Глава 25

Я размышляла, слегка покачиваясь на каблуках и держа в руках заляпанные кровью туфли. Возможно ли, чтобы женщина, которой принадлежали эти туфли, совершила это ужасное преступление: перерезала горло Артемизии?

Я вернула туфли в коробку и поставила на место выпавшие половицы. Конечно, от внимательного взгляда не ускользнет, что их вынимали, но если кто-то просто заглянет в чулан, то ничего не заметит. Затем я как-то приладила крючок на место, повесила шинель и заперла чулан. Ключ я убрала себе в карман. Если повезет, Гилкрист просто решит, что положил его куда-то в другое место. Более осторожный человек, конечно, держал бы его всегда при себе, с неодобрением подумала я. А из этого вышел просто ужасный сообщник.

Но был ли он вообще сообщником? Может быть, это он совершил преступление, а владелица туфель лишь нечаянно попала в эту историю? А что он мог использовать, чтобы обеспечить себе ее сотрудничество? Вероятно, он спрятал туфли как раз для того, чтобы гарантировать ее молчание, угрожая ей доказательством ее причастности к убийству.

Чтобы не увязать в бесплодных размышлениях, от которых никому не будет толку, я пока прогнала все домыслы и пошла к мисс Толбот и Стокеру. Как я и думала, они все еще были в мастерской, и я остановилась на пороге, не убрав даже руку с дверной ручки. Как и ожидалось, она рисовала, а он позировал, но я не была готова к тому, что он предстанет передо мной в таком виде. Каким-то загадочным образом она убедила его полностью снять львиную шкуру, и сейчас на нем остались лишь шлем и крылатые сандалии, красиво обхватывающие щиколотки. Его тело и руки были густо усеяны татуировками, сделанными в долгих странствиях, но они не могли скрыть его прекрасно развитых мышц. Он стоял ко мне спиной, и я могла рассмотреть каждый сантиметр ничем не прикрытого тела: сильную шею, широкие плечи, напряженные оттого, что в правой руке он сжимал меч. Левая рука была согнута, и в ней он держал голову Медузы, мерзкую вещицу, обшитую шерстяными змеями с маленькими красными шелковыми языками, будто нацеленными на своего убийцу. Она застала его в минуту победы, это был Персей-триумфатор, с напряженными от тяжелой борьбы с Горгоной ногами и спиной. У него была невероятно красивая фигура: узкая талия, упругие ягодицы и мощные бедра – одновременно изящная и сильная. Я долго стояла в восхищении и любовалась им, не в силах заговорить.

– Ради бога, если собираешься войти, входи и закрой за собой дверь, дует, – вдруг сказал Стокер.

– Как ты узнал, что это я? – спросила я, закрывая дверь и проходя в комнату, чтобы не разговаривать с его спиной.

Он показал глазами на щит, прислоненный к его ноге.

– Таким же способом, каким, предположительно, сумел победить ее, – ответил он, слегка кивнув в сторону Медузы.

Щит был отполирован до блеска и стоял под таким углом, что Стокеру было прекрасно видно входную дверь.

– Ты сравниваешь меня с Горгоной?

– Я сравню вас с кем-нибудь похуже, если не прекратите отвлекать мою модель, – резко заметила мисс Толбот.

– Прошу прощения.

Я повернулась спиной к Стокеру, и мисс Толбот почти с остервенением рисовала еще какое-то время, затем с победным видом отбросила уголь. Она вся будто изменилась. Теперь, когда она закончила работу, в ее манере появилось что-то кошачье, чувство удовлетворения, подобное тому, что возникало у меня всякий раз с новым любовником. Она утолила свою жажду творчества и теперь с расслабленным видом вытирала руки.

Она посмотрела на листы с набросками.

– Спасибо, – сказала она Стокеру, как бы отпуская его.

Он сошел с постамента и скрылся за ширмой, чтобы одеться, а она повернулась ко мне.

– Вы его видели, – сказала она, кивнув в сторону теперь пустого постамента. Она говорила тихо и доверительно, это был разговор только для нас двоих. – Что вы думаете?

– Волшебно, – лишь одно слово показалось мне здесь уместным, а потому его я и произнесла.

Она склонила голову набок.

– Это будет мой шедевр! – сказала она решительно, на ее лице читался восторг. Наверное, так выглядел Моисей, когда увидел наконец Землю обетованную.

Мы замолчали, а через минуту появился Стокер, одетый и выглядевший настолько прилично, насколько возможно человеку с растрепанными волосами и ртом, набитым медовыми леденцами.

Мисс Толбот ничего не сказала, лишь улыбнулась, и мы направились к двери. Но я заметила, как она посмотрела на коробку у меня в руках, стиснула челюсти, отвела глаза и сжала кулаки. А когда она раскрыла ладонь, я увидела, что она сломала пополам палочку угля.

Как только мы покинули Хэвлок-хаус, Стокер спросил о коробке.

– Не сейчас, – ответила я и продемонстрировала ему свой трофей, только когда мы оказались в Бельведере, вдали от посторонних глаз.

Он беззвучно присвистнул и потрогал пальцем испачканную туфлю.

– Мы знаем, чьи они?

– Посмотри на внутренней стороне, – велела я.

Он так и поступил, а потом откинулся на кресле и в задумчивости прикусил губу.

– Этого недостаточно, – сказал он. – Ни один английский суд не приговорит ее к смерти только на основании испачканных туфель. Она могла быть совершенно невиновной и случайно наступить в кровь.

Я хмыкнула.

– И ты этому веришь?

– Во что верю я, не имеет никакого значения. Вопрос в том, во что защита заставит поверить суд. И не забывай: все судьи – мужчины, а ни один мужчина не готов с легкостью поверить, что женщина способна на такое злодеяние. Они схватятся за любые оправдания, чтобы не выносить обвинительного приговора женской особи, зная, что иначе ее ждет виселица. Вспомни о деле Мадлен Смит.

– Черт, – пробормотала я. Смит просто напичкала своего бывшего любовника мышьяком (притом было доказано, что она его покупала), и все же суд не сумел вынести обвинительный приговор. Ее репутация была, конечно, подпорчена, но тем не менее она была освобождена.

– К тому же, – Стокер начал загибать пальцы, перечисляя следующие пункты, – Гилкрист написал нам записку с угрозами. Он же был автором шантажирующего письма принцессе, и он прятал у себя в комнате испачканные кровью туфли, несомненно, для того, чтобы контролировать свою марионетку. Должно быть, именно он заправляет всем предприятием.

– Опять ты туда же! Снова пытаешься сделать из него преступный ум. По моему опыту, – сказала я едко, – женские особи нашего вида гораздо опаснее. Готова спорить на деньги, что он лишь послушная овечка в этой истории. Она отдала ему туфли, чтобы он их спрятал, да и в остальном он, безусловно, слушался ее приказаний.

Стокер ничего не сказал, и я удивилась, почему он не готов сразу ухватиться за мою теорию. В конце концов, у него было больше поводов не доверять женщинам, чем у многих других мужчин; его собственная жена оставила его на верную смерть в джунглях Бразилии. То, что он не начал после этого из принципа ненавидеть мой пол, говорит о его врожденном благородстве, решила я и продолжила.

– Ты должен признать, что я лучше разбираюсь в мужских характерах, чем ты.

Он издал звук, который обычно не ожидаешь услышать за пределами скотного двора, какой-то лающий смех, больше подходящий обезьяне.

– Считаешь, что разбираешься в характере мужчин лучше, чем я? А не нужно ли напомнить тебе, что я и сам, вообще-то, мужчина?

– Мне прекрасно это известно, – ответила я. – И тебя ослепляет как раз слишком близкое знакомство с твоим полом. Тебе никогда не нужно было изучать мужчин, потому что ты и сам один из них, а я посвятила этому предмету долгие годы.

– Ты изучаешь мужчин? – Его рот слегка приоткрылся от удивления, будто он не мог поверить, что я говорю правду.

– Конечно. С не меньшими интересом и энергией, чем применяю в лепидоптерологии, – сказала я с некоторой гордостью.

– С какой целью?

– А почему мы вообще изучаем те или иные объекты? – спросила я. – Чтобы лучше их узнать. В данном случае достаточно чистого любопытства: я считаю, что человеческие мужские особи – это бесконечно интригующие создания. Но, как это обычно и бывает, у меня есть два более насущных мотива. Во-первых, мужчины мне требуются для того, чтобы удовлетворять физические наклонности, свойственные всем представителям вида Homo sapiens. Может быть, тебе и кажется, что найти себе партнера для этой деятельности проще простого, но, уверяю тебя, на самом деле это невероятно сложно. Мне важны настоящая чистота истинного джентльмена, привлекательность, образование, манеры и нравственность, но прежде всего – осмотрительность. Кроме того, мужчина должен аккуратно планировать все свои шаги: действия, предпринятые невовремя, могут привести к настоящей катастрофе.

– Могу себе представить, – сказал он слегка приглушенным голосом. Но он сам спросил, и я не могла остановиться в своих объяснениях.

– И второй повод для изучения мужчин – моя собственная безопасность. За последние семь лет я трижды обогнула земной шар и в каких только ситуациях не оказывалась: бывала в кораблекрушении, меня торжественно чествовали, за мной охотились, меня поили вином и угощали обедами и чуть не подали запеченной на вертеле ужасному людоеду, на чьем острове я оказалась, когда сбежала от тайфуна на Фиджи. В моей жизни были ураганы, землетресения, извержения вулканов, малярия, корсиканские бандиты, балканские таможенные офицеры и христиане-евангелисты, посланные на миссионерское служение, и во всех этих случаях я могла рассчитывать только на свой ум. Проще говоря, моя рассудительность не раз спасала мне жизнь. Я собираюсь положиться на нее и в этот раз. Джулиан Гилкрист – слабый, пустой человек. Он всего лишь пешка в этой неприглядной игре.

– Ну хорошо, – наконец уступил он. – Кто бы из них ни оказался автором преступления, нам нужно поймать их в тот момент, когда они будут забирать украшения. Если за ними придет она, то это обстоятельство, плюс запачканные туфли смогут подтвердить ее причастность. Но мне не очень-то верится, что все обстоит именно так, – холодно добавил он. – Совершенно очевидно, что Джулиан Гилкрист – ведущая фигура в этом деле.

Я указала на гинею, прицепленную к его цепочке от часов.

– Поспорим? – спросила я со зловещей улыбкой. Во время нашего прошлого расследования мы держали пари на гинею, и он не забывал регулярно напоминать мне, что обошел меня тогда. Я должна была отыграться, это было лишь делом времени.

– Давай. Но раз монета и так у меня, что ты мне дашь на этот раз, если я выиграю? – Он смотрел на меня напряженно, но даже если и пытался наполнить свой вопрос каким-то скрытым смыслом, я отказывалась его понимать.

– Придется тебе обойтись чувством удовлетворения от осознания своей правоты, – невозмутимо ответила я. А теперь у нас есть несколько часов, чтобы хорошенько подготовиться.

– Подготовиться? – он прищурился. – О какой еще подготовке ты говоришь?

– Пора пустить в ход огнестрельное оружие, – сказала я, потирая руки.

– Совершенно исключено, – ответил он тоном, не допускающим возражений. – Я возьму свои ножи, и этого достаточно. Ты знаешь, что я думаю об огнестрельном оружии. И если мне не изменяет память, в последний раз, когда ты вооруженной ступила на борт катера, ты просто потеряла этот чертов пистолет в водах Темзы, незадолго до того, как я чуть не утонул, спасая твою жизнь.

– Мне события помнятся немного иначе, – заметила я, – но если это тебя утешит, то хорошо, я не стану брать револьвер.

Но Стокер ничего не сказал о других предметах, причиняющих боль, и, зайдя в свою часовню, чтобы переодеться в походный костюм, я не преминула также наколоть на манжеты некоторое количество минуций. Маленькие энтомологические булавки были не толще ниточки, но мне посчастливилось однажды провести два дня на пароме в Желтом море с китайским джентльменом, который обучил меня, как можно эффективно использовать их на мягких тканях. Принципы, на которых он основывался, противоречат западным научным теориям, но никто не может отрицать, что они приносят заметный результат, если применяются опытным человеком. К сожалению, я таким человеком не была, и все, чего мне удавалось добиться, – это несколько капелек крови и уязвленная мужская гордость. Но все-таки они придавали мне уверенности, так же как и маленький бархатный мышонок Честер, о котором я вспомнила в последнюю минуту. Маленькая, но важная поддержка для меня в предстоящем приключении. Памятуя о нелюбви Стокера к огнестрельному оружию, я лишь положила нож за голенище сапога; против этого он, конечно, возражать не станет, ведь у него самого будет с собой не меньше трех клинков.

Я заплела волосы и скрутила их в удобный пучок на затылке; постаралась убрать их как можно лучше, чтобы противник в случае борьбы не смог схватить меня за волосы. На первый взгляд я казалась лишь аккуратно, чисто и просто одетой.

Собравшись, я присоединилась к Стокеру в Бельведере, и мы поужинали, подкрепив силы внушительной порцией ростбифа и добрым бокалом портвейна. Перед самым выходом, когда Стокер в двадцатый раз ощупывал драгоценности у себя в карманах, я написала короткую записку сэру Хьюго.

– Какого черта ты это делаешь? – спросил он.

– Я дала слово.

Я убрала записку в конверт и написала на нем адрес сэра Хьюго в Скотланд-Ярде. На прощание мы погладили собак, и Стокер отдал им остатки нашего ростбифа.

Мы вышли, когда начали сгущаться сумерки, и, открыв дверь, обнаружили перед ней леди Веллингтонию. Она стояла, подняв вверх руку, будто только что собиралась постучать.

– Здравствуйте, дети! – сказала она своим громовым голосом. – Я собиралась пригласить вас поужинать со мной в главном доме, но вижу, что у вас другие планы на вечер.

– Лекция, – без запинки сказал Стокер, – вакадемии.

Она прищурилась и скрестила руки на набалдашнике своей трости.

– В какой академии?

– Королевской, – ответил он, но я заметила, что у него слегка дергается глаз.

Она явно собиралась продолжить расспросы, но я выставила вперед руку с письмом.

– Леди Веллингтония, не затруднит ли вас оказать нам одну услугу? Это письмо, которое нужно доставить адресату. Не будете ли вы так любезны попросить лакея этим заняться? Но только завтра утром, – строго добавила я.

Она взяла письмо, не скрывая любопытства, затем вслух прочитала адрес со все возрастающим недоверием.

– Сэр Хьюго Монтгомери? Скотланд-Ярд? Какие дела у вас могут быть с главой Особого отдела? – спросила она.

– Он увлекается бабочками, – ответила я с улыбкой. – У него есть прекрасный экземпляр Teinopalpus imperialis, я очень хотела бы приобрести его для лорда Розморрана в его коллекцию непальских парусников.

– Teinopalpus imperialis, – повторила она, и буквально в каждом слоге сквозила подозрительность.

– Еще она известна как «парусник имперский», – постаралась помочь я. – У него женская особь, а у этого вида они крупнее, совершенно потрясающий экземпляр, правда, Стокер?

Стокер вздрогнул.

– Да, экземпляр совершенно потрясающий.

Я закатила глаза от такой неуверенности, но леди Веллингтонию эти слова, кажется, удовлетворили.

– Ну хорошо, – сказала она, милостиво кивнув. – Но все-таки я очень разочарована тем, что вы не сможете присоединиться к нам сегодня вечером. Тогда, может быть, завтра? Заодно и расскажете нам все о своей лекции, – добавила она, злорадно улыбнувшись, – в подробностях.

– Будем очень рады, а сейчас мы правда должны спешить, – сказала я, взяв Стокера под руку и увлекая его за собой. Когда мы уже отошли на безопасное расстояние, я повернулась к нему.

– Во имя всего святого, что так тебя беспокоит?

– Не могу врать пожилым дамам, – ответил он, вытирая пот со лба. – Они все напоминают мне мою бабушку, которая всегда безошибочно докапывалась до истины. Когда кто-то из нас, детей, затевал какую-либо шалость, она всегда с легкостью вычисляла виновника. Торквемаде стоило, наверное, у нее поучиться.

– Как ни познавательно для меня это погружение в травмы твоего детства, нам действительно стоит поспешить, – поторопила его я. – Хочу оказаться там и занять выгодную позицию задолго до назначенного часа. Нужно по полной использовать эффект неожиданности.

Путь до Литтлдауна мы проделали в молчании. Я не могла догадаться, о чем думает Стокер, но мои мысли обратились к принцессе Луизе. Я представила, как она совершенно одна сидит в роскоши Кенсингтонского дворца, зная, что судьба ее драгоценностей, так же как и ее репутация, находится полностью в наших руках. Но на кону было даже больше, и я стала размышлять о Майлзе Рамсфорте. Во время нашего расследования я мало думала о нем как о человеке. Он был для меня лишь неким символом. Мы сложили о нем свои впечатления, собрали взгляды разных людей, но я никак не могла составить о нем общего представления, будто кто-то написал его портрет, а потом разрезал на множество кусочков, предоставив нам самим находить и складывать их. Меня больше всего интересовали противоречия. Он был верным мужем и одновременно знатным распутником, покровителем искусств с прекрасным вкусом – и при этом устраивал совершенно непристойные развлечения в Елисейском гроте. Я задумалась, сумеем ли мы когда-нибудь понять, как примиряются между собой лики этого Януса, или не успеем и его все-таки повесят, несмотря на все наши усилия. Эта мысль меня слегка пугала, но я отказывалась отчаиваться в успехе нашего предприятия. Сколько бы ни имелось у него грехов, но убийцей он точно не был, и я поклялась, что не позволю, чтобы его казнили за преступление, которого он не совершал.

Мы приехали в Литтлдаун как раз вовремя. Оставался еще час до назначенной шантажистом встречи. Я шла так же быстро, как привыкла ходить в джунглях, следуя запутанными путями моих бабочек. Стокер не выказывал никаких признаков волнения от предстоящего поединка. Он шел обычным шагом, немного вразвалочку, той изящной, гибкой походкой, какая бывает у людей, проведших много времени в море или в седле. Руки расслаблены, плечи опущены, и даже брови ничуть не нахмурены, будто мы вышли на воскресную прогулку. Лишь легкая складка в уголке рта выдавала в нем напряжение.

Под покровом темноты мы взобрались на стену поместья, не желая пока никого извещать о своем присутствии. Держась в тени деревьев, мы направились к гроту, внимательно прислушиваясь к любым звукам, которые указывали бы на то, что сторож или его пес несут ночную вахту. До грота мы добрались беспрепятственно; я взялась рукой за решетку и потянула ее на себя. Она была заперта, и я победоносно взглянула на Стокера. Мы прибыли раньше противника, и теперь у нас было преимущество. Я вытащила из кармана ключ, вставила его в замок, приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы мы могли проскользнуть внутрь, и тихо закрыла ее за нами.

Мы стали пробираться внутрь в полной темноте, и, когда дошли до узкого туннеля, Стокер положил мне руку на плечо, не давая идти дальше. Он чиркнул спичкой и зажег лампу, жестом показав мне, что хочет пойти первым. Я сжала губы, забрала у него лампу и, подняв ее над головой, двинулась в узкий проход. Он с возмущением вздохнул, но не стал спорить, а пошел вслед за мной, стараясь держаться как можно ближе, насколько позволяло узкое пространство.

В туннеле все было так же, как и в прошлый раз: холод, скользкий камень под пальцами, запах сырости, но, в последний раз завернув за угол, я поняла: что-то не так. Впереди был какой-то свет, а в нос мне ударил резкий металлический запах.

У Стокера обоняние было лучше, и он сразу понял, в чем дело. Он попытался оттащить меня назад, но было поздно. Я вышла в большое помещение, и мой фонарь здесь стал совершенно бесполезен, потому что весь грот был освещен волшебными фонарями. Они отбрасывали на стены тени в виде совокупляющихся пар и групп людей, и казалось, что сам камень оживал от их движения.

Но я даже не замечала вращающихся картинок. Все мое внимание было приковано к siège d’amour в центре комнаты, креслу любви, которое должно было притягивать взгляды всех участников вакханалий. Сейчас на нем вновь была обнаженная фигура: голова закинута назад, руки и ноги разведены в стороны, будто в некой пародии на удовольствие. Губы приоткрыты, словно человек вот-вот заговорит. Но Джулиан Гилкрист больше не мог сказать ни слова: его горло было перерезано от уха до уха.