— Что ты сделал?

Майкл стоял лицом к лицу с капитаном Бушеном в коридоре за радиорубкой, и лицо его собеседника было багровым от ярости. Оставшись спокойным, Майкл повторил то, что говорил до этого. Это случилось через двадцать минут после отправки сообщения, когда Бушен, наконец, освободился от огромного количества задач, которые было необходимо решить, чтобы сохранить «Софию» на плаву и удержать часть экипажа от панического бегства на спасательных шлюпках.

— Я позволил им прийти.

— Ты не имел права!

— Мне нужно увидеть, с кем мы имеем дело.

— Oui [Да (фр.)], а о том, что они увидят, ты подумал? — Бушен посмотрел Майклу прямо в глаза. — Что у нас только несколько винтовок и пистолетов, которыми мы отстреливались от их блядских пулеметов! Впрочем, они, надо думать, и так это поняли, но… Merde! [Дерьмо (фр.)], что за бардак!

— Да, бардак, согласен. Но мы сумеем найти пару способов разобрать его, как только встретимся с Кённигом.

— Твоими бы молитвами…

— Не волнуйтесь, — заверил Майкл. — Я знаю, о чем говорю.

Бушен ненадолго задержал взгляд на Майкле, затем покачал головой и лихорадочно провел рукой по мокрым волосам. С усталым вздохом он сказал:

— Так, заходи ко мне. Выпьем.

Майкл последовал за ним через дверь на другой стороне коридора. В каюте Бушена был иллюминатор, из которого открывался бы прекрасный вид на море, если б погода была не такой скверной. И, пожалуй, эта деталь была лучшей во всей каюте. В остальном здесь наличествовала двухъярусная кровать, стол, два стула, нуждавшихся в замене обивки, грязный зеленоватый ковер, старая напольная лампа, карикатурная картина, изображавшая марширующих солдатиков (казалось, ее принесли сюда из игровой детской комнаты), тусклая настольная лампа и стопка книг и газет, разбросанных по столу. На полке тоже стояло несколько книг — все в весьма плачевном состоянии. Было очевидно, что капитан любил есть здесь в одиночку и частенько пачкал книги остатками еды. К слову, несколько грязных тарелок тоже были сгружены в углу, и подходить к ним лишний раз не хотелось. В каюте совершенно жутко пахло — здесь стоял затхлый и спертый смрад грязных носков… как в дешевой ночлежке. Стены соответствовали навеянному образу: они были сделаны из сосновых панелей, но имели совершенно унылый и грязный вид.

Бушен ничего не объяснял и оправдываться за внешний вид своего обиталища явно не собирался. Он запер дверь и поставил свой автомат в углу, затем сел за стол, открыл нижний ящик, из которого извлек полупустую бутылку коньяка и один стакан, стекло которого — Майкл отметил это — уже потемнело от пятен янтарного напитка, потому что его, видимо, никогда не мыли. Бушен налил коньяк в грязный стакан и протянул его Майклу. Тот принял его без колебаний — в конце концов, это был явно не самый худший напиток, который ему приходилось пить в жизни.

Бушен глотнул из бутылки.

— Пятеро получили ранения, двое погибли, — сказал он, когда жидкий огонь крепкого коньяка прошел по его горлу. — В остальном… можно сказать, что нам повезло. В следующий раз вряд ли так поведет. Сильных повреждений на судне нет, слава Богу. Рулевая рубка и двигатели целы, — он глотнул снова. — По сути, нам больше беспорядка здесь навели, чем повредили корабль. Как будто здесь пробежала толпа раскидывающих игрушки детей… но это пока. Дальше игры будут далеко не детские. А самой большой проблемой для меня сейчас является вопрос, как накормить мою команду. Большая часть посуды была разбита, пока люди носились по столовой, как ужаленные в жопу маньяки. У повара рука сломана. Похоже, у доктора сегодня не останется героина, когда он всех залатает. Ты чего не пьешь?

Майкл сделал небольшой глоток, решив сначала распробовать напиток. Что ж, лучшим во Франции его назвать было нельзя…

— Садись, где нравится, — предложил Бушен, и Майкл выбрал один из двух старых стульев. — Ну вот, — казалось, Бушен обращался уже не к Майклу, а к бутылке. Тревожный признак. Можно сказать, один из главных признаков алкогольной зависимости. Впрочем, Майкл подумал, трудно выделить худшее из зол между привыканием к героину и привыканием к алкоголю.

— Ah, oui! [О, да (фр.)] — Бушен снова сделал глоток и прикрыл глаза от удовольствия, откинувшись на спинку стула. — Le moment mignon [Приятный момент (фр.)]

Майкл кивнул, потому что знал перевод.

— И много их было? — хмыкнул он. — Помимо тех, что связаны с бутылкой.

— Не так много, но спасибо, что спросил, — капитан печально усмехнулся, но глаза его остались закрытыми. А затем вдруг распахнулись, и в них заплясал огонек прежней ярости. — Да кто ты, черт возьми!? Точнее, кем ты, блядь, себя тут возомнил?! Принимаешь мои радиограммы, отдаешь приказы… да тебя застрелить мало…

— И что потом? — бесстрастно спросил Майкл. — Вы просто лишитесь одного из действующих стрелков.

— И одной занозы в заднице. Надо бы тебе мозги вышибить за то, что ты устроил, — что-то в собственных мыслях заставило его нахмуриться и снова всмотреться в бутылку. На этот раз он сделал большой глоток, словно это был не коньяк, а живительная вода, которой можно было утолить мучительную жажду. — Черт, ну что за день? — сокрушился он.

Майкл должен был задать вопрос.

— Почему вы его ненавидите?

— Его? Кого «его»?

— Вы знаете.

Бушен хмыкнул.

— Я уже тебе сказал. Он черный ниггер и мальчик из колледжа. Они подсадили его сюда, чтобы он мне плешь проел! Только представь! Все эти годы у меня на спине сидел чертов ниггер. И не просто ниггер, а обученный мальчик из колледжа! О, у них на него большие планы, можешь не сомневаться, — он наклонился вперед и уперся локтями в столешницу. — Ко мне его определили, чтобы он, видите ли, опыта набрался. Так они сказали. Чтобы он получил реальный опыт моряка. Корабельного человека. Но, знаешь… знаешь… это не все! Non! [Нет (фр.)] Они хотят, чтобы он приглядывал за мной. Делал заметки. Судил меня за любые ошибки. Потому что в прошлом я делал ошибки. Впрочем, ты же шпион, ты и так все знаешь. И знаешь, что это были пустяки. Несколько царапин и немного «левого» груза, и все. Во мне пробоина, так они считают. Во всем, что происходит на судне, всегда виноват капитан, oui [да (фр.)]? А теперь только посмотри, во что втянул меня ты! Если мы вообще сумеем выбраться из этой передряги, как ты мне предлагаешь искать работу? — еще один глоток смертельного янтаря опустился ему в пищевод. — Двое мужчин уже никогда не вернутся домой. Они мертвы, понимаешь ты это?! А скольким еще предстоит такая участь? А? Как после такого капитану Гюставу Бушену искать работу? — он поставил бутылку на стол, грозно стукнув дном о столешницу. — Ответь мне! — закричал он, и лицо его исказилось уродливой гримасой чистой ярости.

Майкл знал, что ему необходимо быть крайне осторожным в своем ответе.

— Когда мы выберемся из этой передряги, британская секретная служба поможет с трудоустройством вам и любому из членов вашего экипажа, кому это потребуется. Это я могу обещать.

— Серьезно? — скептически хмыкнул Бушен. — Прямо можешь обещать? Обещать мне работу по перекладыванию бумажек вместо моря? Или, может, поможешь мне снова устроиться пекарем? Печь булки и маленькие чайные тортики?

Пожалуй, только сейчас Майкл окончательно понял: Гюстав Бушен ненавидел не только своего помощника-африканца, но и весь остальной мир.

Бушен был довольно умен. Он уже увидел возможность своей будущей реализации в лице представителя британской секретной службы. Подтверждая эту догадку, капитан мрачно улыбнулся и сказал:

— Ты хоть знаешь, что это для меня значит? Разве об этом писали в твоих жалких шпионских докладах? Ты знаешь, что я был пекарем в третьем поколении там, в Париже? Это должно было стать делом моей жизни. Я должен был продолжать семейный бизнес Бушенов. О, да! Когда я не сплавлялся по Сене, я был занят только тем, что в нашей семье называли традицией. Великой традицией Бушенов! — он произнес это так, будто эта фраза несла в себе некую заразную болезнь.

Капитан вновь взялся за бутылку и взглянул в залитый дождем иллюминатор. По морю шли небольшие волны, цеплявшиеся за корабль, словно раненые.

— А потом, — сказал он, и что-то в его голосе изменилось: словно углубилось и пересохло. — Я встретил женщину. Она была очень красива… и удивительна. Я был недостоин ее, и все же она не отказала мне. И я постарался оправдать ее ожидания. Эта женщина… ох, что я могу сказать? — он прикоснулся к бутылке губами, но пить не стал, а опустил ее снова. Из его груди вырвался вздох, полный внутренней печали. — Мы поженились, — продолжил он. — И она хотела… многого. Ей было нужно многое. Красивые и дорогие вещи, в которых нуждается красивая женщина. И я… ну… я должен был зарабатывать больше денег для нее, не так ли? Я должен был дать ей то, чего она хотела. Чтобы она не оставила меня, понимаешь? Потому что такая женщина… если ты потеряешь такую, ты будешь ненавидеть себя до конца своих дней. Поэтому я начал играть в азартные игры. Все больше, чаще. И вскоре это само по себе сделалось привычкой. О, я иногда выигрывал, oui [да (фр.)], но, ты сам знаешь, у таких, как я, игорный дом всегда выигрывает.

Бушен на некоторое время замолчал. Молчание хранил и Майкл Галлатин.

— Дом, — наконец, снова заговорил капитан. — Всегда выигрывает. Пришлось заняться семейным делом. А потом… я узнал о других мужчинах. Узнал случайно — только об одном. Потом я начал наблюдать и следить за ней. И оказалось, этих других у нее было очень много! Похоже, для нее это было настоящим захватывающим приключением. И тогда я подумал… ну конечно, такая красивая женщина, как она, просто не может быть удовлетворена всего одним человеком. И уж точно не мной. Ну, ты только посмотри на меня! А ведь тогда я был лучше, чем сейчас, но все равно не мог выдерживать конкуренцию с ее фаворитами. Обычный бедняк, каких миллионы… как бы я мог удержать такую женщину?

Он качнул головой.

— А потом… потом… я последовал за ней в гостиницу. Прошел за ней вверх по лестнице. К комнате. Я позволил ей войти туда. Она шла туда так, как идет женщина, ожидающая встретить любовника. Когда-то так она приходила ко мне. В тот день я немного подождал, а потом пнул дверь и вошел…

Он снова поднес бутылку к губам — и снова опустил. Похоже, напиток был сильным, но не сильнее воспоминаний, которые он так и не сумел за эти годы заглушить.

— Она была там, — произнес Бушен, глядя через иллюминатор на серый мир, залитый дождем. — В постели. И эти черные руки лапали ее. Они оба тогда посмотрели на меня так, будто я был никем. У нее в глазах не было ни капли стыда. Думаю, она и так знала, что я следую за ней, поэтому ожидала меня увидеть. Может быть, это добавляло остроты ощущениям? Она даже улыбнулась… знаешь… слабо так улыбнулась. Ты когда-нибудь испытывал на себе, месье Галлатин, какую смертоносную силу может иметь простая улыбка?

Вопрос его был острым, как клинок.

— О, — выдохнул Бушен с печальнейшей из улыбок. — Я любил ее больше жизни.

Майкл отвернулся, чтобы не глядеть на лицо этого человека. Он не хотел… не мог сейчас его видеть.

— Знаешь, в чем основная ирония? — нервно усмехнулся он, но в голосе его звучала настоящая агония. Это была так и не зарубцевавшаяся рана, все еще влажная от крови, постоянно открывающаяся. — Судьба — ироничная сука, месье Галлатин. Она сделала меня капитаном корабля, носящего ее имя, — он повернулся к Майклу, и весь серый и дождливый мир был в его глазах. — Ты понимаешь теперь, откуда во мне столько ненависти? Да, ты прав. Я ненавижу кавказцев, азиатов, африканцев, британцев, поляков, шведов, норвежцев, голландцев, испанцев, немцев, русских и всех остальных. Я ненавижу французов и ненавижу французских женщин. Я ненавижу высоких, низкорослых, страшных и красивых. Я ненавижу тех, кто недоволен, и тех, кто улыбается. Я ненавижу везунчиков в жизни и любви. А больше всего, месье Галлатин, я ненавижу…

Раздался стук в дверь.

— Капитан?

Это был молодой африканец.

— Больше всего я ненавижу людей с зелеными глазами, — прошипел Бушен, вновь делая глоток, после чего направился к двери. — Чего тебе?

— Сэр… корабль приближается по левому борту. Нас просят не стрелять. Вы нужны…

Бушен наклонил бутылку к губам и допил коньяк.

— Опустить лестницу. Один человек должен ступить на борт. Только один. Как только он попадет сюда, обыскать его на предмет оружия и завязать ему глаза. Проводить его в столовую и приказать всем не стрелять в него. Приказ ясен?

— Да, сэр, — кивнул Кпанга и удалился.

— Ну, хорошо, — Бушен вернулся к столу и поднял свой «Томпсон», перезарядив его. — Не волнуйся, — усмехнулся он, глядя на Майкла, который в самом деле начинал волноваться. — Я буду нежным, как сливочный сыр. Готов?

Майкл был готов.

Они вышли из каюты, чтобы встретить своего гостя.