Глава 26

Когда по телевизору показывали театр, то публика там всегда была очень красиво одета, но у меня не было красивой одежды. Я поехал в колледж со спортивной сумкой, набитой джинсами, трусами и майками, в основном без воротника. Поэтому на неделе я совершил паломничество в ближайший секонд-хенд, где подобрал себе штаны цвета хаки и рубашку на пуговицах. А еще топсайдеры, правда с разошедшимся швом над большим пальцем правой ноги. Но я вставил в дырочку канцелярскую скрепку и по-простому стянул шов.

К 18:30 я был уже полностью готов, хотя так и не сумел справиться со вспотевшими ладонями. Когда Лайла открыла мне дверь, я буквально отпал. Красный джемпер облегал верхнюю часть тела и талию, подчеркивая изгибы, о которых я даже и не подозревал; блестящая черная юбка обтягивала ягодицы, скользя вниз по бедрам, гладким, как растаявший шоколад. Лайла наложила макияж, чего не делала раньше, ее щеки, губы и глаза ненавязчиво требовали моего внимания. Это было как помыть окно, на котором ты раньше не замечал грязи. Я с трудом сдерживал глупую улыбку. Меня так и подмывало схватить Лайлу в охапку, прижать к себе и поцеловать. Мне не терпелось провести с ней вечер: идти бок о бок, мило болтать, сидеть рядышком в зрительном зале.

– Классно выглядишь, – сказала Лайла.

– И ты тоже, – улыбнулся я, довольный, что мои подержанные шмотки прошли проверку. – Ну что, пойдем?

Вечер для прогулки выдался прекрасным, по крайней мере для конца ноября в Миннесоте: температура на четыре-пять градусов выше нуля, небо ясное, никакого ветра, никакого дождя, никакого гололеда, никакого снега – что было на редкость удачно, так как до «Рариг-Центра», где шла пьеса, нам предстояло пройти десять кварталов. Наш путь пролегал через Нортроп-Молл, самую старую и величественную часть кампуса, а дальше – по пешеходному мосту через реку Миссисипи.

Большинство студентов уехали домой на выходные в честь Дня благодарения. Я тоже подумывал о том, чтобы съездить повидаться с Джереми, но доводов против оказалось гораздо больше, чем доводов за. Я спросил Лайлу, почему она не уехала домой на выходные. Но она лишь помотала головой и ничего не ответила. И я сразу понял, что нужно оставить ее в покое. В том, что все разъехались, имелись и свои плюсы: прогулка по пустому кампусу была более интимной и больше похожей на настоящее свидание. Я шел, засунув руки в карманы куртки, слегка отставив локоть вбок на случай, если вдруг Лайла захочет взять меня под руку. Но она не захотела.

До этого вечера я вообще ничего не знал о пьесе под названием «Стеклянный зверинец». А если бы знал, то, возможно, не пошел бы на этот спектакль, пусть даже ценой упущенного свидания с Лайлой.

В первом акте парень по имени Том вышел на сцену и начал говорить с нами. Мы с Лайлой сидели в середине зрительного зала, и парень, похоже, с самого начала выбрал меня в качестве центра своего внимания. Сперва я решил, что это круто, когда актер произносит свои реплики так, будто говорит персонально со мной. Но по ходу пьесы мы познакомились с его сестрой Лаурой, чья мучительная интровертность показалась мне до боли знакомой, и с его матерью Амандой, жившей в мире своих фантазий в ожидании рыцаря на белом коне – гостя мужского пола, – который явится и спасет их от самих себя. Я смотрел, как по сцене ходят члены моей собственной изломанной семьи, и струйки липкого пота текли по моей груди.

Когда первый акт подошел к концу, я услышал, как моя мать на сцене в роли Аманды распекает Тома и говорит: «Да перестань ты только о себе! Только и слышишь – „я“, „я“…» Я видел, как Том мечется, точно зверь в клетке, по квартире, где его удерживает лишь любовь к сестре. И с каждой новой репликой в зале становилось все жарче. В антракте мне срочно понадобилось выпить воды, и мы с Лайлой вышли в фойе.

– Ну и что ты думаешь об этой пьесе? – спросила Лайла.

У меня теснило грудь, но я вежливо улыбнулся:

– Великолепно. Уж не знаю, как они это делают, запоминая все эти реплики. Я бы никогда в жизни не смог стать актером.

– Дело не только в запоминании реплик, – покачала головой Лайла. – Ведь они втягивают тебя в происходящее на сцене, заставляя сопереживать. Разве нет?

– Потрясающе, – сказал я, сделав очередной глоток воды.

Я мог бы сказать гораздо больше, но предпочел держать свои мысли при себе.

Когда в зале погас свет и начался второй акт, я положил руку ладонью вверх на разделяющий нас с Лайлой подлокотник кресла в надежде, что ей захочется взять меня за руку, хорошо понимая, что это напрасные ожидания. Между тем в пьесе появилось новое действующее лицо – пришедший в гости джентльмен, и я уже начал рассчитывать на счастливый конец. Но, как всегда, ошибся. Все пошло прахом. Оказалось, что пришедший в гости джентльмен уже обручен с другой женщиной. Сцена взорвалась злобой и встречными обвинениями, а Лаура тем временем вернулась назад в свой мир крошечных стеклянных фигурок, в свой стеклянный зверинец.

Актер, игравший Тома, вышел на авансцену, поднял воротник горохового пальто, закурил сигарету и сообщил зрителями, что уезжает из Сент-Луиса, оставляя мать и сестру. Я вдруг почувствовал, как у меня сдавило грудь, перехватило дыхание, ком застрял в горле. На глаза навернулись слезы. Это просто актеры, сказал я себе. И просто парень, который произносит вслух заученные реплики. Вот и все. Том жаловался, что до сих пор слышит голос Лауры и видит ее лицо в цветном стекле флаконов духов. И пока он говорил, у меня перед глазами вставал Джереми, который смотрел на меня из окна в тот последний раз, когда я уезжал прочь: он не двигался, не махал рукой на прощание, его глаза обвиняли меня, умоляя не уезжать.

А потом этот сукин сын на сцене поглядел прямо на меня и сказал: «О Лаура, я хотел уйти от тебя и не могу! Я не знал, что так предан тебе, и потому не могу предать».

Я не мог остановить слезы, катившиеся у меня по щекам. Не решился поднять руку, чтобы вытереть их – это привлекло бы ко мне внимание. Поэтому я позволил им свободно струиться по лицу. И тут я почувствовал, как Лайла осторожно взяла меня за руку. Я не смотрел на Лайлу. Она тоже на меня не смотрела. Только сжимала мою руку до тех пор, пока парень на сцене не закончил говорить и боль в моей груди не улеглась.