56
Два дня спустя именно Эльза, новая девушка, ведет меня к психологу.
От Эльзы пахнет ванилью. Похоже, у нее в голове масса вопросов, но она относится к делу слишком профессионально, чтобы что-либо говорить.
– Стелла.
Ширин указывает мне на стул.
Ее темные, как у Бемби, глаза исполнены сочувствия и доверия. Трудно настолько не любить Ширин, как это пытаюсь делать я. Она такая, что ее просто невозможно не любить. А я предпочитаю ненавидеть таких людей.
– Как прошла неделя?
– Как «ол инклюзив» на Тенерифе.
Она с трудом сгоняет с лица улыбку:
– Я много думала о твоих словах. Ты говорила, что побывала у многих психологов. Что именно тебе не понравилось?
Я понимаю, что она пытается меня разговорить. Это всего лишь способ заставить меня раскрываться. Но все же я покупаюсь.
– Вы помешаны на диагнозах. Пытаетесь загнать народ в готовые шаблоны. Я в такое не верю.
– Знаешь что? – произносит Ширин. – Я тоже не верю. Обещаю не ставить тебе диагноз.
Ее голос звучит предельно искренне.
– Когда-то я тоже мечтала стать психологом, – говорю я и фыркаю. – Глупо, правда?
– Вовсе нет.
Я откидываюсь на спинку стула, сложив руки на груди.
– Послушай… – говорит Ширин. – Ты можешь дать мне шанс? Я так обычно говорю – каждому человеку надо дать шанс. Мне кажется, это неплохая мысль.
– Примерно как ты собираешься дать мне шанс?
Она улыбается:
– Ты не должна судить меня по тому, что делали другие психологи. Я не они. Я – это я.
– И ты не будешь относиться ко мне предвзято? Хотя и знаешь, почему я здесь?
Ширин колеблется. Она слишком дорожит своей искренностью, чтобы просто сказать нужные слова.
– Ясное дело, у всех людей есть предрассудки, но я постараюсь строить свое отношение к тебе максимально свободно от них. Это я могу тебе пообещать. Мне любопытно познакомиться с тобой, Стелла. Узнать тебя поближе.
– Потому что я убийца?
– Об этом мы пока ничего не знаем. Ты еще ждешь суда.
Ширин хитрая как лиса. Каким-то боком ей все же удалось раскрутить меня на разговор.
– Здесь, в изоляторе, бывает много разных людей, – говорит она. – Виновные и невиновные, в юридическом и моральном смысле. И я здесь не для того, чтобы кого-то осуждать.
– Слышу, слышу.
Она совершенно неотразима. Или я просто изголодалась по общению.
– У тебя есть братья-сестры, Стелла?
Звучит подозрительно. Сейчас пойдут разговоры о детстве. Это что, психологическая экспертиза?
– Почему ты спрашиваешь?
– С чего-то мы должны начать, – говорит она. – Чтобы я могла получше узнать тебя.
Я еще крепче прижимаю руки к груди:
– Я единственный ребенок.
– Я тоже, – отвечает Ширин. – Есть исследования, показывающие, что из нас получаются хорошие лидеры. Мы часто очень успешны. Если хочется, это можно объяснить желанием угождать нашим родителям и производить впечатление на маму и папу даже в зрелом возрасте.
Я морщу нос:
– Я, наверное, то исключение, которое только подтверждает правило.
– Думаешь? – спрашивает Ширин.
– Хм… успешна? – Я развожу руки в многозначительном жесте. – Нечем похвастаться, правда?
Скосив глаза на часы за спиной у Ширин, я констатирую, что прошло пятнадцать минут. Осталось сорок пять. Нужно использовать их на что-то толковое. Час в неделю вдали от стен, запаха и затхлости. Я не могу просто сидеть и молчать, убивая время.
– Почему ты стала психологом? – спрашиваю я.
Ширин касается пальцами серебристой кнопки на ухе:
– Из-за родителей.
– Они этого хотели?
– Нет, наоборот. – Она наклоняет голову и проводит рукой по волосам. – Они хотели, чтобы я стала врачом. Дедушка был врачом, и мама с папой тоже врачи. Они рассматривают человека как биологическое существо. Не верят, что можно вылечить болезни, говоря о чувствах и прочих абстрактных вещах.
Она улыбается, хотя голос грустный, а глаза блестят.
– Так почему же ты стала психологом? В знак протеста?
– Не совсем. Наверняка бы я тоже стала врачом, если бы не мизофобия. Как единственный ребенок, я была очень настроена на то, чтобы угождать своим родителям.
– Мизофобия?
Ширин кивает:
– Я ходила на когнитивно-поведенческую терапию.
– Помогло?
Ширин двусмысленно улыбается:
– Может, тебе попробовать лекарства?
На следующее утро приходит Винни-Пух. Он останавливается в дверях с настороженностью во взгляде. Эльза стоит рядом, обменивается с ним парой фраз, потом он заходит и раскладывает на столе свои папки и милый пенальчик.
– У меня тоже был такой в начальной школе, – поддразниваю его я.
Он смотрит на меня строгим учительским взглядом:
– Его выбирала моя дочь.
Видимо, для него это больная тема.
– Ну как тебе эта? – спрашивает он о книге «Над пропастью во ржи».
– Прочтешь в рецензии.
Винни-Пух улыбается.
– Но ты сказал, что она не такая депрессивная.
– А что, она оказалась депрессивной? Вообще-то, я читал ее много лет назад. Помню только, что она мне очень понравилась.
– Он заканчивает в психушке, – говорю я. – Иногда у меня возникает вопрос, можно ли в этом больном мире закончить как-то иначе. Самоубийство или психушка, – похоже, третьего не дано.
Щеки у Винни-Пуха краснеют.
– Не обязательно все должно быть именно так, – говорит он. – Жизнь бывает и легкой. Не обязательно все усложнять.
Я смотрю на него, широко раскрыв глаза. Он хочет сказать, что я сама виновата? Что у Эстер Гринвуд и Холдена Колфилда все могло бы сложиться проще, если бы они сделали другой выбор в жизни и сами бы все не усложняли?
– Что такое? – спрашивает Винни-Пух.
Я качаю головой. Даже не знаю, как передать словами свое раздражение.
– Хорошо, – говорит он. – Давай посмотрим на твою рецензию.
Пристально глядя на него, я спрашиваю:
– Что ты обо мне думаешь, Винни-Пух?
Щеки у него по-прежнему розовые, и теперь он морщится, словно у него где-то болит:
– Не понимаю тебя.
– Как и все остальные, – говорю я, – ты думаешь, что я виновата.
Он отводит глаза.
Мне следовало бы все ему рассказать. Постараться объяснить, как все вышло. Винни-Пух никогда бы этого не понял, но и осуждать бы не стал. Он выслушал бы и изо всех сил постарался бы отложить свою мораль и свои предрассудки.
– Ты хочешь узнать правду? – спрашиваю я.
Он по-прежнему не смотрит на меня.
– Скажи, ты хочешь узнать, как все было?
Он тяжело дышит.
Я терпеливо жду, даю ему время обдумать свой ответ. Наконец он оборачивается ко мне и качает головой:
– Нет, Стелла, я не хочу этого знать.
