Бенджамин

Джек сидит на стене, его чёрно-серые перья колышет ветер. Он наблюдает за тем, как я пытаюсь вернуть на место выпавшую из ограды бедренную кость. Солнце уже стоит высоко в небе, но воздух пока не прогрелся. За минувшую ночь разрушилась только небольшая часть забора, но у меня так замёрзли руки, что починка занимает куда больше времени, чем обычно.

– Кар-р-р! – тревожно вскрикивает Джек прямо над моим ухом.

Я вздрагиваю от испуга и оборачиваюсь. Всего в нескольких шагах от меня стоит парень, примерно моего возраста. Я моргаю и силюсь понять: неужели мои сны наяву становятся такими реалистичными? Но парень не исчезает. Сердце бешено колотится. Это настоящий, живой мальчик. Его длинное тёмное пальто распахнуто, и из-за пазухи выглядывает крошечный ягнёнок.

– Хм-м-м… а это человеческие кости? – Парень смотрит на кость, которую я всё ещё держу в руке, и на те, что торчат из стены.

– Да. То есть нет. – Я быстро встаю и пытаюсь загородить от него ближайший (явно человеческий) череп. – В смысле, они ненастоящие.

Ложь застревает у меня в горле, и я чувствую, что краснею.

– А похожи на настоящие.

В уголках его рта играет улыбка. Но я не вижу в его лице ни тени испуга, только любопытство.

– Думаю, они и есть настоящие. – Я кладу кость на стену, пальцы дрожат, – я не хочу его отпугнуть. – Я имела в виду, они несвежие.

Его брови приподнимаются.

– В смысле я никого не убивала.

– Я и не думал ничего такого.

Он внимательно осматривает стену, затем его взгляд падает на избушку. Сейчас она сидит, сложив ноги и спрятав их под себя, так что выглядит совершенно нормально – обычный деревянный дом.

– Ты здесь на каникулах, что ли?

– Мы с бабушкой приехали совсем недавно.

– Никогда не видел здесь этого дома. Откуда он взялся?

– Он сам сюда пришёл.

Ба отругала бы меня за то, что я сказала правду, но я уже давно поняла: никто в это не верит. Лучше уж так, чем придумывать ещё более невероятную ложь. Парень смотрит на меня с вежливой улыбкой. Он думает, что я шучу, и теперь ждёт настоящего объяснения.

– Я Маринка. – Я протягиваю руку, надеясь сменить тему и прикоснуться к настоящему, живому человеку. Я понимаю, что формально Ба – тоже живой человек, но она не в счёт, тем более она уже старая.

Парень пожимает мне руку. Его ладонь тёплая и чуть влажная. Моё лицо расплывается в такой широкой улыбке, что от неё начинают болеть щёки.

Не помню, когда мне довелось в последний раз перекинуться словом с живым человеком, не говоря уже о том, чтоб прикоснуться к нему. С той минуты прошло уже, наверно, больше года. И ещё больше прошло с тех пор, как я видела кого-то своего возраста.

– Я Бенджамин.

Он отдёргивает руку, и на секунду я задумываюсь, не слишком ли сильно я её сжала, но тут меня отвлекает барашек, который копошится в складках его пальто.

– Можно его погладить? – спрашиваю я.

Бенджамин кивает, я аккуратно чешу макушку ягнёнка и говорю:

– Такой крошечный!

– Ему всего несколько дней от роду. Сирота. Несу его домой, буду о нём заботиться.

– Как здорово. Мне бы тоже хотелось завести барашка.

Бенджамин с опаской смотрит на Джека. Он расхаживает взад-вперёд по стене и не спускает глаз с ягнёнка.

– Не беспокойся, Джек его не тронет, – говорю я, на секунду усомнившись: а вдруг тронет?

– Это твой?

– Вроде того. – Я чуть приподнимаю локоть, и Джек тут же садится мне на руку. – Я его вырастила. Тоже сирота. Подобрала его ещё птенцом на Острове Стоячих камней.

– Твой дом и туда забрёл? – Бенджамин улыбается, но в его глазах вспыхивает издёвка.

– Избушка не может ходить по воде! Конечно, она туда приплыла. – Я издаю нервный смешок, представляя, насколько нелепо это звучит.

Бенджамин прячет ягнёнка поглубже в складки пальто и смотрит куда-то в небо. Паника накрывает меня холодной волной: сейчас он уйдёт, и я опять останусь одна. Может, ещё долгие годы я не смогу поговорить с живым человеком.

– Хочешь квасу? – торопливо спрашиваю я.

– А что это?

– Такой напиток.

Я прикусываю губу, жалея, что не предложила ему чего-нибудь другого. Мы далеко от наших степей, в месте, которое Ба зовёт Краем Озёр. Конечно, Бенджамин понятия не имеет, что такое квас. И наверняка на вкус он ему покажется странным.

Ягнёнок блеет – неожиданно громко для такого крошечного существа.

– Это для ягнёнка! – Мысль приходит так неожиданно, что я почти кричу.

– Э-э, я, наверно… – Бенджамин с сомнением косится на избушку, и я пугаюсь, не проснулась ли она и не сделала ли что-нибудь ужасающее, например приподнялась или вытащила когтистую ногу. Я смотрю на неё краем глаза и выдыхаю с облегчением: избушка всё ещё спит.

– Ну пожалуйста. – В груди ноет – я так хочу, чтобы он остался. – Я ещё не встречала никого из местных, и мне хотелось бы расспросить тебя о городе и… – Мой голос обрывается, когда я смотрю в карие глаза Бенджамина. Они такие большие и добрые, что моё сердце радостно замирает. Я понимаю: он останется.

– Хорошо, – улыбается он, – я попробую квас и покормлю ягнёнка, если ты принесёшь немного горячей воды.

Я иду очень тихо, стараясь не разбудить избушку. Когда я была маленькой, мы частенько играли в одну игру – «шаги Яги»: я должна была незаметно подкрасться к избушке и дотронуться до её ноги; если же она замечала меня, то топала ногами и прогоняла. Благодаря этой игре я знаю все слепые и глухие места избушки, все потайные уголки, где можно сидеть и наблюдать за живыми, оставаясь незамеченной.

Ба спит в своём кресле у печи. Я решаю, что лучше предложить Бенджамину какао: этот вкус ему, должно быть, знаком, да и пить он его будет дольше, чем квас. Я тихонько беру три кружки с полки над очагом, насыпаю в две из них какао, сухое молоко и сахар, а затем во все три наливаю горячей воды из чайника, пыхтящего на огне.

Джек с глухим стуком приземляется на крыльцо и семенит ко мне, цокая когтями по деревянному полу. Я стреляю в него гневным взглядом и подношу палец к губам. Он останавливается, склоняет голову и приподнимает крылья, будто бы извиняясь.

Я тихонько крадусь к выходу, Джек следует за мной, стуча когтями ещё громче. Вот честно, порой мне кажется, он так и хочет, чтобы я попала в переделку.

Бенджамин сидит на большом камне прямо за забором, перед ним открывается вид на долину. Камень достаточно большой для нас обоих, и меня снова охватывает трепет: ещё мгновение – и я буду сидеть рядом с настоящим, живым человеком.

Может, мы поговорим, а потом подружимся. Может, он снова заглянет ко мне, мы будем гулять и играть в игры, как все нормальные дети, – по крайней мере, мне кажется, что именно так и делают друзья. От этой мысли моё сердце переполняется радостью и готово лопнуть; кружки в руках подрагивают.

Ворота из костей загремят и наверняка разбудят избушку, так что я перешагиваю через забор там, где он обрушился. От прохладного порыва ветра у меня перехватывает дыхание. Мне нельзя выходить за забор, но каждый раз, как я это делаю, пусть даже я отойду всего на несколько шагов, я чувствую себя более живой. Кажется, всё вокруг становится больше, а цвета – ярче. Интересно, испытывала ли мама что-то подобное, когда сбежала посреди ночи на украденной гондоле?

– Пахнет прямо как какао, – говорит Джек, нюхая свой напиток.

– А это и есть какао.

– Ты же вроде говорила про квас.

– Зато оно горячее. – Я делаю глоток. Сладкое тепло разливается по мне, щекоча желудок.

Бенджамин ставит свою чашку на самый край камня и достаёт из кармана бутылочку и какой-то мятый конверт.

– Это для барашка? – спрашиваю я.

– Да, специальное сухое молоко. – Он насыпает немного порошка в бутылку, заливает его водой, трясёт, а затем меняет крышку бутылки на соску. – Хочешь покормить его?

– Ой, конечно, спасибо.

Я отставляю кружку, а Бенджамин сажает ягнёнка мне на колени. Я пытаюсь завернуть его в свою шаль, но это не так-то просто, потому что он неуклюже толкается своими тонкими ножками. Наконец он успокаивается, хотя его поза и не выглядит особенно удобной, и Бенджамин передаёт мне бутылочку.

Ягнёнок жадно сосёт молоко, оно струйкой стекает по его мордочке. Джек наигранно вскрикивает и устремляется к засохшему кусту вереска, где начинает судорожно переворачивать камни, делая вид, что ищет жуков. Он ревнует. Я потом заглажу свою вину: найду в кладовой что-нибудь блестящее и подарю ему.

Бенджамин наблюдает за ягнёнком, затем снова берёт в руки кружку.

– Так что, ты пойдёшь в школу в городе?

Я мотаю головой:

– Я учусь на дому, потому что мы часто переезжаем с места на место.

Не могу же я сказать ему: потому что я – следующая Яга; мне нужно выучить язык мёртвых и вызубрить слова Путешествия мёртвых; что мне нужно уметь готовить для мертвецов и провожать их к Вратам. Ба говорит, живым ни к чему знать всё это. Да и мне куда интереснее послушать про его жизнь.

– А ты ходишь в школу? – спрашиваю я, представляя себе, как здорово было бы сидеть в классе, полном учеников, и играть с ними на переменах. От этих мыслей начинает кружиться голова.

– Вообще да. Правда, сейчас меня отстранили.

– Как это?

– Мне неделю нельзя будет ходить в школу. Но это не потому, что я плохой или что-то в таком духе, – быстро добавляет Бенджамин. – Всего лишь дурацкая ссора с мальчишками, которая зашла слишком далеко. Мы не хотели, чтобы так вышло, – вздыхает Бенджамин. – Я там просто лишний, понимаешь?

Я киваю, но не понимаю. Чтобы понимать, лишняя я или нет, нужно хотя бы попробовать.

– Расскажи, почему вы так часто переезжаете?

– Моя бабушка – музыкант. Она путешествует для вдохновения.

Я передаю пустую бутылку Бенджамину, но ягнёнка оставляю у себя на коленях. Он такой тёплый. Ничто не сравнится с теплом живых – кажется, оно проникает прямо ко мне в душу.

– А твои родители? – спрашивает Бенджамин.

– Они умерли, когда я была совсем маленькой.

Образ избушки на курьих ножках, объятой пламенем, встаёт перед глазами. Я гоню эту мысль, делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться.

– Моя мама тоже умерла, когда я был ребёнком, – тихо произносит Бенджамин.

Я вздрагиваю, исполняясь сочувствия, и расслабляюсь. Приятно иметь хоть что-то общее с ним – пусть и такое ужасное.

– Я постоянно думаю о маме, – говорит Бенджамин, заворачивая бутылку ягнёнка в вощёную бумагу. – Хоть я и не знал её.

– Я тебя прекрасно понимаю, – киваю я. – Так интересно, какой была бы моя жизнь, если б родители были живы.

Грудь снова сковывает, когда в голове проносится мысль о краденой гондоле и танцах на крыше. Поняли бы мама и папа, почему я не хочу быть Хранителем Врат? Позволили бы мне стать кем-то другим? Я поворачиваюсь к Бенджамину в надежде, что он сменит тему.

– Так, значит, здесь только ты, бабушка, галка и ваш ходячий дом. – Бенджамин приподнимает бровь и улыбается.

– Ага, – киваю я. – И мы часто переезжаем. И я не хожу в школу. Так что мне бывает одиноко и невесело. – Я издаю смешок, хотя мне совсем не смешно.

– Ну, в школе тоже может быть одиноко, даже когда вокруг полно людей.

– Разве можно быть одиноким среди людей?

– Можно, если они не понимают тебя и не особенно дружелюбны.

Я вспоминаю ночи, когда я провожала мёртвых: их было много, и я всё равно чувствовала себя одинокой. Я думала, всё дело в том, что я жива, а они мертвы. Мне и в голову не могло прийти, что можно так же чувствовать себя среди живых.

– И что же это за кости у вас в стене?

– Такая у нас традиция.

– Как Хеллоуин, что ли?

– Вроде того. – Я бросаю взгляд на город у озера, на деревни, окружающие его. – Ты живёшь в городе?

– Я живу в деревне, вон там. – Бенджамин наклоняется ко мне и показывает куда-то в долину. Я чувствую тепло его дыхания и замираю, ощущая дрожь во всём теле. Бенджамин выпрямляется и показывает в другую сторону, на гору. – Я помогал работникам на ферме вон там, в долине за горой. Это отец придумал. Он считает, что мне надо чем-то себя занять, пока меня отстранили. Там-то мне и дали его. – Бенджамин кивает на ягнёнка, который сладко уснул у меня на коленях. – Честно говоря, я побаиваюсь, что отец не разрешит мне его оставить.

– Да что ты, я уверена, что разрешит. Разве он может отказать? – Я чешу мягкую шёрстку на подбородке ягнёнка.

– Наверно, ты права, – кивает Бенджамин. – Но всё равно сначала надо было спросить у него. Он не слишком-то мной доволен, после всей этой истории с исключением. – Тут следует пауза, и глаза Бенджамина увеличиваются. – Слушай, я придумал! Можешь оставить ягнёнка у себя, только до завтра? Я сегодня спрошу у отца разрешения, а завтра утром приду за ним. Ты не против?

– Я… я…

Голова кружится. Конечно же, я очень хочу оставить ягнёнка себе и снова увидеть Бенджамина. Сколько себя помню, я мечтала подружиться с кем-нибудь. И вот он появляется – настоящий, живой друг моего возраста, с ним можно разговаривать и придумывать разные занятия. И у нас с Бенджамином столько общего. Как будто сама судьба свела нас! Но как же избушка? И Ба? Если они узнают, что я разговаривала с живым, они с меня месяц глаз не спустят. А то и дольше. Я смотрю на Бенджамина, и его искренняя улыбка развеивает все мои сомнения.

– С радостью, – говорю я.

Но, как только Бенджамин уходит и я перешагиваю через стену, чёрные тревожные тучи сгущаются надо мной, становятся в сто раз темнее и тяжелее, чем за минуту до этого… потому что избушка, сидя на корточках, хмурится и сверлит меня взглядом двух своих передних окон.