Глава двадцать пятая. Полосатый рейх

– Ну и место! Голубенькие обои в цветочек! Иннокентий Ломов, я был о тебе лучшего мнения.

Войдя в комнату, Рыбин и огляделся, и принюхался одновременно. Советник президента был в белом костюме необычного покроя – на фоне черного мешка он выглядел особенно эффектно.

– Это что, парфюмерная лавка? – насмешливо спросил он. – Ты меня уморить собрался этим жестоким амбре? Или ты решил такими ароматами встретить свою ненаглядную Эвелину?

Из-под черного мешка послышалось знакомое «ап-чхи!».

– Вот и я о том говорю, – обрадовался Рыбин. – Девушка со мной абсолютно согласна.

– Заткнись, урод мерзотный! – глухо раздалось из-под мешка. – Развяжите мне руки и снимите уже с меня наконец эту идиотскую тряпку! Кеша, скажи ты этому умственно отсталому!

Я воспрянул духом. После трех дней нашей ссоры и двух дней плена Лина все-таки вернулась от сурового «Иннокентия» обратно к «Кеше». Это не значило, что она на меня больше не злится, вовсе нет. Но появились люди, на которых она злится гораздо больше, чем на меня. Кажется, вон той длинной косой царапины на подбородке Рыбина позавчера еще не было.

– Как ты понял, свою часть сделки я выполнил, – сказал Рыбин. – Доставил твою бандитку Эвелину в сохранности и буду рад от нее поскорей избавиться. Теперь ты предъявляй товар.

Я вытащил из-за шкафа клетку и поставил ее на стол.

– Внешне вроде похож. – Рыбин с задумчивым видом осмотрел ворона. – Серое перышко на черном – это трудно сымитировать. Но можно. Пусть скажет что-нибудь из записи той встречи, по моему выбору. Сделай так, чтобы птица реагировала на мои слова.

Ногтем я провел по прутьям клетки. Тздыннь! Ворон неприязненно глянул на меня.

– Риб-бен-троп, – по слогам произнес советник президента. – Гер-ма-ни-я.

Корвус гордо промолчал. Никому не понравится, когда его меняют, как валюту или носки. На случай его своеволия у меня заранее был заготовлен тонкий кружок колбасы.

– Не упрямься, это важно, – сказал я ворону, просовывая колбасу между прутьев. – Найди для этого плохого дяди то, что он просит. Ну пожалуйста! Риб-бен-троп. Гер-ма-ни-я.

Носитель сердито съел колбасный кружок, откашлялся и нехотя произнес голосом Сталина:

– …завэр-рить господына Р-риб-бен-трропа, что я никогда нэ допущу ослаблэния Гэр-рмании…

Советник президента одобрительно кивнул:

– Да, теперь я слышу, что ты меня не обманываешь. Это хорошо. На счет «три» я отпихну девчонку от себя к тебе, а ты ко мне по столу запустишь клетку. Не бойся, не надую… Парень, я же просто не удержу и птицу, и твою скандалистку – рук не хватит… Раз, два… Три!

Вжжжик! – клетка поехала по столу навстречу Рыбину, а Рыбин толкнул в мою сторону Лину. Я поймал ее и первым делом взялся распутывать узлы на веревке. Они оказались такими крепкими, что пришлось помогать зубами. Счастье, что меня в этот момент не видел Вилли Максович: он бы наверняка назвал меня бестолочью. Нет, я, конечно, не терял из виду противника, но нельзя одновременно грызть узел и держать ситуацию под контролем – а узел был важнее.

Если бы Рыбин захотел, он бы сумел застать меня врасплох. Однако он и не пытался. Обняв клетку одной рукой, другой он нежно оглаживал ее прутья. Я слышал, как он говорил ворону:

– Ты очевидец величайших событий. Ты последний свидетель. С этой минуты я твой новый хозяин, птица. Но, к нашему общему сожалению, очень ненадолго…

Тем временем узлы наконец были развязаны. От мешка Лина освободилась сама. Ее волосы, обычно аккуратно уложенные, теперь были стянуты в хвостик резинкой. В глазах сверкали яростные молнии, готовые испепелить любого. Мне везло: моим громоотводом пока был Рыбин.

– Ты знаешь, Кеш, мне на политику всегда было плевать, – сказала она, уничтожая взглядом своего похитителя. – Я думала, на шейпинг ходить круто, а на митинг – отстой. Была не права. Завтра же записываюсь в оппозицию – самую непримиримую, какая у нас бывает. Поганой метлой надо гнать президента, у которого такие советники, как этот белобрысый козлина. Слушай, у тебя нет с собой пулемета или хотя бы пистолета? Я бы его лично пристрелила.

Я был удивлен и даже слегка напуган таким воинственным настроем моей девушки. Два дня в плену ее сильно изменили. Даже Наждачный для нее, наверное, уже недостаточно радикален.

– Линочка, по договоренности я должен быть один и без оружия, – объяснил я. – И этот Рыбин тоже. После обмена расходимся в разные стороны и никто никого не преследует.

Подруга моя насупилась, но – неслыханное дело! – промолчала. Зато откликнулся Рыбин.

– А ведь действительно, – сказал он. – Условие-то нарушено! Вас теперь двое против одного. Так нечестно. Поэтому и я в одностороннем порядке пересматриваю формат сделки… Тук-тук! – Не выпуская клетки, Рыбин переместился поближе к двери. – А чьи это шаги на лестнице?

Никаких шагов на лестнице я не услышал, однако сразу после слов «тук-тук!» дверь в комнату чуть приоткрылась. В щели возникла рука, которая что-то подала Рыбину. Да не «что-то», а оружие! Теперь в одной руке у советника президента была клетка с Корвусом, а в другой пистолет. Фишер бы наверняка издали определил марку оружия и сколько патронов в магазине, но для меня это был просто большой пистолет. И ствол его был направлен на Лину. Похоже, Рыбин думал, что из нас двоих в ближнем бою она опаснее, чем я. Правильно, кстати, думал.

– Вынужден огорчить вас двоих, – ухмыльнулся Рыбин. – Вам придется задержаться. Никто никуда не расходится, и никакие договоренности больше не действительны. Садитесь-садитесь поудобнее… Сесть, кому говорю! Мне спокойнее, когда вы в сидячем положении. Вдруг вы захотите подвигов и вздумаете прыгнуть на меня в самом интересном месте нашей беседы?

Мы сели по одну сторону стола, а Рыбин с Корвусом оказались по другую, возле стены.

– Иннокентий Ломов, я поражен. – Советник президента покачал головой. – Этот самый твой Фишер не научил тебя ничему полезному. Ты как будто умный парень и в то же время такой пентюх, что я диву даюсь. «Без оружия и охраны, один на один»? Ты что, в комиксе живешь? Ты всерьез воображал, что я не найду способа нарушить условия нашего обмена? Эвелина, хочешь совет? Не выходи за него замуж – он погубит твои лучшие годы…

– Ско-ти-на, – медленно, четко выделяя слоги, произнесла Лина. – Чтоб. Ты. Сдох.

– Но-но! – строго сказал Рыбин. – Не нервируй меня. Сейчас ты цела и невредима просто потому, что в ином случае Иннокентий Ломов не захочет со мной поболтать. А тебя, Иннокентий Ломов, следовало убить уже за твою пронырливость: о давнем прошлом ты узнал слишком много, а о близком будущем – слишком рано. Ты сейчас жив потому, что из всего окружающего меня отребья один способен меня понять. Как ты чудесно сказал там, в Бужарове, про авторский знак! Указан он или нет, он незыблем как скала. И что мое, то мое – трогать не смей. А Владик вздумал отхапать чужое и на самом верху выдавать за свое. Да еще посмел шантажировать меня! Я покарал не конкурента, а вороватую крысу, которая влезла ко мне в погреб, чтобы утащить нашу фамильную ценность…

– Фамильную? Ценность? – переспросила Лина. – Кеш, ты вообще понимаешь, о чем он базарит? Какая фамильная ценность у Рыбина – скумбрия? Селедка?

Советник президента не обиделся, а, наоборот, развеселился.

– Смешно, – сказал он. – Но мимо кассы. Родовая фамилия – не обязательно та, что в паспорте. Посмотрите на меня внимательно. Фас. Профиль. Цвет глаз. Я нарочно надел сегодня такой же белый костюмчик, как у деда в великий день, когда он подписывал тот исторический документ. Мама мне всегда говорила, что я очень похож на своего дедушку.

– И что? – злобно спросила Лина. – Мне мама тоже говорила, что я похожа на своего дедушку.

– Тут проблема в том, какой дедушка. – Рыбин возвел глаза к потолку. – Я ведь внук… О, ты погляди на своего парня, Эвелина, как он морщит лоб! Он мучительно соображает…

– Что за лабуда? – возмутился я. – Какой еще внук? Мне точно известно, что у Молотова был всего один внук, Вячеслав Индрикович Скрябин, и он погиб.

– Ну и правильно, что погиб, – равнодушно обронил Рыбин, – туда ему и дорога, одним наследником меньше. Спасибо пионерам, хоть что-то полезное довели до конца… Ты что, еще не догадался? Дурашка, под секретным протоколом была не одна подпись, а две… Какая, однако, историческая несправедливость! Из двух подписавших этот документ дед этого хренова игрушечника прожил больше ста лет, а мой был повешен в Нюрнберге…

Я вытаращил глаза: вот это поворот! Одно дело – знать, что твой противник мерзавец, а другое – что он мерзавец с родословной, уходящей в эпоху динозавров. Почему-то мне и в голову не приходила очевидная мысль, что у Риббентропа, как у обычного человека, тоже могут быть дети и внуки и у них сквозь кожу не будет просвечивать свастика. Я-то думал, что у подножия той отравленной яблони никаких яблок уже давным-давно не осталось. Большая ошибка.

– Что это значит? – продолжала недоумевать Лина. – Иннокентий, ты в курсе, о чем речь?

То, что «Кешу» снова сменил «Иннокентий», в будущем не сулило мне ничего хорошего.

– Они вместе с Польшей хотят поделить Украину, как Сталин с Гитлером – Польшу в 1939 году, – торопливо объяснил я Лине. – Тогда к договору о дружбе с немцами был еще секретный протокол. Со стороны СССР его подписал нарком иностранных дел Вячеслав Молотов, а со стороны Германии – рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп. Так вот он говорит, будто он внук этого второго… Но я не понимаю – как? Почему в России? Почему Рыбин?

– Как говорила моя бедная мамочка, эс вар айне трауриге гешихьте, это была печальная история, – театрально вздохнул советник президента. – Мама решила, что в Германии мы будем слишком на виду, а Америку она не любила. В СССР никому не придет в голову нас искать. Дед на суде в Нюрнберге кое о чем не стал рассказывать, и Сталин это оценил. Так что энкавэдэшники нас не тронули и разрешили поселиться в Саратовской области – село Александровка Хоперского района, жуткая дыра. Первой улетела частица «фон», потом фамилию пришлось ополовинить, а после Риббен тихо превратился в Рыбина… Дедушка мечтал, что его будущего внука когда-нибудь назовут Отто – в честь Бисмарка, собирателя германских земель. Но мамочка перестраховалась и дала мне другое имя. Забавно, что мы с малахольным внуком Молотова оба – Славы, он был Вячеслав, а я – Ростислав, от «роста» и «славы», дедушка-то мой был высоким… Прибедняться не буду: для парня из Хоперского района я сделал такую карьеру, какая тебе, городской мальчик, и не снилась. Мой нынешний пост в Кремле далеко не предел. И все бы хорошо, кабы не Владик, эдакая тварюга…

Я заметил, что Корвус слушает своего нового владельца с большим интересом – буквально впитывает каждое его слово.

– Сверчков узнал о вашем бэкграунде? – поинтересовался я у потомка динозавров.

– Брось ты эти английские слова, терпеть их не могу! – Рыбин сердито погрозил мне пистолетом. – Говори нормально, по-русски – подноготная, подоплека хотя бы… Ну да, ты прав. Все документы о нашей предыдущей фамилии потерялись, но Владик раскопал какие-то заплесневевшие бумажки и стал мне угрожать. Он же косил под демократа, завел себе кучу дружков среди газетчиков. Всем намекал, что типа Пронин – старый валенок, а он, Владлен, – новая поступь и будущее России. Ему ничего не стоило слить матерьяльчик в СМИ.

– И внук Риббентропа боялся, что все узнают, кто он такой?

– Внук Риббентропа ничего не боялся, – высокомерно возразил мне Рыбин. – Хотя огласка была бы несвоевременной, особенно в канун великих событий, о которых ты сказал. Кто-нибудь, глядишь, вспомнил бы о протоколе, Пронина стали бы сравнивать с покойным фюрером, то-се… К сожалению, у Третьего рейха в России пока неважная репутация, по некоторым причинам. Пронин любит Германию, но ему пришлось бы меня задвинуть, а Владика, наоборот, возвысить. И самое лучшее из дедова наследства досталось бы этому вору, который отжал наш план, перелопатил и выдал за свой… Врать не буду, Владик мне даже кое в чем облегчил работу – прошел с Прониным первый этап, и теперь мне проще. Наш президент, как пустой котел. Что туда положишь, то и будет там вариться. Сейчас он уже думает, что идею раздела Украины родил сам, ну и пусть пока думает. Для нас это не самоцель, а только первая ступень…

– Будут и другие? – спросил я. Пока он болтает, все в безопасности, и прежде всего Корвус.

– Натюрлих, – важно кивнул Рыбин. – Естественно. Камень за камнем мы будем отсюда, с семи холмов, возводить величественное здание Четвертого рейха. К сожалению, повторить опыт фюрера на родине фюрера сегодня уже не под силу. Нация нибелунгов, нация Ницше и Вагнера, Юнгера и Ратцеля, Гитлера и Геббельса сегодня сдулась. Немцы утратили пассионарность. Они непоправимо отравлены американской пропагандой, так называемой демократией, английским языком, который отбирает слова национальных языков и навязывает вместо них другие, чуждые нашему уху. С теперешними немцами райх нуммер фир не построишь. А вот с вашими – легко.

– Неужели вы собрались строить это здание в России? В стране, победившей нацизм? – Я слушал Рыбина и поражался, как гладок его бред. Похоже, свою речь он давно отрепетировал. Но без наставленного пистолета ни один нормальный человек не стал бы слушать эту хрень.

– Конечно, в России, где же еще! – убежденно воскликнул Рыбин. – Вы прямо созданы для Четвертого рейха, вы, русские, для него благодатный материал. У вас так здорово чередуется черное и белое, как полосы на зебре: героизм и рабство, ученость и тупость, отзывчивость и лютое хамство. Вы не сухая застывшая глина, а все время влажная – лепи чего хочешь. А насчет победителей… Эх, Иннокентий Ломов, глупенький! Выигранная война всего-то означает, что ваша броня оказалась крепче, а танки – быстрее. Вы победили вермахт и СС, а идеи фюрера победили вас… Хотя, надо признать, фюрер не был безупречным мыслителем.

– Неужели? – спросил я, но Рыбин как бы не заметил издевки. А может, и впрямь не заметил.

– Не был, не был, увы, – вздохнул внук рейхсминистра. – Как бы кощунственно в моих устах это ни звучало. Фюрер был ослеплен расовой теорией и плохо смыслил в геополитике – чем дальше, тем хуже. Идея превосходства арийцев озлобила весь остальной мир и, главное, не давала реальных дивидендов. В отличие от рабочих лагерей лагеря уничтожения были убыточными. Ну а в геополитике главный просчет фюрера случился там, где мог быть триумф. Пакт имени Молотова и моего деда не должен был быть времянкой, на два жалких года. Это должна была быть постройка из стали и бетона, на века, на перспективу. Не воевать со Сталиным, а поделить с ним земной шар. У нас был национал-социализм, у вас был просто социализм – разница невелика. Ось «Берлин – Москва» стала бы крепче всех остальных осей, вместе взятых…

– Ваша новая ось «Москва – Варшава», думаете, будет крепкой?

– Какая уж там ось? – отмахнулся Рыбин. – Ни стали, ни бетона, одни сопли. И пакт наш покамест хиленький, и в качестве союзника России Дудоня слабак, но… на первое время сойдет. Это как с помощниками: для всяких мелких грязных дел годятся пионеры, а потом их можно и в расход. Кстати, спасибо, что разорили Осколково – избавили меня от работы… Тут ведь важен первый шаг. Главное – начать. Как только мы с поляками расхерачим Украину, это ублюдочное детище Беловежского договора, как сказал бы коллега моего покойного деда, мы порвем одно звено, и все остальные посыпятся. Мы своим примером окончательно убедим мир, что послевоенные границы не догма, – и треснет по швам вся привычная Европа.

– Вся? – переспросил я.

– Без исключения, – заверил меня Риббентроп-внук. – У всех давно накопились претензии друг к другу, и они прорвутся обязательно. Греки сцепятся с македонцами, венгры с румынами, макаронники с французами, сербы с албанцами, литовцы с поляками, в Бельгии валлонцы с фламандцами затеют грызню, а шотландцы напрочь отделятся от Англии. Мы вскроем ящик Пандоры, подождем общего раздрая, а там, с божьей помощью, начнем тихонько подгребать к себе самые слабые земли. Ну а если кое у кого не окажется общих границ – тем хуже для соседей. Но белорусы сами к нам прибегут. Была Европа ничейной – однажды станет нашей…

– Европу не трожь, придурок! – не выдержала Лина. Она дважды ездила во Францию и один раз в Италию и мне потом все уши прожужжала про тамошний замечательный сервис. Говорила, что даже в самых дешевых гостиничных номерах есть пневмопочта, и эсэмэски доставляют в два раза быстрее, чем в Москве. – Никакая Европа к таким козлам, как вы, добровольно не придет, а завоевать ее – кишка тонка у тебя и твоего плешивого Пронина…

– Молчать, пигалица! – оборвал ее Рыбин, раздосадованный, что кто-то грубо вмешался в его прочувственную речь. – Вздумала еще болтать о величайшей в мире геополитике. Ты вообще тут была только для обмена. Твое дело бабье: кирхе, кюхе, киндер… ну ладно, еще кляйдунг. Суди не выше модельных туфелек, которые ты тачаешь на своем юго-западе…

Все прежние разглагольствования этого типа не задевали меня за живое, но тут я рассердился: мало того что внучок нациста держал девушку в черном мешке, так он еще смеет ее поучать!

– Вся ваша величайшая геополитика, вся ваша несокрушимая крепость из стали, бетона и соплей начинается с удара кирпича, которым вы сзади огрели кремлевского коллегу, когда пришли к нему в гости, – сказал я. – Видел я этот кирпич. Оружие, достойное нибелунга.

– А-а-а-а, – протянул Рыбин. – Вот ты, значит, как заговорил, Иннокентий Ломов. А знаешь, Эвелина, чего он так расхрабрился? Он думает, что вот-вот к вам на подмогу прискачет кавалерия – меня скрутит, а вас спасет… Так вот, никто не появится. Некому появляться. В эти самые минуты три машины, которые ссудил вам Костанжогло, уже догорают в кювете, а в них твой драгоценный Фишер, это трепло Наждачный и кто-то еще… А кто остался жив, надолго сядет за укрывательство преступников, хотя сами преступники до этого, хе-хе, не доживут. Мыслимое ли дело – оставлять в живых тех, кто раньше времени может разболтать о будущем?

Внук рейхсминистра бросил взгляд на часы и ухмыльнулся.

– Да-да, больше появляться некому, – самодовольно повторил он. – Я опять вас переиграл, и теперь уже навсегда. Как ты думаешь, почему я так легко согласился на ваши время и место? Потому что ваш дружок Костанжогло, трясясь от страха, сразу же прибежал ко мне и вас заложил. Все рассказал: и про твоего древнего Фишера, и про все ваши планы… И чтоб ты знал, в птичках я тоже кое-что смыслю. И поэтому не боюсь, что, прежде чем отдать мне ворона, вы могли скопировать и где-то спрятать фонограмму. Без оригинала вторичная запись уже никакой не аргумент, да и качество перезаписи с отечественного носителя, сам понимаешь, будет бросовым, это вам не попугай. В том-то и уникальность птицы, которую ты мне принес. В том-то и простота ситуации: есть ворон – есть свидетель, а сдохнет – и нет свидетеля…

Рыбин приобнял клетку, нацелил на Корвуса ствол пистолета и громко сказал: «Кх!». Ворон вздрогнул и отшатнулся, а советник президента рассмеялся.

– Ты все же глупенький, Иннокентий Ломов, – сказал он. – Несмотря на все твои познания в авторском праве. Все уловки с «лабудой» я знаю. Ты думаешь, я не понял, что эта птичка сейчас пишет все, что я говорю? Ты веришь, что останется запись нашего разговора – и будут в одном флаконе и переговоры с моим дедушкой, и компромат на внука? Да пожалуйста, пусть пишет. Что тебе повторить? – обратился он к носителю. – Признание? Специально повторю громко: «Я убил Сверчкова за то, что он меня обокрал, и ничуть не жалею»… Что еще ты хочешь услышать, птичка? Что мой великий дед – рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп? Что через считаные месяцы начнется великий передел Европы, а потом мы построим Четвертый рейх? Все записал? Насладитесь моментом: у вас есть компромат на Ростислава Рыбина. Но только на минуту. А через минуту я сверну ему шею – прости, но никаких сюрпризов перед нашей будущей военной кампанией быть не должно…

– Оставь в покое птицу, живодер! – воскликнула Лина.

– А вот и не оставлю… Сидеть и не рыпаться! – он нацелил ствол на Лину, потом перевел на меня и снова на Лину. – Сверну ему шею и выкину на помойку, и его там сожрет какой-нибудь голодный кот. Слышишь? Кот! – Рыбин провел рукояткой пистолета по прутьям клетки.

– Кот… – внезапно повторил Корвус. И глубоким, сильным, чуть глуховатым голосом продолжил без паузы: – …фром сам анхэппи маста, хум анмерсифул дизаста…

– Это что такое? – поморщился Рыбин. – Твоя последняя речь? И по-английски, мне назло?

– …фоллоуд фэст энд фоллоуд фэста, тил хис сонс уан бёдэн боо…

Оказывается, у носителя была еще одна дорожка, совсем древняя! Это были стихи, и, кажется, я догадываюсь чьи. Феноменально! Эта птица не перестает меня удивлять.

– Ненавижу хренов английский! – Рыбин попытался просунуть ствол пистолета между прутьями, но безуспешно. Клетка была крепкой, самой лучшей, тезка постарался. – Сейчас ты у меня замолчишь, отродье! – Он попытался одной рукой открыть дверцу, но почему-то у него не получилось. Ладно, признаюсь: мы нарочно сделали так, чтобы дверцу заклинило. Убить птицу в запертой клетке, если у тебя под рукой нет, например, бочки с водой, довольно сложно.

– … тил зэ дёрджис ов хис хоуп, – не умолкал голос внутри Корвуса, – зэт меланколи бёдэн боо, ов нэва – нэвамоо…

– Закрой хавальник, зараза! Кому говорю? – проорал Рыбин и совершил роковую оплошность: просунул между прутьями мизинец.

И ворон, не будь дурак, своего не упустил: немедленно и прицельно клюнул.

– Ай! – Рыбин выпустил клетку из рук. – Пернатая шваль!

От удара об пол дверца наконец распахнулась, и Коракс обрел свободу. Он принялся летать по комнате, выщелкивая из клюва английские слова. «Нэвамоо! Нэвамоо!» – слышалось из всех углов. От этого Рыбин, кажется, совсем обезумел. Забыв про нас с Линой, он совершил еще один дурацкий поступок: принялся палить по летающему ворону из своего пистолета.

Бац! Бац! Бац! По комнате распространился кислый запах порохового дыма. Бац! Бац! Даже хорошему стрелку было бы трудно попасть в птицу, которая носится туда-сюда по комнате, а уж внук нацистского дедушки определенно не был хорошим стрелком. Мы с Линой бросились на пол, чтобы нас случайно не задело. «Уже пять пуль выпустил, я считаю, – деловито шепнула мне Лина. – Как только дойдет до восьми, я брошусь ему под ноги. Он упадет, а ты бей его клеткой по башке. Слышал, как она грохнулась? В ней килограммов пять веса!»

Но, к счастью, наш совместный подвиг не понадобился. Потому что еще раньше, чем мы досчитали до восьмого выстрела, из двери выскользнул бесшумный, как всегда, Фишер – не в своем обычном плаще, а в неприметном сером костюме. Вилли Максович схватил Рыбина за запястье. Пистолет грохнулся на пол, и старик отшвырнул его носком ботинка в угол.

– Шайзекерл, – мягко, почти ласково сказал он советнику президента. – Швахкопф! – А нам любезно перевел: – Это «говнюк» и «тупица» на языке его покойного дедушки. Раз ему не нравится английский, пусть окунется в атмосферу нашего родного немецкого… Кстати об атмосфере. Деточка, что тут у тебя за невыносимый аромат? Я даже пока стоял на лестнице, глубоко его прочувствовал. Это он, что ли, какой-то дрянью так надушился?

– Дрянь – целиком моя заслуга, – скромно признал я. – Это маскировка. Я вылил целый флакон поддельной «Шанели», чтобы заглушить птичий запах. И вообще зря вы так долго стояли на лестнице. Пока вы там выжидали, нас, между прочим, грозились убить, особенно Корвуса.

– Прости, я заслушался, – хмыкнул Вилли Максович. – Когда еще услышишь такие откровения потомка нацистского бонзы? Его бы в музей Второй мировой войны – живым экспонатом.

Обезоруженный потомок бонзы подал наконец голос.

– Почему ты жив, старик? – угрюмо спросил он у Фишера. – Почему ты не сгорел в машине?

– Никто не сгорел в машине, – успокоил его Вилли Максович. – Ваша засада, наверное, до сих пор их ждет, а мы на них никуда и не ездили. Я предвидел, что Костанжогло нас сдаст, и открыл ему ненастоящий план. А в настоящем был другой главный элемент – не ворон, а воронка.

– Бред сивой кобылы! – раздраженно скривился Рыбин. – Какая еще, на хрен, воронка?

– Обычная, из школьного учебника физики, – объяснил Фишер. – Эффект акустической воронки – это когда ты делаешь в жесткой стене маленькую дырку. И все, кто за стеной, тебя отлично слышат. А в нашем случае еще и записывают. Иннокентий, пора, выпускай их на волю.

Недавно с помощью этого трюка обдурили инспектора ФИАП Кешу Ломова. Грех было не воспользоваться столь удобным гаджетом. Уже не таясь, я вытянул из ящика стола провод пульта и нажал на кнопку. За стеной послышался шум крыльев. Через минуту-другую он стал стихать, и тогда я открыл дверь в соседнюю комнату, где стояли ряды клеток – теперь уже пустые. Последние носители, расталкивая друг друга, покидали помещение через распахнутые окна и улетали в ночь. Корвус, почуявший свежий воздух, тоже сделал вид, будто присоединяется к общей птичьей компании и вот-вот выберет свободу от нас. Но на самом деле никуда улетать не стал, а уселся на один из подоконников и стал чистить перышки, отдыхая после сегодняшнего стресса.

– Про «лабуду» вы верно догадались, – сообщил я Рыбину. – Но не один только наш ворон, а еще четыре сотни отборных попугаев записали речь про ваш план войны и про убийство Сверчкова. И сейчас они разлетятся по Москве – всех не отловите, всех не задавите…

– Всех не задавим, – жалким тусклым голосом подтвердил Рыбин и тут же, без паузы, крикнул: – Но одного-то можно! Нужно! – Как-то вывернувшись из руки Фишера, он с громким охотничьим воплем кинулся прямо к подоконнику, где мирно сидел Корвус.

Если бы ворон испуганно кинулся назад в комнату, он, наверное, был бы пойман и растерзан. Но инстинкты у нашего Корвуса оставались хорошими: он, не раздумывая, метнулся вперед, в ночь. Летучесть его никто бы не назвал идеальной. Но внук рейхсминистра не умел летать вовсе. Пытаясь ухватить птицу, он проехался животом по подоконнику, высунулся в окно, взмахнул руками, потерял равновесие – и исчез…

Глухой удар. Треск деревянной тары, наваленной внизу под окном.

– Третий этаж не пятый, – спокойно сказал Вилли Максович. – И там внизу пустые ящики. Если удачно упасть, можно отделаться ушибами и переломами. Впрочем, интереса ради давайте спустимся и посмотрим. И главное, наш Корвус там где-то недалеко, не потеряйте его.

Мы втроем спустились по лестнице, аккуратно обходя двух лежащих без движения охранников Рыбина, вышли из здания и прошли сквозь чугунные воротца во внутренний дворик. Сверху на нас светила луна, а сбоку – фонарь. В их двойном свете мы первым делом увидели Корвуса, который с мрачным видом бродил вокруг обломков деревянных ящиков. Ворон был невредим – чего нельзя было сказать о советнике президента. Рыбин лежал на земле в крайне неудобной позе. Его шея была неестественно вывернута, как будто он хотел увидеть что-то позади себя. Я сразу сообразил, что упал он исключительно неудачно – несмотря на третий этаж.

– Так ему и надо, – безжалостно произнесла Лина. – Я бы такого гада сама столкнула. Кеша, ты не забыл? Мы теперь в оппозиции к режиму.

Вилли Максович поднял носителя с земли, отряхнул и посадил его ко мне на плечо.

– Ишь чего выдумал – строить Четвертый рейх! – сказал Фишер, глядя на Рыбина. – Ну уж нет, хватит! Третий с нашей помощью накрылся, а четвертому не бывать. Верно, Корвус?

– Нэвамоо! – уверенно подтвердил ворон и покрепче уцепился когтями за мой воротник.