Ну, мои маленькие болтуны и болтушки, вы уже слышали историю о крошке Джеке, о его страсти к красному цвету и сокровенной мечте: паре блестящих красно-коричневых ботинок со скользкой змеиной головой на носу у каждого. И как после этой покупки, совершенной на последние гроши из семейных денег, он обнаружил, что сделка была отнюдь не простой, а покупка оказалась с норовом. Однако, сожалея о потраченных деньгах, он понял, что новый талант может принести неплохую прибыль, потому что окна на верхних этажах редко оснащаются запорами и решетками. Джеки, решив, что воровать лучше, чем бедствовать, вырвал семью из когтей голода, и вскоре они привыкли к кражам и вкусной еде.

Однажды подпрыгнув, Джек с каждым прыжком взлетал все выше и выше – до самой вершины вероломства. В сумеречном мире Прайм-Коувз, среди карманников, магазинщиков, киллеров, наркодилеров, шулеров, маклеров, картежников, наркоманов, извращенцев, пьяниц, жиголо, барыг всех сортов и мастей Джек был королем. На высоких красных блестящих каблуках он возвышался надо всеми – гигант преступного мира, царь хищников, франт из франтов. Джек был счастлив, независим, не влюблен, сыт, в общем, что твой сыр в масле… самая жирная сметана, самый сладкий завиток глазури на торте, самый хрустящий край копченого бекона. И все же…

Вот тут и начинается наша история.

Одним рыжевато-коричневым утром, дорогие мои куколки, просыпается Джек от какого-то журчащего беспокойного стука. Он лежит на своей пуховой перине в пять саженей глубиной и барабанит блестящими красными каблуками по бархатному стеганому одеялу (ведь даже во время сна Джек не расстается с ботинками), пытаясь понять, в чем дело. В животе его нечто непонятное бурлит и булькает, но не из‐за еды, несмотря на то что в утреннем воздухе разлит великолепный запах жареной свинины. Размышляя об этом бульканье, Джек решает, что оно исходит не из живота, а откуда‐то повыше, из другого органа. Тело Джека нагрелось, как тост, пальцам ног уютно в сиянии ботинок, уши завернуты в ворсистую фланель, туловище тонет в коконе из мягкой шерсти, тепленькой, что весеннее солнышко. Но его сердце, бедная трепещущая птичка, ой, какое холодное! И откуда мороз? Разве он не получил всего, чего только можно пожелать в этом мире? Симпатичный парень – да еще при деньгах. Другие бедолаги его уважают, берлога битком набита едой и питьем, все в лучшем виде, превосходнейшие связи, имя мелькает во всех газетах. Чего же недостает его алчному сердцу? Не глупи, парень. Не обращая внимания на холодок, Джек спрыгивает с кровати и отправляется за беконом, напевая:

– Тра-ля-ля, деньжищ у меня тьма-а-а…

Но мелодия обрывается. Он все еще что‐то напевает, наводя красоту: завязывает парчовый галстук, набрасывает на плечи великолепный красный кожаный плащ. Танцуя, спускается по лестнице в столовую, задержавшись на площадке, чтобы погладить щенков корги в плетеной корзинке. Сквозь легкие занавески проникают солнечные лучи, от тепла трепещут бабочки, нарисованные на обоях. Немного кофе, пара ломтиков бекона, чуть-чуть жаркого из риса и рыбы с пряностями – и жизнь удалась. Но, разглядывая длинный стол с обильным завтраком, он вдруг понимает, чего ему не хватает. Перед ним – роскошный пир умопомрачительных блюд: вышеупомянутый бекон, банановые чипсы, желе из питахайи, смузи из кольраби, лососевые омасуби, попкорн, тосты… И все это предназначено ему одному. Как же он одинок!

Семья, которую он спас от голода, долго жила как у Христа за пазухой за счет его воровского бизнеса, но потом каждый пошел своей дорогой. Мама вышла замуж за гангстера из Сакто и открыла публичный дом на Джойс-стрит, где она теперь величаво расхаживает среди красных бархатных портьер и зеркал, как императрица. Чахлый ребенок-доходяга, задыхавшийся от непрестанного кашля, вырос и превратился в шикарную развеселую девицу в фуражке с кокардой и костюме маркитантки с яркими золотыми пуговицами. Она танцует на сцене Дворцового театра, курит дешевые сигары и распевает задорные куплеты под рев восторженных воздыхателей:

Теперь процветающие, а не умирающие от голода, они упорхнули из-под крылышка Джека, чтобы найти свой путь в этой жизни.

В полном одиночестве сидит Джеки среди нажитого неправедным путем великолепия в утренней тишине, давясь толстым куском бекона.

Ах, если бы ему было с кем поделиться тайными печалями и радостями, надеждами и желаниями, огромной мягкой постелью, длинным полированным столом, вкусным-превкусным беконом! Ах, если бы у него была любовь, с которой не страшны любые невзгоды! Но как найти подругу? Он жевал чипсы и хмурил брови, пил кофе и пытался строить планы. Он размышлял целый день: прыгнув в будуар Главной судьи Калифы, освободив ее от нескольких безделушек на туалетном столике, только портивших, по мнению Джека, обстановку, обыскав ящик с носками и сняв серебряный ошейник с посапывающего мопса, пока пес и судья сладко храпели. Джек прыгал по крышам Калифы и наполнял свой мешок для краденого, как анти-Санта, воруя подарки вместо того, чтобы их раздавать.

Он все еще ломал голову над неразрешимой задачей, разглядывая добычу в своей тайной комнате и щедро одаряя участников Грохочущего бала, проводимого каждые пять дней в месте, которое я не осмелюсь открыть, мои лапочки, даже под угрозой смертной казни. (Городская тюрьма – ну, скажите, есть ли лучшее место для преступников, и вряд ли сюда догадаются заглянуть стражи закона.) На балу ответ не пришел ему в голову, но, когда Джек запрыгал по направлению к дому, из-за напевной рекламы газетчика забрезжило неожиданное решение: «Лучшее лекарство! Сель-дурей-соль! Только у мадам Твонки!»

Как народ вообще что‐нибудь находит? Слесаря, пропавшую собаку, новую собаку? Посредством объявления, конечно.

Итак, Джек составляет неотразимое объявление и помещает его в раздел «Ищу» «Калифской полицейской газеты» и ежеквартальника «Модные панталоны»: «Страстный джентльмен ищет женщину-персик для долгих прогулок по пляжу, ужинов под луной, игры в слова и жизни долгой и счастливой. Маньячкам, наркоманкам и извращенкам просьба не беспокоить».

Его почтовый ящик очень быстро наполняется нетерпеливыми ответами, надушенными листочками, конвертами, полными обещаний и портретов, выбирай не хочу, но ни одна не подходит: зануда, далеко не девичьего возраста, пианистка со сточенными от музыкальной зубрежки зубами, пухлая тетка, на все корки поносящая его мать, трактирщица, чавкающая что твоя хрюшка, и адвокат, расплывающаяся в сахарный сироп при виде кис-кис-кисонек, и тому подобный контингент.

Самое многообещающее из груды писем накропала дьяволица из ада. (Листок бумаги был опален пламенем.) Джек ничего не имеет против демонов из ада как таковых, но полагает, что страстные сверхчеловеческие объятия чересчур пылки, словно допрос с пристрастием, поэтому вряд ли кому понравятся.

Не приблизившись ни на шаг к своему сокровенному желанию, Джек сдается, уничтожает объявление и топит печали в прыжках. Он ПРЫГАЕТ и пьет, крича во все горло от отчаяния барменше из придорожного кафе «Время любить». Видавшая виды, измученная тяжкой работой барменша с горечью ему советует:

– Любовь приходит к тому, кто ее ищет; тот, кто ждет, – ждет вечно. Нужно искать то, чего желаешь.

Джек стучит кулаком по стойке бара, и бутылки подпрыгивают. Ну конечно, барменша права! Он допрыгнул до удачи и до славы, он допрыгнул до свободы и до… и до любви он допрыгнет тоже.

А если любовь не придет к нему по доброй воле, он ее украдет!

Принять решение всегда легче, чем исполнить задуманное. Любовь не рассыпана, как драгоценности или монеты, на туалетных столиках, не висит на стенах, подобно картинам, не выставлена напоказ, будто статуэтки, не дремлет в сейфах, ожидая, когда ее заберут. Ее не запихнешь в мешок, она будет царапаться и сопротивляться. Можно оценить монеты, жемчуг, драгоценные камни, серебро, настоящую любовь же распознать нелегко. Но Джек старается.

Теперь Джек не ждет, когда все в округе стихнет и все лягут спать. Он дожидается, когда хозяева вернутся домой, и прыгает. Он встречает удивленные взгляды парней и девушек, пытается расположить их к себе сладкими речами, нитками жемчуга и изящными манерами. Но джентльмена, среди ночи запрыгнувшего в комнату через окно, никто не воспримет благожелательно, как бы ни были сладки его речи или сногсшибателен букет. Его душевные порывы встречают пронзительными воплями, визгом, стуком кочерги, летающими тапками, оскалом и пеной из пасти особенно свирепых корги.

А теперь, мои маленькие проказники, оставим испуганного Джека, за которым гонится корги, и сменим на минутку декорации. Пока Джек стремится заполучить любовь, некто стремится заполучить Джека. Имя Джека, народного героя, вызывает крики ликования у бедняков и обездоленных, их радость и одобрение связаны с добычей, которую Джек крадет от их имени. Однако не все рады Джеку. Те, кто, проснувшись, обнаруживает взломанные замки туалетного столика, зияющие пустотой сейфы, пропажу серебряной тарелки и вылизанные банки из-под джема, Джеком вовсе не восхищаются. Знать, лучшие граждане Калифы, требуют отобрать у Джека его ботинки, а самого поймать, судить, четвертовать и выставить на всеобщее обозрение. Красивые такие кусочки Джека-воришки, красным-красные, и тем не менее кусочки.

В те времена, мои сладкие, в Калифе был шериф, а у него помощники, вполне безобидные ребята, которые могли наилучшим образом прекратить драку в баре, перевести старушку через дорогу, найти потерявшуюся кошку, потерянную конфету, потерянную шляпку и развести повозки, скопившиеся в пробке. Однако схватить преступника мирового класса им явно не по зубам. У Джека не только прыгучие ботинки, уносящие ввысь, где полицейским его не достать, но в ходе своих вылазок он прихватил и другие полезности, и теперь, разодетый с головы до ног, включая несгораемый плащ, в руке – перо-компас, на плече галка, чувствующая приближение опасности и поднимающая тревогу, Джек прыгает, не обращая внимания на то, что неотступно следующие за ним шерифы либо ищут его не на той высоте, либо опаздывают.

Однажды утром герцог де Грандселлос просыпается поутру и не находит своего любимого халата, вышитого золотыми драконами по небесно-голубому шелку. Княжна Надежда Напроксина, известная субретка и мастерица готовить мексиканские острые блюда, теряет свое алое манто из шкуры полярного медведя, бесследно канувшее в мешок-с-барахлом Джека. Чеддар де Рок, знаменитая арфистка, обнаруживает, что струны на смычке, сплетенные из волосков гривы единорога и самой Богини Калифы, исчезли. Джек хранит редкого норвежского синего попугая от Святой блудницы и любимую кофейную чашку Понтификессы, изготовленную из покрытого золотом и перламутром пилеолуса самого Олбани Бильскинира.

Яростные вопли богатеев достигают поистине шквального уровня. Пока шутливые передовицы, кричащие: «Молодец!», появляются на страницах «Газеты мошенников», письма, опубликованные в светской газете «Альта Калифа», более зловещи. Передовица в «Альта Калифе» призывает ввести комендантский час, дорожные заграждения, устроить обязательные для всех и каждого проверки на дорогах, поквартирный розыск. По всему городу развешаны плакаты с премией за поимку преступника, а Лусциус Фирдраака, лишившийся очень ценного обычного куска льда и теперь вынужденный пить теплые коктейли, многозначительно повесил на ворота Крэк-пот здоровенный крюк и теперь жаждет повесить на него если не целого Джека, то хотя бы его нежнейшие куски.

Когда в Калифе призывают к настоящему порядку, дарителем сего блага выступает Понтифика – благодарным гражданам через свою личную охрану, ужасных Алакранов, красно-коричневых скорпионов, чьего разящего жала все настолько страшатся, что порядок устанавливается сам собою. К помощи Алакранов прибегают крайне редко, но они всегда наготове, молниеносно действующие убийцы. Пока Джек держался подальше от Понтифики, она тоже не имела ничего против Джека. Но с кофейной чашкой он зашел слишком далеко. Понтифика, на которую выплеснулся яростный гнев дочери, была вынуждена действовать.

Капитанша Алакранов была призвана в кабинет Понтифики, где получила совершенно недвусмысленное указание касательно поимки Джека.

– Ну, наконец мы до него доберемся! – с мрачной улыбкой сказала Понтифика.

Вернемся теперь к нашему герою, мои красотулечки, к сорвиголове, который и не подозревает об устроенной им заварухе. После ранее упомянутой кусачей корги он решает больше не красть любовь и тешит свою душу (и плоть), собирая отвязную тусовку, на которую приглашен весь отчаянный люд. На встречу с коллегами по ремеслу Джек надевает халат с драконами Лусциуса Фидрааки. Джек жадно пьет холодный кофе из перламутровой чашки в форме пилеолуса, ранее принадлежавшей Джорджиане Хадраада Сегунда. Он расчесывает синего попугая платиновой, инкрустированной бриллиантами расческой, позаимствованной у Лусциуса Фидраака, его ноги покоятся на письменном бюро, стянутом у аристократа. Вокруг него пир горой, народ веселится вовсю, выделывая коленца в бурной тарантелле под разухабистую мелодию неумолкающего оркестра. Парочки обнимаются, обжимаются, шепчутся, танцуют, смеются, и только он, король этого раздолбайского люда, позабыт, позаброшен. Галка, сидящая на плече Джека, насмешливо каркает – она в любовь не верит.

Джек поднимает чашу и произносит тост. Он тоже разочаровался в любви. Да и кому нужна эта любовь, когда у тебя и так все есть? Он спрыгивает с трона и включается в безумную пляску, бешено кружась в танце. Но на следующее утро голова тяжела, как пудовая гиря, пятки болят, он потягивает холодный кофе и читает газеты, требующие сей же час подать на блюде его голову и другие части тела. Ему скучно, взгляд рассеянно скользит по потоку речей, хвалебно или браняще (в зависимости от того, кто оплачивал статейку) оценивающих его деятельность. Джек жует банановые чипсы и хихикает. Раз уж он такой необыкновенный, может, и ничего, что он одинок? Кто сказал, что это плохо?

Затем он листает «Альта Калифу» и видит заголовок, набранный крупным шрифтом: «СОВЕТЫ СВЯТОЙ БЛУДНИЦЫ СТРАДАЮЩИМ ОТ БЕЗНАДЕЖНОЙ ЛЮБВИ».

Как же он раньше об этом не подумал? Идиот пустоголовый. Запутался в трех соснах, не видя очевидного выхода. Вот кто поможет ему найти любовь – Святая блудница. Разве это не ее призвание? Советы страдающим от безнадежной любви. Вот оно! Он-то точно страдает, и добрый совет пришелся бы как раз кстати. Но Джек не может столько ждать. Опять сочинять письмо, отправлять, ждать дни напролет, пока его перешлют, внимательно прочитают, обдумают ответ, наконец ответят, напечатают в газете, рыскать по газетным киоскам, с надеждой просматривая каждый выходящий номер. Нет, он до этого не доживет.

Джек спрыгивает со стула, переодевается в пестрый фрак от Биби де Кинтеро-Роха, укладывает перламутровые локоны с помощью помады на медвежьем жире от мадам Твонки, на шее у него позвякивают жемчуга воеводы Шинглтауна. Джек сажает галку на свою напомаженную макушку, как на насест, укрывается несгораемой накидкой, она же плащ-невидимка, и, перевернув вверх дном свое логово, выпрыгивает в тихий рассвет – серая пелена, вся в поцелуях звезд, и душа его поет от восторга.

Дом Святой – восхитительная архитектурная сладость, пирожное с кремом, со всевозможными завитушками и украшениями, причудливыми, как кружево. Джек приземляется на сахарно-белых мраморных ступеньках, ведущих к глянцевой леденцовой красной двери. Поднявшись по ним, он дергает ириску-колокольчик. Дверь со скрипом приоткрывается, и оттуда выглядывает раздраженная физиономия ангела. Он скептически оглядывает Джека, но, обратив внимание на шляпу и отметив неподдельное отчаяние на румяном лице, приглашает войти. Приемная Святой блудницы до отказа набита удрученными, тоскующими страдальцами, и все надеются на помощь. Они таращатся на Джека и раздраженно шипят, когда появляется архангел Боб, чьи вертикально сложенные красно-коричневые лебединые крылья скользят по блестящему паркету. Архангел приглашает Джека следовать за ним.

А вот и Святая блудница – девушка-конфетка, замотанная в широкую шелковую ткань, которая развевается вокруг сливочных форм, не то скрывая, не то демонстрируя ее прелести. Святая принимает юного Джека (не забывайте, что успех пришел к нашему герою раным-рано и он – просто неосторожный, своевольный мальчишка) в будуаре с белыми меховыми стенами, белой полированной мебелью, обитой тем же белым мехом, – короче, полный декаданс, но очень уютно.

Джек робко сидит на белом пучке травы и нервничает – боится что‐нибудь запачкать. Змеиные головки на его ботинках шипят от счастья, когда ангел Мокс-Мокс предлагает им блюдца с пивом, а Архангел Боб наливает Джеку большую кружку «Сердечного утешения». Джек и так ничего не скрывает от своей очаровательной исповедницы, но сладкий золотистый ликер еще больше развязывает язык, и страстная литания грез и желаний льется из него, как вино из разбитой бочки.

– Ну, вот, – томно произносит Святая блудница, когда Джек наконец замолкает.

Ангел Мокс-Мокс обмахивает ее веером, и шелковая ткань соблазнительно вздымается.

– Кто же наденет узду на пылкого юношу? Пойдемте, дорогой, мы все исправим.

Джек следует за ней в кабинет, где записывают его рост, вес, характеристики его зрения, черты характера, возбудимость, мечтательность. Он отвечает на вопросы, задает уточняющие вопросы к ответам, сдает всевозможные анализы, оставляет образец почерка. Святая внимательнейшим образом рассматривает его ладони, подошвы ног, подсчитывает частоту биения крови в его голове, желудке, сердце, заглядывает в уши. Выслушивает его надежды, мечты, страхи. И вот его уже измерили вдоль и поперек так тщательно, что ни один камушек ни в душе, ни в теле не остался непотревоженным.

Святая блудница и архангел Боб тихо совещаются, потом Джек идет за шуршащим красными крыльями архангелом в библиотеку, где Боб вручает толстую папку с собранными данными архангелу Наберию. Тот, щурясь выпуклыми рыбьими глазами, просматривает папку в течение десяти минут и воспаряет высоко вверх сквозь темное пространство, направляясь в отдаленную часть ротонды, теряясь в загадочных глубинах. Он возвращается с огромной книгой, тяжеленным томом с тисненым кожаным переплетом и позолоченными страницами.

«Ищет любовь, – шепчет книга. – Ищет свою любовь».

Книга с глухим стуком падает на широкий стол, Наберий надевает очки, а Джек, изнывая от неизвестности, ждет, пока Святая блудница скользит взглядом по причудливым завиткам строк, склонив прекрасную головку над страницами. Она шепчет – Наберий записывает, Наберий шепчет – она записывает. Невозмутим лишь архангел Боб.

Джек грызет ногти и дрыгает коленкой, он шагает по комнате и заламывает руки, дергает себя за ухо и за волосы, он щиплет галку, пока та не взлетает высоко-высоко вверх, поднимая маленькие пыльные смерчи и жалобно каркая. Джек раскачивается на каблуках, змеиные головы плюются и шипят, каждая жила его тела и каждый нерв, каждое волоконце его существа – как натянутая струна. Кажется, он не сдержится и закричит во все горло. Святая блудница и ее ангелы не обращают внимания на его мандраж, продолжая спокойно вычислять и просчитывать вероятности, пока наконец все три головы, одна – бесполого существа, другая – рыбья, а третья – чистейшая прелесть, согласно кивают.

Все трое улыбаются Джеку, и он нервно ухмыляется в ответ. Сердце его так и норовит вырваться из груди и пробить дырку в жилете.

– Ну, Джек, – сахарным голоском говорит Святая блудница, – нашла я для тебя идеальную любовь.

Джек ахает, а змейки на ботинках замирают.

– Однако… есть небольшое препятствие. Мое сердечко тоже тоскует. Знаешь почему?

Чего может желать Святая блудница в своем сладком замке? Джек в смятении комкает шляпу, и даже галка озадачена.

– Дорогой мой Умник, милый попугайчик, нас так жестоко разлучили…

Трепещущие ресницы никоим образом не смягчают стальных ноток в милом голоске. Архангел Боб, кажется, вырос на два-три фута, а Наберий явно точит на Джека зуб. Джек запоздало вспоминает синего норвежца-попугая, которого утащил из кареты Святой блудницы, пока та была на премьере в Национальном оперном театре Калифы.

– О-хо-хо! – тихо говорит Джек. Змейки на ботинках съеживаются, прикидываясь безобидными червячками. Незащищенная спина начинает зудеть. Он не отваживается повернуться, но чувствует, как лиловатое дыхание ангела Мокс-Мокса ерошит его кудри.

– Дорогой, милый мой Умник, которого я вскормила своими руками, – грустно причитает Святая блудница, – свет моей жизни, огонь моего сердца, моя единственная любовь…

Галка иронично кашляет.

У Святой явно дурной вкус. Мерзкий синий норвежец своими пронзительными воплями всю ночь не давал Джеку спать, да еще поскандалил с галкой из‐за игрушечной мышки. На рассвете Джек открыл окно и вышвырнул крикуна. Последним воспоминанием о нем была синяя вспышка, растворившаяся в тумане.

– Я слезно прошу прощения, – говорит Джек и корчит покаянную мину, всегда проходившую на ура с его матушкой.

Но со Святой блудницей такое не пройдет. Либо Джек возвращает ее попугая, либо он никогда не найдет свою любовь. Он протестует, говоря, что ничего не знает о приключениях попугая после того, как тот возжелал самостоятельности, – событие было представлено как исчезновение. Но оказалось, что Святой известно, где находится попугай, и его возвращение послужит платой за настоящую любовь.

Итак, где же оказался попугай?

Сердце Джека екает, когда он слышит ответ: Билскинир-хаус, резиденция Понтифики. Единственное место в Калифе, где еще не ступала нога Джека. Наш парень, конечно, тот еще сорванец, но меру знает. Других горожан он грабит легко и быстро, можно сказать, мимоходом. Их попытки как‐то защищаться от вторжений сведены на нет молниеносными набегами Джека. Когда поднимается тревога, его уже и след простыл. Да и не все дома Калифы обитаемы. Кто‐то полагается на вооруженных слуг или наемников, кто‐то на чары или колдовство – все эти преграды ботинки легко обходят. Однако Билскинир-хаус – совсем другое дело, на вкус Джека он слишком уж роскошный. Во-первых, там живет Понтифика. Джек знает, на какой кредит безрассудства он может рассчитывать с ее стороны – на нулевой. Джорджиана Хадраада утрачивает чувство юмора, стоит кому‐нибудь преступить границы дозволенного. Спросите бедолагу, который наступил ей на шлейф на премьере оперы на прошлой неделе. А лучше спросите его голову, с некоторых пор украшающую шест над портальной аркой в Оперном театре. Лучшее место в театре, если только этим можно наслаждаться.

Джек и не подозревает, что скорпионы Понтифики уже наступают ему на пятки.

Во-вторых, там прочно обосновался Пеймон, а эгрегоров второго порядка Джек очень уважает – еще бы, у них ведь такие острые сияющие синие клыки. И в‐третьих, это вопрос патриотизма. Джек – гражданин Калифы с головы до ног. Он преданный подданный ее милости, ему и во сне не приснится такое – обокрасть правительницу. «Разве? – удивятся мои конфетки. – А чашка Понтификессы?» Но та пустяковинка была украдена из ее кофейного домика, где хранилась под замком в запертом шкафчике, доступном только ее любимому бариста, который теперь потерял работу. Оказывается, Джек не знал, кому принадлежала чашка!

До сих пор Джек не покорял вершин Билскинир-хауса. Но, когда ты влюблен, все меняется и исход дела предсказать невозможно.

Теперь Джеку, кажется, даже не нужна помощь волшебных ботинок – его сердце такое легкое, что он парит в воздухе, взлетая все выше и выше с каждым биением. В закатных сумерках он несется по городским улочкам, уворачиваясь от повозок, карет, телег, перелетая через фонтаны и живую изгородь. И вот город позади, каблуки глухо стучат по бревенчатой мостовой. Джек летит над песчаными дюнами, мимо скудных пастбищ, проносится над стадом удивленных коз. На горизонте золотая монетка солнца тонет в нефритово-зеленом море. Тусклое небо затягивает туман.

Джеку не до этих прелестей, его голова забита романтическими видениями интимных ужинов, уютных партий в шахматы, долгих прогулок по пляжу, серебристых катаний в санях, блаженства вальсов. Романтические мечтания Джека – плод чересчур частого чтения брачных объявлений. Задача кажется ему вполне выполнимой: всего лишь войти, взять птицу, выйти прочь и жить долго и счастливо.

Джек не замечает слежки. Когда он выскакивает из дома Святой, кто‐то крадется за ним, шмыгает в дверь перед тем, как та закрывается, спускается по сахарным ступенькам. Галка же замечает тень, слетает с головы Джека, чтобы покружить над преследователем, но не успевает вернуться к Джеку и предупредительно каркнуть. Крылья ее безвольно повисают, как газетный листок, она камнем падает на песок, где ее ждет полотняный мешок. Клюв птицы тотчас же заклеивают, ее грубо суют в мешок, где она лежит, не в силах двинуть лапой, сердитая и беспомощная.

Наш герой даже не замечает пропажи верной подруги, он прыгает по Пасифика Плайя, перескакивая через хижины серфингистов и ночлежки. Солнце заходит за край моря, холодный ветер пощипывает серую блестящую водную поверхность. На горизонте виднеется неуклюжая громада Билскинира.

А тем временем, почти вплотную, за Джеком крадется тень, четыре ноги, всклокоченная янтарная шерсть, нефритово-зеленые глаза – грязная койотиха, почему‐то с мешком в пасти. Подойдя к Билскиниру, Джек смеется вслух – попасть в замок будет проще простого! В конце мощеной дороги собралась толпа экипажей, в воздухе слышна симфония властных окриков и проклятий, звона уздечек и ржания лошадей – кучера модных карет прилагают все мыслимые усилия, чтобы заполучить хорошее местечко. Судя по тому, как разукрашены кареты, Понтифика дает роскошный бал.

С высоты песчаной дюны Джек наблюдает за толчеей и неразберихой, задорно хихикая. Кто это там в бобровой шапке, Лусциус Фирдраака? Герцог де Грандселлос в коринфских бархатных панталонах и меховой накидке из лемура? Чеддар ла Рок рука об руку с княжной Напроксиной, оба в блестящих черных кожаных куртках, отделанных алыми перьями? От возбуждения по спине Джека пробегают мурашки. Знали бы они, кто он… вот потеха!

Гости сплошным потоком заполняют дорогу. Их усаживают на баржи в форме лебедей, которые затем плывут по затопленному пути, где то там то сям мерцают причудливые водные существа, собирающиеся в запрудах, по направлению к открытым нижним воротам Билскинира.

Вооруженные полицейские, толкущиеся вокруг знати, выполняют роль почетного эскорта. Могущество Пеймона настолько велико, что он может нейтрализовать любого непрошеного гостя за много саженей до ворот.

Шляпа Джека служит не только для красы, хотя она великолепна. Просторный купол вмещает уйму полезного: изысканные вещички, талисманы, приворотное зелье и многое другое. Для успеха многих его дел требуется лишь скорость, но иногда необходимы и всякие хитрые штучки. Куда же запропастилась проклятая галка? Наверняка увидела что‐то блестящее и умчалась. Ладно, Джек и один не пропадет.

Он снимает шляпу и достает толстую плитку шоколада. На цветочной этикетке написано: «Гламурный шоколад мадам Твонки». Один укус – и никто не узнает о настоящем происхождении Джека, он будет окутан гламуром, и даже острые глаза Пеймона не смогут проникнуть сквозь эту завесу. Думаете, слишком уж легко? Возможно, но здесь есть подвох, который может оказаться смертельным: гламур держится недолго, где‐то около часа. И времени терять нельзя.

Пока черный горьковато-сладкий вкус держится на языке, Джек сползает с песчаной дюны, лавирует среди карет, проталкивается между слугами, прыгает в лебединую баржу, отчаливающую от берега.

– Чудесный вечер, – его вкрадчивый, шелковистый голос так и льется в ухо удивленному пассажиру. – И чудный бал, не правда ли? Как вам идут эти пелерина и шляпа! Дорогой мой, разве этот корабль не прелестен? У нашей хозяйки отличный вкус!

Лусциус Фирдраака, ибо это он пассажир судна, ошеломлен славным попутчиком, и на глазах у аристократа выступают слезы умиления. Но изысканные манеры, взращенные в нем с младых ногтей, не позволяют расслабиться, и он, вежливо соглашаясь, выуживает из кармана шелковую паутинку носового платка – промокнуть уголки глаз, пока не потек макияж.

Тем временем на берегу койотиха лавирует в дебрях карет, лошадиных копыт, прячется за ландо графини Кастории. Там, скрытая от чужих глаз, она подтягивает лапы, отряхивается. Черные шерстинки слетают – это женщина, у нее не четыре лапы, а две ноги – она прядет шаль из прозрачного воздуха. Завернувшись в нее, дама подхватывает мешок под мышку и выходит из укрытия, проталкиваясь к началу очереди на баржи, игнорируя слабые протесты других гостей, которые, видя шрамы на ее лице, быстро умолкают и уступают дорогу.

Ну, разумеется, гостям Понтифики не придется карабкаться по холму к Билскинир-хаус, не то их праздничные ленты обвиснут, парики встанут колом, высокие каблуки сотрутся, кружева помнутся! Поэтому едва корабль-лебедь подплывает к берегу, помощники Пеймона сажают наш новообразованный дуэт в экипаж, и, как в шахте, наверх его тянет спокойный, очень милый синий ослик, каких Джек в жизни не видел. (Он тут же решает украсть ослика на обратном пути.) На вершине горы их высаживают перед стеной огромных деревьев с красной древесиной, чьи стволы – толщиной с дом, а кроны, как зеленое небо, закрыли свод. Джек и Лусциус идут по покрытой мхом тропинке, две тени в длинном потоке подобных же теней. В сказочной темноте болтовня стихает.

Да, мои ласточки, Джек очарован. Дитя города, он в жизни не видел деревьев-исполинов с такой пышной зеленью, не вдыхал влажного воздуха густого леса. Новые знакомые выходят на сочный луг с высоким травяным ковром в пятнышках светлячков, а вот и сам дом, уютное жилище с обшитыми деревом стенами, карнизы украшены причудливой резьбой, в которой прослеживается мотив разнообразной морской фауны. Во мраке Бильскинир-хаус выглядит восхитительно уютно, окна приветственно сияют. На Джека снисходит какое‐то дурманящее умиротворение, внезапное смутное чувство, что теперь он дома. Ему вдруг становится жаль, что он явился сюда вором, а не желанным гостем.

Длинная очередь на прием вьется через переднее крыльцо и сбегает вниз по широким гостеприимным ступеням. Джек не желает знакомиться с хозяевами, он кивает Лусциусу, прижимает палец к губам, выдергивает у аристократа жемчужину из кольца с печаткой (безумие, но устоять невозможно) и удаляется. Заметив нескладную даму в широченной юбке с фижмами, Джек ныряет под складки, ловко скользит и незамеченным проникает через входную дверь.

Если бы Джек хоть когда‐либо читал приличные газеты вместо сенсаций желтой прессы, время от времени уделяющей ему хвалебные строки, он бы, возможно, узнал причину праздника: совершеннолетие Понтификессы, День ее рождения.

Ах, какой бал! Богатеев столько, что Джека одолевают фантазии. Никогда в жизни он не видел сразу столько роскошных, соблазнительных безделушек, так и шепчущих: «Возьми меня!» Даже его романтическая цель подернулась смутной пеленой. В половодье ярких людей и ярких пальто, ярких париков и ярко-красной губной помады, ярких туфель и чулок, ярких глаз и ярких-преярких драгоценностей он спотыкается, ноги его подкашиваются, локти дрожат. Обычно в такие моменты галка приводит его в чувство, но птицы нет, поэтому он сильно, до кости, кусает себя за палец. Яркая струйка крови смешивается с горько-сладким вкусом шоколада во рту, и он вспоминает, зачем пришел сюда и как мало времени в его распоряжении.

Птичьи вольеры Блискинира широко известны. Газета «Альта Калифа» не раз рассказывала о них. Трижды в месяц они доступны для широкой публики за весьма скромную плату в два лизби. Джек, разумеется, никогда там не бывал, в детстве у него не было денег на развлечения, а во взрослом возрасте – желания. Однако архангел Боб дал ему перо, чтобы найти вольеры, потому что сориентироваться в замке – дело непростое. Подобное тянется к подобному. Боб уверил, что перо полетит в нужном направлении. Джек вынимает перо из жилета, вздрогнув, потому что кончик пера так и норовит нанести укол за неосторожное обращение. Само перо острее бритвы. Когда перо показывает нужное направление, кончик загорается ярким светом. Два шага вперед – сияние ярче, назад – сияние угасает.

Он следует за манящим светом, передвигаясь в давке модной танцующей публики. Его красные стучащие каблуки пружинят и подпрыгивают, теперь невысоко, в джиге, тарантелле, фокстроте. Перо танцует с ним вместе, погружаясь, кружась, вертясь, ведя его сквозь бесконечную спираль веселых танцоров. Конец пера расплавился, от ости идет жар, перо обжигает кончики его пальцев. Но ожог – такая ерунда, а веселая музыка скрывает его боль…

Тут он осознает, что, кроме него, никто уже не танцует. Словно визг остановившейся пилы, всхлипнула последняя скрипка, и танцоры сбились, оглядываясь по сторонам, озадаченные внезапно наступившей тишиной. Ликующий голос закричал:

– Арестуйте его!

Джеку не приходится гадать, кого касается приказ, сомнений нет. Сжимая в руке перо, Джек топает каблуками по доскам из красного дерева и взмывает ввысь над толпой. Каблуками он сбивает фигурку слона, взгромоздившегося на парик Главной судьи, и сгибает пучок перьев ангела у воеводы Шинглтауна. Джек парит под сводами залы под музыкальное сопровождение из тревожных и взволнованных криков. Внизу рой красно-коричневых пиджаков, как в зеркале, отражает его передвижение по бальной зале. Но воздух свободен для полета, и его преследователи смущены яростным воем гостей. Надежды поймать нашего героя у них почти нет. Джек стучит каблуками по дымоходу, попутно припудрив сажей пару камней, и подлетает к люстре. Ее рожки – отличная трапеция, поэтому Джек раскачивается на ней, каблуки парят над головами преследователей, которые тщетно пытаются колоть его штыками, пока ядовитые змейки плюют в поднятые к потолку лица.

Алакраны, визжа, отступают, но вместо них появляется рыже-коричневая фурия, чей прыжок исполнен столь же ярой мощи, как у Джека. Койотиха взмывает в воздух, пена летит из открытой пасти, от ярости рыжая шерсть встает дыбом. Ее зубы скрежещут о подошву ботинка Джека. Джек пинает врага ногой, и та отступает, но только для того, чтобы собраться с силами и напасть снова. К счастью, Джек взлетает повыше, и койотиха зубами хватает лишь край его одежды. Джека уносит инерцией, а койотиха отступает с куском ткани в зубах.

– Ой, да это же мой пестрый фрак, – раздается крик.

Джек понимает, что гламур исчез. Наш герой нацеливается на балкон с оркестром – и нечаянно садится на второго виолончелиста. Музыкант судорожно хватает ртом воздух. Извиняясь, Джек снимает шляпу и швыряет «Руку славы», которая лежала в вышеупомянутом вместительном головном уборе, в морду койотихе, как раз когда та преодолевает балконные перила. Не дожидаясь последствий своего выпада, Джек пускается наутек, но упирается головой в массивный синий шкаф, толстый и недвижимый, что каменная стена. Шкаф высок, как небо, широк, как темно-синее море. Покосившись на преграду, Джек ясно различает блестящие клыки, сверкающие глаза, свисающие усы самого страшного обитателя Калифы.

Пеймона.

Джек разворачивается и перепрыгивает через рычащую койотиху, которая, яростно извивась, отдирает «Руку славы» от своей морды. Он раскачивается на блестящих перилах и решается на самый большой, самый длинный прыжок своей жизни. Да, на карту поставлена жизнь, ни больше ни меньше. Но умирать – так с музыкой!

Ястребом он взмывает под своды бальной залы, драные пестрые фалды фрака тащатся за ним, как хвост кометы. На лицах, обращенных вверх, всеобщее удивление, ветер ревет у него в ушах, огромные поля шляпы, как паруса, развеваются на ветру и несут его вперед дальше, чем когда‐либо. Он набирает воздуха полной грудью, слезы застилают его глаза, зала блекнет и исчезает… Он летит по звездному ночному небу, прыгая изо всех сил к тускло мерцающей зачарованной луне… Однако, пока он летит, мерцающее пятно становится ярче, обретая блестящие формы девушки – самой красивой, невероятной, роскошной, изысканной, восхитительной, эффектной девушки в мире. Она – лакомый кусочек, пирожное с кремом, кофейный аромат, глоток горячего чая в холодный день. Она мелодия для скрипки, сливки к кофе, искра огня.

Джек стремглав летит к ней, его сердце поет:

«Девушка моей мечты – это ты, милая мечта моя, жди меня!»

Сейчас он падет к ее ногам, его поиски «долгой и счастливой» жизни наконец закончены, и…

И тут в дело вмешивается Его Величество Торт.

Праздничный торт ко дню рождения, украшенная марципанами бисквитная громада, усыпанная пьяной вишней и фигурками из сахарной помадки. Торт двадцати футов высотой и шести футов в окружности, айсберг, преграда, которую вконец ослабевшие каблуки Джека не в силах преодолеть. Наш герой предвидит приближающееся столкновение, но избежать его не может. Он машет руками, откидывает поля шляпы назад, стараясь притормозить, – все напрасно. Он лишь ускоряется и ускоряется, а торт надвигается все ближе… В последний момент Джек прикрывает глаза.

Удар ошеломляет: марципан и бисквитная шрапнель пронизывают воздух, фонтан липкого сахара поливает богатую публику, разбегающихся красных скорпионов, все еще дерущихся койотиху и «Руку славы», объятых ужасом оркестрантов. Заляпано все: стены, гости, полы, а Джек не просто заляпан, он завяз в остатках кондитерского шедевра так, что торчат только красные ботинки со свисающими каблуками.

Посредине устрашающей тишины, – все онемели от катастрофы, происшедшей на их глазах, – в зале появляется ярко-синее пятно, вырастающее в ярко-синего дворецкого, не такой непреодолимой преграды, как раньше, но весьма внушительных размеров. С гротескной предосторожностью и презрительной миной на холеном лице очищая свои усы, Пеймон затем закатывает рукав шелковой рубашки, обнажая мускулистое предплечье. Ручищей, похожей на мясистый кусок бекона, он хватает Джека за ногу.

Джек выскальзывает из руин торта, весь в липком сладком креме, будто новорожденный. Он в синяках и ушибах, кровь каплет из носа, потому что марципановая глазурь тверда, как бетон. Джек сидит, нелепо развалившись, в кормушке с раскрошенным бисквитом. Какая уж там прыгучесть! Каблуки отвалились, он не в силах встать на ноги.

Пеймон достает носовой платок размером с лошадиную попону, смахивает липкую смесь с руки и, отряхнув манжету, натягивает рукав, Джек пускает пузыри и облизывает губы. От приторного запаха сахара его мутит. Что‐то давит ему на грудь, пригвоздив к месту. Он поднимает засахарившиеся ресницы и видит на своей груди маленький лиловый кожаный башмачок. Башмачок принадлежит прекраснейшей девушке в мире, виновнице торжества, Понтификессе Джорджиане Сидонии Хадраада.

Что сказать девушке своей мечты, когда ты испортил день ее рождения, явившись незваным вором, разнес в пух и прах ее торт, посыпав гостей марципаном и бисквитными крошками? Сейчас тебя утащат ее разъяренные слуги, отдадут на растерзание стражам ее матери, распнут на колесе и переломают кости, выставят окровавленные куски на всеобщее обозрение. Ну, мои солнышки, а что бы вы сказали на его месте?

Бедняга Джек не может вымолвить ни слова. Ботинок ли давит ему на грудь, не давая вздохнуть, или он теряет сознание, потому что девушка его мечты стоит рядом? Но что бы он ни пытался сказать, звуки потонут в приступах хохота, прервавшего зловещую тишину. Взрывы хохота настолько заразительны, что мгновенно подхватываются всем собранием. Скосив глаза, Джек видит профиль женщины в черном с золотом кафтане, хохочущей от души, просто-таки задыхающейся от смеха. Конечно, Джек сразу узнает ее. Не ее ли портреты украшают каждый офис в городе? Не ей ли воздвигнут памятник всадницы на коне в центре фонтана на главной площади? Не ее ли профиль виден на каждой монетке? Хотя Понтифика и не отличается чувством юмора, сейчас ей явно смешно.

Гости смеются, Понтификесса дробно хохочет, сверкая зеленым блеском изумрудов в изящных зубках. Не веселится только рыжеволосая женщина в красной шали, ее зеленые глаза блестят, как тлеющие уголья. Капитанша скорпионов раздробила «Руку славы». Она брезгливо роняет измочаленную «Руку», манит кого-то пальцем, за спиной раздается топот ботинок, пол содрогается, и стража окружает Джека.

Джек жмурится, соленые слезы проедают сахарную корку у него на лице. Его любовь, такая близкая и такая далекая! Поздно, слишком поздно! Но вот приближается рука, и это не грубые злые стражи, а нежный пальчик, касающийся его покрытого глазурью лица. Он раскрывает глаза, улыбается во весь рот, белые зубы блестят сквозь сладкую маску торта.

– Мама, он такой милый, – говорит Понтификесса, слизывая глазурь с пальца. – Ах, что за вкуснотища! Как я люблю ваниль! Можно я оставлю его себе?

Понтифика утирает лицо шелковым платком, который подала ей сладко улыбающаяся милая дама с роскошным небесно-голубым попугаем на плече.

– Ну позволь, мама? Пожалуйста! – умоляет Понтификесса.

– Конечно, моя сладкая, можешь оставить его себе, – нежно воркует госпожа Хадраада.

Капитанша Алакранов в ярости взмахивает шалью и исчезает. Синий норвежец клюет Святую блудницу в щеку. Понтификесса визжит от восторга и хлопает в ладоши.

Вот так, мои птенчики, Джек и попался.