Что говорится во время заключительных выступлений прокурора и адвоката – этого я уже почти не слышу. Голоса звучат как эхо в пустой жестяной банке – где-то далеко-далеко. Как на чужом языке, которого я не понимаю.

То мне кажется, что все идет как надо. В следующую секунду – что мы все испортили. Стеллу посадят за решетку и навсегда навесят на нее ярлык убийцы, а Амина будет осуждена молвой, ее карьера врача закончится, не начавшись.

Прокурору Янсдоттер трудно справляться с голосом. Несколько раз она сбивается, смотрит в свои бумаги и советуется с помощником. Она считает доказанным, что Стелла находилась в том месте, где Кристофера Ольсена лишили жизни. Она утверждает также, что у Стеллы имелись мотивы убить Кристофера Ольсена. Стелла приревновала и задумала месть, когда Ольсен вступил в отношения с Аминой. По мнению прокурора, у Стеллы было достаточно времени, чтобы обдумать свои действия. Она решила убить Ольсена еще тогда, когда отправилась к нему на квартиру. Поэтому Янсдоттер считает, что ее следует осудить за убийство. Прокурор говорит, что по поводу сведений, приведенных Адамом и Аминой, возникает слишком много сомнений. По мнению Янсдоттер, есть весомые основания не верить рассказу Амины об изнасиловании, в том числе и потому, что она не сообщала об этом ранее, во время следствия. Стало быть, Стелла должна быть осуждена за убийство – прокурор предлагает назначить ей наказание в виде четырнадцати лет тюремного заключения.

От этой мысли у меня голова идет кругом. Через четырнадцать лет Стелле будет тридцать три. Я невольно думаю о том, что она пропустит и сколько всего можно повидать в мире за четырнадцать лет! Когда мне самой было тридцать три, жизнь была в самом разгаре. Возможно, Стелле так и не удастся создать семью, стать матерью, сделать карьеру.

Четырнадцать лет – долгий срок. Четырнадцать лет тюрьмы – невероятно долгий срок. Целая вечность.

Взглянув на Стеллу, я поражаюсь тому, какой маленькой она сейчас кажется. Все та же двенадцатилетняя девочка с любопытными голубыми глазами, все та же сопливая первоклашка, которая просыпается от страшных снов и тихонько пробирается в постель к родителям, чтобы заснуть между мамой и папой. Вероятно, я всегда буду видеть ее такой. В моих глазах она останется ребенком. Моим ребенком.

Чувство вины проникает все глубже в душу. Что я натворила? Почему я не посадила Амину в машину и не отвезла ее в полицию, как она просила?

Не раз я думала, что таким способом компенсирую то, чего недодала своей семье. Но что, если в результате я пожертвовала собственной дочерью, чтобы спасти Амину? Не знаю, смогу ли я после этого жить.

Микаэль поправляет узел на галстуке, прежде чем начать свою заключительную речь. И затем, не оставив камня на камне, он быстро и профессионально разрушает доказательства прокурора.

– Единственное, что прокурору удалось установить, так это то, что моя клиентка находилась неподалеку от дома Кристофера Ольсена в тот вечер, когда на него было совершено нападение. С другой стороны, во время сегодняшнего заседания мы услышали, что и Амина Бежич находилась в этот момент на том же месте.

Глядя на председателя суда, он обращается к нему задушевным тоном, словно в зале, кроме них двоих, никого нет.

– И Амина Бежич, и Стелла Сандель находились в том месте, где был убит Кристофер Ольсен. У обеих к тому же могли быть мотивы убить его. Однако это ничего не доказывает. Никоим образом нельзя утверждать, что именно моя клиентка, вне всяких обоснованных сомнений, нанесла те удары ножом, которые привели к смерти Кристофера Ольсена.

На этом все. То, что будет происходить дальше, я уже не контролирую.

Йоран Лейон бросает быстрый взгляд на присяжных и обращается к публике, поясняя, что слушания окончены.

– Суд удаляется на совещание и затем огласит свое решение.

Я снова безвольно опускаюсь на стул. Кажется, я зависла над пропастью – дырой во времени и в пространстве.

Стеллу выводят через дверь, ведущую в подвал, вместе с Микаэлем – в обход толпы журналистов и фотографов, которые собрались в коридоре суда.

На местах для слушателей народ толкается и ворчит, пытаясь поскорее выбраться из зала. Тем временем я собираю вещи. Сумочку, плащ, шаль.

Адам просит меня поторопиться. Я не понимаю, куда он так спешит.

Когда я поднимаюсь, кажется, что вся кровь прилила к ногам. Своего тела я не чувствую – ни головы, ни рук. Потеряв равновесие, я снова плюхаюсь на стул.

Адам берет меня за руку и помогает встать. Осторожно выводит меня из зала. Ноги не слушаются, воздух кажется вязким. Мы идем прочь по коридору, мимо любопытных лиц и голосов.

– Мне надо выпить воды, – говорю я, указывая на автомат с напитками в углу.

Я роюсь в сумочке в поисках монеток. Рука дрожит, я все копаюсь и копаюсь. Вытаскиваю пачку жевательной резинки и зажимы для волос, которые кидаю прямо на пол. Рука движется машинально, перемешивая содержимое сумочки.

– Успокойся! – произносит Адам и берет меня под локоть.

Сумочка падает на пол, я стою перед мигающим автоматом, дрожа всем телом. Адам протягивает мне две блестящие монетки по десять крон и поднимает с пола сумочку.

– Дорогая, что сейчас произошло там, в зале?

Я понимаю, что скоро придется все объяснить Адаму. Вот только не знаю, получится ли у меня.

– Суд удалился на совещание, – отвечаю я, жадными глотками отпивая воду.

– Это надолго?

Я смотрю на него. Мое сердце – как большая пульсирующая рана. Что я сделала со своей семьей?

– Не знаю, – отвечаю я. – Это может занять от пяти минут до нескольких часов.

Адам растерянно оглядывается:

– Ничего не понимаю. Так это Амина…

Я прикладываю к его губам палец.

– Я люблю тебя, – шепчу я и беру его за руку.

Адам и Стелла для меня все. Я знаю, что Стелла и я для него тоже – все.

– И я люблю тебя, – шепчет он в ответ.

Я держу его за руку. Нет, я обхватываю ее, цепляюсь за нее.

Мне придется все рассказать.