К концу дня Вессхаузеров поместили в наиболее безопасную каюту с мягкими стенами. Они старались храбриться и даже подшучивали над тем, что не ожидали оказаться в клетке для умалишенных, но их нервное веселье никто не разделил, потому что все знали, что грядет.

Экипаж кормили досуха прожаренным мясом и поили очень крепким кофе. Те, кому требовался бензедрин, получили таблетки от корабельного врача.

Оставшиеся матрасы с коек команды были связаны вместе и прикреплены к фальшборту так, что свисали ниже ватерлинии — это позволило создать пятидюймовый щит, который мог хоть немного помешать снарядам проделывать пробоины в корабле. Члены экипажа стояли на страже вдоль палубы и наблюдали с мачт. Дождь лил с перерывами, море пенилось и закручивалось волнами, а «София» — раненая и перепуганная — продолжала свое путешествие к родине Шекспира. Сквозь туман отдалившееся для будущей атаки «Копье» не было видно.

Майкл Галлатин стоял с подзорной трубой, стараясь разглядеть врага через завесу непогоды, и в это время услышал, как она приближается. Она остановилась с другой стороны спасательной шлюпки, которой не посчастливилось поймать пятнадцать пуль пулеметной очереди с «Копья».

— Тебе не следует быть здесь, — настоятельно сказал Майкл, опустив подзорную трубу.

— Я хотела погулять…

— Тогда продолжай гулять, но лучше делай это не на палубе, а на нижних уровнях. Здесь небезопасно.

— Вы говорите, как мой отец.

— Я удивлен, что твой отец позволил тебе сюда прийти. Разве ты не знаешь, что может случиться?

Мариэль с опаской выглянула из-за пробитой шлюпки. Она снова была одета в свою старую шинель с поднятым воротником, ее светлые волосы выглядывали из-под винно-красного берета. Девушка стояла, опустив руки в карманы.

— Я знаю, — сказала она и вновь посмотрела мимо Майкла. — И мой отец тоже знает. Но он думает, что с наступлением темноты мы уже будем на пути в Германию, так что…

— Нет, если я помогу вам, — он вновь поднял подзорную трубу и продолжил поиски.

— Мой отец не уверен, что хоть кто-то способен помочь, — вздохнула Мариэль. — Они нашли нас и собираются забрать. Вы ведь знаете, они не остановятся.

Майкл хмыкнул.

— Не думал, что твой отец так легко сдается. О тебе тоже так не думал, кстати сказать.

— Мы не сдаемся. Мы принимаем реальность. Так говорит отец.

— Чью реальность? Гитлера? — вопрос Майкла повис в воздухе. Он снова опустил трубу и повернулся, стараясь найти взгляд зеленовато-голубых глаз Мариэль. Она отстранилась, но не столь резко, как раньше. — До сих пор твой отец держался очень храбро. Ему необходимо было быть по-настоящему храбрым человеком, чтобы пойти на такой риск для себя и своей семьи. Он ведь и в самом деле рисковал. Я — не сдаюсь, капитан этого корабля тоже. Так почему же он…

— Он не хочет, чтобы кто-то еще пострадал.

— Кто-то еще пострадает вне зависимости от того, заберут вас с этого корабля или нет. Так действуют нацисты, — он выдавил из себя слабую, натянутую улыбку.

Девушка несколько мгновений изучала его, а затем оглянулась по сторонам и прошептала:

— В вас есть что-то странное, — сказала она и решила исправиться. — Другое, я хочу сказать. Ни на кого не похожее.

— Может, и так.

Он невольно задался вопросом: может, она чувствует, что внутри меня сидит зверь? Там, в той клетке, где я его запер…

Она смотрела на море.

— Я думаю, — вновь заговорила Мариэль. — Вы джентльмен, который пытается притворяться мужланом.

— Интересная мысль, — усмехнулся он, вновь вглядевшись в туман через подзорную трубу. — Я всегда думал о себе, как о мужлане, который притворяется джентльменом.

— Вы что-то скрываете.

— А кто в наше время ничего не скрывает?

— Да, но вы… скрываете что-то совсем другое. Это, — Мариэль нахмурилась. — Нечто очень глубокое.

— Не думаю, что настолько, — ответил Майкл, понимая, что не может сказать больше.

Некоторое время она молчала, и Майклу вдруг искренне захотелось, чтобы она ушла, потому что, вглядываясь в глаза этой молодой девочки, можно было сказать, что увидела она гораздо больше, чем думает.

— Вы смотрите на меня, как на калеку, — печально произнесла она вдруг, заставив его встрепенуться. — Поэтому и рассказали ту историю о Вулкане? Потому что он тоже был калекой?

— Я рассказал тебе историю о Вулкане, потому что видел, как он работает в своей небесной кузнице.

— Нет, — на удивление твердо произнесла Мариэль, сделала шаг вперед, качнувшись из-за своего корректирующего ботинка, и посмотрела на Майкла со спокойным и понимающим хладнокровием истинной женщины. — Герр Галлатин, я никого не прошу жалеть меня. Я не хочу этого и никогда не хотела. Мне не очень-то нравится, какая я. Мне не нравится звук, который сопровождает мою походку, не нравится внимание, которое это привлекает, потому что постоянно находятся люди, которые жалеют меня. Другие же смеются у меня за спиной. Но у меня не самая худшая жизнь, бывает намного хуже. Мне противно стоять, вглядываться в лица людей и видеть в них жалость ко мне. Они думают, что я бедный жалкий ребенок, который вынужден носить тяжелый ботинок. Ребенок, который никогда не сможет ходить прямо или танцевать. Но я не прошу никого из них жалеть меня, герр Галлатин. Я увидела это в ваших глазах, как только посмотрела на вас впервые. То же самое, что у других матросов на этом корабле. Вы жалеете меня и сторонитесь меня из-за своей жалости. Да, я могу быть калекой, и, возможно многим неприятно и неуютно находиться рядом со мной, я уже об этом говорила, но… — она поколебалась, потому что явно собиралась сказать нечто, идущее из глубины души. — Пожалуйста, не калечьте свое достоинство красивыми историями для девочки-урода.

В глазах ее застыли слезы. Он стоял, возвышаясь над ней.

— Я и помыслить о таком не мог, — серьезно ответил Майкл. — Я рассказал тебе о Вулкане не потому, что он был калекой. Нет. Я сделал это, потому что Вулкан знает, что такое боль. И я думаю, ты тоже знаешь это, Мариэль. Я думаю, это именно то, что скрываешь ты, и скрываешь очень глубоко. А еще я думаю, что тебе нужно найти способ отпустить ее, чтобы продолжать жить.

Глаза ее остекленели, а рот немного покривился.

— Да что вы можете знать об этом? — спросила она горьким шепотом.

Как ответить на такой вопрос? — спрашивал он у своего внутреннего голоса и не получал ответа. Одновременно с тем он осознал, что Мариэль не видит себя. Не понимает, насколько красива, не понимает, сколько радости может испытать. Она не замечает, насколько прекрасны ее глаза или какие мягкие у нее волосы. Она не видит розового немецкого румянца на своих щеках или стройной фигуры под бесформенным пальто. Она видит только искалеченную ногу и тяжелую обувь, держащую ее, словно якорь. И из всех лиц, которые испытывали жалость к Мариэль Вессхаузер, никто не испытывал ее больше, чем она сама, глядя в зеркало.

С левой стороны раздался крик с мачты. С правой тут же отозвались.

«Копье» приближалось. Майкл ожидал со стороны левого борта. Пусть он пока и не видел судно, но услышал, что кричали дозорные и понял, что вражеский корабль подготовил пушки. Похоже, пальба начнется прямо сейчас.

Билли Бауэрс находился на доступном расстоянии. Майкл напряженно окликнул его.

— Билли! Иди сюда! Отведи девушку вниз.

Билли подоспел, и, хотя Мариэль испуганно отпрянула, он успел поймать ее за руку и ободряюще улыбнуться.

— Не бойся, я тебя не укушу, — сказал он. Она принялась сопротивляться, отшатнулась, потеряла равновесие и упала на фальшборт. Билли, похоже, испугался не меньше, чем она. — Черт возьми, девочка! Сиди смирно! — после этого он схватил ее на руки и припустился бежать с ней по палубе.

Майкл подошел к правому борту и сквозь густой туман разглядел смертельно опасный силуэт плавучей крепости Мансона Кённига. Для пулеметной стрельбы судно находилось слишком далеко…

Майкл заметил пламя, алеющее возле передней пушки, услышал далекий хлопок и с замиранием сердца понял, что через несколько секунд «София» может превратиться в ведро крови.

Вода взметнулась высоко вдоль корпуса корабля. Члены экипажа с винтовками пытались стрелять, но от этой пальбы толку не было никакого. Следующий снаряд «Копья» прошипел над палубой и опустился в море с левого борта.

Прощупывают расстояние, понял Майкл. Черт возьми, где Бушен?! Хотя, впрочем, что он может сделать?..

Майкл внутренне грубо обругал Валентина Вивиана, который так рассчитывал на «лучшего человека», потому что лучший человек — скрытый волк. Но разве он учел, что волк может утонуть так же легко, как человек?

Третий снаряд ударил «Софию» чуть выше ватерлинии. Возможно, удар был немного смягчен матрасами, как знать! Так или иначе, по палубе пробежала неприятная вибрация. Другой снаряд проделал глубокую рану в передней мачте, задев ее по касательной. А затем обе пушки «Копья» принялись стрелять в ускоренном режиме, и в следующую секунду визжащие снаряды принялись один за другим приземляться в корпус «Софии», попадая в палубу и надстройку…

Судно накренилось на левый борт. Майкл потерял равновесие и отлетел назад, но опустился на колени, тут же почувствовав, как еще одна пущенная с «Копья» смерть просвистела прямо над ним, источая запах горелых спичек. Спасательная лодка позади него разлетелась в щепки. Майкл услышал, как падают новые снаряды, как яростно они атакуют человеческую плоть. Мимо него пронеслась фигура, зажимавшая кровоточащую культю правой руки. «Софию» мотало из стороны в сторону под смертельным градом и, когда Майкл посмотрел в сторону рулевой рубки, он понял, что в надстройке появилось несколько дыр, словно она была сделана из хрупкого картона. Иллюминаторы взрывались. Корабль трещал и содрогался по всей длине, а снаряды продолжали бить.

Мозг ликантропа познал достаточно ужаса. И вновь он испытал его, увидев, как стекло рулевой рубки от удара снаряда взорвалось и вылетело стеклами внутрь.

За гулом, забившим уши, Майкл не понял, чей крик слышит: свой собственный, или крик своего товарища. Он знал только, что теперь судно, скорее всего, потеряло рулевого… если только швед каким-то чудом не избежал смерти.

Майкл встал с колен и помчался по дрожащей палубе. Он достиг лестницы, поднялся, забрался внутрь рулевой рубки, замечая, как издали от «Копья» вспыхивают языки пламени, которые отправляли в корпус «Софии» все новые снаряды.

На мостике русский радист боролся с рулевым колесом. Швед распластался на полу с кровавой маской вместо лица, его горло обзавелось вторым раскрытым ртом. Медина лежал в луже собственной запекшейся крови рядом с панелью управления мощностью двигателя, из которой торчали высекающие искры провода.

Свежие капли дождя, словно издеваясь, полились через уничтоженное лобовое стекло. «София» сходила с ума от ран и боли, кренясь на правый борт, словно надеясь, что «Копье» скоро закончит ее агонию.

— Я помогу! — выкрикнул Майкл, схватившись за рулевое колесо и резко вывернув его влево. Сколько же времени уйдет на то, чтобы корабль отреагировал на это движение? «София» продолжала следовать своему курсу, не обращая внимания на человеческие руки. Майкл подумал, что, возможно, управление кораблем было окончательно потеряно после атаки.

Кровавые доски под ногами скользили, когда требовалось держать равновесие под градом новых ударов.

И вдруг судно начало слушаться, с запозданием отреагировав на сигналы. Майкл постарался взять на себя управление, и русский радист отступил, чтобы освободить ему место. Огненный снаряд, шипя, пролетел над самой головой Майкла, но он не уделил опасности внимания, чувствуя, как корабль поворачивается на несколько дюймов.

По обе стороны «Софии» взметнулась вода, а затем впереди Майкл увидел белую массу, скрытую морем.

Туман…

Он посмотрел на указатель режима хода судна — был установлен «полный вперед», похоже, Медина перед смертью успел набрать максимальную скорость, и теперь «София» неслась прямо в густой туман. Что ж… можно было попытаться.

И вдруг позади раздалось.

— Отойди, сукин сын!

Кто-то толкнул Майкла в сторону.

Гюстав Бушен, истекая кровью из раны на лбу, взялся за управление. Он тоже понял план и хотел осуществить его, чтобы не даться врагу так просто.

Грохот пушек эхом разносился над морем. Майкл чувствовал запах крови, пота и страха.

— Иди на корму! — приказал Бушен русскому. — Найти того, кто может бросать веревки и сети! Иди, быстро!

Русский радист понесся вниз по лестнице. Майкл понял, на что были направлены надежды Бушена, потому что военный корабль должен был идти прямо за ними…

Итак, дрожа, «София» вошла в туман, и тот сомкнулся вокруг израненного грузового судна, как огромное облако. За считанные секунды завитки тумана окутали палубу и сократили видимость почти до нуля.

— Allez, Allez! [Вперед, вперед! (фр).] — отчаянно шептал Бушен, пока кровь сбегала по его дождевику и грязной рубашке. В следующий миг он повернул руль немного влево. Потом снова вправо. Белый туман прокрался в рубку, словно дыхание призраков.

Майкл подошел к Бушену, нашел рядом тряпку сомнительной чистоты и протянул ее капитану, чтобы тот прижал ее к ране на лбу.

Бушен снова повернул влево.

— Прижмите к ране. Нужно остановить кровь, — порекомендовал Майкл и взял на себя управление. Капитан подошел к переключению скорости и перевел двигатель в режим полной остановки.

Голоса больших дизельных двигателей начали стремительно усмиряться.

Затем… осталось только шипение моря и туман, обволакивающий измученную ранами плоть «Софии». В отдалении слышались крики людей в сгущающейся темноте.

Корабль дрейфовал. Оголенные провода продолжали искрить.

Бушен достал огнетушитель и совладал с начавшим заниматься пламенем. Его окровавленное лицо бесстрастно обратилось к Майклу Галлатину. Голос был сухим и больше напоминал скрип.

— Я собираюсь пойти и оценить ущерб. Понять, тонем мы или нет. Узнать, сколько еще убито. Твои люди тоже могут быть мертвы. И, возможно, это к лучшему. Для них. Мы не перенесем еще одной такой атаки.

— Я понимаю, — ответил Майкл.

— Ей больно, — сказал Бушен, словно его судно и впрямь было живой страдающей женщиной. А затем хозяин «Софии» — утомленный маленький человек — отвернулся и, спотыкаясь, спустился по лестнице, оставляя кровавые отпечатки ладоней на перилах.