95
Адам не отвечает на вопрос прокурора.
– Как вы можете объяснить это сообщение? – повторяет Янсдоттер. – Зачем было Стелле посылать сообщение о том, что она едет домой, в час сорок, если вы утверждаете, что она была дома уже в двадцать три сорок пять?
Спина Адама молчит. Секунды тикают.
Женщина, сидящая позади меня, хватает меня за блузку, жестами показывая, чтобы я села, но я должна прорваться к Адаму! Я нужна ему! Во всем виновата я!
– Наверняка бывают задержки, – произносит наконец Адам.
Бородач произносит «тсс!» и указывает в конец зала, где охранник, выпятив грудь, недовольно смотрит на меня.
– Адам, что вы имеете в виду? – спрашивает Янсдоттер.
– Иногда сообщения застревают где-то в эфире, – произносит он с сомнением в голосе. – Если я принял сообщение в определенное время, это еще не означает, что оно именно тогда и было отправлено.
Со вздохом облегчения я опускаюсь на стул. Разумеется, Адам прав. Конечно же, в таких технических вопросах он совсем не разбирается, но он умен и быстро соображает. Здравый смысл помогает ему высказаться верно. Если прокурор может доказать, когда было принято сообщение, это ничего не означает на практике, если она не сможет доказать, когда оно было отправлено. А для этого ей нужен доступ к телефону Стеллы.
Йенни Янсдоттер делает недовольное лицо:
– А может быть, Стелла на самом деле вернулась куда позднее, чем вы утверждаете?
Скосив глаза на охранника, я отмечаю, что его интерес ко мне угас.
– Нет, – отвечает Адам. – Стелла пришла домой без четверти двенадцать.
Микаэль проводит по потному лбу тыльной стороной ладони. Рядом с ним сидит Стелла, уставившись в стол. Глаза ее блестят. Она кажется такой маленькой и хрупкой – я ненавижу себя за то, чему мы ее подвергаем.
В последние недели я раз за разом убеждала себя и Микаэля, почему не нужно рассказывать Стелле все как есть. Сомнения терзали меня, но рассказать было бы слишком рискованно. Стелле тяжело дается сдерживать свои порывы. Чуть больше чувства, случайно сорвавшееся слово – и все погибло.
Кроме того, Стелла всегда любила делать все наперекор. Если тренер по гандболу говорил ей бить низко, она пробивала высоко, когда мама Адама похвалила ее волосы до талии, она побрилась наголо.
Я смотрю на нее, и боль переполняет мое сердце.
– Вам известно, где находится телефон Стеллы? – спрашивает прокурор у Адама.
– Понятия не имею.
– Почему следователи его не обнаружили?
– Не могу знать.
Адам спокойно встречается глазами с прокурором.
– Когда вы в последний раз видели телефон Стеллы?
– Не помню.
– Не получилось ли так, Адам, что вы нашли его?
– Нет, – отвечает он. – Свой телефон Стелла всегда носит с собой.
– Вы хотите сказать, что она взяла его с собой на работу в «H & M» в ту субботу, когда ее задержала полиция?
– Я исхожу из того, что это было так.
– Тогда полиция обнаружила бы его, не так ли? – Янсдоттер буквально буравит его взглядом, но Адам сохраняет спокойствие. – Не получилось ли так, что вы нашли телефон Стеллы в субботу? На следующий день после убийства?
– Вовсе нет. – Адам оглядывается через плечо, и мы на мгновение встречаемся глазами. – Мне ничего не известно о мобильном телефоне Стеллы, – повторяет он.
Это куда ближе к правде, чем кажется прокурору. Адам не знает, что случилось с мобильным телефоном Стеллы. Об этом знаю только я.
На несколько мгновений прокурор теряет нить. Она делает все, чтобы это скрыть, но этот факт не может ускользнуть ни от меня, ни от других опытных юристов, сидящих в зале. Я позволяю себе немного расслабиться, откидываюсь на спинку стула и отпиваю пару глотков воды. Бородач снова косится на меня, и мне кажется, что он все знает – видит меня насквозь, читает мои мысли.
Собравшись с мыслями и посовещавшись со своим помощником, Янсдоттер продолжает допрос:
– Вы разговаривали со Стеллой, когда она вернулась домой в пятницу – в ту ночь, когда умер Кристофер Ольсен?
– Да, – говорит Адам. – Я об этом рассказывал.
– Что вы сказали?
– Я открыл дверь и сказал: «Спокойной ночи!»
– Стало быть, вы видели ее?
– Да.
– Что на ней было надето? – спрашивает Янсдоттер.
– Нижнее белье.
– Только нижнее белье? Она имеет привычку раздеваться, прежде чем подняться к себе в комнату?
– Случается. Если одежду надо постирать, она оставляет ее в постирочной.
– По словам коллег Стеллы, которые сидели с ней в тот вечер в ресторане на Главной площади, Стелла была одета в синие джинсы и белую блузку. Джинсы были найдены полицией во время обыска, а вот блузку обнаружить не удалось. Вы видели эту белую блузку, когда Стелла вернулась домой?
– Нет, – отвечает Адам. – Я ничего не знаю ни о какой блузке.
Частично это даже правда.
– Вы уверены? Вы не заметили белой блузки в постирочной комнате?
– Нет.
– И в субботу тоже?
– Насколько я помню, нет, – отвечает Адам. – Но если бы я и увидел ее, то вряд ли бы запомнил.
– Думаю, вы бы ее запомнили, – произносит Янсдоттер. – Подозреваю, что эта блузка была вся покрыта пятнами. Пятнами крови. Вы и вправду не видели блузку, забрызганную кровью?
– Точно нет!
Адам отвечает так решительно, что в голосе его звучит злость. Это нехорошо. Совсем нехорошо. Микаэль подает ему знак.
Янсдоттер копает дальше:
– У вас в доме есть камин?
– Да, – отвечает Адам.
– При обыске полиция отметила, что в камине незадолго до того что-то жгли. Кто разжигал камин в ту субботу?
Адам чешет себя за ухом:
– Может быть, я. Или моя жена.
Он умен. Само собой, он понимает, в чем дело. Теперь осталось держать голову в холоде. Подумай о своей семье, Адам. Подумай о Стелле и обо мне.
– Так вы не знаете? – спрашивает Янсдоттер.
– Мы довольно часто разжигаем камин.
– Летом? В августе? Когда более двадцати градусов?
– Мы считаем, что с ним уютнее.
Прокурор громко вздыхает:
– А не обстоит ли дело так, что вы нашли окровавленную блузку Стеллы и сожгли ее в камине?
– Вовсе нет, – отвечает Адам. – Я не сжигал никакой блузки.
Нет, он ее не сжигал.
