Партлоу думал, что он нашел выход из того, что казалось бесконечной и влажной жаркой ночью — он лежал на верхней кушетке двухъярусной кровати и сосредотачивался на мыслях о Мексике. Джинджер растянулась на нижней койке, куря еще одну сигарету после того волнения, которое она испытала из-за Донни, и Партлоу решил все же высказать ей свои соображения:

— Я говорил тебе, что с ним будут проблемы. Что он взрывоопасен.

— Мне и нужен был кто-то взрывоопасный — неважно, взорвется он в итоге или нет, — буркнула она, — вместо простой хлопушки вроде тебя.

Этот разговор было разумнее всего просто пресечь, к тому же, ему нечего было больше сказать Джинджер, поэтому он закрыл глаза и снова отправился в ментальное путешествие по Мексике. Он видел, как синие волны океана накатывают на белый пляжный песок, видел извилистую тропинку, ведущую к его вилле, слышал пение диких птиц на зеленых деревьях и чувствовал запах… денег. Это был особый аромат — запах богатства, запах свободы. С его долей ему больше никогда не придется колесить по этим проклятым дорогам и пытаться заработать несколько жалких долларов продажей фальшивых Библий женам рудокопов, погибших рабочих, адвокатов, банкиров и прочих. Никогда больше не придется иметь дело с недоразвитыми необразованными отбросами, которых опьяняет аромат нескольких баксов.

Получить что-то даром. Это был двигатель, на котором зиждились все виды мошенничества. Люди всегда хотят, чтобы им что-нибудь досталось бесплатно. И все, что Партлоу когда-либо продавал им, было ничем, просто воздухом. Но на этот раз… у него был товар на продажу, и завтра к этому же часу сделка будет завершена.

Он вновь заставил себя сосредоточиться на коробке, полной наличных денег, и на всем том хорошем, что эта коробка принесет с собой. А затем — Мексика и воплощение всех его мечтаний.

Партлоу не знал, как долго пробыл в своем воображаемом мире, но вскоре его вернул в реальность звук закрываемой двери их спальни. Фитиль масляной лампы продолжал отбрасывать оранжевые блики на письменный стол. Партлоу перегнулся через кровать, глянул вниз и увидел, что Джинджер нет на месте. Пошла в туалет? Тогда почему не взяла с собой фонарь? Он взглянул на свои наручные часы и увидел, что время было двадцать минут четвертого. Что ж, куда бы она не направилась, она — большая девочка и наверняка сможет сама о себе позаботиться. Так что… лучше просто снова попытаться уснуть, если получится.

Но у него не получалось. Он отер пот с лица простыней и через пятнадцать минут снова посмотрел на часы. Джинджер еще не вернулась. Теперь ему было интересно, что она задумала. Пошла прогуляться по лесу? Сомнительно — особенно после того, как он рассказал о предупреждении мужчины из агентства, что вокруг хижины находится болотистая опасная местность, кишащая змеями. Он полагал, что здесь гремучие змеи, вероятно, убивали девять или десять человек в год — скорее всего, в основном это были ниггеры, работавшие на полях. Но… Партлоу заставил себя вернуться к изначальному ходу мыслей. Где же носит эту Великую-и-Могучую-Любительницу-Взрывоопасных-Парней-Джинджер-ЛаФранс?

Отчего-то он не мог перестать думать об этом. В конце концов, он решил, что она, вероятно, на заднем крыльце. Может быть, курит очередную сигарету и пытается поймать ветерок в этой ночной духоте. Но, опять же, почему она не взяла фонарь?

И откуда этот приторный странный запах? Как будто… где-то рядом лежали гнилые персики. Этот флер буквально висел в воздухе.

Одетый в майку и брюки, он спустился с верхней койки, взял лампу и вышел в переднюю комнату.

Джинджер сидела в углу, спиной к стене, на одном из плетеных стульев. Ее глаза цвета шампанского блеснули в свете лампы, но они не были обращены ни на свет, ни на него. Они неподвижно смотрела прямо перед собой.

При ней был кухонный нож с зазубренным лезвием, который она держала за рукоять двумя руками. Ее щеки и лоб блестели от пота. Пока Партлоу наблюдал за Джинджер, она медленно начала поднимать нож, задержала его в воздухе над головой на несколько секунд, а затем опустила — так быстро и резко, что Партлоу услышал свист клинка, рассекающего воздух.

— Нет, нет, — прошептала Джинджер. Глаза ее были устремлены на что-то, чего Партлоу не мог видеть. — Нет… я говорила тебе… не так… нет, нет… кто ты… кто ты…

— Джинджер? — позвал ее Партлоу. Он приблизился к ней, протягивая ей фонарь, как оружие борьбы с тьмой, с которой она сражалась.

— Я бы не стал этого делать, — прозвучал тихий голос, за которым последовал хруст, с каким обычно зубы впиваются в яблоко.

Партлоу повернулся и увидел, что Донни сидит не в кресле, а в противоположном углу на полу. Он был голым по пояс и сидел, скрестив ноги. Бисеринки пота блестели у основания его шеи. К счастью, он снял стеклянный глаз со лба, куда недавно примотал его изолентой. Он снова укусил яблоко и произнес:

— Наверное, тебе лучше отойти. Она может встать с этого гребаного стула и вырезать тебе сердце.

Партлоу отступил к Донни. Когда его спина едва не врезалась в стену, он вновь стал свидетелем того, как Джинджер поднимает нож, держа его двумя руками, задерживает его в воздухе на несколько секунд, а затем с силой и яростью опускает. На этот раз ее лицо исказилось диким, безумным выражением.

— Я сказала тебе! — прошипела она. — Нет, нет… не так… кто ты… кто ты… — затем ее лицо снова расслабилось, а пот чуть сильнее заблестел на ее лбу и щеках. С зажатым в руках ножом, она начала медленно покачиваться вперед и назад… вперед и назад… вперед и назад. В то время как ее мертвые глаза больше ни на чем не фокусировали взгляд. По крайней мере, ни на чем живом.

— Что с ней такое? — спросил Партлоу.

— Иногда с ней так бывает, — ответил Донни, хотя такой ответ совершенно не устраивал Джона. — Наверное, это похоже на те вспышки гнева, которые бывают у меня. Что-то в том же роде.

— Что? Она настолько волнуется насчет завтра, что погружается в настоящее безу… — он оборвался на полуслове, не зная, как назвать это ее состояние. Она вновь зашептала что-то, но на этот раз настолько неразборчиво, что казалось, будто она говорит на другом языке. Партлоу поежился. — Она хоть слышит нас? — спросил он.

— Не-а. Я сидел тут, пока она делала это. Называл ее всеми кличками шлюх и ржал, как конь, пока она тут игралась с ножом — никакой реакции. И это всегда нож. Кажется, она может находить ножи по запаху в любом тайнике, где бы они ни были, доставать их и делать вот это. Так что нет, я не думаю, что она слышит хоть что-то, пока погружена в это состояние.

— Черт, — сплюнул Партлоу.

— Ага. Эй… она когда-нибудь проворачивала с тобой ту штуку с пистолетом? Ну, одна пуля, и все такое.

Партлоу уже собирался ответить утвердительно, когда вспомнил, что разговаривает с племянником Джинджер. То есть, предположительно — с племянником. Откуда, черт возьми, он узнал об этом, если только они...

— Возможно, — туманно отозвался Партлоу.

— Готов поспорить, проворачивала. Посмотри, какая она крутая. Этим ножом она готова прикончить весь мир. Лучше к ней в этот момент близко не подходить, это как пить дать, — он снова вгрызся в яблоко, наслаждаясь шоу, разыгрывавшимся перед ним.

— И как долго это длится?

— Как-то я наблюдал это в течение пары часов. В конце всего этого она успокаивается, встает, кладет нож, а потом возвращается в то место, где она спит. При свете дня она ничего об этом не помнит.

Партлоу опустился на пол в нескольких шагах от Донни и поставил лампу между ними. Он слушал жуткий шепот Джинджер, который иногда напоминал рычание дикого зверя.

— Почему она не хочет, чтобы я знал ее настоящее имя? — спросил он.

— Она не хочет, чтобы хоть кто-то его знал. Я член семьи, так что я знаю, но… это просто то, какая она есть, мистер Перли. Она думает, что если кто-то будет знать ее настоящее имя, то будто бы обретет над ней некую власть, понимаешь? А она этого не выносит, как мне кажется. Как не выносит и долгого сидения на одном месте, — он снова откусил яблоко, наблюдая за тем, как медленно поднимается, зависает в воздухе и с силой опускается кухонный нож. Казалось, такая сила запросто могла заставить это лезвие пронзить плоть и кость. — Она меняет штаты и города, как и имена. Она одержима тем, чтобы меняться, как говорит моя мама. Но единственное, что она не может в себе поменять, это привычку всегда быть в движении. Хотя… похоже, этой привычкой она гордится. Гордится тем, через что прошла.

— А через что она прошла?

— Не думаю, что ей понравится, если расскажу.

Партлоу прикинул возможные варианты.

— Скажи мне то, что можешь, и я отдам тебе лишние пять сотен из моей доли.

Донни пожевал яблоко, неотрывно наблюдая за Джинджер, которая продолжала бормотать бессвязный поток слов, чуть раскачиваясь на стуле.

— Тысячу, — сказал он тихим голосом, словно боялся, что Джинджер все же услышит его. Будто она лишь притворялась безумной и глухой, а на деле лишь проверяла его верность и готовилась за измену устроить ему его личный апокалипсис.

— Ну хорошо. Идет.

— Надо пожать руки, скрепить сделку, — он протянул руку, Парлоу пожал ее, и Донни сказал: — А теперь, если ты не заплатишь, у меня рука не дрогнет убить тебя.

— Ясно. Ну, так что за история?

— Ну знаешь, мне все рассказывала мама, так что я не могу ручаться за точность фактов. Ну… в шестнадцать лет у нее был ребенок. Не знаю, кто отец — им мог оказаться один из трех или четырех человек — по крайней мере, так мама говорила. Она хотела оставить ребенка. Даже сбежала из дома, чтобы это осуществить. Оказалась в Алабаме. Получила работу секретаря, но… ты ведь догадываешься, как ей приходилось крутиться, чтобы заработать достаточно денег. Короче, она жила, как говаривала моя мама, фактически, на трассе. Думаю, в каждом городке есть такие несчастные. И однажды… когда она спала в своем временном пристанище… ребенок — я думаю, ему было около шести — играл на детской площадке в паре кварталов оттуда. Другие дети всегда там играли, я так понимаю, это была площадка, где собирался весь район.

Донни прервался и снова откусил яблоко. Джинджер снова начала раскачиваться, хотя ее бормотания стали тише, а нож прекратил войну с воздухом.

— Два богатеньких отпрыска украли машину своего отца, — продолжил Донни. — И решили покататься по району. Наверно, их это будоражило. Черт, я и сам так делал, знаю, каково это. И вот они потеряли управление, и эта отличная богатенькая тачка просто врезалась в площадку. Ага. Поранила четырех детишек, которые там играли, кости им переломала и все такое. Но ее сын… ну, как мама сказала, его переломило пополам и разорвало все внутренности. Скорая забрала его в больницу, но прошло время, прежде чем они выяснили, кем была его мать, потому что она валялась в отключке в своей постели в обнимку с бухлом. Когда полиция все выяснила, и она приехала в госпиталь, ее сын уже был мертв… После случившегося он прожил еще два дня — два дня ее пытались отыскать.

— Она могла бы засудить ту семью, — предположил Партлоу. — Отсудить у них кучу денег.

— Ну да. Она обратилась к юристу и попыталась это сделать. Очень скоро суд постановил, что она никудышная мать, и случившееся было по большей части ее виной, потому что ее сын играл на той площадке без присмотра, пока она лежала в беспамятстве пьяная в своей кровати. Да, так и было. Моя ма сказала, что та семья наняла двух адвокатов из Атланты, которые перевернули это чертово дело с ног на голову. И они все состряпали, как им выгодно, так что… Джинджер… потеряла работу и все остальное. Ее посадили в тюрьму как шлюху-наркоманку. Тогда она, думаю, и сломалась по-настоящему. В ней что-то замкнуло, она стала буйной, и ее отправили в лечебницу.

— В какую лечебницу?

— В Брайс, в Таскалузе. Ну, знаешь… в дурдом.

— Психиатрическая больница? И как долго она там пробыла?

— Два года. По крайней мере, так я слышал. Когда ее выпустили, они почти принудительно выслали ее из Алабамы. Именно тогда, я думаю, она решила, что не будет той, кем была раньше. А чуть погодя она поставила себе цель, что не только мужчины будут распоряжаться всей властью и деньгами этого мира, но и она сама добьется и того, и другого всеми возможными способами. А теперь я знаю, что это правда, потому что она сама мне это сказала, — он укусил яблоко последние два раза, вгрызаясь прямо в сердцевину и выплевывая семечки. — Вот и все, пожалуй. Эта история стоила тебе тысячи долларов. Что скажешь, мистер Перли? Стоила она того?

— Да.

— Тогда позволь сказать тебе еще кое-что совершенно бесплатно, — усмехнулся Донни. — Как только она получит деньги, она исчезнет. Я не знаю, есть ли у тебя какие-то виды на нее, или что-то подобное, но не рассчитывай ни на что, потому что после этой аферы у вас ничего не будет. Так что на твоем месте я бы просто забрал деньги и отправился туда, куда ты хочешь, не оглядываясь.

— Спасибо за совет, — ответил Партлоу. И он сказал это вполне искренне. — А что ты собрался делать со своей долей?

— Уйду в адский загул, — ответил Донни, приподняв брови. — Что еще с ней делать?

Партлоу спросил лишь из любопытства. Его не интересовала судьба этого молодого человека, и он плевать хотел на его искренность. Он встал, осмелился подойти к Джинджер ближе и помаячил лампой перед ее незрячими глазами.

— Играешь с огнем, — предупредил Донни.

Джинджер не выказала никакой реакции, но когда он опустил лампу, и на ее лицо снова опустилась темнота, она начала вновь бормотать напевным шепотом:

— Я говорила тебе… говорила тебе… нет, нет… не так… говорила тебе… — а затем вдруг снова задала вопрос, будто адресованный самой себе. — Кто ты? Кто ты? — ее голос затих без ответа.

— Я отправляюсь спать, — сказал Партлоу, обращаясь к Донни, но он знал, что будет просто лежать с открытыми глазами и прижатыми к стене ушами. Он вернулся в комнату с двухъярусной кроватью, поставил лампу на стол, взобрался на свое место и улегся, пытаясь снова представить мексиканский рай и тем самым надеясь изгнать из головы все, что видел только что. Однако теперь райские места не приходили ему на ум — все, что он видел, это необъятное поле терновника, пахнущее горечью гнилых персиков.

Когда дверь открылась, он чуть не выпрыгнул из кожи вон. В слабом свете лампы он разглядел на своих наручных часах, что было без семнадцати минут пять утра. Он услышал, как Джинджер скользнула на свою койку, после чего повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым биением его сердца.

Я боюсь ее? — спросил он сам себя.

До ужаса, — был ответ.

Но через двадцать один час все будет кончено, и тогда он распрощается со своими безумными подельниками. Среди них именно Джинджер была инициатором идей — насчет Мексики и прочего — но и то, что сказал ему Донни, имело смысл. У Джинджер не было конечного пункта назначения на пути, она просто путешествовала от одного имени к другому, от одной аферы к другой — вот, какой была ее жизнь.

— Ты не спишь, — сказала она.

Он не ответил. Он дышал так неглубоко, что чувствовал себя едва живым. Спустя некоторое время он услышал, как она перевернулась на кровати, а затем замерла. Партлоу лежал без сна и видел, как грязноватый свет медленно крадется по подоконнику сквозь занавески с морским узором.