Изменение состояния

Каждый вечер перед сном Рина проверяла холодильники.

На кухне их было два, каждый подключен к отдельному контуру электросети, у одного на двери был отличный диспенсер для льда. Еще один стоял в гостиной и служил подставкой под телевизор, а другой, в спальне, использовался также как прикроватная тумбочка. Маленький кубический холодильник, похожий на те, которые обычно ставят в студенческих общежитиях, находился в коридоре, а кулер, который Рина заполняла каждый вечер свежеизготовленным льдом, помещался в ванной под раковиной.

Рина открывала дверь каждого холодильника и глядела внутрь. Как правило, большая часть холодильников была пуста. Но это как раз не беспокоило Рину, так как ей вовсе не нужно было их наполнять. Эти проверки были вопросом жизни и смерти. Рине необходимо было сохранить свою душу.

То, что ей было нужно, находилось в морозильных камерах. Ей нравилось держать каждую дверь открытой несколько секунд, пока не рассеется холодная влага конденсата, и чувствовать при этом прикосновение холода к пальцам, груди, лицу. Она закрывала дверь, когда начинал работать мотор.

К моменту обхода всех холодильников квартира наполнялась хором всех моторов: низким, уверенным гулом, который был для Рины звуком надежды и безопасности.

В своей спальне Рина забиралась в кровать и натягивала одеяла на голову. По стенам она развесила изображения ледников и айсбергов и смотрела на них, как на фотографии старых друзей. На холодильнике возле кровати также стояла фотография в рамке. На ней была Эми – ее соседка по комнате в колледже. Они не общались уже давно, но Рина все равно хранила ее фотографию.

Рина открыла холодильник рядом со своей кроватью. Она уставилась на стеклянную тарелку со своим кубиком льда. Всякий раз, когда она смотрела на него, казалось, что кубик стал меньше.

Рина закрыла холодильник и взяла книгу, что лежала сверху.

Эдна Сент-Винсент Миллей. Портрет в письмах моих друзей, врагов и любовников.

Нью-Йорк, 23 января, 1921 г.

Моя драгоценная Вив!

Наконец я набралась храбрости, чтобы навестить Винсент в ее отеле. Она сказала, что больше меня не любит. Я заплакала. Она разозлилась и сказала, что если я не могу держать себя в руках, то лучше уйти. Я попросила ее сделать мне чай.

Это все тот парень, с которым ее видели. Я так и знала. Но все-таки было ужасно услышать об этом от нее лично. Маленькая дикарка.

Она выкурила две сигареты и протянула мне портсигар. Я не смогла вынести горечи и остановилась уже после первой. Затем она дала мне свою помаду, чтобы я поправила контур губ, как будто ничего не случилось, как будто мы все еще жили в нашей комнате в Вассаре.

– Напиши для меня стихотворение, – попросила я. Ведь хотя бы это она могла для меня сделать?

Было заметно, что ей хотелось поспорить, однако, пристально посмотрев мне в глаза, она сдержала себя. Потом взяла свою свечку, поставила ее в подсвечник, что я смастерила для нее, и зажгла эту свечку с обоих концов. Так она зажгла свою душу и предстала во всей своей красе. Ее лицо пылало. Ее бледная кожа светилась изнутри, как китайский бумажный фонарик, который вот-вот сгорит в пламени. Она неистово мерила комнату шагами, как будто была готова сломать стены. Я поджала ноги на кровати и закуталась в ее алую шаль, держась от нее подальше.

Затем она села за стол и написала стихотворение. Закончив, она задула свечу, тот огарок, что остался на столе. От запаха горячего воска на мои глаза снова навернулись слезы. Она переписала стихотворение начисто для себя и отдала мне оригинал.

– Я любила тебя, Элайн, – сказала она. – Теперь будь хорошей девочкой и оставь меня в покое.

Ее стихотворение начиналось так:

Вив, на мгновение мне захотелось взять ее свечу и сломать пополам, а затем бросить эти куски в камин, чтобы ее душа расплавилась в ничто. Мне хотелось, чтобы она корчилась в моих ногах и умоляла меня оставить ее в живых!

Но все, что я сделала, – это бросила ее стихотворение ей в лицо и ушла.

Я бродила по улицам Нью-Йорка целый день. Никак не могла позабыть ее дикую красоту. Я хотела бы, чтобы моя душа была тяжелее, тверже, массивнее. Я хотела бы, чтобы моя душа не была таким перышком, этим уродливым пучком гусиного пуха в кармане, который подхватит и разобьет ветер, ревущий вокруг ее пламени. Я чувствую себя мотыльком.

Рина отложила книгу.

Уметь зажечь свою душу, – думала она, – уметь привлечь к себе мужчин и женщин по своему желанию, быть яркой, не бояться никаких последствий. Чего бы только я ни отдала, чтобы прожить такую жизнь?

Миллей решила зажечь свою свечу с обоих концов и прожила ослепительную жизнь. Когда ее свеча выгорела, она умерла больной, наркозависимой и слишком юной. Но каждый день своей жизни она могла решать для себя: «Буду ли я нести свет?»

Рина представила свой кубик льда в темном, холодном коконе морозильной камеры.

Успокойся, – подумала она, – не думай об этом. Это твоя жизнь. Предсмертный лед.

Рина выключила свет.

Когда душа Рины наконец материализовалась, дежурная медсестра, ответственная за послеродовые процедуры, практически этого не заметила. Внезапно в миске из нержавеющей стали появился кубик льда – вроде тех, что постукивают о стенки бокалов на коктейль-приемах. Вокруг него уже образовалась лужица воды. Края кубика льда округлялись и размывались.

Быстро принесли небольшой холодильник для экстренных ситуаций, и кубик льда был надежно упакован.

«Соболезную», – сказал доктор матери Рины, которая смотрела на спокойное лицо своего младенца. Какими бы осторожными они ни были, как долго можно было не давать льду растаять? Нельзя было просто положить его в какой-то морозильник и решить тем самым вопрос навсегда. Душа должна находиться близко к телу, иначе тело умрет.

В помещении все молчали. Неловкость, неподвижность и тишина – вот как встретил мир младенца в первые секунды его жизни. Слова будто замерзли на устах.

Рина работала в высоком здании, расположенном в самом центре города, рядом с пристанью, где швартовались яхты, на которые она никогда в жизни не поднималась. На каждом этаже размещались офисы, окна которых выходили на все стороны света: но те, что смотрели на бухту, были больше, лучше и престижнее остальных.

Посередине этажа размещались отгороженные рабочие места, на одном из которых работала Рина. Рядом с ней стояли два принтера, гул которых напоминал ей жужжание холодильников. Множество сотрудников проходили рядом с ее рабочим местом, чтобы забрать с принтеров распечатанные страницы. Иногда эти сотрудники останавливались, думая поздороваться с тихой, всегда одетой в кофту девушкой с бледной кожей и белыми как снег волосами. Никто не знал, какого цвета у нее глаза, так как она всегда смотрела вниз, на свой стол.

Но все ощущали окружавший ее холодный воздух и хрупкое молчание, которое не хотелось нарушать. Они видели ее каждый день, но никто не знал, как ее звали. В конце концов спрашивать ее имя стало просто неудобно. Хотя бурная жизнь офиса постоянно протекала вокруг нее, сотрудники оставили эту странную девушку в покое.

Под столом Рины стоял небольшой морозильник, который компания установила специально для нее. Каждое утро Рина неслась к нему, раскрывала свой герметичный пакет для обеда, затем из термоса, наполненного кубиками льда, доставала пакет для бутербродов, в котором лежал ее единственный кубик льда. Она осторожно помещала его в морозильник, вздыхала, садилась на стул и ждала, когда успокоится сердце.

В маленьких офисах, окна которых не выходили на бухту, сотрудники занимались тем, что искали на своих компьютерах ответы на вопросы, задаваемые людьми, окна чьих кабинетов выходили на бухту. Работа Рины заключалась в том, чтобы собирать эти ответы и, используя правильные шрифты, размещать их в нужных местах на соответствующих листах бумаги, а затем отправлять эти листы людям в офисах с видом на бухту. Иногда сотрудники в маленьких офисах были слишком заняты и надиктовывали ответы на кассеты. Рина набивала эти ответы на клавиатуре.

Рина обедала за своим рабочим столом. Хотя и могла отойти ненадолго на некоторое расстояние от своей души, не чувствуя себя плохо, Рине нравилось оставаться как можно ближе к морозильнику. Когда ей приходилось отходить на некоторое время, например, чтобы отнести конверт в какой-нибудь офис на другом этаже, она представляла, как внезапно в здании отключается электроэнергия. Задыхаясь, она бежала по коридорам, чтобы быстрее добраться до безопасного места рядом со своим морозильником.

Рина пыталась не думать, как несправедлива была к ней жизнь. Родись она до изобретения специалистов компании «Фриджитэйр», не выжила бы. Ей не хотелось быть неблагодарной, но иногда ее существование казалось просто невыносимым.

После работы вместо танцев, куда шли остальные девушки, или свиданий она целыми ночами сидела дома и читала биографии, чтобы затеряться в жизнях других людей.

Утренние прогулки с Т. С. Элиотом. Мемуары.

С 1958 по 1963 г. Элиот состоял членом Комиссии по исправленной Псалтири из Книги общественных богослужений. К тому времени он был уже нездоров и избегал лишний раз открывать свою жестяную банку с кофе.

Он сделал только одно исключение из этого правила, когда Комиссия приступила к правке 22-го псалма. Четыре века назад епископ Каверсдейлский очень фривольно подошел к переводу этого псалма с иврита. Верным толкованием центральной метафоры псалма на английском языке, по общему мнению Комиссии, должно быть «долина кромешной тьмы».

На заседании впервые за несколько месяцев Элиот заварил чашку своего кофе. Я не могу забыть тот глубокий аромат черного кофе.

Элиот отпил глоток, а потом своим завораживающим голосом, который запомнился нам после прочтения «Бесплодной земли», он прочитал традиционный перевод, смысл которого каждый англичанин впитывает вместе с молоком матери: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла».

Единогласно решили оставить версию Каверсдейла, какой бы приукрашенной она ни казалась.

Думаю, людей всегда удивляло, насколько Элиот был привержен традиции, верен англиканской церкви, насколько глубоко его душа была проникнута английским духом.

Я считаю, что в тот день был последний раз, когда Элиот попробовал свою душу. Я часто думаю, что хотел бы еще раз почувствовать тот аромат: горький, жженый и умиротворяющий. В нем был не только дух настоящего англичанина, но и гений поэзии.

Вымерить кофейной ложкой жизнь, – подумала Рина, – порой это может показаться действительно ужасным. Может, поэтому у Элиота не было чувства юмора.

Однако душа в кофейной жестяной банке казалась по-своему милой. Она оживляла воздух вокруг него, пробуждала всех, кто слышал его голос, делала их открытыми, внимающими тайнам его тяжелых для понимания, глубоких строф. Элиот не мог написать, а мир не понял бы «Четыре квартета» без аромата его души, без резкости, которую она придавала каждому слову, без острого привкуса, который не покидает вас, когда вы попробовали что-то по-настоящему значительное.

Я хотела бы услышать песнь, что пропели бы мне русалки, – подумала Рина. – Может, это снилось Элиоту после того, как он выпил свой кофе?

Вместо русалок той ночью ей снились ледники. Километры и километры льда, которые не растаяли бы и за сотню лет. И хотя вокруг не было никаких признаков жизни, Рина улыбалась во сне. Это и было ее жизнью.

На работу вышел новый молодой человек, и Рина сразу же поняла, что долго он в своем офисе не продержится.

Его рубашка вышла из моды несколько лет назад, а туфли даже не были начищены. Он не отличался ни высоким ростом, ни заостренным подбородком. Его маленький офис располагался вниз по коридору от рабочего места Рины, а единственное окно выходило на соседнее здание. На двери висела табличка Джимми Кесноу. По всем признакам он являлся одним из тех безымянных, амбициозных, разочарованных молодых людей, которых это здание ежедневно пропускает через себя.

Но Джимми казался самым простым и интересным в общении человеком из всех, кого знала Рина. Где бы он ни появлялся, всем казалось, что он на своем месте. Он не шумел, не выплевывал слова со скоростью пулемета, однако органично вливался в любую беседу, и его слушали в любой компании. Он мог сказать всего пару слов, а люди уже смеялись, а потом чувствовали, что стали чуть-чуть остроумнее. Он улыбался людям, а они ощущали себя более счастливыми, симпатичными и даже красивыми. Каждое утро он входил и выходил из офиса со значительным видом, но вместе с тем был готов остановиться в любой момент и непринужденно поболтать о том о сем. В офисах после его ухода двери оставались открытыми, потому что сотрудники просто не хотели их закрывать.

Рина видела, что девушка на соседнем рабочем месте прихорашивалась, когда слышала голос приближающегося Джимми.

Очень трудно было вспомнить, как они существовали в офисе до прихода Джимми.

Рина знала, что молодые люди не задерживались подолгу в небольших офисах, окна которых выходили на аллею. Они быстро перемещались в офисы с видом на бухту, а то и на следующий этаж. Рина представляла, что его душа, скорее всего, – это серебряная ложечка, такая блестящая и желанная.

Суд над Жанной д'Арк.

«По ночам солдаты и Жанна спали вместе на земле. Когда Жанна снимала броню, мы видели ее красивую грудь. Но никогда она не возбуждала во мне земных страстей.

Жанна сердилась, когда солдаты сквернословили в ее присутствии или говорили о плотских утехах. Она всегда прогоняла женщин, следовавших за солдатами, грозя им своим мечом, если только солдат не обещал жениться на такой женщине.

Чистота Жанны была связана с ее душой, которую она всегда носила на теле: и когда шла на битву, и когда готовилась ко сну. Это была ветка бука. Недалеко от Домреми, ее родной деревни, рос старый бук, который по весне называли Дамским деревом. Ее душа была с этого дерева, и ветвь источала тот же аромат, что и Дамское дерево весной. В этом клятвенно уверяли все, кто знал Жанну еще маленькой девочкой.

И если кто представал перед Жанной с греховными помыслами, то сразу же избавлялся от них под влиянием ее души. Она оставалась чиста, и клянусь, я говорю правду, хотя она и обнажалась иногда, как и все остальные солдаты».

– Привет, – сказал Джимми. – Как тебя зовут?

– Жанна, – сказала Рина. Она покраснела и отложила книгу. – Я хотела сказать – Рина.

Вместо того чтобы посмотреть на него, она уставилась вниз на недоеденный салат, стоявший на столе. Ее беспокоило, не осталось ли следов пищи в уголках ее рта. Хотела вытереть рот салфеткой, но решила, что привлечет тем самым к себе чересчур много внимания.

– Знаешь, я поспрашивал сегодня утром у сотрудников, и никто не сказал мне твоего имени.

И хотя Рина знала, что это все правда, она немного расстроилась, будто огорчила его ненароком. Она пожала плечами.

– Но теперь я знаю то, что больше никому здесь не известно, – сказал Джимми с такой интонацией, как будто она только что рассказала ему чудесный секрет.

Неужели они наконец убавили температуру на кондиционере? – подумала Рина. – Сейчас уже не так холодно, как обычно. Ей хотелось снять кофту.

– Привет, Джимми, – девушка на соседнем рабочем месте позвала его, – подойди, пожалуйста. Я покажу тебе те фотографии, о которых рассказывала.

– Тогда до встречи, – сказал Джимми и улыбнулся. Она увидела его улыбку, потому что смотрела вверх, прямо ему в лицо, которое, как она внезапно поняла, казалось красивым.

Легенды римлян.

Цицерон родился с галечным камешком. Поэтому никто не ожидал от него многого.

Он учился ораторскому искусству, положив в рот этот камешек. Однажды он чуть было им не подавился. Однако научился использовать простые слова и четкие предложения. Он научился выталкивать слова в обход мешавшему им камню, научился артикулировать, говорить четко, даже если язык подводил его.

Он стал величайшим оратором своего времени.

– Ты много читаешь, – сказал Джимми.

Рина кивнула. Затем улыбнулась ему.

– Я никогда не видел таких голубых глаз, – сказал Джимми, глядя ей прямо в глаза. – Они словно море, которое чуть виднеется через слой льда.

Он произнес это между прочим, как будто говорил о только что прошедшем отпуске или о просмотренном фильме. Поэтому Рина поняла, что он был искренен, и почувствовала, что раскрыла ему еще одну тайну, о которой сама даже не догадывалась.

Они оба молчали. И обычно такое молчание бывает неловким, но Джимми просто прислонился к перегородке, любуясь стопкой книг на столе Рины. Он погрузился в молчание, отдыхал в нем. А Рине было так хорошо, что она захотела, чтобы это молчание никогда не заканчивалось.

– Ага, Катулл, – сказал Джимми. И взял одну из книг. – Какое стихотворение здесь твое любимое?

Рина задумалась. Было бы слишком самоуверенно сказать «Будем, Лесбия, жить, любя друг друга». Было бы слишком застенчиво сказать «Ты спросишь, сколько поцелуев…».

Она мучилась с ответом.

Он ждал и не торопил ее.

Она никак не могла решиться. Начинала что-то говорить, но не раздавалось ни звука. В ее горле застрял камень, холодный как лед. Она злилась на себя. Должно быть, она казалась ему настоящей дурой.

– Извини, – сказал Джимми, – Стив ждет меня в своем офисе. Увидимся.

Эми была соседкой Рины по общежитию в студенческие годы. Если Рина кого-то и жалела в своей жизни, то только ее. Душой Эми была пачка сигарет.

Но Эми никогда не давала повода для жалости. Когда они встретились, у Эми осталось всего полпачки.

– Что случилось с остальными? – ужаснулась Рина. Она даже представить себе не могла, что со своей жизнью можно обращаться так легкомысленно.

Эми хотела, чтобы Рина гуляла с ней по ночам, танцевала, пила, встречалась с мальчиками. Рина всегда говорила «нет».

– Ну ради меня, – просила Эмми. – Ты ведь меня жалеешь, правда? Вот я и прошу тебя, ну всего один раз!

Эми повела Рину в бар. Всю дорогу Рина прижимала к себе свой термос. Эми вырвала его из рук, бросила кубик льда Рины в стопку и попросила бармена положить его в морозильник.

Мальчики подходили, пытались заигрывать. Рина не обращала на них внимания. Она была до смерти перепугана. И не сводила глаз с этого морозильника.

– Ну хотя бы веди себя так, будто тебе весело, – попросила Эми.

Когда к ним подошел очередной молодой человек, Эми достала одну из своих сигарет.

– Видишь вот это? – спросила она. Ее глаза блестели, и в них отражались неоновые огни, горящие за барной стойкой. – Я начну курить прямо сейчас. Если ты развеселишь мою подругу до того, как я докурю, то отправляюсь на ночь к тебе.

– Как насчет того, чтобы вы обе пошли со мной сегодня ночью?

– Без проблем, – сказала Эмми. – Почему бы и нет. Так что начинай. – Она щелкнула зажигалкой и сделала долгую затяжку. Затем откинула голову назад и выдохнула дым высоко в воздух.

– Ради этого я и живу, – прошептала Эми, наколонившись к Рине. Ее зрачки не могли сосредоточиться на чем-то одном, а глаза блестели, как у дикого зверя. – Вся жизнь – сплошной эксперимент.

Дым выходил из ее ноздрей, и Рина поневоле закашлялась.

Рина смотрела на Эми. Потом она повернулась к молодому человеку. У нее немного кружилась голова. Искривленный нос на его лице казался забавным и одновременно навевал грусть.

Душа Эми была заразительной.

– Мне завидно, – сказала Эми на следующее утро. – У тебя очень сексуальный смех.

Рина улыбнулась в ответ.

Стопку со своим кубиком льда Рина нашла в морозильнике у этого юноши. Она забрала стопку с собой.

И все-таки это был последний раз, когда Рина согласилась пойти с Эми.

После колледжа их пути разошлись. Когда Рина думала об Эми, она желала, чтобы эта пачка сигарет волшебным образом снова стала полной.

Рина внимательно следила за движением бумаг в стоявших рядом с ней принтерах. Она знала, что Джимми скоро переедет в офис этажом выше. И у нее оставалось не так много времени.

В выходные она отправилась по магазинам, где принялась тщательно подбирать вещи. Ее цвет был голубым, цветом льда. И ногти должны были соответствовать цвету глаз.

Рина решила, что это случится в среду. Люди больше болтали в начале недели или же в конце: о том, что они делали на выходных, или о том, чем займутся в следующие выходные. По средам особо говорить было не о чем.

Рина взяла с собой стопку, и не только на удачу – стекло легче охлаждалось.

После обеда она решилась на свой шаг. Во второй половине дня у всех оставалось много работы, поэтому все слухи к тому времени постепенно сходили на нет.

Она открыла дверцу морозильника, достала свою охлажденную стопку и пакет с бутербродом, где хранился ее кубик льда. Она извлекла кубик льда из пакета и положила его в стопку. По краям стекла тут же образовался конденсат.

Она сняла свою кофту, взяла в руки стопку, вышла из-за стола и прошлась по офису.

Она ходила там, где собирались сотрудники: в коридорах, у принтеров, рядом с кофейным аппаратом. При ее приближении люди чувствовали внезапный холод, и разговор прекращался. Остроумие становилось глупым и плоским. Аргументы оказывались ненужными. Внезапно каждый вспоминал, сколько у него осталось недоделанной работы, или же пытался объяснить свой уход по-другому. Она проходила через офисные двери, и те закрывались вослед.

Она обошла все коридоры, пока все окончательно не стихло и единственной открытой дверью не осталась дверь в офис Джимми.

Она посмотрела в свою стеклянную стопку. На дне образовалась вода; вскоре кубик льда начнет плавать.

У нее еще было немного времени, следовало спешить.

Она поставила стопку за дверью офиса Джимми.

Она зашла в офис Джимми и закрыла за собой дверь.

– Здравствуй! – сказала она. Теперь, оставшись с ним наедине, она не знала, что нужно делать.

– Привет, – ответил он, – сегодня везде так тихо. Что происходит?

– Si tecum attuleris bonam atque magnam cenam, non sine candida puella, – сказала она. – «Если возьмешь с собой обед обильный в компании хорошенькой девчонки». Вот. Это мое любимое стихотворение.

Она смутилась, но немного согрелась. Язык не был скованным, во рту не было камня. Ее душа осталась за дверью, но Рина не волновалась. Ей не хотелось считать каждую секунду. Стопка, содержавшая ее жизнь, находилась в другом времени, в другом месте.

– Et uino et sale et omnibus cachinnis, – закончил он за нее. – «Ты захвати вино и соль, и острых шуток море».

Она заметила солонку на его столе. Соль делала приятной на вкус самую безвкусную еду. Соль – это остроумие и смех в любой беседе. Соль превращала обыденность в чудо. Соль делала простоту прекрасной. Солью была его душа.

И соль усложняла заморозку.

Она засмеялась.

Она расстегнула блузку. А он привстал, чтобы ее остановить, но она покачала головой и улыбнулась.

– Вся жизнь – сплошной эксперимент, – сказала она.

Она сбросила блузку и переступила через упавшую юбку. Теперь он увидел то, что она купила в выходные.

Ее цвет был голубым цветом льда.

Она помнила, что смеялась и что он смеялся ей в ответ. Она пыталась запомнить каждое прикосновение, каждый вздох. Она хотела бы позабыть только об одном – о времени.

Шум людей за дверью постепенно нарастал, а затем постепенно затихал. Они оставались в его офисе.

Губы, что меня ласкали… – подумала она и поняла, что за дверью офиса совершенно тихо. Солнечный свет в комнате начинал багроветь.

Она привстала, выскользнула из его объятий, надела блузку, легким движением натянула юбку. Она открыла дверь и взяла стопку.

Она пыталась найти, лихорадочно пыталась, хоть осколок льда. Было бы достаточно самого маленького кристалла! Она бы заморозила его и хранила бы всю свою жизнь в память об этом дне, единственном дне, когда она действительно жила.

Но в стопке была только вода: чистая, прозрачная вода.

Она ждала, когда остановится ее сердце. Ждала, когда перестанет дышать грудь. Она вошла обратно в его офис, чтобы умереть, глядя в его глаза.

Она ощущала теплоту и чувствовала себя смиренно готовой ко всему. Что-то заполнило самые холодные, тихие и пустые закоулки ее сердца, а вокруг был слышен лишь перекрывающий все рев волн. Она думала, что ей так много еще предстоит ему рассказать, что уже не хватит времени ни на какие книги.

Рина!

Надеюсь, ты в порядке. Мы очень давно не виделись.

Думаю, что ты сразу же захочешь узнать, сколько сигарет у меня осталось. Хорошая новость заключается в том, что я бросила курить. А плохая новость – последняя сигарета была выкурена шесть месяцев назад.

Но, как видишь, я все еще жива.

Души – очень мудреные штуки, Рина, но думаю, что я во всем разобралась. Всю свою жизнь я считала, что моя судьба – это беспечность и рискованная игра с каждым моментом моей жизни. Я думала, что в этом мое предназначение. И я чувствовала, что жила только тогда, когда зажигала часть своей души, провоцируя появление хоть какого-нибудь чуда до того, как пламя и пепел коснутся моих пальцев. В эти минуты я была особенно бдительной, слышала малейшую вибрацию, видела каждый оттенок цвета. Моя жизнь была как секундомер с обратным отсчетом. Те месяцы между сигаретами были лишь генеральными репетициями перед представлением, которые я исполнила в своей жизни целых двадцать раз.

Осталась последняя сигарета, и я пришла в полный ужас. Я планировала, что финал будет грандиозным, и я громко хлопну дверью, уходя из этого мира. Но когда пришло время выкурить последнюю сигарету, я начисто лишилась храбрости. Когда понимаешь, что после последней затяжки умрешь, внезапно руки начинают дрожать, и ты не можешь даже ровно удержать спичку или щелкнуть большим пальцем по кремню зажигалки.

Я напилась на пляжной вечеринке и отключилась. Кому-то понадобилась доза никотина, они порылись в моей сумке и нашли последнюю сигарету. Когда я проснулась, пустая пачка лежала на песке рядом со мной, и в нее уже залез маленький крабик, чтобы обустроить там свой дом.

Но, как я уже сказала, я не умерла.

Всю свою жизнь я думала, что моя душа была в этих сигаретах, но никогда не думала о самой пачке. Я никогда не думала об этой картонной оболочке, заключившей в себе чуть-чуть пустоты.

Пустая пачка – жилище для бездомных пауков, которых хочется вымести наружу. В ней можно хранить мелочь, оторвавшиеся пуговицы, нитки и иголку. В нее можно положить помаду, карандаш для ресниц, немного румян. Она открыта для всего, чем ты захочешь ее заполнить.

Я так себя и чувствую: открытой, беззаботной, готовой ко всему. Да, жизнь теперь действительно всего лишь эксперимент. Что я буду делать дальше? Да что захочу.

Но чтобы прийти к этому, мне пришлось сначала выкурить все сигареты.

То, что со мной произошло, я называю сменой состояния. Когда моя душа превратилась из пачки сигарет просто в пачку, я стала взрослой.

Я решила написать тебе, потому что ты во многом похожа на меня. Ты думала, что понимаешь свою душу, думала, что знаешь, как тебе нужно прожить свою жизнь. Я тогда считала, что ты не права, но сама не могла найти подходящего ответа.

А теперь я его знаю. Думаю, что ты готова к изменению состояния.