Иногда, сидя в церкви, я замечаю огненный шарик, похожий на глаз, наблюдающий за мной из тени. Огонек размером с пуговицу то мерцает под скамьей, то, словно в шутку, усаживается на лицо одного из ангелов с фресок времен короля Якова, расположенных в конце каждого ряда. Ангел, ставший демоном. Полагаю, это все-таки шутка. Глаз никогда не приближается к алтарю: может, его удерживает сила Христа, величайшего из волшебников земли, а может, он просто робеет. Довольно просто, а подчас и необходимо представить себе разгневанного бога, но вот херувим в гневе вызывает только смех. Потому-то, знаете ли, мне и кажется, что владельцу этого глаза не чуждо чувство юмора.

Я никогда никому о нем не рассказывал, даже своей дочери и внучкам, у которых, видит Бог, хватает и собственных секретов. Женские делишки, в которые меня не посвящают и в которых я вряд ли что-нибудь бы понял, даже будучи посвященным. Вероятно, в наши дни уместнее называть их «женскими тайнами», но мне они видятся именно делишками – и прежде чем на меня обрушится поток жалоб, замечу: о своей работе я думаю точно так же. Кое-какие делишки: истоки Британии, Мир за пределами мира.

Возвращаясь к теме огненного шарика – не могу себе даже представить разговор о нем с викарием: старика (хотя он моложе меня), скорее всего, хватит удар. Или он решит, что я одержим. Господи Боже, профессор Фэллоу! Какие странные вещи вы говорите. Да и вы ли это на самом деле? Нет, викарию лучше не рассказывать. Меня всегда интересовало, как вышло, что наша старая добрая английская церковь, с ее богатой на странности историей, во все времена без исключений оказывалась в руках самых приземленных церковнослужителей, словно состоящих целиком из булочек, чая и консерватизма. Хотя, возможно, церковь знает, что делает, и эти традиционалисты служат балластом, противовесом мощнейшему скоплению ее собственной магии.

Все это, определенно, имеет мало общего с религией. Трудно сказать, почему я так решил: видите ли, я, правда, верю в Высшие силы, но меня не покидают сомнения в том, что именно их предполагается славить во время воскресной службы. Этот глаз, чьим бы он ни был, кажется слишком свободным, хотя я ни разу не видел его вне стен церкви. Попался в ловушку? Возможно. Но время от времени он словно подмигивает мне, довольно игриво для сущности, отчаянно стремящейся вырваться на волю.

Так вот, моя история именно об этом глазе.

Однажды в воскресенье, я, как обычно, посещал службу. Я не особо религиозен, но в небольших местечках вроде нашего так принято, особенно у пожилых людей. Не будучи местным сквайром, я, однако, нахожусь всего на ступень ниже: моя семья вот уже много лет владеет одним из старейших домов в этой местности. К тому же у меня две профессии. Одна уважаемая, хоть и необычная: я – астроном. Когда-то я преподавал, сначала в одном из университетов юго-запада недалеко отсюда, а затем в Оксфорде. Но уже несколько лет я на пенсии и теперь постоянно живу с дочерью и ее детьми. Я – вдовец. Если бы вы могли видеть меня сейчас, то перед вами предстал бы весьма типичный представитель моего поколения: британец, но не англичанин, в старом твидовом пиджаке и – вне церкви – в одной из своих нелепых шляп. Я хожу с тростью и здороваюсь с прохожими. Такая своего рода защитная маскировка: я отлично вписываюсь в любую окружающую среду, прямо как хамелеон.

Какова же моя вторая профессия? Я – маг. Но более подробно расскажу об этом позже.

Итак, церковь. В это промозглое январское воскресенье, испорченное пронизывающим восточным ветром и мелкой моросью, глаза я не видел. Меня это совсем не обеспокоило, поскольку появлялся он довольно нерегулярно. Я внимательно прослушал проповедь о том, что надо помогать менее везучим, чем ты сам, собратьям – типично христианский посыл, с которым трудно поспорить, – и пропел гимны. Затем застегнул пальто, нашел перчатки – попытаюсь в этом году не терять по паре в месяц, словно какой-нибудь старый маразматик, – и вышел на улицу.

Наш дом, носящий имя Мункот, стоит неподалеку от церкви, поэтому я никогда не беру машину. Минуя церковное кладбище, я двинулся к южной тропе, которую называю «речной дорогой», хотя ручей Мун, журчащий на границе церковных владений, едва ли можно считать рекой. Кладбище старо, как и его могилы, чьи надгробия покосились, словно пьяные, а еще так обветшали и заросли мхом, что имена на них теперь едва различимы. На одной из могил все еще красовались нарциссы, правда, заметно тронутые морозом, а вдоль церковной ограды приткнулись несколько кустиков подснежников. Других цветов в поле зрения не было. Хотя – я моргнул – кажется, был еще один.

Нет, напротив стены появился совсем не цветок. Это был огненный шарик.

Я быстро оглянулся. До сих пор не разошедшиеся прихожане из довольно немногочисленной паствы либо направлялись к машинам, либо беседовали с викарием, стоящим спиной ко мне. Оно и к лучшему. Я подобрался к пламени, сияющему ровным красным светом, менее всего подходящим для зимнего утра, и сделал вид, что поправляю шляпу. А сам тем временем прошептал:

– Кто ты?

Ответа не последовало. И сейчас, похоже, пришла пора мне объяснить, что подобные вещи, даже не учитывая присутствия огненного глаза в церкви, не являются для меня необычными. На церковном кладбище, что вполне ожидаемо, полным-полно духов. Большей частью здесь собираются призраки умерших, словно где-то неподалеку приоткрытая дверка на тот свет. И обычно они не прочь поболтать, но никогда не следует забывать, что чужая душа – потемки, особенно если эта душа с радостью оказалась бы в любом другом месте, – в конце концов, кому охота торчать на промозглом английском кладбище целую вечность? Некоторые из них являются в виде света: целого роя голубых огоньков или ровного, неяркого сияния. Но мне и прежде случалось видеть вспышки пламени, а однажды даже каплю воды, зависшую в воздухе внутри крохотного блестящего шарика. Таковы стихии, вот как. Уверен, некоторые из них могут просто незаметно растворяться в земле.

Этот огненный шарик продолжал кружить в воздухе. Звуков он по-прежнему не издавал, но взлетел на стену и замигал, не имея никакой видимой подпитки.

– Кто ты? – снова спросил я.

Голос духов – как дуновение ветра. И его нужно уметь услышать.

– Как я могу помочь? Кому «ему»?

– Но кто он?

Тут огонек замерцал и исчез, растворившись в стене. Всего мгновение был виден слабый отблеск, словно последний закатный луч упал на стену, а затем все пропало.

Слегка выбитый из колеи, я поплелся домой. Вода в ручье, распухшем после недавних дождей, стояла высоко, подтапливая заливные луга, но до тропы ему было не добраться. Огонь и вода, подумал я. Вода и огонь. К тому моменту, как я добрался до дома, небо затянуло тучами, и последние лучи солнца проглядывали лишь где-то в направлении устья Северна. В доме, как и на длинной подъездной аллее, царила тишина; казалось, он погрузился в себя, затих, словно кот, свернувшийся клубком. В кухонном огородике было пусто и чисто; из сада исчезли белые мешки с собранными в них яблоками, которые не переводились в нем всю осень. Легкий дымок вился над печными трубами, но несмотря на него и на последние солнечные лучи, день казался хмурым, свинцово-серым. Больше никакого огня.

Алис, высокая и подтянутая, в домашних джинсах, готовила воскресный обед.

– Привет, пап! Как служба?

– Слегка затянулась.

Я мог бы рассказать ей о мерцающем огоньке с кладбища, но почему-то промолчал. Сделаем вид, что мы обычная семья, хоть всем нам известно, что это не так.

– О, ясно. Я только подумала, что ты сегодня припозднился. Надеюсь, в церкви было не очень холодно.

Она наклонилась к духовому шкафу, одновременно помешивая что-то на плите.

– Как прошло ваше утро? Может, чем-нибудь помочь?

– Спокойно. И нет, вряд ли понадобится помощь. Кстати, Беатрис стянула кроссворд из «Телеграф».

Я рассмеялся.

– Их воскресные кроссворды для меня слишком легкие.

– Ей это скажи. Вряд ли она согласна с твоим определением.

Оставив дочь на кухне, я повесил пальто, переобулся и двинулся в сторону своего кабинета. Взбираясь по лестнице, я слышал приглушенные голоса внучек из гостиной и смех. Мой кабинет – наверху, в конце длинного коридора в форме буквы Т, с ответвлениями в обе стороны и полом, неровным от многовекового использования и проседания фундамента. Я предпочитаю места повыше – возможно, это профессиональное, но мне нравится открывающийся отсюда вид и на небо, и на землю.

Как только я направился к двери кабинета, кто-то быстро мелькнул в проходе и скрылся из вида в одном из ответвлений коридора. Краем глаза я увидел, что это женщина в темно-зеленом платье с длинной пышной юбкой, похожем на наряды эпохи Елизаветы. В ее волосах сверкал небольшой гребень, а в руках был лист какого-то растения.

На секунду мне показалось, что это одна из девочек в маскарадном костюме, но женщина была слишком высокой, не меньше шести футов, – с меня ростом. Каблуки?

– Кто здесь? – окликнул я, но ответа не получил.

Я поспешил в конец коридора и заглянул за угол. Там никого не оказалось.

Ну, вообще-то в этом доме полно привидений. Дело в том, что мы правда их видим. И не только в мыслях, благодаря игре воображения, но на самом деле, как любого стоящего перед нами человека. Этого призрака я раньше не встречал, но это не значит, что его не видел кто-нибудь из девочек. У каждого из нас есть свои личные духи, которых никто больше не видит, и есть общие для всех. Например, ребенок у окна: мы все видим мальчугана в бархатном костюмчике а-ля Кейт Гринуэй, с печалью на лице, словно сошедшего с приторной картины Викторианской эпохи. Понятия не имею, кем он был. Мы с Алис видим немощного старика садовника в одежде восемнадцатого века; думаю, Биа тоже его видит. Стелла и Серена, средние внучки, твердят о паре призрачных борзых, но у них сейчас фаза всепоглощающей любви к животным, поэтому, может статься, борзые – просто выдумка. А Луна еще слишком мала, чтобы определиться: трудно сказать, видит ли она кого-то или просто воображает.

Так что дама из коридора не особо меня взволновала. Но за обедом я о ней упомянул.

– Нет, ни малейшей идеи, кто это может быть, – сказала Элис, передавая жареный картофель. – Елизаветинская эпоха. Что ж, дом тогда уже стоял.

– Судя по описанию, она красивая, – заметила Серена, интересующаяся красивой одеждой. – Из какой ткани было ее платье? Из шелка или бархата?

– Я не знаю. Не разглядел.

– Надеюсь, она вернется. Похоже, она довольно милая.

– Дедуль? – Это вступила Стелла. – Забудь про эту даму. Когда уже мы увидим комету?

Этот вопрос Стелла задает каждый день, начиная с конца ноября, как другие дети спрашивают, скоро ли Рождество.

– Я уже говорил, Стелла. Она почти прилетела. Еще пара дней, и появится в небе.

Отвечал я добродушно; волнение внучки мне было хорошо понятно. Комета называлась Акияма – Маки и была открыта в 1964 двумя японскими астрономами. Она относилась к Большим кометам – этим званием награждают все яркие, хорошо заметные астероиды – и предположительно входила в число околосолнечных комет Крейца, останков огромной кометы, распавшейся в XII веке. Я был и остаюсь астрономом, поэтому вот уже несколько месяцев с нетерпением жду появления этого зимнего гостя – есть что-то такое в кометах, какая-то своеобразная небесная магия, которой я был очарован с самого детства. Потому-то я вполне понимал нетерпение Стеллы, хоть для меня самого комета отошла на второй план. Появление других гостей занимало все мои мысли.

– Ну, так скоро мы ее увидим? – не отставала Стелла.

– Да. Уже скоро.

После обеда весь дом погрузился в сонную тишину воскресного вечера с обязательными газетами и ранним отходом ко сну; девочкам на следующее утро нужно было в школу. Я решил послушать радиоспектакль, который закончился около десяти; выключив и приемник, и свет, я практически сразу заснул. Проснулся я с чувством легкой дезориентации. Было очень темно. Я не закрывал шторы, но в окне ничего не было видно: ни звезд, ни луны, ни даже огней ферм, разбросанных по долине. Это меня и насторожило, заставив почувствовать, что в мире что-то не так. Где-нибудь должен быть виден свет – маленький, теплый символ присутствия человека.

Я выбрался из кровати, подошел к окну и уставился наружу. Темнота была всеобъемлющей. Рядом с нами нет крупных городов, но обычно на севере, там, где находится Бристоль, заметно слабое сияние; однако сейчас и его не было видно. Я решил, что дело может быть в тумане – туманы в наших краях не редкость, особенно зимой, – и открыл окно, чтобы убедиться. Тонкое, извивающееся щупальце тьмы просочилось в комнату, словно в поиске чего-то. Окно я захлопнул чертовски быстро. И тут же снова услышал:

С магией всегда так – в какой-то момент подсказки начинают валиться на тебя кучей; нужно быть совершенным тупицей, чтобы их не заметить. Пламя, женщина, тьма.

– Ладно, – громко заявил я. – Ладно.

Трудно чувствовать себя героем в халате и тапочках, но голос звал, настаивал. Я вышел из комнаты, и дом изменился. Вместо коридора с дорожкой на полу и картинами на стенах я увидел туннель из камня, напоминающего пемзу. Коснувшись стены, я тут же отдернул руку – камень обжигал холодом. Я сделал пару осторожных шагов. Мои ноги в теплых стариковских тапочках холода не чувствовали, но воздух вокруг был спертым, ощущалась его нехватка. В конце туннеля показалась дверь моего кабинета, заключенная в камень. Я протянул руку и распахнул ее.

Иногда случается так, что ты оказываешься всего на волосок от смерти. Вот, например, как на этот раз – за дверью оказалась завеса белого огня. Я отшатнулся и прикрыл глаза. Огонь полыхнул и исчез. Дверь распахнулась прямо в открытый космос. Сжимая дверной косяк, я замер на краю черной бездны, то и дело оскальзываясь на ледяных наростах. Они двигались, причем очень быстро, и я не успевал прийти в себя. Звезды проносились мимо, и, подняв глаза, я увидел струящееся облако, цвета нереального пламени.

Голос тихий, но властный, повелевающий.

– Что, черт возьми, ты такое?

Пламя разных цветов смешалось в облаке. Пока я его разглядывал, в нем стала формироваться фигура, вся из каскадов света. Меня охватила дрожь. Я понял, что стою перед лицом смерти, не той, что стала бы закономерным и довольно близким, в мои семьдесят, концом, а той, что распылит меня на атомы, смахнет, как пылинку со стекла. Фигура протянула руку, пытаясь схватить меня, и я ощутил прикосновение к душе, заставившее ее испуганно сжаться.

Тут меня охватил всепоглощающий ужас, и я захлопнул дверь, ощущая, как дрожат ноги. На это ушли все силы, словно пустота пыталась эту дверь открыть.

– Дедуль? Все нормально?

Серена стояла на лестнице. Картины вновь висели на стенах, покрытых кремовыми обоями; все было спокойно и тихо, как и полагается в середине ночи. В белой ночной рубашке, со светлыми волосами Серена напоминала маленькое полупрозрачное привидение.

– Да. Мне почудился какой-то звук. В кабинете. А там ничего.

Я говорил отрывисто, как марионетка в кукольном театре.

– А, ну ладно.

Похоже, Серену объяснение успокоило.

– Может быть, оконная задвижка плохо закрыта. Сегодня на улице довольно ветрено. Ты ведь не забыл там кого-нибудь из наших котов, правда?

– Я… да, возможно. Ну, в общем, все в порядке.

Во мне вспыхнуло желание защищать. Нельзя волновать девочек.

– Отправляйся-ка ты в кровать – простудишься.

Серена кивнула и скрылась в своей комнате. Я доковылял до своей и рухнул в кровать, уставившись в пространство – только на этот раз не космическое, а привычное пространство своей комнаты. Я видел космос, и неоднократно, но еще никогда он так не выглядел. Это прозвучало довольно странно… Но я действительно наблюдал за ним из различных обсерваторий по всему миру еще в те времена, когда преподавал в университетах: находясь высоко в горах, ясными ночами изучал звезды. И никогда еще не имел возможности разглядеть его так близко и подробно и, пожалуй, не захочу этого снова.

Потому что, похоже, я понял, где побывал. Я всегда знал, на что похожи кометы.

Но даже представить не мог, что буду разговаривать с одной из них. Да и было ли это? Или эта бледная фигура вовсе не была кометой? Если все дело в комете, то каким образом ее посланник оказался на обычном английском кладбище? То, что он заговорил со мной, магом-астрономом, как раз было вполне понятно. Но я по-прежнему не имел ни малейшего представления о том, чего от меня хотят. И что это за женщина, появившаяся в коридоре? Связана ли она со всем этим? Знаки часто следуют один за другим. Я прокручивал все это в голове снова и снова, до тех пор, пока зябкий рассвет не прокрался в комнату. Тогда я встал и пошел на кухню, сделать чашечку чая. Прихватив с собой чай, я направился в кабинет и, признаюсь без стеснения, пережил пару неприятных мгновений, прежде чем открыл дверь. Но за ней оказалась привычная комната, с привычными шкафами и привычным же беспорядком в них. Ни космических глубин, ни ледяной бездны. Я с облегчением выдохнул и шагнул в кабинет. Мне нужно было найти информацию об Акияма – Маки.

В «Гугле», однако, были лишь общие сведения, известные мне и до этого. Где-то на краю сознания то и дело мелькала мысль, что эта комета уже появлялась раньше. Известно, что имя ей присвоили в 1964 году, но многие из таких комет потом оказываются «той самой великой кометой 1569» или вроде того, а учитывая, что платье моей загадочной гостьи явно принадлежало елизаветинской эпохе, стоило взглянуть, что же появлялось в небесах во время правления этой королевы. Не совсем научный подход: в конце концов, мне удалось увидеть ее лишь мельком. Я пролистал одну из старых книг о небесных явлениях и нашел семь комет в период с 1558-го по 1603 год. Большинство из них были обозначены. Стоило проследить траекторию Акияма-Маки в прошлом, поэтому я сделал кое-какие расчеты и обнаружил, что ее видели в 1571 году.

Затем закрыл книгу и поднял глаза. Моя загадочная гостья стояла в дверях и сверлила меня сосредоточенным взглядом. Ее губы шевелились, но до меня не доносилось ни звука. Ее кожа была бледной и словно подсвеченной изнутри блуждающими под ней огнями; и тут я понял, что она не является ни человеком, ни привидением. Но чем же она была? Естественно, духом. Всю ее фигуру словно обвевал легкий ветерок: трепетали пряди черных волос, выбившиеся из сложной прически, и рукава темно-зеленого платья шевелились, отчего тяжелый шелк рябил, словно водная поверхность. На ее шее и гребне, воткнутом в волосы, сверкали изумруды. Она подняла руку, протягивая мне веточку шалфея. Его острый запах, напоминающий о позднем лете, наполнил комнату. Мгновение спустя женщина исчезла, словно ее и не было. А я остался сидеть над книгой с раскрытым от удивления ртом.

Весь день я потратил на то, чтобы найти в своей библиотеке хотя бы намек на таинственную гостью. Но тут меня ждал провал. Мы, Фэллоу, живем здесь уже довольно давно, и наша семейная особенность в том, что мужчины нашего рода обычно ничего собой не представляют. Этот дом построила женщина: леди Элеанор Дарк, овдовевшая, а затем взявшая в мужья одного из Фэллоу. В истории семьи тесно переплелись такие фамилии, как Дарк, Фэллоу, Форчен, Лавлейс. Домом распоряжались женщины – внушительные хозяйки со связкой ключей, мечтательные поэтессы, прозаичные огородницы. Мужчины умирали молодыми или тихо угасали в тени жен. Я – единственное исключение. И я до сих пор не уверен, чем заслужил подобную честь. У всех моих внучек разные отцы, что совершенно неудивительно, принимая во внимание, что зачаты они были во времена революции нравов, после 60-х. Ни один из мужчин моей дочери не задержался в нашей жизни.

Мункотэ – не особняк. Изначально он задумывался как фермерский дом и год за годом рос, хоть не слишком заметно. Портрет Элинор висит на лестнице; там у нее овальное лицо в форме яйца, как на большинстве портретов елизаветинской эпохи. Не думаю, что она действительно имела такую непримечательную внешность. Однако и зеленые шелковые платья с изумрудами она вряд ли носила. И совсем не походила на женщину, только что посетившую мой кабинет. Так кем же тогда была последняя? И как она могла быть связана с кометой? Выходить на лестничную площадку было страшновато, но я все-таки пошел. Там никого не оказалось.

И ночью ничего необычного не случилось. В какой-то момент я проснулся, чувствуя, как звенит от напряжения каждый нерв, но в спальне царила тишина. И на этот раз тишина была настороженной; казалось, что вот-вот случится что-то важное. Я даже выглянул в окно, но снаружи все было в порядке. Мороз сковал поля, посеребренные лунным светом. Орион двигался на запад в сопровождении своего верного пса. Воздух был по-зимнему чист и прозрачен. Я закутался в халат и, подталкиваемый неким тревожным чувством, отправился на чердак, где стояли мои телескопы.

Луна находилась в четвертой фазе, и под ней горела лишь одна звезда, похожая на буксир, тянущий лунный корабль в рассветную бухту. Звездой этой была Спика: единственное по-настоящему хорошо различимое небесное тело в созвездии Девы. Двойная звезда, состоящая из голубого гиганта и переменной типа беты Цефея, если вдаваться в технические подробности. Если же вам больше по душе исторические детали, знайте, что древний храм Хатор был ориентирован на Спику, и ее движение по небосводу неоднократно описывалось Коперником. И вот сейчас, перед рассветом, она ярко пылала в зимнем небе. Я наблюдал за ней и ее соседями. В это время можно было разглядеть Юпитер – пятно красновато-розового цвета. Акияма-Маки должна была появиться над Арктуром и двинуться на север, по направлению к Ковшу. Я всмотрелся, но ее пока не было видно.

Он идет! – раздался голос у меня в голове. Я вздрогнул и обернулся, почти уверенный, что увижу женщину или пламя, но не увидел ничего.

Через два дня после моего ночного визита на чердак я сидел в поезде, направляясь на север. Я поднял глаза от буклета, который читал, и стал смотреть на серые поля, мелькающие за окном. У нас на юго-западе снег – редкость, но Среднеанглийская низменность – совсем другое дело.

– Джейн живет в Вулверхэмптоне, – сказала утром Стелла, почерпнувшая сведения из Фейсбука. – Это же рядом с Бримигемом, да? И она говорит, что там снег. Хочешь, я посмотрю, что там с поездами?

Отмен не было. Я не знал, радоваться этому или огорчаться. Конференция была рассчитана всего на день: просто ряд небезынтересных докладов. Теперь, когда я перестал преподавать, мне поступало не так уж много приглашений, но я решил, что необходимо проявлять интерес, держать руку на пульсе и тому подобное. К сожалению, приглашение прислали в июле, в один из тех жарких дней, когда мысли о непогоде просто не приходят в голову. Зима, как однажды заметила моя покойная жена, похожа на роды: ты толком не можешь вспомнить, что же было, как только все заканчивается. Она была права. И вот, когда день проведения конференции настал, я столкнулся с обычными проблемами, вызванными неожиданным снегом на линии, который представители национальной железнодорожной сети, похоже, выдумывали, чтобы оправдать необъяснимые задержки поездов.

Тем не менее Алис отвезла меня на местный вокзал к 7:30, а конференция должна была начаться не раньше 10. Мне нужно было пересесть в Бристоле, а затем до самого конца предстоял путь без пересадок. В Бристоле, как всегда, была давка – неудачное время дня, вокзал полон пассажиров из пригорода, – но Алис заказала мне билет заранее, и я, довольный, устроился на своем месте. Мы сделали остановку в Парквей, а затем пронеслись через Глостершир, оставляя позади его холмы, укрытые низкими холодными тучами. К этому времени все уже расселись и все места были заняты, и лишь немногие скитальцы бегали за кофе в вагон-ресторан и обратно, так что я не обратил внимания, когда какая-то женщина задела меня, пока она не прошла мимо. Тут мое внимание привлек зеленый цвет ее платья. Я поднял глаза. Она кинула взгляд через плечо – изумруды в ее волосах вспыхивали нимбом – и подарила мне легкую, загадочную улыбку, в которой, как мне показалось, проскользнули нотки торжества. А затем исчезла.

Голос в моей голове произнес: Дело не в доме, старый ты дурак. Дело в тебе.

И тут я действительно занервничал. Похоже, никто, кроме меня, не заметил ее появления, хотя, вероятно, все пассажиры были просто погружены в свои ноутбуки и газеты. Но все же женщины в платьях времен королевы Елизаветы нечасто встречаются в поездах. Меня посетила мысль, что незнакомка является только мне, но спокойнее мне не стало; что, если она внезапно появится на конференции? Слава богу, я не выступаю с докладом. Конечно, мне приходила и мысль о старческом слабоумии, но для него мои видения были слишком точны, слишком детальны. Как я уже упоминал, к дому, населенному призраками, я привык – но ведь и пламя с церковного кладбища, насколько я знаю, являлось только мне. А теперь еще и она.

На конференцию я прибыл в легком волнении. Притворись обычным человеком, твердил я себе. Конечно же, в лобби я встретил нескольких знакомых и тут же был втянут в одну из дискуссий, слегка окрашенных нотками борьбы за первенство, которые так типичны для академической среды. Но вот-вот должно было начаться первое выступление. Все вместе, продолжая болтать, мы прошли в лекционный зал, где, столкнувшись с необходимостью вникать в тонкости довольно подробного доклада о природе гравитационного микролинзирования, я отодвинул мысли о таинственной гостье на задний план.

По причинам, которые кажутся мне вполне очевидными, я всегда разделял магическую деятельность и обычную работу. Если вы профессор университета, говорить об астрологии, одном из худших слов с точки зрения астрономии, – не самая удачная идея. Но так было не всегда: вспомните Ньютона, в итоге вернувшегося к алхимии, поскольку он полагал, что одной физикой все не объяснишь. В наше время такое провернуть не удастся, но слушая затянувшийся – и, к слову, довольно нудный – доклад, я вспоминал о Возрождении и о магии. О воплощениях планет, которые были у каждой из них наряду с определенным символом и свойственными ей качествами. К примеру, Юпитер дарует богатство; Венера – любовь. А теперь, в век, когда планеты чуть не каждый год теряют свой статус (бедный старый Плутон), довольно сложно вернуться к мысли о том, что каждое небесное тело имеет собственное олицетворение, с характерными особенностями.

Все это крутилось у меня в голове на фоне продолжающихся докладов – как интересных, так и чересчур растянутых. Во время одного из таких докладов я поймал себя на том, что черчу в своем блокноте, словно какой-нибудь туповатый студент-выпускник; эта дурная привычка у меня давно. Несколькими линиями, не особо удачно, я набросал женское лицо и лист шалфея. Рисуя, я почти ощутил его запах и в страхе оглянулся, боясь увидеть таинственную гостью здесь, но в зале, заполненном моими, к счастью, такими обычными коллегами, не было и следа женщин в елизаветинских нарядах. На этом я прекратил рисовать, боясь ненароком призвать ее. Но где-то в подсознании крутилась мысль; я чувствовал, как она всплывает раз за разом, как воспоминание о сне. Она не давала мне покоя на протяжении всего перерыва.

Во время послеполуденного чая мне удалось поймать одного из своих самых подкованных в кометах коллег и расспросить, надеюсь, ненавязчиво, об Акияма – Маки.

– Да, восхитительно. Прекрасно, что к нам спешит такой гость. Будет видна уже этой ночью, представляешь? Конечно, сперва всего лишь пятнышком.

Доктор Робертс был полон энтузиазма.

– Однако, на самом деле, пролетит ужасно близко – всего в каком-то полумиллионе миль.

Я улыбнулся этой привычной шутке, хотя Робертс шутил лишь отчасти. Для небесного тела, путешествующего по Солнечной системе, такое расстояние недалеко от опасного сближения. Оно кажется огромным, но не с точки зрения астрономии.

– Сторонники теории заговора веселятся вовсю, конечно. Мне на почту приходит не меньше пяти писем в день с вопросами о конце света.

– Наверняка ужасно утомляет.

Тут нас прервал парень, приглашающий всех вернуться в зал, и беседа была окончена.

Встреча с таинственной гостьей этим утром настолько выбила меня из колеи, что я, использовав ухудшение погоды как предлог, отказался от участия в совместном обеде в индийском стиле, организованном одним из моих бывших коллег, и перехватил пару сандвичей, прежде чем сесть на более ранний поезд домой.

Хотя ничего от этого не выиграл. Нас задержали под Бристолем из-за проблем на линии. Я был рад, что догадался взять с собой книгу. Не без труда, но я отправил Алис сообщение – казалось бы, ученый должен легче адаптироваться ко всем современным технологиям, – написав, что позвоню с вокзала. Когда мы наконец добрались до Темпл-Мидс, оказалось, что мой поезд отменили. Все-таки я мог бы успеть на карри, возникла мрачная мысль; на своем вокзале я оказался уже после прибытия поезда, отправившегося после моего. В это время, около 10 вечера, платформа и окружавшие ее поля были скованы морозом. Пар вырывался у меня изо рта, и даже шерстяные перчатки не спасали руки от пронизывающего холода. Сжав трубку негнущимися пальцами, я набрал номер Алис и сказал, что встречу ее по пути. На нашем маленьком вокзале нет места для зала ожидания, а перспектива сидеть двадцать минут на продуваемом всеми ветрами перроне меня не прельщала. И я отправился в путь, бодро, но без спешки, по проселку, что шел к вокзалу. Высоко в небе висела луна, обрисованная морозным ореолом: кольцо ледяных кристалликов мерцало вокруг нее, и его мерцание освещало подмерзший боярышник, словно застывший во времени. Мои ботинки глухо стучали по промороженной земле. Я поднялся на вершину небольшого холма, с которого проселок сбегал прямо к главной дороге. Здесь стояли ворота, через которые открывался вид на длинную вереницу полей.

Я остановился на мгновение, зная, что Алис все еще в пути, и окинул взглядом этот тусклый, непривычный пейзаж, а затем поднял глаза в поисках кометы, но прежде, чем смог сориентироваться по звездам, заметил отдаленный блеск. Кто-то шел ко мне по кромке поля. Странно: фигура была в белом, вряд ли это какой-нибудь фермер в поношенном дождевике – да и кто, внезапно осознал я, будет торчать, весь в белом, посреди поля в середине зимы?

Я понял, кто это: не та смерть, что приходит ко всем нам в свое время и отнюдь не всегда приносит боль, но та, что поглощает нас без остатка, задувая трепетный огонек души, словно его и не было. Пришелец миновал поле и направился к воротам. На нем был головной убор в форме звезды, как у Джека Фроста на детской картинке, и длинные одежды, мерцающие так же, как и кольцо кристаллов вокруг луны. И он был более плотный, нежели та полупрозрачная фигура, которая привиделась мне в собственном кабинете. Он быстро приближался, скользя над землей. Меня потрясли его темные, нечеловеческие глаза, вытянутое узкое лицо. Я в буквальном смысле примерз к месту. Приблизившись к воротам, он поднял взгляд и вытянул палец, похожий на коготь. А затем исчез, как и таинственная незнакомка до него. Возможно, я просто не должен был видеть его, но вот его не стало в одно мгновение, и я снова остался наедине с луной и обледеневшими кустами боярышника. Где-то на дороге взревел двигатель «Лендровера», а спустя мгновение я увидел, как Элис сворачивает на проселок.

Постепенно я начал согреваться. Пришло понимание, что холод, коснувшийся меня, намного свирепее, чем самый сильный мороз январской ночи. Все это время Элис с беспокойством смотрела на меня и, наконец, спросила:

– Пап, ты в порядке?

– Просто устал.

– Завтра будешь отдыхать, – ободряюще заметила дочь.

Обычно меня раздражает, когда ко мне относятся как к немощному старику, но сейчас я был совсем не против такой заботы. Когда мы, наконец, добрались до дома, стараясь не спешить на обледенелых дорогах, и дверь спальни закрылась за мной, я подумал: Хватит.

Несмотря на то что предыдущий день выдался нелегким, проснулся я рано. На часах было около половины седьмого, а за окном все еще темно. Отодвинув штору, я увидел на оконном стекле морозные узоры, впервые за много лет. У нас двойной стеклопакет, и к тому же в этой части страны редко бывает по-настоящему холодно. Мне вспомнилось детство, когда в каждом таком событии было что-то волшебное. И оно по-прежнему есть. Пальцем я нарисовал на изморози звезду. Убрав его, я заметил, что кожа слегка серебрится.

На самом деле в магии только два пути. Ты либо действуешь, либо нет. Тем не менее, прежде чем действовать, ты должен быть уверенным в правильности своего решения и в весомости причин, а также готовым принять последствия. Будь осторожен с желаниями и тому подобное. Прямо как в «Обезьяньей лапке». Теперь-то, думал я, все точно: я понял, чего хочу. Знаний. И, к собственному раздражению, наконец сообразил, что они у меня есть: в моем подсознании неотвязно и непрерывно крутилась какая-то не вполне оформившаяся мысль. Но мне нужны были окончательные ответы.

Сейчас, однако, больше ответов мне нужен был чай. Я подошел к двери, нажал на ручку, и тут мое подсознание вытолкнуло мучившую меня мысль на поверхность.

Все это выдал мой собственный внутренний голос, а не кто-то со стороны, и я знал, кто автор этих строк. Корнелий Агриппа: теолог, врач, солдат, писатель-оккультист и многое другое. Многие соответствия в магической науке установлены благодаря страсти Агриппы к сравнению, к установлению связей между микро- и макрокосмосом. Основываясь на Книге Гермеса, он говорит о неподвижных звездах – также известных как звезды Бехениан – и об их характерных признаках и влиянии на людей. Каждая такая звезда связана с определенными растениями и драгоценными камнями, и суть в том, чтобы учитывать эту связь при изготовлении амулетов. Например, сделать металлическое кольцо с выгравированным на нем символом планеты и соответствующим ей камнем. В молодости, когда я интересовался магией, я даже изготовил один такой амулет, правда, с символом Меркурия, а не звезды. Мне показалось, что я припоминаю, где оно лежит: в старой коробке с разномастными полудрагоценными камнями из тех, что можно купить в любом оккультном магазинчике. Эти, однако, хранились у меня уже давно, с самого детства, и я не мог вспомнить, откуда они взялись. Теперь-то я догадался, что это за камни: это камни-талисманы, связанные со звездами Бехениан.

Большую часть дня я потратил на поиски этой коробки: мне даже пришлось подняться на чердак. И все-таки нашел. Открыв ее, я увидел пятнадцать полудрагоценных камней, мерцающих мягким светом, и старый, тусклый ободок моего самодельного амулета.

Арктур. Альдебаран. Плеяды и так далее. Пятнадцать звезд и звездных скоплений Северного полушария, которые постоянно, безостановочно кружат над нашими головами. Женщина в зеленом, с шалфеем в руках и с изумрудами в волосах, должно быть, Спика, ярчайшая звезда созвездия Девы, движение которой по небу я наблюдал как-то ночью.

Это было так ясно, словно она сама пришла и представилась. Но почему Спика? Конечно, она хорошо заметна сейчас, но, определенно, не заметнее прочих звезд Бехениан.

– Почему ты здесь? – вслух спросил я. Полосатый кот испуганно глянул на меня и удрал из комнаты. – Спика. Почему именно ты?

Ответа не последовало. Женщина в зеленом тоже не появлялась; в доме царила тишина. После недолгих поисков я обнаружил экземпляр Агриппы и зарылся в него; хотелось найти что-нибудь о фигуре в полях, похожей на Джека Фроста.

Сок фенхеля и ладан, помещенный под хрусталь. Такая комбинация казалась достаточно холодной, но относилась к Плеядам, а я совсем не мог представить ни одну из сестер-звезд в роли мужчины, хотя с духами никогда нельзя знать наверняка.

Кратная затемненная звезда в созвездии Персея, также известная как Глаз Дьявола; ее название происходит из арабского, как и у многих других звезд, и означает «гуль». Мне показалось неправильным назвать так скользящую по полю белую фигуру, увиденную прошлой ночью. Так кто же он? Я не смог найти его среди звезд Бехениан; он был аномалией. А куда пропала та сияющая фигура из космической бездны, явившаяся ко мне на днях? И маленький огонек с церковного кладбища тоже больше не появлялся.

Пришла пора заглянуть в церковь, Фэллоу, подумал я.

На улице по-прежнему было очень холодно. Подснежники, похоже, замерзли, и не было заметно никакого пламени, когда я миновал церковное кладбище и распахнул тяжелую дубовую дверь. Внутри, даже в отсутствие прихожан, гуляло эхо гимнов и молитв – отзвуков всех прошедших воскресных служб. Поскольку огромную старомодную печь никто не топил, в церкви тоже было холодно, но довольно светло. Неяркий зимний свет рождал на полу зыбкие тени. Я сел на переднюю скамью и стал ждать появления огненного глаза. Похоже, он мог сообщить больше, чем казалось на первый взгляд.

Я просидел так где-то около получаса, читая и перечитывая надписи на стенах, размещенные почти под потолком, – ярко-розовые на белой штукатурке. Благодаря движению «Искусства и ремесла» у нас теперь есть это: два классических джентльмена со свитками:

«Неужели нет дела вам, проходящим мимо?» – гласит надпись на одном из них, на мой взгляд, излишне поучительная. Кто проходит и почему? Ну, мелькнула у меня самодовольная мысль, уж я-то мимо не прохожу. Я пытаюсь помочь. Я продолжал осматривать церковь в поисках огненного глаза, но он, определенно, решил не показываться.

Так я и сидел, все сильнее замерзая, пока, в конце концов, слабый дневной свет не перешел в синеву зимних сумерек. Тогда-то я его и увидел.

Он, казалось, наблюдал за мной, расположившись на лице ангела под самой крышей. Один из глаз серафима представлял собой пустой каменный овал, весьма уместный на фреске в стиле неоклассицизма, а вот второй, красный, горел и обжигал. Я поднялся со скамьи.

– Я пытаюсь помочь, – вслух произнес я, надеясь, что какая-нибудь особо активная прихожанка, зашедшая поправить цветы на алтаре, не стоит сейчас у меня за спиной. – Скажи мне, что делать.

Ты – пилот, послышался голос. Глаз повернулся.

– Я – астроном. Я никогда не управлял самолетом.

– Не уверен, что понял.

Легкий парок поднялся от каменных губ ангела, словно он вздохнул.

С внезапным, пусть и приглушенным ревом в печи вспыхнуло пламя, заставив меня вздрогнуть. В церкви стало чуть теплее. Вспомнилось пламя на стене кладбища. Печную дверцу я открывал очень осторожно.

Внутри оказался огненный шар. А в нем что-то извивалось и скручивалось, и это что-то смотрело на меня.

– А, – воскликнул я. – Теперь-то я знаю, что ты.

Я – саламандра, гордо прозвучало в ответ.

Оказавшись в родной стихии, она приняла форму ящерицы с закрученным хвостом. Но не форму обычной рептилии, известной как «саламандра», а более изящную, напоминающую геральдический знак. Не без труда, но мне удалось усесться на корточки, чтобы разглядеть ее поближе.

– Кого? Ты говоришь о том существе в полях, что я видел недавно?

– И как я должен это сделать?

Я вздрогнул, вспоминая леденящий холод, и в этот самый момент моего затылка коснулся порыв холодного ветра и скрипнула церковная дверь. Саламандра юркнула в печное нутро, а я захлопнул дверцу, поднимаясь на ноги. Пожилой церковный сторож смотрел на меня, слегка прищурившись.

– Профессор Фэллоу? Извините, не заметил, что вы здесь.

– Только что вошел, отдохнуть в тишине и спокойствии. У вас еще и печь растоплена.

– О, правда? Наверняка ее разжег кто-то из смотрителей. В церкви довольно сыро, знаете ли. А мы пытаемся сохранить фрески в целости.

– Ну, а я благодарен вам за тепло.

Я надеялся, что ему не придет в голову расспрашивать своих коллег.

– Мне, пожалуй, пора идти.

Мы обменялись любезностями, и я направился к дому. Никакие огни на кладбище не мелькали. Сумерки уже легли на холмы льдисто-голубым покровом.

Позже этим вечером Элис сказала мне:

– В субботу Вассэйл. Ты не забыл?

Я уставился на нее.

– Забыл. Вылетело из головы, что пришла наша очередь. Но ты, конечно, права. Сколько народу ждать в этом году?

– Я не знаю. Приглашения я разослала. Может, человек пятьдесят? Тебе не нужно ничего делать. Я займусь едой. Подадим колбаски в тесте и печеную картошку.

Вассэйл. Он никак не связан с астрономией, зато связан с садами и яблоками. Этот праздник посвящен урожаю яблок, и нет, я не знаю, почему его отмечают в середине января, а не осенью, если, конечно, дело не в том, что яблоки можно собирать довольно долго, а за паданцами дрозды слетаются и вовсе после Рождества. Это одна из тех традиций, которые то забываются, то снова набирают популярность. Сейчас как раз интерес к ней вырос, и многие фермы зарабатывают кругленькую сумму, собирая плату за вход с любителей повеселиться. А таких немало, потому что праздник связан с алкоголем и оружием: вы пьете горячий пряный сидр, распеваете традиционные песни, а затем фермер палит из ружья по деревьям, чтобы отпугнуть злых духов и обеспечить хороший урожай яблок следующей осенью. Это очень земной праздник, и возможно, именно он был мне нужен, чтобы спуститься с небес и отвлечься от осаждающих меня духов звезд.

На следующий день стало еще холоднее. Я встал до рассвета и заперся в кабинете, сдвинув стол к окну и скатав выцветший персидский ковер. На полу, прямо под ковром, был нарисован круг, который был вписан в магический треугольник, обведенный красным. Призывая духа, ты обычно не жаждешь, чтобы он оказался в круге вместе с тобой. Как раз наоборот. Я провел малый изгоняющий ритуал пентаграммы, плавно двигаясь по кругу и для защиты призывая силу архангелов в каждой четверти, в каждой ключевой точке. Это общепринятый ритуал церемониальной магии, предположительно появившийся в конце девятнадцатого века как одна из практик пафосного ордена «Золотая Заря», но, по сути, уходящий корнями в далекое прошлое. Но, что важнее всего, он работает.

Хотя сработает ли он на этот раз, мне еще предстояло узнать; я пытался призвать дух звезды. Завершив ритуал, я сосредоточил все внимание на магическом треугольнике. Смесь ладана, мирры и шалфея отправилась в маленькую жаровню, стоящую в круге, и зашипела, попав на тлеющие угли.

Я протянул руки к треугольнику.

– Леди Спика! Я призываю тебя…

Сначала я даже не надеялся, что что-нибудь получится, и неудивительно: никто не знает, можно ли призвать звезду, как обычного духа. Но постепенно дым из жаровни начал сгущаться. Наконец воздух очистился. Спика стояла передо мной, но вовсе не в магическом треугольнике. Она кинула взгляд на красные линии, и на губах ее мелькнула неопределенная улыбка. Затем, приподняв подол платья, она перешагнула и границы круга, а я отступил назад. Свободный, ничем не связанный дух в моей комнате; я не видел признаков того, что она хочет причинить мне вред, но возможности такой не исключал.

Ее губы шевельнулись в полной тишине.

– Я не слышу тебя, – вырвалось у меня.

Спика снова улыбнулась и протянула руку. Затем подняла ее, выставив ладонь вперед.

Мне потребовалось мгновение, чтобы понять. Затем она поднесла палец к губам и указала на часы.

– Семь утра? Нет. Ты скажешь мне когда?

Кивок. Она снова заговорила, и говорила горячо и долго, но мне ее слова были не слышны. И опять поднявшийся ветер зашевелил пряди ее волос, а затем она исчезла.

Мне не нравится чувствовать, что я не контролирую ситуацию. Но в магии такое частенько случается. Ты лишь часть чего-то, деталь в механизме. Ты можешь никогда не увидеть всей картины происходящего, ведь те силы, которые управляют ситуацией, выдают информацию по принципу «меньше знаешь – крепче нервы». А иногда не выдают вовсе. Но если пятьдесят лет занятий магией меня чему и научили, так это терпению.

А это, как говорится, само по себе награда.

После ритуала я решил взять паузу на пару дней. Ничего странного мне не встречалось; никто странный со мной не говорил. Я высматривал комету, но, к моему разочарованию, на улице потеплело, и небо по ночам затягивали тучи. Стелла была в ярости. Тем не менее рассвет в субботу, на Вассэйл, был холодный, и иней в тени заборов и в ложбинах полей пролежал весь день, до тех пор, пока солнце не скрылось в пламени заката. Элис с девочками весь день готовили, а я мыл посуду и пек хлеб; к тому времени, как мы закончили, во двор стали стекаться машины, привозя первых гостей.

Сначала сидр и медовуха, а потом и Вассэйл. Нужно было произнести тост и поставить бокал на дерево – это для духов, добрых, конечно. Как я понял, Серену больше всего интересовало ружье, оказавшееся в надежных руках соседского фермера, который был достаточно опытен, чтобы найти нужную цель и не пальнуть в приблудную корову или в кого-нибудь из гостей. Мы гурьбой вывалились в сгущающиеся сумерки, сжимая кружки и стаканы, с хрустом топча подмерзшую траву. Песни были спеты; ружье выстрелило. Я посмотрел на небо, но было еще слишком светло, чтобы разглядеть комету.

Гулкое эхо выстрелов все еще гуляло среди деревьев, мешаясь с тостами, когда я повернулся и увидел позади Спику, приложившую палец к губам. Крики стали тише, а потом и вовсе пропали, словно кто-то выключил звук. Я посмотрел через плечо. Моя семья и наши друзья все еще были в саду, двигались и хлопали в ладоши, но словно в замедленной съемке, и их размытые фигуры походили скорее на тени, чем на людей. И только деревья в саду были живыми и казались выше, старше, прочнее – твердыми, как камень.

– Идем, – позвала Спика.

Ее низкий, звучный голос напомнил мне, насколько не похожа она на обычного человека. Подчеркивали это и глаза без белков, пылающие яркой зеленью. Она протянула руку, показавшуюся мне более тонкой, чем прежде, с более длинными пальцами и острыми ногтями.

Теперь мы вступаем в ее мир, подумал я, и шагнул вперед, взяв ее ледяную ладонь. Отвернувшись, она повела меня сквозь замершие деревья прямо в поля. Иней поблескивал на сугробах, толстой коркой покрывал узоры древней изгороди, но мне было тепло в ауре Спики-звезды.

– Мои сестры ждут. Его нужно разбудить, – сказала она.

Ее звучный голос был полон холода: именно так, наверное, и должен звучать голос звезды.

– Он – это тот, кого я видел? Комета?

– А, так ты видел его?

Кажется, ее это обеспокоило.

– Значит, его тень уже здесь? Тогда все вокруг в огромной опасности.

Я хотел было уточнить, что это за опасность, но мне не позволила гордость.

– Его тень?

– Да. Мы скоро увидим его.

Она приподняла подол платья, переступая через кочку. Земля здесь была болотистая, покрытая тонким слоем льда.

– Не беспокойся. Мы почти вышли на дорогу.

Я не понял, что она имела в виду; в моем мире ничего похожего на дорогу в этом месте быть не могло. Но, вообще-то, мы сейчас были не в моем мире… И, как только пересекли поле, сквозь отверстие в изгороди я увидел мерцание камня. Это оказалась длинная дорога, обрамленная по краям серебристым пламенем и идущая из ниоткуда прямо к высокой башне. Башня напоминала нормандский донжон: круглая и приземистая, как нахохлившаяся на ветке сова.

– Так это здесь твои сестры… живут?

– Это место мы создаем, когда в нем есть нужда.

Она ступила на камни дороги, потянув меня за собой. Звук наших шагов походил на удары молота. Дорога была не из камня, как мне показалось сначала, а из металла, похожего на затвердевший лунный свет. Когда мы приблизились к башне, я понял, что она из того же вещества.

– Вы строите из света? – удивился я.

– Мы – звезды.

От нее пахло шалфеем и снегом.

Решетка на входе поднялась; башня еле заметно вздрогнула. Мы прошли прямо в центральный двор, и там нас действительно ждали сестры Спики: духи звезд Бехениан. Они стояли полукругом: перешептываясь, столпились тесной кучкой Плеяды, все в серебре; держала в руке чертополох Альдебаран с рубинами в волосах; смеялась Капелла, в лазурном шелке, расшитом сапфирами. Как и их названая сестра Спика, все они были лишь похожи на людей, но за масками обычных женщин скрывалось нечто, превосходящее всякое воображение. Впервые за долгие годы я от стеснения не мог вымолвить ни слова. Под тяжестью их взглядов я снова почувствовал себя школьником.

Одна из звезд Бехениан выступила вперед. Она была одета в лазурь и золото, а в руках держала веточку можжевельника. Судорожно припоминая соотношения из трудов Агриппы, я решил, что это Сириус. Ее звезда висела прямо над головой, по пятам следуя за Орионом. Звезды ее сестер вращались вокруг нее, но в их небесный хоровод вступил новый участник, появившийся в небе над мрачными вершинами холмов, кажущихся отсюда выше, чем раньше.

Комета приближалась. Акияма – Маки промелькнула рядом с Арктуром, и сама звезда в красно-зеленом платье, расшитом яшмой, вышла вперед. Комета походила на яркую серебристо-золотую бусину на ткани неба. Теперь она, должно быть, видна и на Земле.

– Под «ним» вы подразумеваете комету?

– А если не сопроводим – что случится?

– Он близко, – сказала Спика. – Но он все еще не пробудился.

Именно в этот момент в голове моей раздался голос коллеги, доктора Робертса, произнесший: «Действительно, очень близко».

– Все же его тропа ведет его мимо Земли, – заметил я.

Он все еще не пробудился: что ж, это буквально так и было. Как только комета, этот шар из грязи и льда, несущийся сквозь космос, приближается к солнцу, тепло светила заставляет газы испаряться с ее поверхности, образуя своеобразный шлейф.

– Он в пути уже давно, – сказала Спика. – Он спит и видит сны.

– Что может сниться комете?

– Защита. Холод глубокого космоса или холод смерти. Его ледяная сущность видит сны, не желая просыпаться.

– Он опасен, когда видит сны? Потому, что он… что?

Я никогда не считал, что кометы – врожденное зло.

– Пытается защитить себя во сне?

– Да. И если он не проснется достаточно быстро, он может сойти со своей тропы и опасно приблизиться к миру. Ему нужен пилот, – объяснила звезда. – Ты станешь его пилотом.

– Я никогда… – я замолк.

Потому, что я уже бывал там, на ледяной поверхности Акияма – Маки. В некотором роде моя нога ступала на нее.

– А я… умру? Если отправлюсь туда?

В прошлый раз не умер. Но лучше все-таки уточнить.

– Ты не должен умереть. И тебе помогут, – заверила Алгол.

Она протянула ко мне руку, укрытую рукавом из золотой ткани, и ей в ладонь скользнула саламандра, с хвостом, закрученным как у кошки.

Я пойду с тобой, заявила саламандра, посланница солнца.

– Почему вы сами не можете пойти? – спросил я у Алгола.

Она с грустью посмотрела на меня.

Я на мгновение задумался, а затем произнес:

– Ну ладно. Я пойду.

Саламандра спрыгнула на пол и побежала ко мне; я наклонился и поднял ее. Теперь она устроилась у меня на ладони, оказавшись неожиданно тяжелой.

Все звезды Бехениан отступили назад. Алгол подняла руку, и между нами стеной встало белое пламя, похожее на то, что я видел в своем кабинете.

Оно не обожжет тебя, – заверила саламандра.

Но мне все равно потребовалось время, чтобы решиться шагнуть в огонь.

Мы погрузились в ауру кометы, полыхавшую сине-зеленым, как северное сияние. Я попытался сделать вдох, но безуспешно. Однако удушья не было; похоже, мне просто не нужно было дышать. Скорее всего, мой дух покинул физическую оболочку, оставив ее в замке звезд, потому что я не мог на самом деле здесь находиться, разве только на астральном уровне.

С саламандрой на ладони я шел по поверхности кометы. Она напоминала заиндевевшую траву в нашем саду. Я слышал, как она хрустит под моими ногами, но это была лишь иллюзия, ведь в космосе звуки не слышны. Вся поверхность была усеяна дырами, слишком мелкими, чтобы называться кратерами. На секунду меня посетил неуместный в данных обстоятельствах страх подвернуть ногу.

– Мы должны найти его, – сказал я саламандре.

От нее безо всякого пламени шел ощутимый жар. Среди этого яркого, окрашенного в холодные тона пейзажа она была единственным теплым пятнышком.

– Ты знаешь, где он может быть?

На самом деле Акияма – Маки похожа на картофелину и вроде бы вращается, но астральная поверхность, на которой мы стояли, была довольно ровной. Когда мои глаза привыкли к льющемуся неравномерным потоком свету, я понял, что дух кометы стоит неподалеку, спиной ко мне. Плащ из света струился за его спиной, уподобляясь хвосту кометы. Я направился к нему. Он не поворачивал головы. Подойдя ближе, я задумался, с чего начать. С «Извините»? Или с вежливого покашливания? В итоге я спросил:

– Ты проснулся?

Ответа не было. Может, нужно похлопать его по плечу?

Дыши, сказала саламандра. Дыши.

Я стоял перед духом кометы. Глаза его были открыты, но пусты и безжизненны. Я с трудом заставил себя остаться на месте. При ближайшем рассмотрении он походил на человека еще меньше, чем звезды Бехениан.

– Просыпайся, – сказал я. – Тебе нужно проснуться!

Я сделал вдох и, словно ранним морозным утром, выдохнул облачко пара.

Просыпайся! – повторила саламандра.

– Тебе нужно проснуться!

Дух кометы моргнул. На секунду его глаза вспыхнули серебром. Я ощутил, как тепло от солнца нагревает мой затылок. Рука духа с длинными острыми ногтями взметнулась вверх.

– Нет! – вскрикнул я. – Не убивай!

Он снова моргнул и опустил руку.

– Кто я? – в его голосе отчетливо слышалось изумление.

– Ты – комета. Ты слишком близко к планете – моей планете. Проснись!

Я посмотрел вверх и увидел Луну. Она висела в небесах астрала, словно сияющий серебром мяч, а неподалеку кружилась Земля, вся в голубых, белых и зеленых пятнах. И в самом сердце их я видел тусклый свет, как знак того, что они живые, ведь это была не Солнечная система реального мира, а мир иной.

– Послушай, – начал я. – Ты – околосолнечная комета. В реальном мире, не в мире твоих снов, ты будешь пролетать рядом с красной звездой – той, что над нами, и есть шанс, хоть он и очень мал, что она притянет тебя к себе. Еще ты будешь пролетать рядом с Землей и если захочешь, сможешь закончить свое существование там. Но этим ты положишь конец существованию целого мира.

– Я не хочу уничтожать целый мир, – встревоженно сказал дух кометы.

– Тогда просыпайся! Когда ты спишь, ты опасен – с твоими снами приходит холод глубокого космоса, а нам его не пережить. А еще ты можешь по ошибке свернуть со своего пути. Послушай… разве ты не слышишь, как Солнце зовет тебя?

Дух снова моргнул. Его бледная кожа замерцала золотом.

Просыпайся, ободряюще сказала саламандра.

– Проснись. И мы все выживем.

И тут в глазах духа вспыхнул огонь. Он снова поднял руку, словно прощаясь, и мы с саламандрой оказались посреди звезд, наблюдая, как растущий хвост кометы проносится мимо нас. Потом вспыхнули звезды, проснувшийся дух Акияма – Маки провел комету между Землей и Луной, устремляясь к Солнцу, а мы стали медленно падать.

Как астроному, мне было ужасно жаль, что астральная Солнечная система вокруг меня тает, уступая место замку звезд Бехениан. И сами звезды ждали нас, все так же стоя полукругом. Спика схватила меня за руку.

– Ты в безопасности. Комета?

– Он проснулся.

Саламандра метнулась прочь. Звезды Бехениан, все как одна, поклонились и растаяли, вернувшись, как я полагаю, на свои места в родных созвездиях. Но Спика осталась. Она проводила меня назад, по дороге, через поля. Когда мы приблизились к дому, я смог разглядеть костер в саду и пляшущие вокруг него фигурки. Голые ветви деревьев тянулись к небу. Воздух пах дымом и морозом. Там вверху, в ясном небе, чуть выше Арктура, сияющего над яблонями, можно было разглядеть серебристое пятнышко. Словно издалека, до нас донесся такой родной голос Стеллы.

– Смотрите! Это же комета! Мам, смотри!

– А как же ты, – спросил я звезду, – и твои сестры? Мы еще когда-нибудь увидимся?

– О, – ответила она. – Мы ведь всегда с вами.

Она подняла руку вверх, и, проследив за ней, я увидел, как бесконечный хоровод неподвижных звезд кружится в сияющем зимнем небе.