На стук и звонки в дверь они по обоюдному согласию решили не откликаться. Никто не должен вторгаться в их уютный маленький мир, в котором им было так хорошо. Заслышав доносящиеся снизу звуки, Айрис лишь приоткрыла глаза и бросила короткий взгляд на Луиса. Он лежал на спине и не шевелился; глаза его были закрыты, но Айрис знала, что он не спит.

Лениво покачивая ногой тяжелый кроватный полог из вощеного ситца, Айрис думала о том, что хотела бы оставаться здесь вечно, чтобы снова и снова заниматься любовью с Луисом, чувствовать, как его семя подсыхает у нее на животе, трескаясь, словно яичный белок. Он сам сказал ей, что не должен ничего оставлять внутри нее, и объяснил – почему.

Счастливо вздохнув, Айрис устроила голову в ямке чуть ниже левого плеча Луиса и стала слушать, как бьется его сердце.

– Удивительно… – проговорила она немного погодя. – Моя голова так удобно помещается в этой впадинке, словно она создана специально для меня.

– Возможно, так и есть, – не открывая глаз, отозвался он и провел рукой по ее спине, словно по клавишам фортепиано. – Тебе хорошо?

– Очень! – ответила Айрис и тоже закрыла глаза, чтобы вернее отсечь страхи и тревоги, маячившие на самом краю сознания, и полностью сосредоточиться на «здесь» и «сейчас». «Я здесь, – думала она, – и Луис тоже. Все прекрасно. Так прекрасно, как только может быть. Или наоборот – все просто ужасно». Айрис понимала, что ее доброе имя и ее репутация окончательно погибли, но ей почему-то было совершенно наплевать.

Приоткрыв глаза, она уперлась взглядом в выпуклую, почти лишенную волос грудь Луиса и машинально погладила его по бедру. От его ласк ее собственные груди набрякли и сделались очень чувствительными, а низ живота слегка побаливал – да и губы тоже. Ничего удивительного – их поцелуи были горячими и жадными, к тому же раз или два Луис довольно чувствительно прикусил ее губу.

До сегодняшнего дня Айрис считала, что «амурные дела», как однажды выразилась ее мать (она, впрочем, тут же спохватилась и даже прикрыла рот ладонью), непременно должны быть связаны с болью, страданием и необходимостью терпеливо переносить мужские прихоти. Однажды она и в самом деле увидела на улице грязного бродягу, перед которым стояла на коленях женщина в отрепьях. Запустив руку в ее спутанные волосы, бродяга прижимал голову женщины к своим штанам, а та издавала странные звуки – совсем как кошка, которую тошнит. Когда Айрис догадалась, в чем дело, ее и саму чуть не вырвало, и она подумала, что мать, вероятно, была права. И все же подсмотренная ею сцена близости между Роз и ее «джентльменом» оставила у Айрис двойственное впечатление: вид его жадных шарящих рук, оставлявших на бедрах сестры багровые синяки, привел ее в ужас, и все же ей было очевидно, что удовольствие от происходящего получает не только Чарльз, но и Роз.

С тех пор Айрис часто хотелось испытать что-либо подобное, но она не решалась перешагнуть внушенные ей окружающими ограничения и запреты. С раннего детства она привыкла думать о своих «секретных местечках» как о чем-то постыдном – таком, что необходимо прятать от чужих глаз. И только после того, как в ее жизни появился Луис, все, что Айрис слышала раньше, стало казаться ей частью какого-то грандиозного заговора, в котором участвовали не только ее родители, но и священник, и школьные учителя. Никто из них ни разу не намекнул, ни разу не проговорился, что «грех», которым ее всегда пугали, может быть столь сладостным.

Тут Айрис вспомнила, как она корчилась от стыда, когда Луис смотрел на нее голую и улыбался, а потом взял и поцеловал прямо туда, да еще назвал эту неудобоназываемую часть ее тела прекрасной. От этого она окончательно растерялась и пришла в ужас, но потом…

– Если ты не прекратишь, мне придется нарушить мое джентльменское слово и еще раз принести тебя в жертву Венере, – неожиданно проговорил Луис, и Айрис осознала, что все это время продолжала поглаживать его бедро.

– Хотелось бы мне знать, – откликнулась она, целуя его в ухо, – стоило ли жертвовать величавым благородством искусства ради низменной страсти?

– Разумеется, нет.

– И это говорит художник!.. – Айрис хихикнула. – Впрочем, если расценивать все происшедшее как урок анатомии…

– Так и есть, – усмехнулся он. – Я – очень добросовестный художник, и мне необходимо как можно лучше изучить твое… твою анатомию. – Он взял ее руку в свою, поднес к губам и поцеловал. – Я должен заучить наизусть каждую впадинку твоего тела, каждый сустав, а главное – отыскать во всем этом волнующую истину. – С этими словами Луис провел рукой по ее плечу и коснулся пальцем груди. – Я стремлюсь исключительно к чистоте ощущений, – добавил он. – И чтобы достичь этого, мне необходимо смотреть на тебя как можно дольше.

Айрис вздохнула и крепче прижала его к себе. Перед ее глазами промелькнуло что-то темное, слегка изогнутое (каким словом его лучше назвать, она не знала), и стиснула зубы от острого приступа желания. Когда она впервые увидела… увидела эту штуку, то испытала одновременно и благоговейное восхищение, и разочарование – до того безобразной она ей показалась. Раньше Айрис даже не подозревала, что прячут мужчины в своих штанах («часть мужского гардероба, которую не принято упоминать в приличном обществе», как выражалась ее мать), и сейчас совершала одно волнующее открытие за другим.

Вытянувшись на простынях, Айрис обратилась мыслями к чистому холсту в своей студии на верхнем этаже. Ей очень хотелось нарисовать Луиса. Будущая картина словно сама собой материализовалась перед ее мысленным взором, и она ощутила прилив вдохновения. Айрис очень хорошо представляла, что и какими красками она должна изобразить, чтобы его тело выглядело живым, исполненным гармонии и красоты. Можно будет также поместить на картину Альби и себя, хотя, конечно, центром композиции должен стать именно Луис. Пожалуй, она не станет вдохновляться сюжетами, взятыми из пьес Шекспира или средневековых рыцарских баллад. Будет гораздо лучше, если она попробует повторить благородную простоту полотен ван Эйка, ее любимого голландского художника. Айрис уже отчетливо видела образованный их телами треугольник: она и Луис стоят, держась за руки, а Альби за столом чистит клубнику, лезвие ножа отражает голубизну июньского неба, рука чуть приподнята в знак сосредоточенности и внимания, ягоды в тарелке спелые и блестящие, но не гнилые.

Надо будет подумать, решила Айрис, как добиться того, чтобы позы всех троих выглядели свободно и естественно. На ее взгляд, на картинах художников – членов П.Р.Б. – человеческие фигуры выглядели застывшими, хотя Луис и убеждал ее, что эти несколько нарочитые позы призваны передавать не столько движение, сколько идею. Нет, пусть он говорит, что хочет, – она все равно сделает по-своему. Своих героев она разместит так, чтобы запечатленная на картине сценка выглядела как можно натуральнее – ну, как если бы кто-то случайно ее подсмотрел, бросив взгляд в раскрытое окно. Никакой пассивной сосредоточенности на лицах, никакой скованности в движениях. Луис должен выглядеть так, словно он вот-вот рассмеется, а Альби – словно он только что проглотил украдкой пару сочных, сладких клубничин. Если она хочет, чтобы ее картина славила Жизнь во всей ее естественности, значит, каждая деталь должна излучать радость. Ах, если бы ей удалось уговорить позировать и Роз, подумала Айрис, но она понимала, что та ни за что не согласится. Что ж, она напишет на столе вазу, в которой будет стоять одна-единственная роза, символизирующая отсутствующую сестру.

Тут Айрис вспомнила стихотворение, в котором воспевались очарование и красота мира. Однажды ей прочел его Луис. Одну строку из этого стихотворения можно будет поместить на картине в рамочке на задней стене. «В прекрасном – радость без конца без края…» – и дальше еще что-то насчет покоя и чудесных снов.

– Что с тобой? Замечталась?.. – спросил Луис, и Айрис моргнула.

– Я думала о том, что должна… написать тебя! – выпалила она.

– Ты это серьезно? И как ты собираешься меня писать?.. – проговорил он, но Айрис только покачала головой. Ее идея была еще слишком хрупкой – совсем как только что проклюнувшийся из земли росток, который может погубить любое неосторожное прикосновение.

– Я пока не знаю, – ответила она. – Просто мне хочется, чтобы меня воспринимали как настоящего художника. Как ты думаешь, женщина может быть художником?

– Что ж, тебе повезло, потому что у тебя, бесспорно, есть талант. И к тому же свой собственный натурщик, который никак не ограничивает тебе доступ к собственному телу… но только с точки зрения изучения перспективы.

Айрис слегка приподнялась на локте.

– Талант? Ты действительно считаешь, что он у меня есть?

– Ты сама знаешь, что есть.

– Но… раньше ты никогда мне про это не говорил. Не говорил про талант. Ты вечно твердил, что у меня есть «способности» и при этом этак презрительно фыркал, словно тебе в нос залетела муха.

– Разве? Неужели я действительно ни разу не сказал, что у тебя есть талант? Серьезное упущение с моей стороны… – Луис задумчиво покрутил надетое на палец кольцо. – Знаешь что?.. Мы можем сделать вид, что ты мужчина. Если ты возьмешь мужской псевдоним, твои картины будут продаваться лучше, гораздо лучше. Многие художники поступали подобным образом.

Айрис улыбнулась.

– Я не смогу оставаться собой, если публика будет знать меня как Айвена или Айзека.

– Что ж, пусть будет по-твоему!.. Мисс Айрис Уиттл, знаменитая художница! Живое доказательство того, что женщины способны не только ткать гобелены и малевать акварелью цветочки и птичек! – Он посмотрел куда-то в угол, и Айрис, проследив за его взглядом, разглядела на стене вставленную в рамку миниатюру. – Моей маме ты бы точно понравилась!

– Даже несмотря на то, что я работала в лавке?

– Она позабыла бы об этом так же быстро, как я. Ты сложена как настоящая леди, а характера у тебя хватает на десятерых.

– На десятерых леди Гижмар? – с улыбкой уточнила Айрис, поглаживая свою любимую часть Луиса – участок загрубевшей кожи у верхней границы бедра.

– Я тебя предупреждал! – сказал Луис, приподняв пальцами ее подбородок, и Айрис снова его поцеловала. Она целовала и целовала его жаркие губы, пока ей не стало казаться, что еще немного – и она утонет в них, точно в океане.