Глава двадцать третья. Наждак и его команда

Танк остановился перед воротами. Вилли Максович, подхватив рюкзак, ловко спрыгнул на землю и помог слезть с брони сперва Кеше, потом мне. Леля Горностай высунулась из люка, помахала нам рукой на прощание, а затем БТ-2 снова взревел мотором, развернулся и уже на полной скорости попылил обратно: встречать волонтеров, которые пойдут от станции пешком.

За воротами нас дожидался парень моего возраста, одетый как плантатор из африканской серии комиксов про Тинтина: светлая рубашка, светлые шорты и белый пробковый шлем; только еще дубинки на поясе не хватало. Лицо у «плантатора» было округлым и улыбчивым. Кеше как своему он кивнул, а нам чинно поклонился, поздоровался с каждым за руку и произнес:

– Доскин. Николай. Администратор этого, в некотором роде, цыганского табора. Не желаете ли совершить по нему познавательную экскурсию? Наш Иннокентий все знает, он мог бы показать здешние достопримечательности. Вы, я так понимаю, его друзья?

– Да, да, друзья, – нетерпеливо подтвердил Кеша, – мой тезка Ломов, его сэнсэй Фишер… Коль, ну кончай разводить церемонии. Наждак здесь? Нам к нему срочно, вопрос жизни и смерти!

– Срочно не получится, уж прости, – развел руками Доскин. – Наш Возмутитель Спокойствия здесь, но пока недоступен – идет запись аудиоролика. Я тебе все-таки советую показать гостям наше хозяйство, а через полчаса вместе встретимся в штабной палатке и обсудим. Идет?

– Ладно, идет! – Кеша махнул рукой и повел нас вдоль ряда полотняных шатров с крупными надписями «Костюмерная-1», «Костюмерная-2» и так далее. По дороге тезка объяснил, что в городской, хорошо оборудованной студии, типа как в павильонах «Мосфоно», сделать паузу вообще не проблема. Однако в походных условиях попугаи больше нервничают, злятся, и Саиду Ильясову намного труднее их настраивать на работу. Ролик приходится писать сразу начисто, одним куском от начала и до конца, и, значит, останавливать процесс нельзя. Придется немного подождать. Но Коля прав: теперь у нас есть время, чтобы осмотреть весь лагерь.

Перво-наперво Кеша поведал нам, что у Наждачного, кроме здешнего штаба, есть и другой – в самой Москве, на улице Ульяновской. Правда, он совсем скучный, только для журналистов и для полицаев: первые приходят туда ради новостей, вторые – для обысков и винтилова. Поэтому там дежурят только те, кому больше восемнадцати и кто уже успел хотя бы один раз посидеть в спецухе и знает правила. Раньше через квартал от Ульяновской, у станции метро, штабные держали еще маленький политтеатр, где в зальчике на сто мест еженедельно обыгрывали и озвучивали новые расследования – про взяточников-депутатов, хапуг-губернаторов, беспредельщиков-полицаев, мэра Масянина с его откатами, ну и, само собой, про Михеева и Пронина. Публика ломилась, все билеты раскупались за месяц вперед, и по деньгам политтеатр выходил в плюс. Но год назад, буквально за ночь, непонятные бульдозеры с заклеенными номерами разнесли здание по кирпичику. Мусор вывезли на свалку, на освободившемся месте смонтировали фонтан и обложили его зеленью рулонных газонов. А назавтра глава районной управы делал круглые глаза и бил себя в грудь, уверяя журналистов, что никакого политтеатра он отродясь не припомнит, зато фонтан тут был всегда, чуть ли не со времен Ивана Грозного, и даже Пушкин вроде бы начинал писать о нем поэму, жаль, не дописал. Следом за главой района пошли выступать какие-то люди, похожие на бомжей. Их представляли местными старожилами. Все они, не отрываясь от бумажек, делились воспоминаниями о том, как в детстве пускали кораблики именно в этом фонтане, а в юности и купались в нем на День аэродесантника…

– Сволочи из управы, перед тем как ломать здание, могли бы хоть проверить, есть там кто живой, – морщась, рассказывал Кеша. – Наше счастье, людей там не было, но птицы-то были: четыре попугая, длиннокрылые конголезцы, для шумового оформления, и гриф по кличке Секретный. Он накануне повредил крыло, и я, дурачок двенадцатилетний, оставил его там на ночь. Все они погибли, конечно. Масянинские бульдозеры – жуткие монстры… Ну и Наждак сказал, что больше жертв мы не допустим. Отныне – никаких постоянных политтеатров, только передвижные флешмобы. Вы сейчас увидите их тренировку на скорость. Оцените!

Ряд костюмерных шатров закончился, и мы вышли к готовой сцене. Вернее, к почти готовой. Человек десять ребят-волонтеров, в легких туниках римских рабов, с невероятной быстротой достраивали подиум. Всем тут заправляла высокая девушка в розовом кринолине и шляпке с перьями. В одной руке у нее был красный флажок, в другой – секундомер.

– Это Маша Макеева, – сообщил тезка. – Она отвечает за флеш-новости. Ни разу их не видели? Понимаю. Ресурсов пока не хватает делать выпуски во всех районах города, да и к некоторым, внутри Садового, даже близко не подступишься. Только начнешь, «водолазы» тут как тут. Но принцип, думаю, вы просекаете: привезти на легковушке разборную конструкцию, собрать на скорость, сыграть сценку из трех блоков, минут на десять, разобрать всё и свалить на другой конец города… В хороший день, если не повяжут, можно отыграть до пятнадцати выпусков.

Рядом с недостроенной сценой еще одна группа волонтеров на отдельной площадке что-то репетировала. Эти были одеты куда разнообразней – кто в стандартном офисном облачении, кто в военной форме, а еще двое, парень с девушкой в купальных костюмах, кажется, изображали пассажиров яхты: он – со штурвалом в одной руке и высоким бокалом в другой, она – со спиннингом и большой бутафорской рыбиной. Короткостриженый парень в средневековом кафтане, спортивных штанах и шлепанцах был здесь, наверное, худруком. По крайней мере, он отдавал распоряжения, указывая, где кому стоять, откуда выходить и куда смотреть.

– Тот, что командует, – Егор Чирков, студент циркового института, помощник Артура Смолякова, актера из труппы в Камергерском, он тоже с нами… – Приставив ладонь ко лбу, Кеша удивленно заозирался по сторонам. – Странно… Самого Артура почему-то не вижу. А ведь должен был руководить репетицией. Может, в пробку попал или у них внеочередные гастроли?.. Короче, смысл в том, чтобы каждый из трех сюжетов представить в лицах. Не только озвучить, но и показать. Вы бы видели, как Влад Колесов изображает президента Пронина! Ну просто копия, только с бородкой. И Витя Зилов, когда щеки надувает и берет в руки какую-нибудь техническую шняжку, – Михеев один в один. А роль мэра Масянина лучше всего получается у самого Наждака, но Андрей Антонович редко работает в первом составе. Он обычно на подмене, да и то, когда не на выезде в регионы и не отбывает административку…

Мы обогнули группу флеш-новостей и сразу же за сценой-времянкой увидели дельтаплан, лежащий на высоких козлах. Его окружала толпа в синих летных комбинезонах. Волонтеры были сплошь низкорослыми и щуплыми, у каждого на груди висело по биноклю и планшету. Все они почтительно слушали своего гуру – немолодого крепкого дядьку в морской форме, в эспаньолке и с огромной курительной трубкой. Трубка не дымила, а исполняла роль указки.

– Буров, – уважительно понизив голос, сказал Кеша. – Геннадий Николаевич. Один из основателей Отдела расследований. Бывший капитан дальнего плаванья, а теперь планерист, фанат инди-полетов. Три года назад, когда меня тут еще не было, он пришел к Наждаку – предложил помощь в борьбе против чиновного жулья и привез свой люксовый дельтаплан. Название для него он сам придумал – «Холивар», то есть Священная война. Буров трижды летал над поместьем Михеева в Плесе, пока полностью не зарисовал его – для первого большого расследования о теневом бизнесе премьер-министра… Вы ведь, конечно, не из тех наивняков, кто думает, что огромную недвижимость Михеев купил за премьерскую зарплату?

– Не из тех, не из тех, – успокоил я юного тезку. Всего каких-нибудь дня три назад я еще верил, что наш властный тандем не так уж плох. Однако с тех пор много чего произошло. – Скажи, а почему все эти волонтеры такие маленькие? Ваш Буров таких нарочно подобрал?

– А то как же! – ответил Кеша. – Рисовать с натуры и одновременно ловить потоки очень трудно. Геннадий Николаевич так умеет, остальные нет. Поэтому обычно летают парами. Подъемная сила дельтаплана ограничена, но если планеристы мелкие, «Холивар» выдержит двоих. Сейчас кандидаты берут уроки быстрых зарисовок, потом на тренажере будут учиться планировать. А на выпускном всех разобьют по парам – один рисовальщик и один пилот. Самые способные вон те, с левого края, Тимошин с Березниченко. Я тоже просился к Бурову, но до шестнадцати ему никого брать нельзя… Дурацкое правило, – с унынием добавил тезка.

– Отличное правило, – сурово возразил ему Фишер. – Чтобы удержаться на трапеции, нужна мускульная сила. Если свалишься сверху кому-нибудь на голову, пользы уж точно не будет…

Обойдя планеристов, мы миновали павильон с надписью «ИДЕТ ЗАПИСЬ! НЕ ШУМЕТЬ! ШТРАФ – ДЕЖУРСТВО ПО КУХНЕ!», затем прошли поочередно мимо групп плакатистов, пикетчиков, уличных микроблогеров и расклейщиков листовок. Чуть подальше на площадке, огороженной двойным канатом, толпились сборщики донейтов. Их здесь учили азам техники безопасности при работе с орланами – переносчиками урн для народных пожертвований. Орланы выглядели очень внушительно, но Кеша, хихикнув, объяснил нам, что это страшилка для дилетантов. Дрессировщик орланов Тагир Каюмов признавался ему, что из ста случаев, когда эти птицы заклевывают человека насмерть, девяносто придуманы инкассаторами с целью отпугнуть любителей легкой поживы. Тезка напомнил, что даже простые лори в брачный период или в плохом настроении могут быть куда опаснее. В подтверждение своих слов Кеша указал на сарай с надписью аршинными буквами: «ОСТОРОЖНО! ЗЛЫЕ ПОПУГАИ!».

Метрах в двадцати от сарая мы увидели газон, вокруг которого стояли с полсотни шезлонгов. На них полулежала еще одна группа волонтеров. Их обучала медитации очкастая девушка в синем сари, стоя в центре газона. «…и запомните, – донеслось до нас, – если во время митинга или шествия вы попали в руки полиции, не пытайтесь отбиться или как-нибудь сопротивляться. Вам за это дадут сроки, а им квартиры. Никакой ответной агрессии. Ваши мышцы полностью расслаблены. Представьте себе вареные макароны и будьте ими. Пока вас волокут, мысленно занимайтесь аутотренингом. Повторяйте за мной: мои руки тяжелеют… мои ноги тяжелеют… моя жопа тяжелеет… и пусть эти волки позорные надорвутся, запихивая меня в автозак…»

– Натуральный йог, Элла Мурашова, – объявил тезка. – Отрицает государство, поэтому работает без сертификата. С тех пор как Наждак уговорил ее стать консультантом, наших уже не сажают по двести тринадцатой, часть два. Раньше после каждой демонстрации хотя бы штук десять «водолазов» могли напроситься по шлему и потом справлять новоселье. Но теперь им пшик…

Едва газон с шезлонгами остался позади, мы почти уперлись в два сарая, расположенных друг напротив друга. Один, повыше и покороче, обозначался крупной белой литерой «М». На том, который был ниже и заметно длиннее, нарисовали огромную «П».

– Та-ак, – задумчиво произнес Вилли Максович, рассматривая буквы. – Это не сортир. Размер обеих построек слишком велик, вторая буква сомнительна, да и вообще сортир я уже засек при входе. Та-ак. Ну и что это у нас за ребус?

– Скажете тоже – ребус, – улыбнулся Кеша. – Просто два ангара для дирижаблей. У Наждака их пока два: «П» – «Пронька», «М» – «Михей», оба формально не наши, а взяты в аренду на 99 лет, поэтому по суду их нельзя конфисковать. «Пронька» – совсем допотопный динозавр, без автоматики. «Михей» – цеппелин поновее, с разными девайсами, но тоже, конечно, старье.

– Дирижабли? – оживился Фишер. – Это уже кое-что! Вооружение на них имеется, хотя бы оборонительное? Пулеметы, мортиры… катапульты, в конце концов? Вам же надо защищаться.

– Вот и Митя Верховцев, наш главный аэронавт, предлагал Наждаку поставить катапульты, – вздохнул тезка. – Но Андрей Антонович ни в какую: оружие, говорит, здесь должно быть нелетальным. В результате ограничились маврикийскими дронтами. Собрали донейты и закупили пять штук. Три для «Проньки», два для «Михея». Полетные качества дронтов – на тройку с минусом. Лучше курицы, хуже фазана. Зато бомбическая мощь, я вам скажу, у них адская, Митя проверял. Когда дронт планирует с высоты, у него стресс, а когда у него стресс, он гадит феноменально: разлет фекалий и общая площадь поражения – метров двадцать как минимум. Может, и больше, но Верховцев второй раз испытывать не стал, побоялся уделать весь лагерь… Если хотите, я вам дронтов потом покажу, они тут недалеко, в вольерах.

– Спасибо, не надо, – поспешно открестился Вилли Максович. – Птицы-говнометы не моя стихия, вчера моему плащу и так досталось от голубя. А вот сами дирижабли я бы осмотрел.

– Запросто, – кивнул Кеша, – но не сейчас. Ангары заперты – значит, Митя уже ушел в штаб.

– А нам туда не пора? Мы не опоздаем на встречу с Наждачным? – Едва только я вспоминал о времени, ко мне возвращались и мысли о Лине. Я почти физически чувствовал, как секундная стрелка неумолимо описывает круг за кругом. Пять секунд протикало, еще десять, тридцать, вот уже целая минута убежала, а я бестолково топчусь на месте и не сделал пока ничего полезного.

– Все в порядке, – успокоил меня Кеша. – Штаб отсюда метрах в двадцати, успеем…

По литографиям и карикатурам я более-менее представлял себе, как выглядит Андрей Наждачный и, торопливо войдя в палатку, понял, что он еще не появился. Обстановка в штабе, как и во всем лагере, была спартанской: под потолком висела лампа в простом абажуре, под лампой – круглый деревянный стол без скатерти и десяток табуреток. Народа в этот час собралось немного. Мы поздоровались, присутствующие вразнобой ответили, и поскольку привел нас Кеша, никто не стал любопытствовать, кто мы и зачем здесь. Пришли – значит, надо. Мы сели на свободные табуретки, и тезка начал шепотом объяснять, кто тут кто.

Из всех штабных мы с Фишером знали только Доскина, прочих видели впервые. Выяснилось, что рыжая девушка в форме сестры милосердия – Кася Явор, пресс-секретарь Наждачного, а щекастый мужчина в старинной шахтерской робе и каске – адвокат Алексей Жадов. Двоих Кеша уже упоминал во время своей экскурсии: бородатого дядьку в одеянии мушкетера и кроссовках – замначальника штаба и кандидата физматнаук Марка Валькова, – и носатого брюнета в римской тоге, шефа местного воздушного флота Митю Верховцева. Несколько особняком держался пожилой джентльмен в двубортном ретрокостюме, галстуке-бабочке и пенсне. С бесстрастным видом он листал какой-то журнал. Тезка шепнул, что это консультант команды Наждака по всем наукам, а еще главный спец по отлову особой категории ворюг: диссертационных. Едва Кеша назвал его имя, Витольд Раткевич, я тотчас же вспомнил легендарного диссероборца Витольда, о котором нам в ФИАП рассказывал всезнающий Саня Белкин. Еще до того, как я поступил на работу в Инспекцию, Витольд служил там совместителем в отделе плагиата. Пока он ловил за руку мелких чинодралов, нашему Ромодановскому удавалось так-сяк его прикрывать. Но когда в списках плагиаторов начали возникать депутаты, губернаторы и прочие шишки, Лев Львович получил сильнейший втык и категорический приказ – уволить смутьяна немедленно. Вскоре, по словам Белкина, Витольда поперли и из Академии наук, с основного места службы. Саня считал, что Раткевич давно перебрался в Англию или в Штаты, а он, представьте себе, тут, в штабе…

– Всем привет! – Полог резко распахнулся, и в ярком солнечном прямоугольнике возник черный силуэт. – С вами Андрей Наждачный. Я вижу, Кеша привел к нам гостей, очень рад… жаль, что вижу я в данный момент пока лишь одним глазом… Прошу не пугаться!

С этими словами Наждачный вступил в штабную палатку. Он был одет в камзол, спортивные брюки и тапочки. Литографии в целом не обманывали: лет сорока, высокий рост, широкие плечи, крепкие челюсти, тонкие губы. Но самым главным и самым заметным отличием от всех парадных и непарадных портретов Андрея Антоновича Наждачного оказалась черная повязка на его левом глазу. Из-за нее лицо приобретало вид и героический, и комический одновременно.

– Андрюшенька, что с тобой? – ахнула пресс-секретарь Кася Явор.

– Что случилось, командир? – вскочил со своей табуретки Вальков.

– Спо-кой-стви-е! – Взмахом руки Наждачный усадил обратно всех, кто уже поднялся с мест. – Это не происки врагов, а производственная травма. Поэтому я слегка задержался. Как вы знаете, я люблю жестикулировать, когда выступаю. Обычно я осторожен во время записи и держу дистанцию, а тут сплоховал. Под конец записи наклонился над первым рядом. А попугаи – Кеша не даст мне соврать – публика беспокойная. Вот ближайший ко мне амазон и клюнул в глаз. К счастью, немного промахнулся. Спешу сообщить, что глаз мой цел и наш эскулап господин Зись обещал, что все заживет. Но вокруг глаза такой жуткий синяк, что если вы его увидите, то разбежитесь, и я останусь без соратников. Потому-то на мне такая классная черная повязка. Про нее у меня для вас будет еще отдельная тема, но попозже. Сперва, как обычно, считаем наши ежедневные потери. Жадов, огласи последние приговоры по административке.

С места поднялся адвокат Жадов. Сняв каску, он пригладил волосы, вытащил из-за отворота своей шахтерской робы записную книжечку с золотым обрезом, раскрыл ее на середине и начал:

– Номер один. Марат Зыбин, Саратов, пятнадцать суток административного ареста.

– За что именно? – уточнил Наждачный. – Давай-ка, Алексей, чтобы времени не тратить, сразу уточняй, что кому инкриминируется и кто судья. Нам всем полезно будет послушать.

– Зыбина упекли за неправильную парковку. Автомобиля у него нет, но есть велосипед. Его колесом он вылез за границу парковочного места на пять сантиметров. Судья Теплухина объявила, что он тем самым мешал пешеходам. Марат опасался, что ему еще сколько-то припаяют за нарушение границы, но обошлось… Теперь номер два – Борис Залесский. Наш координатор на Красной Пресне. Курение в неположенном месте. Пятнадцать суток…

– Секундочку! – удивленно прервал его Наждачный. – Мы знаем Боба. Он же вообще не курит!

– Вот и я так объяснил судье Гридневой во время слушанья дела, – кивнул Жадов. – И вы не поверите: эта благородная женщина сказала, что произошла ошибка и сейчас она исправит…

– Ну и?..

– Те же пятнадцать суток. Только теперь за не-курение в положенном месте… Далее у нас номер три – Кристина Прокофьева, наш координатор в Кемерове. Вчера приехала в Москву на учебу. На Павелецком вокзале на нее спикировал сыч громкого оповещения. Она от него отмахнулась сумочкой, сломала ему один коготь… Сначала считалась потерпевшей, потом свидетелем, а когда прокурорские вычислили, что Кристина из наших, она сразу стала обвиняемой. В итоге – пятнадцать суток за порчу государственного имущества, судья Божок…

Жадов перелистнул страницу и добавил:

– И наконец. Номер четыре. Вчера днем свинтили всем известного Артура Смолякова, будущего народного артиста России и начальника нашего драмкружка. Вчера же были суд и приговор: тридцать суток от судьи Морковниковой. Говорят, что Артурчику еще повезло, могли припаять терроризм. Ему припомнили, как в декабре прошлого года он был Дедом Морозом на детских утренниках и разучивал с детьми слоган «Раз-два-три, елочка, гори!». В приговоре сказано, что он многократно склонял несовершеннолетних к уничтожению зеленых насаждений…

Все штабные зааплодировали, а Вальков еще и отбил ритм по столу эфесом бутафорской шпаги.

– Бинго! – Наждачный тоже хлопнул в ладоши. Потом поднял руку, призывая штабных к тишине. – Думаю, никто не станет спорить, что в сегодняшнем чемпионате по подлости и маразму победила судья Морковникова. Ей и достается наш приз «Глухая Фемида», вручение которого отложено вплоть до победы сил добра над омерзительными чучундриками. Есть у кого возражения? Нет возражений. Алексей, весь твой юротдел, как обычно, занимается апелляциями и Страсбургом. Лелю в этот раз не дергайте – она всю неделю на танке… Да! Выясни заодно, нельзя ли втихаря купить у РЖД того сыча, который атаковал Кристину на Павелецком? Чует мое сердце, они вернут его обратно на Павелецкий и снова поставят на оповещение. Хорошо, что в этот раз наша Кристина не растерялась, но в следующий раз ему может подвернуться ребенок… Кеша, что скажешь?

– Скорее всего, сыч старый и больной, – подумав, ответил тезка. – Поэтому сердитый. Выкупим этого пенсионера и пусть поживет у нас в лагере, свободные вольеры есть. Подкормим, подлечим, а там пусть сам решает: оставаться с нами или переселяться в лес…

– Так и сделаем. – Андрей Антонович махнул рукой Жадову, а тот пометил у себя в блокноте. – Кася, ты популярна в нашей бухгалтерии, потормоши их, пусть выделят деньги на покупку сыча. Поручите это волонтерам постарше и лучше тем, кто сочувствует Гринпису… А теперь, братцы, я к вам за советом. Пока доктор Зись занимался моим синяком, думал я вот о чем. Мне надоела кличка Возмутитель Спокойствия, которую мне дал наш премьер Михеев. Не хочу больше быть Ходжой Насреддином. Хочу взять новый никнейм, применительно к текущему моменту. Внимание, вопрос: кто из исторических лиц ходил с черной повязкой на глазу? Я уже одного кандидата наметил, адмирала Нельсона. Когда последний раз сидел в спецприемнике, прочел его биографию. Но раз уж мы демократы, готов прислушаться и к вашим советам.

– Кутузов! – откликнулся Жадов. – Бери, Андрюха, не прогадаешь. А штаб перенесем в Фили.

– Нет, чересчур просто, – покачал головой Наждачный. – Кутузов – первое, что всем приходит в голову, а мы не первоклашки. Хотелось бы чего-то пооригинальнее.

– А как тебе Леонард Эйлер? – спросил бородатый Вальков. – Математический гений! Или можно взять бывшего министра обороны Израиля Моше Даяна, он тоже повязку носил.

– Уже интересней, Марик. Но… оба сложноваты для нашего колхоза. Кроме тебя и Раткевича, здесь об этих двоих, скорее всего, никто не слышал.

– Тогда пират Джон Сильвер, – предложила рыжая Кася. – Самое то, золотая середина.

– Касечка, он одноногий, а не одноглазый. И, по-моему, писатель Стивенсон его вообще выдумал… Ну что, иссякли? Больше идей нет? Может, наши гости что-нибудь присоветуют?

Вилли Максович словно ждал этого вопроса.

– Штауффенберг, – произнес он, вставая с места. – Полковник Карлос Штауффенберг.

– Хм… фамилия очень знакомая, но сразу не припомню, – смутился Наждачный. Он жалобно глянул на Витольда, который, как видно, играл здесь роль ходячей энциклопедии.

– Участник покушения на германского фюрера, – подсказал Раткевич.

– А, точно! – обрадовался Наждачный. – Мы же в школе проходили, в девятом классе! Это чертов попугай контузил меня своим клювом… Как я мог забыть? Бомба у полковника не сработала, и Гитлера потом убил наш разведчик Фишер. Он тоже, кажется, погиб при взрыве…

– Нет, все было немного иначе, – терпеливо поправил старик. – Покушение Карлоса, первое и единственное, оказалось удачным. А Фишер – это я. Но сейчас это не главное. А главное то, что Пионерская дружина сегодня похитила человека, девушку, и нам очень нужна ваша помощь.

После этих слов что-то неуловимо изменилось вокруг нас, как будто по палатке пронесся порыв ветра. Все разом переглянулись между собой, подобрались и посерьезнели – даже улыбчивый Коля Доскин нахмурился. Сам Наждачный, тоже помрачнев, сказал:

– Тема важная, будем разбираться. Очень сожалею, что не выслушал наших гостей раньше и заставил их ждать. Приношу извинения. Планерка в обычном формате завершена, переходим к форс-мажору. Кеша, давай вводную. Доложи ситуацию вкратце, а твои друзья потом продолжат и объяснят в деталях. Члены штаба свободны. Но кто хочет, может задержаться и послушать вместе со мной. Если, конечно, гости не возражают против расширенного состава.

Мы с Фишером не возражали, и в палатке остались все. Дождавшись тишины, Кеша вскочил на свою табуретку, чтобы его лучше было видно, и произнес речь.

– Андрей Антонович, чего тут разбираться? – спросил он. – Действовать надо! Пионеры взяли в заложники подругу моего тезки, отвезли к себе в Осколково, грозятся убить. Требуют в обмен на нее одного отечественного носителя. Но отдавать нельзя ни за что – угробят! Эти хорьки на все способны… Коль, помнишь, ты мне еще когда говорил, что они у вас на заметке?

– Точно, – подтвердил Доскин. – Те еще гады. Начиная с прошлой осени трижды задирали наших пикетчиков и два раза пытались сорвать у нас митинги. В марте Буров даже пролетал над Осколково – зарисовывал с «Холивара» их турбазу. Вряд ли с тех пор она сильно изменилась.

– Кажется, раньше Пионерская дружина не занималась киднеппингом, – задумчиво проговорил Наждачный. – Но я не удивлен. Мелкие пакостники часто дорастают до больших гнусностей. Только вот не пойму: нафига пионерам какой-то там носитель, да еще отечественный?

– Он не какой-то там! – горячо запротестовал Кеша. – Андрей Антонович, он уникальный, я с ним лично знаком! Этот носитель – огромная ценность для истории. В нем такая фонограмма про начало мировой войны, что из-за нее, может, придется переписывать учебники.

«Ого!» – мысленно порадовался я. Оказывается, я был несправедлив к тезке: мой рассказ он все-таки слушал внимательно и запомнил не только про «Малую Миногу». Слова Кеши о ценной фонограмме не пропали даром, а более всего они взбудоражили Витольда Раткевича.

– Про начало войны? – в волнении переспросил он. – Ты говоришь про тридцать девятый год? Господин Фишер, а нельзя ли нам всем прослушать запись?

Я заметил, что с той минуты, как Вилли Максович назвал себя, легендарный искоренитель научного плагиата утратил свою невозмутимость и смотрит на старика с благоговением – так, наверное, искусствовед взирал бы на внезапно обретенный шедевр Леонардо да Винчи.

– Послушать можно, – согласился Фишер. – Даже нужно. Иннокентий, доставай Корвуса.

Я нагнулся за рюкзаком – и обмер. Сердце убежало к подбородку, закупорило горло, и стало нечем дышать. Кто-то ворвался внутрь моего черепа и стал равномерно стучать по всем его закоулкам большим горячим молотком… Нет, рюкзак оказался на месте – под столом, где мы его оставили. Но горловину рюкзака уже не стягивал шнурок, дверца клетки была выломана, а…

– Ворон пропал!!!

Кто это закричал таким противным визгливым голосом? Неужели это я закричал? Следующие три минуты мне запомнились невероятным шумом и опрокинутыми лицами окружающих – они были вровень со мной, но как будто я смотрел на них снизу вверх. У всех лиц были распахнуты рты, и все говорили одновременно, поэтому я не понимал ни единого слова. Наконец Фишер схватил шахтерскую каску адвоката Жадова и беззвучно застучал по деревянной столешнице.

И с последним ударом настала тишина.

– Стоп, – сказал Вилли Максович в этой тишине. И повторил: – Сто-о-о-оп! Андрей Антонович, не надо поднимать тревогу. Господин Вальков, не надо устраивать общий сбор волонтеров. Кася, побыстрее найдите стакан и налейте воды. Нет, не мне, а Витольду. Иннокентий, деточка, дыши глубже и не паникуй. Последнее касается всех. Внимание! Это не похищение. Смотрите сюда. – Старик приподнял клетку и указал на криво выломанную дверцу. – Разве это работа инструмента злоумышленника? Это птичий клюв. Кеша, мальчик, ты у нас дока в носителях, кивни, что я прав. Ага, спасибо, разобрались. Корвусу просто надоели наши бла-бла-бла. Негодяй решил немного проветриться. Далеко не улетит. Максимум до пищеблока…

Негодяй, однако, обнаружился еще ближе. Обойдя палатку, мы застукали ворона с противоположной стороны от входа, на траве. Утащив из рюкзака уточку внука наркома, Корвус не думал никуда улетать. Он с наслаждением занимался любимым делом – вандализмом. На сей раз игрушка была уже не просто надорвана, а разодрана в клочья и реставрации не подлежала.

– А это еще что? – Тезка поднял с травы пожелтевшие бумажные листки и подал их Фишеру. – Глядите, тут какие-то старые документы. Наверное, они были внутри этой игрушки…

В первое мгновение я по-настоящему испугался, глядя на Вилли Максовича. Мне показалось, что старику стало плохо и он умрет прямо у нас на глазах. Но спустя секунду-другую до меня дошло, что все ровно наоборот: Фишеру было хорошо. Да что там хорошо – старый разведчик был счастлив. Это выражение свирепого веселья на его лице я уже видел один раз, несколько дней назад: когда он узнал о сталинской фонограмме внутри носителя. Теперь все повторилось.

– Ах ты сволочь пернатая! – сказал он Корвусу. – Ах ты хренов мерзавец, паскуда, каналья, вражина… паршивец… тварь… подонок…

Раньше я не предполагал, что такие бранные слова можно произносить с такой нежностью.

– Это оно?.. То самое, о чем я подумал? – Раткевич вытянул руку и очень осторожно пощупал пальцем ветхий бумажный листок. Я вдруг понял, почему консультант по всем наукам не подходит слишком близко и не хочет брать в руки бумагу: он боится забрызгать ее слезами.

– Именно то, – кивнул Фишер. – В своей игрушке внук Молотова спрятал не одно, а сразу два послания. И если бы не вредительство этой птицы, мы бы еще до-о-о-олго не нашли второго…

Кася сбегала в палатку и принесла еще стакан с водой и салфетку. Разволновавшийся Витольд стал сбивчиво рассказывать про какое-то местечко под Смоленском, про сгинувшего где-то в тех краях в далеком сороковом подхорунжего Богуслава Раткевича, и про каменномордых историков и работников архивов, которые годами твердили ему, что никакого секретного протокола к договору с Германией не найдено, а раз не найдено, значит, его и не было.

– Но я знал, я знал! – повторял Витольд, и глаза у него уже опять были на мокром месте. – Я всегда знал, что он будет найден – настоящий оригинал пакта Молотова – Риббентропа…

Корвус поймал ключевое слово и, оторвавшись от матерчатых останков уточки, произнес с гортанным грузинским акцентом:

– …господин Р-риббентр-роп, я хочу випить за здор-ровье вашего вожьдя, котор-рого так сильно любит гер-рманская нация…

– Это что, Сталин? Он что же, пьет за здоровье Гитлера? – изумился адвокат Жадов.

Еще совсем недавно и я, Иннокентий Ломов, точно так же таращил бы глаза. Однако теперь меня уже трудно было удивить. Дар речи ко мне вернулся, и я сказал, обращаясь к Наждачному:

– Вот из-за этой сталинской записи за ним и охотятся. Кое-кому не хочется вспоминать…

– А вот здесь, Иннокентий, ты неточен! – решительно перебил меня Фишер. Миг счастья прошел, и на лице его вновь проступила тревога. – Дело не только в воспоминаниях о прошлом. С вороном связано еще кое-что, помимо истории. Боюсь, всех нас скоро ждет большая беда.

Наждачный хотел потереть лоб и наткнулся ладонью на свежую повязку.

– Проклятый попугай, – пожаловался он. – Хотя при чем тут попугай? Я просто загнался. Нельзя так долго работать без выходных и отпуска – начинаешь тупеть и плохо соображать… Кажется, я снова потерял нить. Вы не могли бы рассказать обо всем по порядку, с самого начала?