенели во всём зале заседаний. Несмотря на десятилетия всё более ожесточённых дебатов, впервые Технари публично озвучили возможность активного сопротивления.

— Это было бы… неблагоразумно с вашей стороны, — сказал Лангхорн через секунду, покосившись на Као-юна. — До сих пор это был просто вопрос публичных дебатов по вопросам политики. Однако теперь, когда эта политика была установлена, активное неподчинение становится предательством. И я предупреждаю вас, доктор Пэй, что, когда ставкой является выживание или вымирание человеческой расы, мы готовы принять любые меры, которые окажутся необходимыми, для подавления измены.

— Понимаю.

Голова Пэй Шань-вэй развернулась, когда она медленно оглядела всех сидящих советников ледяными карими глазами, настолько тёмными, что они были почти чёрными. — «Сегодня они кажутся ещё более тёмными», — подумал Као-юн, — «и выражение её лица было мрачным».

— Я сообщу об итогах этого собрания остальной части Коллегии, Администратор, — сказала она, наконец, ледяным голосом. — Я также сообщу им, что мы должны соблюдать вашу «официальную политику» под угрозой физического принуждения. Уверен, что Коллегия ответит вам так быстро, как только сможет.

Она повернулась и вышла из зала заседаний ни разу не оглянувшись.

Пэй Као-юн сидел в другом кресле, на этот раз на пристани, простирающейся в огромные тёмно-синие воды озера Пэй. Удилище было установлено в держатель рядом с креслом, но на крючке не было приманки. Это было просто удобное средство, помогающее удержать людей подальше.

«Мы знали, что может дойти до этого или чего-то в этом роде», — сказал он себе. — «Као-чжи, Шань-вэй, Нимуэ, я, Проктор — мы все знали, с того момента, когда вместо Халверсена был выбран Лангхорн. И теперь это случилось».

Бывали времена, когда, с антигеронным лечением или без, он чувствовал каждый день из своих ста девяноста стандартных лет.

Он откинулся назад на своём кресле, глядя сквозь темнеющую синеву приближающегося вечера, и увидел медленно движущуюся серебряную звёздочку летящего по орбите звездолёта — КФЗФ «Гамилькар», последнюю выжившую транспортную единицу из сорока шести исполинских кораблей, которые доставили колонию на Као-чжи.

Колоссальная задача по транспортировке миллионов колонистов в новый домашний мир была бы невозможна без массового использования продвинутых технологий. Без этого нельзя было обойтись, но, тем не менее, почти наверняка были предательские излучения той же технологии, которые привели к обнаружению и уничтожению единственного другого колонизационного флота, прорвавшегося через блокаду Гбаба. Так что планировщики операции «Ковчег» сделали две вещи по-другому.

Во-первых, план миссии «Операция Ковчег» потребовал, чтобы флот колонии оставался в гипере в течение как минимум десяти лет, прежде чем он даже начал искать новый домашний мир. Это перенесло его буквально за тысячи световых лет от Федерации, достаточно далеко, что даже разведывательному флоту Гбаба потребовалось бы столетия, чтобы обыскать ту чащу звёзд, в которой он бы потерял сам себя.

Во-вторых, колонии предоставили не один, а два полностью укомплектованных терраформирующих флота. Пока один был отделён и назначен на подготовку Сэйфхолда, другой оставался в тесной компании с транспортами, скрываясь вдалеке от Као-чжи в качестве запасного варианта. Если бы Гбаба обнаружила корабли, работающие в данный момент на Сэйфхолде, они, несомненно, были бы уничтожены, но их уничтожение не привело бы Гбаба к остальной части флота, который затем совершил бы путешествие дальше ещё на десять лет по совершенно случайному вектору, прежде чем снова начать поиски нового дома.

«Гамилькар» был с этим скрытым флотом, флагманом гражданской администрации операции «Ковчег», и он так долго сохранялся потому, что основной план операции «Ковчег» всегда предусматривал требование, по крайней мере, какого-либо присутствия технологии, до тех пор, пока колония не станет полностью укоренившейся. Огромный транспорт, вдвое превышающий размеры крупнейшего из дредноутов Федерации, находился на минимальных уровнях мощности, причём каждая из его многократно продублированных систем обеспечения скрытности работала всё это время. Разведывательный корабль Гбаба, мог выйти на его орбиту и не обнаружить его, если бы только он не оказался в пределах двух или трёх сотен километров.

Тем не менее, несмотря на его огромную ценность как административного центра, орбитальной обсерватории и аварийного промышленного модуля, его время было на исходе. Именно это и вызвало конфронтацию между Шань-вэй и Лангхорном и Бе́дард сегодня днём. Колониальные анклавы Сэйфхолда были запущены и функционировали уже почти шестьдесят стандартных лет, и Лангхорн и его Совет решили, что настало время избавиться от всей оставшейся технологии экспедиции. Или, во всяком случае, почти ото всей.

Кораблей однотипных «Гамилькару» уже давно не было. От них избавились как можно быстрее, простым способом бросания их в центральную термоядерную печь звёздной системы после того, как их грузы были выгружены на планету. Не то чтобы эти грузы использовались точно так, как первоначально предполагалось Центром Управления… спасибо модификациям Бе́дард в психологических шаблонах.

Глубокая, фундаментальная часть Пэй Као-юна содрогнулась от ужаса, когда Центр Управления в первый раз проинформировал его и его брата обо всём, что было связано с операцией «Ковчег». Даже того факта, что каждый из криогенно замороженных колонистов был полностью информированным волонтёром, не было достаточно для преодоления его исторической памяти о попытках его собственных предков по «контролю над мышлением». И всё-таки он был вынужден признать, что был элемент логики, лежащий в основе решения внедрить в каждого колониста то, что составляло подробные воспоминания о совершенно ложной жизни.

Почти наверняка было бы невозможно убедить восемь миллионов граждан высокоразвитой технологической цивилизации отказаться от всех передовых технологий, когда дело дошло до этого. Независимо от того, насколько они все этого желали, прежде чем отправиться в свой новый дом, независимо от того, насколько они подходили, были молоды и физически энергичны, реальность жёстких требований культуры, основанной на мускульной силе, убедила бы, по крайней мере, некоторых из них изменить своё мнение. Поэтому Центр Управления решил заранее устранить эту возможность, предоставив им воспоминания, которые больше не включали передовые технологии.

Это была непростая задача, даже для технической базы Федерации, но как бы сильно Као-юн не презирал Адори́ Бе́дард, он должен был признать технический блеск этой женщины. Колонисты были сложены, как дрова в их крио-капсулах — примерно по полмиллиона на борту каждого корабля, в случае действительно больших транспортов, таких как «Гамилькар», — и они провели весь десятилетний путь в постоянном перепрограммировании своих мозгов.

Затем они остались в крио-сне ещё на восемь стандартных лет, надёжно спрятанные в убежище, в то время как гораздо менее многочисленный активный командный состав миссии нашёл им новый домашний мир, и команда альфа-терраформинга подготовила его для них.

Мир, который они назвали Сэйфхолдом, был немного меньше, чем Старая Земля. Као-чжи была значительно холоднее Солнца, и, хотя орбита Сэйфхолда была ближе к ней, планета имела среднюю температуру заметно ниже, чем Старая Земля. Вдобавок, её осевой наклон был немного более выраженным, что дало ей в результате несколько большие сезонные изменения. У неё также была более высокая доля земельной площади, но эта земля была разбита на множество небольших, гористых континентов и крупных островов, что помогло хоть немного смягчить планетарный климат.

Несмотря на его незначительно меньший размер, Сэйфхолд был немного более плотным, чем первоначальный домашний мир человечества. В результате, его гравитация была почти такой же, как та, в которой изначально эволюционировала человеческая раса. Дни его были длиннее, но годы были короче — всего чуть более трёхсот одного локального дня каждый — и колонисты разделили его всего на десять месяцев, каждый из шести пятидневных недель. Местный календарь по-прежнему казался странным Као-юну (он предполагал, что это имело смысл, но он скучал по январю и декабрю, черт побери!), и он получил больше проблем, чем он ожидал, приспосабливаясь к долгим дням, но в целом это была одна из наиболее приятных планет, на которых расселялось человечество.

Кроме всех положительных моментов, конечно, было несколько недостатков. Они всегда находились. В данном случае, местные хищники — особенно водные — представляли исключительные проблемы, и экосистема в целом оказалась менее приспособляемой, чем обычно, к необходимым земным видам растений и животных, требующимся для подгонки планеты к проживанию человека. К счастью, среди подразделений, назначенных в каждую оперативную группу по терраформированию, Центр Управления включил высокоэффективный корабль биоподдержки, генетики которого смогли внести необходимые изменения для адаптации земной жизни к Сэйфхолду.

Невзирая на это, эти земные формы жизни оставались чужеродными элементами. Генетические модификации помогли, но они не смогли полностью излечить проблему, и в течение первых нескольких лет успех терраформирования Сэйфхолда висел на волоске.

«Это было тогда, когда Лангхорн и Бе́дард нуждались в Шань-вэй», — с горечью подумал Као-юн. Она возглавляла группы терраформинга, и именно её руководство довело эту задачу до успеха. Она и её люди, за которыми присматривал флагман Као-юна, КФЗФ «Гулливер», сражались с планетой за подчинение, в то время как большая часть колонизационного флота ждала, без движения, в глубине межзвёздного пространства, в световых годах от ближайшей звезды.

Это были головокружительные дни, признался Као-юн сам себе. Дни, когда он чувствовал, что они с Шань-вэй и их экипажами действительно ковали будущее, хотя эта уверенность была омрачена постоянным страхом того, что может объявиться разведывательный корабль Гбаба, пока они висят на орбите вокруг планеты. Они знали, что шансы в подавляющем большинстве в их пользу, но они были слишком мучительно осведомлены о ставках, ради которых они играли, чтобы хоть как-то утешиться из-за разногласий, несмотря на все меры предосторожности, которые были предусмотрены Планированием Миссии. Но у них всё ещё было то чувство цели, борьбы за выживание из челюстей разрушения, и он вспомнил их огромное чувство торжества в тот день, когда они поняли, что они наконец-то прошли критическую точку и послали «Гамилькару» известие, что Сэйфхолд готов к своим новым жителям.

И именно в этот момент они обнаружили, что Бе́дард «модифицировала» психологические шаблоны спящих колонистов. Без сомнения, она думала, что это было огромное улучшение, когда Лангхорн сначала предложил это, но Као-юн и Шань-вэй были потрясены.

Спящие колонисты вызвались иметь имплантированные ложные воспоминания о ложной жизни. Но они не вызывались быть запрограммированными верить в то, что командный состав Операции «Ковчег» были богами.

Конечно, это было не единственное изменение, внесённое Лангхорном. Он и Бе́дард сделали всё возможное, чтобы исключить возможность повторного появления передовых технологий на Сэйфхолде. Они сознательно отказались от метрической системы, которая, как подозревал Као-юн, представляла собой личное предубеждение со стороны Лангхорна. Но они также уничтожили любую память об арабских цифрах или алгебре, расcчитывая выхолостить любое развитие передовой математики, точно так же, как они исключили какие-либо ссылки на научный метод и восстановили теорию вселенной Птолемея. Они систематически разрушили инструменты научного исследования, а затем придумали свою религию, как средство обеспечения того, чтобы они никогда больше не появились вновь, и ничто не могло быть лучше рассчитано, чтобы оскорбить кого-то со страстной уверенностью Шань-вэй в свободе личности и мысли.

К сожалению, было уже поздно что-либо предпринимать. Шань-вэй и её союзники по Административному Совету пытались, но они быстро обнаружили, что Лангхорн был подготовлен к их сопротивлению. Он организовал свою клику, с разумными переводами и заменами среди командного состава основного флота, пока Шань-вэй и Као-юн были на безопасном расстоянии, и этих изменений было достаточно, чтобы нейтрализовать все усилия Шань-вэй.

Именно поэтому у Као-юна и Шань-вэй было очень много публичных ссор. Это был единственный способ, который они смогли придумать, чтобы организовать какое-то открытое сопротивление политике Лангхорна, одновременно сохраняя присутствие в центре официальной командной структуры колонии. Репутация Шань-вэй, её руководство миноритарным блоком в Административном Совете сделали невозможным, чтобы кто-нибудь поверил, что она поддерживает Администратора. И поэтому их роли были установлены для них, и они всё больше и больше расходились, всё глубже и глубже углубляясь в отчуждение.

И всё впустую, в конце концов. Он отказался от женщины, которую любил, они оба отказались от детей, которых они, возможно, ещё могли воспитать, пожертвовали пятьдесят семь лет своей жизни на публичное притворство гнева и яростных разногласий, впустую.

Шань-вэй и другие «Технари» — всего около тридцати процентов первоначального командного состава операции «Ковчег» — ушли на самый южный континент Сэйфхолда. Они построили свой собственный анклав, свой «Александрийский Анклав», взяв это имя умышленно в честь знаменитой библиотеки в Александрии, и строго придерживались первоначальных приказов миссии, которые имели отношение к технологиям.

А ещё, что было даже более непростительно с точки зрения новых планов Лангхорна и Бе́дард, они отказались уничтожить свои библиотеки. Они настаивали на сохранении истинной истории человечества, и, особенно, войны против Гбаба.

«Вот ведь что действительно встало вам костью в горле, Эрик?» — подумал Као-юн. — «Вы знаете, что нет никакого риска, что Гбаба обнаружат какую-то доэлектрическую «технологию» Шань-вэй, которая всё ещё есть и работает в Александрии. Черт побери, любой из воздушных автомобилей, которые вы по-прежнему готовы разрешить, чтобы ваш персонал командного состава использовал их в качестве «ангельских колесниц», излучает сигнал больше и сильнее, чем всё в Александрии вместе взятое! Вы можете сказать, что любая местная технология — даже память о видах технологий — представляет угрозу прикосновения к более продвинутым, более легко обнаруживаемым разработкам, но это не то, что действительно вас беспокоит. Вы решили, что вам нравится быть богом, и поэтому вы не можете терпеть еретические писания, так ведь?»

Као-юн не знал, как Лангхорн может отреагировать на угрозу Шань-вэй об открытом неповиновении. Несмотря на свою собственную позицию в качестве военного командующего Сэйфхолда, он знал, что Администратор и подхалимы из Административного Совета Лангхорна полностью ему не доверяют. Он не был одним из них, несмотря на его давний разрыв с Шань-вэй, и слишком многие из них, похоже, пришли к убеждению, что они действительно были теми божествами, мысли о которых Бе́дард запрограммировала колонистам.

«И люди, которые думают, что они боги, вряд ли проявят большую сдержанность, когда кто-нибудь бросит им вызов», — подумал он.

Пэй Као-юн наблюдал, как мерцающая точка «Гамилькара» удаляется, двигаясь по направлению к горизонту, и старался не дрожать, так как вечерний ветерок становился всё прохладнее.

— Отец. Отец!

Тимоти Харрисон пробормотал что-то из-за границы сна, и рука на его плече затрясла его снова, на этот раз сильнее.

— Проснитесь, отец!

Глаза Тимоти открылись, и он моргнул. Его третий сын, Роберт, дед Мэтью, стоял, склонившись над кроватью, с зажжённой свечой в одной руке. На мгновение Тимоти был просто сбит с толку, но затем заметил омрачённое выражение Роберта, несмотря на странное освещение, падавшее на него снизу, когда свеча задрожала в его руке.

— Что такое? — спросил Тимоти, садясь в постели. Рядом с ним зашевелилась Сара, затем открыла глаза и села. Он почувствовал её приветствие, любимое ощущение тепла на плече, и его правая рука потянулась, отыскивая и сжимая её руку, словно повинуясь инстинкту.

— Я не знаю, отец, — сказал Роберт обеспокоено, и в этот момент Тимоти подумал ещё раз, что его сын выглядит намного старше, чем он сам. — Все, что я знаю, — продолжил Роберт, — это то, что прибыл посланник от отца Майкла. Он говорит, что вы нужны в церкви. Немедленно.

Глаза Тимоти сузились. Он обернулся и некоторое время смотрел на Сару, и она смотрела в ответ. Затем она покачала головой и протянула свободную руку, чтобы мягко коснуться его щеки. Он улыбнулся ей, так спокойно как мог, хотя она, несомненно, была последним человеком в мире, которого он мог действительно надеяться одурачить, а затем снова посмотрел на Роберта.

— Посланник всё ещё здесь?

— Да, отец.

— Он знает, почему Майкл нуждается во мне?

— Он говорит, что не знает этого, отец, и я не думаю, что это был всего лишь способ сказать мне, что я должен заниматься своими делами.

— В таком случае, попроси его немедленно вернуться. Попроси его сказать отцу Майклу, что я буду там так быстро, как смогу одеться.

— Сию секунду, отец, — сказал Роберт, даже не пытаясь скрыть своё облегчение, что отец взял на себя ответственность.

— Майкл?

Тимоти приостановился прямо внутри церковных дверей.

Церковь, как всегда, была мягко освещена красным сиянием присутствующих огней. Великолепная мозаика из керамической плитки и полудрагоценных камней, которая формировала стену за главным алтарём, была более ярко освещена огранёнными хрустальными светильниками, которые были заполнены только чистейшим маслом из пресноводного кракена. Огромные, властные лица архангела Лангхорна и архангела Бе́дард смотрели с мозаики, их благородные глаза наблюдали за Тимоти, когда он стоял в дверях. Выражение этих глаз всегда заставляло Тимоти осознавать свою собственную смертность, его собственную возможность ошибаться перед божественностью избранных служителей Бога. Как правило, это также наполняло его уверенностью, обновлённой верой в то, что цель Бога как создания из Сэйфхолда убежища и дома для человечества должна преуспеть в конце.

Но сегодня вечером, по какой-то причине, вместо этого он почувствовал озноб. Без сомнения, это было просто от беспрецедентной природы требований Майкла, но ему почти показалось, что тени пересекали лица Архангелов, несмотря на непоколебимое пламя огней.

— Тимоти!

Голос отца Майкла оторвал Тимоти от этих тревожных мыслей, и он поднял глаза, когда Майкл появился из боковой двери, прямо рядом с алтарём.

— Что всё это значит, Майкл? — спросил Тимоти. Он остановился, чтобы преклонить колени перед мозаикой, затем поднялся, касаясь пальцами правой руки своего сердца, а затем губ, и прошёл по центральному проходу. Он знал, что сказанное прозвучало резко, грубо, и попытался смягчить собственный голос. Но это нарушение обычного порядка вещей, особенно так скоро после Посещения, вызвало у него взволнованность и беспокойство.

— Прости, что вызвал тебя таким способом, — сказал отец Майкл, — но у меня не было выбора. У меня ужасные новости, ужасные новости. — Он покачал головой. — Худшие новости, которые только я мог себе представить.

Сердце Тимоти как будто остановилось на мгновение, когда в голосе Майкла зазвучал ужас. Он застыл на середине шага, затем заставил себя продолжить свой путь к священнику.

— Что за новости, Майкл? — спросил он гораздо мягче.

— Идём.

Это было всё, что сказал священник, и он шагнул обратно в дверь. Она вела в ризницу, Тимоти понял куда он направляется, но Майкл прошёл дальше через другую дверь на дальней стороне ризницы. Узкий лестничный пролёт вёл вверх, и священник даже не остановился около свечки или лучины, когда он повёл Тимоти вверх по нему.

Ступени завивались вверх, и Тимоти быстро узнал их, хотя прошло больше сорока лет с тех пор, как он в последний раз сам поднимался по ним. Они выходили на высокую прямоугольную колокольню к огромным бронзовым колоколам, расположенным под остроконечным шпилем на самом верху.

К тому времени, когда они достигли вершины, Тимоти уже задыхался, а Майкл буквально спотыкался от усталости от заданного им темпа. Но он всё ещё ничего не говорил и не останавливался. Он только подложил своё плечо под люк, откинул его вверх и пролез сквозь него.

Странное, тусклое сияние полилось из раскрытого люка, и Тимоти на секунду заколебался. Затем он усмирил свои нервы, потянувшись к своей вере. Он последовал за своим другом и священником через люк, и сияние усилилось, когда тот, кто ждал их, повернулся к нему, и мощь его присутствия распространилась вокруг.

— Да пребудет с тобой мир, Сын Мой, — сказал ангел.

Пятнадцать минут спустя Тимоти Харрисон обнаружил, что смотрит на ангела с единственным выражением, которое он никогда не ожидал показать кому-нибудь из слуг Бога: с ужасом.

— … итак, Дети Мои, — сказал ангел с серьёзным выражением лица, — хотя я предупреждал вас всего за несколько дней до того, что вас могут ожидать новые испытания, даже я не ожидал этого.

Он печально покачал головой, и, если бы это не было нечестиво, Тимоти назвал бы выражение ангела настолько же обеспокоенным, как и «серьёзным».

«Возможно, так оно и есть», — подумал мэр. — «И почему это не должно быть так? Даже ангелы — даже архангелы — сами по себе не являются богами. И чтобы произошло нечто подобное…»

— Это печальный и ужасный долг, принести вам эту весть, эти распоряжения, — печально сказал ангел. — Когда Бог создал Сэйфхолд как ваш дом, место, где вы учились бы познавать Его и служить Его воле, нашим долгом стало защитить его от зла. И теперь мы потерпели неудачу. Это не ваша вина, но наша, и мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы исправить это, но, возможно, борьба будет трудной. В конце концов мы должны победить, потому что мы остаёмся верными воле Бога, а Он не потерпит поражения Его поборников. Но от нас может потребоваться плата за нашу неудачу.

— Но это не… — начал было Тимоти, затем крепко закрыл рот, когда ангел посмотрел на него с лёгкой улыбкой.

— Не «честно», Сын Мой? — сказал он мягко. Тимоти уставился на него, не в силах снова заговорить, и ангел покачал головой. — Архангел Шань-вэй впала в грех, Сыновья Мои, а мы не несли дозор, которые мы должны были нести. Её действия не должны были застать нас врасплох, но это случилось, потому что мы доверяли ей как одной из нас.

— Она была одной из нас, но теперь она предала нас, так как предала себя. Она обратилась ко Тьме, принесла зло в мир Божий через её собственное презрительное честолюбие, слепая в своём безумии к бесспорному и точному знанию что никто, даже архангел, не может противопоставить свою волю против Бога и победить. Лишённая рассудка своим вкусом к власти, более не удовлетворённая служением, она потребовала власти править, переделать этот мир так, как бы хотела она, а не как указывает замысел Божий. Когда архангел Лангхорн отказал её требованиям и отверг её безумные амбиции, она подняла против него нечестивую войну. Множество меньших ангелов и даже некоторые другие архангелы, соблазнённые её знаменем, последовали за ней. И, не ограничившись проклятием их собственных душ, они обманывали и вводили в заблуждение многих из их смертных стад, чтобы повести их собственным греховным путём.

— Но… но что нам делать? — спросил отец Майкл, почти не дрогнувшим голосом, как отметил Тимоти. Но было ли это потому, что священник снова обрёл своё мужество или потому, что описанный ангелом ужас греха был просто слишком велик для того, чтобы он мог полностью его принять?

— Ты должен быть подготовлен к сумрачным дням тьмы, Сын Мой, — сказал ангел. — Скорбь в том, что она, одна из самых ярких среди нас, упала так низко, и будет трудной задачей для вашей паствы понять это. Возможно, среди этой паствы есть и те, кому требуется подтверждение, но вы также должны быть бдительными. Некоторые даже среди вас, возможно, были тайно соблазнены миньонами Шань-вэй, и они должны быть выявлены. Возможно, сюда могут прийти другие ангелы, заявляющие, что это Посещение от имени Лангхорна, тогда как на самом деле они служат Шань-вэй.

— Простите меня, — смиренно сказал Тимоти, — но мы всего лишь смертные. Как мы узнаем, кому на самом деле служит ангел?

— Это справедливый вопрос, Сын Мой, — сказал ангел с обеспокоенным выражением. — Однако, честно говоря, я не знаю, смогу ли я вам это рассказать. Однако, я ответственен перед архангелом Лангхорном сказать вам, что, если вы подвергнете сомнению наставления, данные вам любым ангелом во имя его, он простит вас, если вы не решитесь повиноваться им до тех пор, пока вы не испросите их подтверждение от меня, того, кто, как вы знаете, служит его воле — и Богу — по-прежнему.

— И, — выражение ангела ожесточилось в гневе и решимости, почти ненависти, какие Тимоти никогда не ожидал увидеть от него, — таких ангелов не будет много. Гнев архангела Лангхорна уже выплеснулся, со святым огнём Божьим вслед за этим, и нет ни одного слуги Тьмы, который может противостоять Свету. Это война в Сэйфхолде, Дети Мои, и пока это не разрешится, вы должны…

Ангел прекратил говорить резко, и Тимоти и отец Майкл развернулись к открытой стороне колокольни, так как яркий, ослепительный свет вспыхнул на северном горизонте. Он было далеко отсюда, вполне возможно, на другом берегу огромного озера, но, несмотря на огромное расстояние, он был невероятно ярким. Он рассеивал тьму, отражаясь в водах озера, как будто они были зеркалом, и блистал, поднимался, всё выше и выше, как какой-то пылающий гриб, прорастающий наперекор ночи.

Ангел уставился на него, и, вероятно, было даже хорошо, что ни Тимоти, ни священник не могли оторвать глаз от этого яркого маяка, чтобы увидеть шок и ужас в выражении ангела. Но затем, когда столб далёкого пламени достиг своей максимальной высоты и начал медленно, медленно тускнеть, ангел снова обрёл дар речи.

— Дети мои, — сказал он и, если его слова были не совсем понятны, ни один из двух смертных, стоящих перед ним, не был в состоянии заметить это. — Я должен идти. Война, о которой я говорил, подошла ближе, чем я — чем мы — ожидали. Архангел Лангхорн нуждается во всех нас, и я иду, чтобы присоединиться к нему в битве. Помните то, что я сказал вам, и будьте бдительны.

Он ещё раз взглянул на них, затем вышел через проход в колокольне. Любой смертный грохнулся бы на землю, несомненно разбившись вдребезги в процессе. Но ангел не упал. Вместо этого он быстро и бесшумно поднялся в темноту, и Тимоти потребовалось собрать своё мужество, чтобы высунуться и посмотреть на него. Блестящая точка расцвела высоко вверху, когда он выглянул, и он понял, что Кёсэй Хи ангела вознёс его наверх.

— Тимоти?

Голос Майкла был мягким, почти неслышным, и он умоляюще посмотрел на мэра, затем повернулся к далёкому свету, продолжающему затухать на горизонте.

— Я не знаю, Майкл, — тихо сказал Тимоти. Он повернулся к священнику и обнял его. — Всё, что мы можем сделать, это верить в Бога и Архангелов. Это всё, что я понимаю. Но что потом?

Он медленно покачал головой.

— После этого я просто не знаю.