Глава 6
КОНЕЦ ПЕРВОГО ДНЯ
— Коля, Коленька пришел! — первой увидав меня, тут же, несмотря на шиканье нянек, подбежала ко мне бойкая сестренка.
— А говорили, что подлые гвардейцы затеяли бунт, а поляки пытались тебя убить, — с детской непосредственностью сдал, как стеклотару, побледневших нянек подбежавший братик Вова. Он схватил меня за руку и потянул. — Пошли играть в матросов, ну что встал! — тянул он меня в глубь просторной комнаты, где собрались мои братья с сестрой.
— А кто капитан?
— Ну конечно Сашка, — грустно протянул братишка, — кому он еще эту роль отдаст, раз тебя здесь нет!
— Ладно, поиграйте пока пару минут без нас, — с улыбкой обратился я к детворе, — нам с Сашей надо поговорить, — закончил я, не в силах больше смотреть на то бледнеющего, то краснеющего Александра, судя по всему, испытывающего огромное желание объясниться не при всех.
— Да не думаю я, что ты как-то во всем этом замешан, — опередил его я, едва за нами закрылись двери пустующего зала. — Как ты вообще мог такое подумать! Ты же мой брат! — не давая ему вставить и слова, воскликнул я. Краска залила его лицо, он бросился мне на шею.
— Я так и знал, что ты все поймешь! Я бы первый пришел к тебе, если бы мне лишь только намекнули! Понимаешь? Только намекнули! — сбивчиво объяснялся он.
— Нисколько не сомневался в твоей преданности, брат! Ну что за слезы, разве это к лицу мужчине? — принялся корить его я. — Чего ты заперся с детворой, как сыч, как будто и вправду чего-то стыдишься? Если тебе кто-то хотя бы посмеет только вздохом или косым взглядом намекнуть на твое участие в заговоре, не смей ему спускать! Либо сам отпор дай, либо, коль не сможешь, мне говори! Это не тебя оскорбляют, на всю нашу фамилию тень бросают! Понял?
— Да-да, конечно, — пораженный, быстро согласился Александр. Под таким углом проблему он явно не рассматривал.
— Тогда пошли, поиграю с вами немного. Так, кто у вас за капитана? — будто все позабыв, обратился я к настороженно ждущим нас братьям и сестре.
— Сашка капитанить изволит, — ответил мне видимо больше всех обиженный данным поворотом Володя.
— Ну, тогда я адмирал, — сказал я, на мгновение задумавшись. — Принимаю общее командование над флотом. Если что — я на флагмане, — после чего уселся за столом и задумался. Мой уход через десять минут остался практически незамеченным. Только Сашка кивнул головой, когда я посмотрел на него от двери.
* * *
Возвращаясь от брата, я мечтал лишь о сне на мягком диване в тиши своего кабинета. И пусть все провалится в тар-та-ра-ры!
— Граф Игнатьев ожидает вас в кабинете, — обрадовал меня предупредительный секретарь.
— Простите, что беспокою, — начал оправдываться увидевший мою недовольную мину Игнатьев, — но вы велели предоставить отчет о беспорядках на улице, как только появится такая возможность. Быть может, перенесем доклад на утро?
— Не стоит. С вашего позволения, — я лег на диван и принялся массировать виски. Голова разболелась неимоверно. Граф тактично молчал, сочувственно глядя на мои страдания. — Ладно уже, хватит дырку во мне взглядом сверлить! Рассказывайте. Как обстановка на улицах? — прервал молчание я.
— С утра начались польские погромы, но к вечеру обстановка стабилизировалась, — ввернул новое словечко, почерпнутое из моей литературы, граф. — После вашего короткого выступления перед горожанами городовые постарались донести ваши слова до остальных и преуспели, толпы стали быстро расходиться. В основном жандармы, городовые и горожане вели себя сдержанно, так что особых эксцессов не было.
— Много ли задержанных?
— Да я не сказал бы, — прикидывая в уме размах, медленно ответил Игнатьев. — Блюстители порядка старались не вмешиваться, пока не начались пожары. Речь идет о нескольких десятках арестованных. В основном тех, кто хотел прибарахлиться под шумок. Да городовые забрали остудить сотню-другую горячих голов в околоток.
— Что еще за пожары? Почему мне ничего не доложили? — встревожился я, ведь в XIX веке пожары были куда более страшным бедствием, чем в XXI. Нередко сгорали целые города.
— Пожары быстро потушили, но несколько сотен человек остались под открытым небом.
— Ясно, — я недовольно поморщился. — Подыщите новое жилье погорельцам, — распорядился я. — Что еще?
— В остальных городах беспорядки были куда скромнее, да и после прочтения вашей телеграммы собравшиеся быстро разошлись. Везде, кроме Польши, — уточнил мой начальник разведки. — Там был ряд столкновений между нашими солдатами и поляками. Солдаты утверждают, что поляки нарочно задирали и провоцировали их. В нескольких случаях столкновения вылились в стрельбу. Однако есть и другие данные… — Игнатьев замялся, явно не зная, как продолжить.
— Что вы имеете в виду? — нахмурился я. В последние дни каждая недосказанность ассоциировалась у меня с явной или скрытой до поры до времени бедой.
— Имеются сообщения свидетелей, что наши солдаты сами напали на поляков, — сказал Николай Павлович и, чуть помолчав, добавил: — Но я не смею их винить ввиду исключительных обстоятельств.
— Каких же? — раздраженно спросил я.
Неумение и нежелание подданных держать себя в руках заставляли меня чувствовать себя виноватым за тот беспредел, в который вылился внешне изящный ход с польским участием в заговорю.
Игнатьев чуть отвернул голову к окну и принялся настойчиво рассматривать укрытый снегом скат крыши напротив. Его голос несколько дрогнул, когда он сообщил мне подробности польских событий.
— В Лодзи к нашему арсеналу подошла толпа в три-четыре сотни поляков. Они были пьяны, размахивали бело-красными флагами и пели песни. Во главе они несли копье со стягом. Подойдя к арсеналу, они принялись выкрикивать ругательства и оскорбления. Солдаты дали несколько залпов в воздух, в ответ из толпы в них полетели грязь и камни. Затем на площадь перед арсеналом вылетела детская кукла в окровавленной одежде, и поляки начали скандировать: «Маленький ублюдок подох, дело за большим!» Солдаты не выдержали и открыли огонь. Более полсотни поляков убито пулями, в давке погибло столько же, число раненых сказать невозможно.
— Сволочи, — саданул я кулаком по столу, — ну какие же сволочи! Неужели все так плохо?
— Я не знаю, — устало вдохнул Игнатьев, — но чувство такое, что мы сидим на вулкане. Еще и ваши планы с аристократией…
— Нам нельзя отступать. Дадим слабину, будет во сто крат хуже. — Я устало откинулся на спинку стула.
Действительно, события в Польше разворачивались совсем не так, как в моем варианте истории. Смерть Александра И сильно подействовала на моральных дух восставших, а некоторая нерешительность кабинета министров, решившего в период перехода власти от одного императора к другому ничего не предпринимать по столь скользкому вопросу, дали полякам время раскрутить маховик мятежа. Спешно назначенный мною, исходя из его заслуг в моем прошлом, руководить подавлением восстаний в Западном крае Муравьев медленно и методично давил все очаги сопротивления. Но, увы, Михаила Николаевича на все не хватало — сказывалось то, что размах восстаний был шире, и то, что Муравьеву пришлось одновременно заниматься и Литвой, и Польшей. Однако к осени 1864 года был наконец-то достигнут перелом. Восстание затухало, умирая под натиском наших войск, лишаясь даже слабой поддержки польского крестьянства, которому панские разборки были уже поперек горла. Число арестованных и ссыльных мятежников в Польше в конце 1864 года уже приближалось к тридцати тысячам против двенадцати с половиной в моей истории, согласно дневнику. Все шло к тому, что к весне 1865 года, ровно на год позже, чем в моей истории, мятеж будет окончательно подавлен. И тут грянул гром заговора Гагарина, черт бы его подрал!
Возложенная, из стратегических и политических соображений, на польскую шляхту вина за покушение стала палкой о двух концах. С одной стороны, это консолидировало общество, лишив польских сепаратистов последних остатков сочувствия среди русских, и позволяло пополнить оскудевший за последнее время бюджет. С другой… эффект от этого известия в самой Польше был похож на вброшенную в затихающий костер бочку бензина. Полыхнуло так, что мало не показалось. Еще бы, смерть одного императора, почти успешное покушение на второго и смерть наследника престола! Вера в то, что еще чуть-чуть, еще самую малость, и русский трон падет, а Польша будет свободна, охватила Привисленский край.
Как ни парадоксально, в Литве революционные настроения, наоборот, резко пошли на спад. Если поляки на волне эйфории, казалось, совсем потеряли голову, то благоразумные литовцы сумели сделать правильные выводы из петербургских событий и просчитать ответную реакцию властей. Еще через три дня после публикаций подробностей покушения восстания в Западном крае прекратились как по волшебству, а в столицу посыпались депеши от местных чиновников о прекращении волнений и массовых службах в церквях и костелах Литвы за упокой души невинно убиенного цесаревича.
Поляки же, напротив, явно решили пойти ва-банк, бросив все на чашу весов. Еще недавно почти сошедшие на нет манифестации и шествия в польских городах стали практически ежедневными, несмотря на комендантский час. Резко активизировались недобитые польские банды под руководством Мариана Лангевича, Юзефа Гауке-Босака, ксендза Станислава Бжуска, Зыгмунта Сераковского и других «благородных панов». Снова, как и в 1863 году, были попытки нападений на русские части, расквартированные в Польше. Ну что ж, сами напросились…
— Реакция на аресты магнатов уже есть?
— Есть, но весьма скромная, — пожал плечами граф. — Аресты только начались, и в основном в провинциях, столичное воеводство мы пока не трогаем, слишком уж там обострена обстановка. Гораздо больше меня волнует, как отреагирует польская шляхта на объявление низложения Царства Польского и разбивку Польши на губернии…
— Думаю, когда Михаил Николаевич закончит наводить порядок в этом чертовом крае, — сказал я со злостью, — реагировать там уже будет некому. Тогда и объявим. Единственная польза мятежей в том, что после них становится меньше мятежников.
Игнатьев согласно кивнул, и в комнате воцарилось молчание. В наступившей тишине отчетливо раздался треск поленьев в камине.
— А все-таки каков старый хрыч, — имея в виду Блудова, вдруг резко прервал молчание я. — Так нагло врал мне прямо в лицо до самой своей смерти, а сам крутил шашни со своим клубом. Все припугнуть меня хотел… А как ведь выражал рвение и готовность! Помнишь? Я ведь совсем было поверил, что он и вправду готов работать по полной, чтобы оставить свой отпечаток в истории. Смеялся надо мной, как над самонадеянным мальчишкой, небось, — зло закончил я.
Блудов не давал мне покоя. Как я узнал от Игнатьева впоследствии, едва выйдя от меня, он направил все свои усилия не на работу, как того ожидал я, а на самое что ни на есть оголтелое вредительство. Он тут же принялся организовывать всех недовольных моими реформами в высшем свете. А таких, надо признаться, набралось довольно много. Старый лис. Наверное, он чувствовал мою к нему затаенную нелюбовь. Может быть, даже предполагал, что мне известно про его клуб, поэтому так горячо и демонстративно поддерживал мои инициативы. Я не хотел трогать его детище до поры до времени, несмотря на недовольство Игнатьева этой опасной игрой. Хотел, чтобы клуб как-то проявил себя, что позволило бы мне осторожно устранить самую недовольную часть русского дворянства и заодно разжиться за его счет деньгами, но… смерть Блудова спутала нам все карты. Результатом стало дерзкое покушение Гагарина, и мы получили то, что имеем.
— Ваше Величество, самое время сменить оцепление вокруг дворца. Кризис миновал, а солдаты уже почти сутки на ногах. Кстати, кому это пришла такая забавная мысль кормить солдат с императорского стола? — позволил себе усмешку начальник разведки. — Уж не вам ли?
— Ну а кому же еще! Знали бы вы, чего мне пришлось наслушаться. Внезапно оказалось, что во дворце нет ни грамма нормальной еды — одни лишь деликатесы. Тогда я с самой вежливой улыбкой заказал три тысячи порций черепашьего супа. А когда его начали варить, просто уточнил, что если во дворце закончатся деликатесы, которые я и не думал докупать дополнительно из-за ослиного упрямства поваров, то для приготовления обычной пищи мне сгодятся повара и поплоше, а в их услугах я больше не буду нуждаться. Вот тут-то неожиданно изыскалось необходимое количество гречневой крупы с самой обычной телятиной. Хотя надеюсь, черепаший суп солдатам понравился, — хохотнул я. Эта история была единственным приятным воспоминанием за последние сутки.
— Я хотел бы просить Ваше Величество заменить оцепившие дворец полки на лейб-гвардии Конный и лейб-гвардии Измайловский, — продолжил гнуть свою линию Игнатьев. — Командиры полков генерал-майоры Граббе Николай Павлович и Рейбниц Константин Карлович места себе не находят. Их полки давно ждут приказа и готовы сразу же выступить куда только прикажете. Не стоит отказывать им в этой малости, позвольте им продемонстрировать свою верность. Винить в мятеже всю гвардию излишне.
— Это они просили со мной поговорить? — с полуулыбкой спросил я своего собеседника.
— Да, — ничуть не смутился граф. — Остзейские немцы и раньше были готовы поддержать пошатнувшийся трон. Офицерам этих полков можно всецело доверять.
— Ну что же, как там говорил мой достопочтенный дед Николай? «Русские дворяне служат Отечеству, а немецкие — мне лично». Что ж, раз остальные верные нам гвардейские полки уже в Польше, то почему бы и нет.
— Прибыл Его Высочество Великий князь Константин, — доложил мне дежуривший у моих дверей адъютант.
— Пропускай! — оставив всякую надежду поспать хотя бы пару часов, приказал я Сабурову.
Вошедший в кабинет Великий князь просто кипел от злости на польских мятежников. Кажется, парочка разговоров в высшем свете сильно раззадорила его, а события вчерашней ночи окончательно изменили его отношение к Царству Польскому. Еще бы, его уже второй раз пытались убить те, кому он, по сути, желал только добра.
Несколько часов назад я поручил ему создание того, что в моем времени называли бы «пресс-центр». Необходимо было во что бы то ни стало убедить запаниковавшую столицу в подлинности моей версии событий и пресечь всевозможные слухи и сплетни. Поэтому я спешно распорядился создать Чрезвычайную комиссию по расследованию обстоятельств покушения на Его Императорское Величество и его домочадцев 17 февраля 1865 года. Авторитет Великого князя и круг его знакомств, связей для этой работы были как нельзя кстати. Для формирования подачи информации в нужном нам ключе я приказал подключить к работе комиссии незаменимого Игнатьева и департамент Лескова.
