8
Происшествие

На следующее утро Франко встает рано и смотрит в окно до конца улицы, на мостик через Воды Лита и к стадиону регби. Странно, как река петляет всю дорогу до Лита и Ферт-оф-Форт, вдоль доков. Его снова поражает, как он сам воспринимает район. Это дешевое, паршивое жилье с «каменной» штукатуркой – всего на ступеньку выше муниципальной застройки.

Он берет свой американский сотовый, замечает, что садится батарея, и до него доходит, что, собираясь второпях, он прихватил с собой только американскую зарядку. Но Франко все-таки звонит Мелани: авось повезет и она еще не легла. Жена мгновенно отвечает:

– Привет!

– Привет, солнышко, как дела? – Франко чувствует, как сглаживается его акцент. – Как мои девочки?

– У нас все хорошо. Просто трудно понять, что им говорить. Решила сказать: «Старый папин друг заболел». Больше ничего не придумала.

Франко взвешивает это и одобряет:

– Умный ход. Наверно, так лучше.

Мелани рассказывает смешную историю про Грейс, а Фрэнк говорит, что они играли в «мышеловку». Когда он чувствует, что телефон вот-вот вырубится, они прощаются, и он идет на кухню готовить завтрак.

Подошедшая Элспет удивляется, что он занял ее территорию и готовит омлет из яичного белка и швейцарского сыра, щеголяя в фартуке с изображением толстухи в трусиках. Раньше он и чайник вскипятить не мог.

– Новые таланты, – отмечает она.

– Вас такое не интересует, ребятки? – говорит он с остатками легкой американской наигранности в голосе.

Элспет отказывается, но Грег, который входит, пытаясь разгладить хохолок на голове, с восторгом принимает предложение. Заглотнув свою порцию, Франко ненадолго исчезает и снова появляется в свитере на змейке, готовый выйти на улицу.

– Куда намылился в такую рань? – спрашивает Элспет.

– Решил прошвырнуться в город, а потом, наверно, в Лит – может, встречу кого знакомого.

Элспет молча выдает ему запасной ключ. Франко видит, как в голове у нее кипит типичная бурная деятельность: она обмозговывает возможное развитие событий.

Когда Франко уходит, Грег высказывается:

– Твой брат – как будто совсем другой человек! Славно поболтали с ним о его творческом процессе.

– Ты видишь в людях только хорошее, Грег, – холодно отвечает Элспет. – Ты не знаешь, какой он на самом деле.

Франко решает восстановить хронологию последних дней Шона. Его первый порт захода – хата в Горги, где его сын встретил свою кончину. Она запрятана в темном переулке с многоквартирными домами, за стадионом «Тайнкасл». Между булыжниками проросли целые каналы из мха, и повсюду царят могильный покой и тишина. На входной двери домофон, но Франко медлит: неохота беспокоить соседей, пока не выяснил больше фактов.

Элементарные сведения, полученные от Джун, отчаянно нуждаются в дополнении. Направляясь к мосту Георга IV и Эдинбургской библиотеке, он читает газетные репортажи о происшествии. Потом звонит в полицейский участок «Гейфилд-сквер» – по специальному номеру, указанному в связи с этим делом. К его удивлению, секретарша тут же соединяет его с офицером, ведущим расследование. Полицейский представляется инспектором сыскной полиции Алли Нотменом. Выразив Франко соболезнования в связи с утратой, он говорит, что хочет встретиться с ним очно, и спрашивает, когда Франко сможет зайти. Тот отвечает, что доберется в течение часа. Нотмена это устраивает. После звонка индикатор на айфоне должен был показать, что батарея разряжена, но она стойко держится.

Франко шагает по городу с непривычной отрешенной бодростью. Когда он поднимается на верх Лит-уок, пульс еще сильнее подскакивает: это ворота туда, откуда он родом. Несмотря на благожелательный прием по телефону, все-таки странновато по собственной воле входить в полицейский участок «Гейфилд-сквер». В последний раз, когда он сюда наведался, много лет назад, его протащили через эти двери в обезьянник. Он был под газом, рвал и метал, весь покрытый кровью Доннелли – еще одного конкурента, с которым устроил поножовщину возле паба «Джозеф Пирс» через дорогу. Это случилось средь бела дня. Интересно, о чем он тогда вообще думал? «Ебучий камикадзе». Франко останавливается, отступает от стеклянных дверей участка и со ступеньки георгианской площади оборачивается на паб. Было бы меньше возни, если б он просто вошел в участок и вломил дежурному.

На этот раз офицер здоровается с ним, приветливо улыбаясь, и это непрерывное сочувствие еще больше вышибает Франко из колеи. Вызывают офицера, с которым он недавно говорил, и тот мгновенно появляется. Инспектор Алли Нотмен – высокий темноволосый мужчина, худой, но с растущим пивным животом. Нотмен пожимает Франко руку, соболезнуя его утрате, и проводит в тихую комнату. Только после этого инспектор перестает замыливать мозги и методично разбирает дело по косточкам.

– Шон получил многочисленные колотые раны в грудь, живот, брюшную полость и бедра. Глубокие порезы только на одной руке указывают, что он был способен оказать лишь чисто символическое сопротивление – вероятно, в связи с крайней интоксикацией. Он умер от удара, разрезавшего бедренную артерию. Видимо, истек кровью в течение минуты.

Нотмен поднимает темные брови, ожидая реакции от Франко.

– По ходу, малый, который это сделал, был не в себе, и ему просто свезло, – размышляет Франко. – Не похоже на работу хладнокровного мокрушника.

Нотмен продолжает сидеть с каменным лицом, хотя Франко мерещится, что в глазах копа мелькает удовлетворение. Потом инспектор показывает ему копию отчета токсиколога.

– Здесь указано, что Шон был в состоянии тяжелой наркотической интоксикации.

Франко бегло просматривает документ: помимо профессионального жаргона, в глаза бросаются слова «героин», «экстази», «кокаин», «амфетамина сульфат», «каннабис», «валиум», «амилнитрат» и «антидепрессанты». «Тот, кто заявился на этот флэт и завалил несчастного говнюка, никогда бы не переплюнул весь этот арсенал».

– Нехило так, – замечает Франко. – Под чем он тока не был…

– Как я уже сказал, вряд ли он осознавал, что на него напали, в таком состоянии.

«Это еще мягко сказано», – думает Франко.

– Есть подозреваемые?

– Идет расследование, – любезно говорит Нотмен. – Разумеется, мы будем информировать вас и вашу бывшую… мать Шона… о развитии ситуации.

– Ништяк, – говорит Фрэнк Бегби.

Он хорошо знает эту кухню. Легаши не станут выкладываться на все сто, чтобы найти виновного. К собственному изумлению, он понимает, что едва ли может их винить. Наверное, Шон, как и он сам, давно уже был пропащим и продолжил бы сеять вокруг себя хаос. Зачем потакать подобным людям? Они и сами перемочат друг дружку, если просто оставить их на произвол судьбы. Несмотря на наш недальновидный и вынужденно-неохотный треп, правда в том, что с точки зрения закона мы вышли за рамки демократии, универсальности и равенства и де-факто приняли иерархическую, элитистскую картину мира. Те, что внизу, не играют никакой роли, пока угрожают только друг другу, а не тем, кто наверху, или каналам поступления доходов – например, туристам. Его собственные дети, Шон, Майкл и Ривер, сын от его бывшей подруги Кейт (о котором он практически забыл, поскольку начал мотать длинный срок, перед тем как ребенок родился, и порвал с Кейт, пока сидел на киче), – все они не имели для него никакого значения. Как можно их сравнивать с Евой и Грейс, родившимися от образованной матери в благоприятных обстоятельствах? Ставку всегда делают на холеную породистую лошадь, а не на клейдесдальского тяжеловоза. Если он сам проводит такое различие между своим потомством, как он может осуждать полицию за их пофигизм, пока в городе сейчас, наверное, тырят сумку у какого-то несчастного туриста?

– Один вопрос, – говорит Франко. – Кто его нашел?

– Кто-то сделал анонимный звонок на «три девятки» и вызвал «скорую»: сказал, что произошел несчастный случай, и повесил трубку.

Фрэнк Бегби задумывается. Звонивший, ясное дело, как-то замешан. Обычный лох позвонил бы не только в «скорую», но и в полицию и не стал бы называть то, что произошло с Шоном, «несчастным случаем».

– Может такое быть, что звонивший его и грохнул?

– Вполне возможно. Или друг, или сообщник, который стал свидетелем убийства и знал Шона и того, кто это сделал. Может, потом совесть замучила, – говорит Нотмен, – но наверняка мы не знаем.

Франко размышляет над этим, чувствуя, что больше от копов особо ничего не добиться.

– Вы, кажется, круто изменили свою жизнь. Я слышал, вы добились успеха в мире искусства. – Нотмен еле заметно улыбается.

– Не жалуюсь. Руки малехо чесались, – говорит Франко, теперь уже окончательно понимая, что нихуя они делать не будут. А еще он просекает, что они так охотно согласились с ним встретиться с единственной целью – сказать, чтобы он тоже нихуя не предпринимал.

– Я понимаю, что вы очень расстроены, мистер Бегби, – произносит Алли Нотмен профессионально-серьезным тоном. – Но, само собой разумеется, вы должны оставить это дело на наше усмотрение. Мы хорошо друг друга поняли?

– Я с радостью дам вам, ребята, заниматься тем, что у вас лучше всего получается, – улыбается Франко, а потом мрачно добавляет: – Если вы дадите мне заниматься тем, что лучше всего получается у меня.

Лицо у Нотмена вытягивается.

Франко расплывается в лучезарной улыбке:

– А это, конечно, живопись и скульптура.