7. ПУСТУЮЩЕЕ МЕСТО

Книга: Сборник "Горбун - Черные мантии-отдельные произведения. Компиляция. Книги 1-15"

Господин де Пероль плохо справлялся с обязанностями хозяина вечера, его авторитет неуклонно падал. Шаверни с приятелями сказали ему пару теплых слов, и он уже был не всилах удержать буянов. Аврора, ни жива, ни мертва, стояла за дверью и уже начала сожалеть, что покинула свое убежище. А бесстрашная шалунья донья Крус только посмеивалась. Напугать ее было не так-то просто. Она задула в будуаре все свечи, чтобы никто из находившихся в зале не мог разглядеть ее подругу.

— Взгляни, — предложила она, указывая на замочную скважину.

Но любопытство Авроры как рукой сняло.

— Долго вы там будете возиться с этой барышней? — осведомилась Сидализа.

— Тоже мне сокровище, — поддержала подругу Дебуа.

— Маркизы ревнуют, — подумала вслух донья Крус. Аврора посмотрела в замочную скважину.

— Маркизы? — с сомнением в голосе проговорила она. Донья Крус с самонадеянным видом пожала плечами и ответила:

— Ты незнаешь двора.

— Донья Крус! Донья Крус! Пусть выйдет донья Крус! — раздавалось в гостиной.

Цыганка с наивной гордостью улыбнулась.

— Они хотят, чтобы я вышла, — прошептала она. Дверь затряслась. Аврора отскочила назад, а донья Крус

заглянула, в скважину.

— Ох, до чего уморительная физиономия у этого Пероля — воскликнула она и расхохоталась.

— Дверь не поддается, — заметил Навайль.

— Кажется, там кто-то разговаривает, — добавил Носе.

— Нужен какой-нибудь рычаг!

— А почему не пушка? — поинтересовалась полусонная Нивель.

Ориоль закатился в хохоте.

— Я придумал лучше! — вскричал Шаверни. — Нужно спеть серенаду!

— И сыграть ножами на бокалах, бутылках и тарелках! — заявил Ориоль, поглядывая на Нивель.

Та снова впала в дрему.

— Как он хорош, этот маленький маркиз, — тихонько проговорила донья Крус.

— Где он? — приближаясь к двери, спросила Аврора.

— Но я нигде не вижу горбуна, — вместо ответа сказала цыганка.

— Вы там? — закричал по ту сторону двери Шаверни. Аврора, приникнув глазом к скважине, изо всех сил пыталась разглядеть своего рыцаря с калье Реаль.

Но в зале творилось такое, что ей это никак не удавалось.

— Да который же из них? — все повторяла она.

— Тот, что пьян сильнее всех, — ответила на сей раз донья Крус.

— Мы готовы! Мы готовы! — хором вопили новоявленные музыканты.

Все, включая и дам, повставали со своих мест. Каждый держал свой музыкальный инструмент. Сидализа взяла медную жаровню, а Дебуа из всех сил колотила в нее. Серенада еще не началась, но шум уже стоял ужасный.

Навайль и Жиронн схватили Пероля, который безучастно наблюдал за весельем, и привязали его на всякий случай к вешалке.

— Кто будет петь?

— Шаверни! Пускай споет Шаверни!

И маленького маркиза, передавая с рук на руки, подтолкнули к самой двери. В этот миг Аврора узнала его и резко отпрянула назад.

— Ничего, — проговорила донья Крус, — он просто немного навеселе. При дворе так принято. Но он все равно очарователен.

Покачиваясь на ногах, Шаверни жестом призвал всех к молчанию. В зале воцарилась тишина.

— Дамы и господа, — заявил маркиз, — прежде всего, мне бы хотелось объяснить свою позицию.

На него зашикали.

— Никаких речей! Пой или замолкни!

— Моя позиция проста, хотя на первый взгляд может показаться…

— Долой Шаверни! Оштрафуем его! Привяжем рядом с Перолем!

— Но почему я хочу объяснить свою позицию? — с пьяной настойчивостью продолжал Шаверни. — Дело в том, что мораль…

— К черту мораль!

— Обстоятельства таковы…

— К черту обстоятельства!

Сидализа, Дебуа и Флери наскакивали на маркиза, словно волчицы. Нивель спала.

— Если ты не желаешь петь, — вскричал Навайль, — давайте декламировать какую-нибудь трагедию.

Слова его потонули в криках протеста.

— Спой, и мы позволим тебе объяснить свою позицию, — пообещал Носе.

— Клянетесь? — серьезно поинтересовался Шаверни.

Все присутствующие приняли позы Горациев в сцене клятвы.

— Клянемся! Клянемся!

— Тогда позвольте мне сначала объяснить свою позицию, — сказал Шаверни.

Донья Крус держалась за бока от хохота. Однако обитатели залы рассвирепели. Кто-то предложил повесить Шаверни за окно вверх ногами. В XVIII веке порой шутили весьма мило.

— Я буду краток, — не унимался маленький маркиз. — В сущности, моя позиция очень проста. Я не знаю своей будущей жены, поэтому не могу испытывать к ней ненависти. А поскольку я люблю женщин вообще, то это будет брак по любви.

Гости в двадцать глоток заревели:

— Пой же! Пой! Пой!

Шаверни взял из рук у Таранна нож и тарелку.

— Эти стишки сочинил один молодой человек, — объявил он.

— Пой! Пой!

— Куплеты незамысловаты, прошу обратить внимание на припев.

И он запел, слегка постукивая ножом по тарелке.

«Мы двоемужних дам

Ругаем: «Ну и ну!»

Но стыд тому и срам,

Кто мается в плену

У двух иль трех мадам:

Не по карману нам

Держать теперь жену

Даже одну!»

— Неплохо! Неплохо! — похвалила галерка.

— Ориоль понимает что к чему!

— Припев! Еще раз!

«Не по карману нам

Держать теперь жену

Даже одну!»

— Кто-нибудь даст мне выпить? — очнулась вдруг Нивель.

— Прелестно, не правда ли? — заметил Ориоль.

— Глупо, как и все остальное.

— Браво! Браво!

— Да не бойся же ты! — обнимая, уговаривала бедную Аврору донья Крус.

— Второй куплет! Смелее, Шаверни! Тот продолжал:

«У регента казна —

То знает целый свет —

Всем, право же, полна,

Там только денег нет».

Услышав столь непочтительные слова, Пероль так отчаянно задергался, что отвязался от вешалки и грохнулся на пол.

— Господа! Господа! Ради принца Гонзаго… — начал умолять он, поднимаясь на ноги.

Но его никто не слушал.

— Неправда! — кричали одна

— Все верно! — не соглашались с ним другие.

— У господина Лоу собраны все сокровища Перу!

— Только без политики!

— Правильно!

— Ничего не правильно!

— Да здравствует Шаверни!

— Долой!

— Надо вставить ему кляп!

— Набить из него чучело!

При этом дамы яростно гремели тарелками и бокалами.

— Шаверни, иди сюда, я тебя поцелую! — вскричала Нивель.

— Вот еще новости! — возмутился толстенький откупщик.

— Он нам польстил, — пробурчала Нивель, закрывая глаза. — Какой он все же милый! Говорит, что держать жену теперь не по карману, но разве это дорого? Мужчина — он как земля, взятая в аренду. Я просто из себя выхожу, когда вижу, что в кошельке у мужчины остался хоть один пистоль!

Между тем в будуаре Аврора, закрыв лицо руками, говорила пресекающимся голосом:

— Я чувствую холод, он пробирает меня до самого сердца. Только подумать, что меня хотят отдать за такого человека…

— Да полно тебе, — успокаивала подругу донья Крус. — У меня бы он стал кротким как ягненок. Неужели, по-твоему, он не мил?

— Уведи меня отсюда! Остаток ночи я хочу провести в молитвах.

Аврора покачнулась. Донья Крус поддержала ее. У цыганки было очень доброе сердечко, но отвращения подруги она не разделяла. Это ведь и был Париж, предмет стольких ее мечтаний.

— Пойдем же, — проговорила она, а между тем Шаверни, воспользовавшись короткой минутой молчания, со слезами на глазах умолял позволить ему объяснить свою позицию. Спускаясь по лестнице, донья Крус проговорила:

— Нужно потянуть время, сестричка. Делай вид, что ты послушна, и верь: я тебя не оставлю. Я скорее сама выйду за Шаверни, чем дам тебе попасть в переплет.

— И ты готова ради меня на такую жертву? — в порыве наивной благодарности воскликнула Аврора.

— Господи, ну конечно! Помолись, раз это может тебя утешить. А я скоро опять ускользну от них и приду к тебе.

И она проворно взбежала по ступенькам; на сердце у девушки было легко, и она заранее подняла вверх свой бокал с шампанским.

— Ну, еще бы, — бормотала она, — я окажу ей услугу… Да с этим Шаверни всю жизнь будешь животики надрывать со смеху. Что может быть лучше?

У двери будуара девушка остановилась и прислушалась. С возмущением в голосе Шаверни говорил:

— Но ведь вы обещали, что я смогу объяснить вам свою позицию, разве не так?

— Ни за что! Шаверни злоупотребляет нашим терпением! К двери, Шаверни!

В этот миг донья Крус распахнула дверь. Она появилась на пороге, веселая и сияющая, держа бокал высоко над головой.

Ее встретили долгими и бурными рукоплесканиями.

— Ну, господа, — проговорила она, протягивая пустой бокал, — да будьте же вы поживее. Неужели по-вашему это шум?

— Мы пробуем пошуметь, — сказал Ориоль.

— Да, буяны из вас никудышные, — залпом осушив бокал, продолжала донья Крус. — Вас слышно разве что за этой дверью.

— Не может быть! — заголосили пристыженные повесы. Они-то считали, что способны перебудить весь Париж.

Шаверни с восхищением смотрел на донью Крус.

— Прелесть! — бормотал он. — Она — сплошной восторг! Только Ориоль вознамерился повторить эти показавшиеся

ему очень красивыми слова, как проснувшаяся Нивель ущипнула его чуть ли не до крови.

— Извольте молчать! — приказала она.

Он попытался было улизнуть, но дочь Миссисипи схватила его за рукав.

— Штраф одна голубенькая, — объявила она.

Достав бумажник, Ориоль протянул даме новенькую акцию, а дама тем временем мурлыкала:

«Не по карману нам

Держать теперь жену

Даже одну!»

Тем временем донья Крус искала глазами горбуна. Чутье подсказывало ей, что, несмотря на данный ей отпор, человек этот — ее тайный союзник. Но спросить о нем ей было не у

кого. Чтобы узнать, не уехал ли горбун вместе с Гонзаго, она осведомилась:

— А где же его светлость?

— Карета только что вернулась, — ответил снова появившийся в зале Пероль. — Его светлость отдает распоряжения.

— Насчет скрипок, да? — вставила Сидализа.

— Ой, неужто мы и вправду будем танцевать? — раскрасневшись от радости, воскликнула цыганка.

Дебуа и Флери посмотрели на нее с презрением.

— Вывали времена, — наставительно произнесла Нивель, — когда, появляясь здесь, мы находили кое-что под своими тарелками.

Она приподняла свою тарелку и продолжала:

— Ничего! Ни просяного зернышка! Ах, мои милые, Регентство приходит в упадок.

— Регентство стареет, — поддержала товарку Сидализа.

— Регентство увядает! Разве Гонзаго обеднел бы, если бы мы получили на десерт несколько голубеньких?

— А что такое «голубенькая»? — спросила донья Крус. Как описать всеобщее остолбенение? Представьте себе, что в наши дни в Золотом доме дается ужин, на котором присутствуют балетные фигурантки и завсегдатаи кафе «Тортони», и одна из этих дам не знает, что такое Кредитный банк движимости. Это просто невозможно. Ну так вот, неискушенность доньи Крус показалась всем просто невероятной.

Шаверни торопливо сунул руку в карман, где лежало его приданое. Вытащив с дюжину акций, он вложил их в руку цыганке.

— Благодарю, — проговорила та, — господин Гонзаго их вам вернет.

Затем, раздав акции Нивель и прочим дамам, она с пленительным изяществом добавила:

— Вот ваш десерт, сударыни.

Дамы взяли акции, но решили, что эта малютка просто отвратительна.

— Ну же! — не унималась донья Крус. — Еще не хватало, чтобы его светлость застал нас всех спящими. За здоровье маркиза де Шаверни! Ваш бокал, маркиз!

Тот протянул бокал и тяжко вздохнул.

— Осторожнее! Он сейчас примется объяснять свою

позицию!

— Только не вам! — отрезал маркиз. — В качестве аудитории мне нужна лишь прелестная донья Крус. А вы недостойны слушать мои объяснения.

— Но все же очень просто, — перебила его Нивель. — Ваша позиция — это позиция человека под мухой.

Все расхохотались. Толстячок Ориоль даже чуть не задохнулся.

— Проклятье! — воскликнул маркиз и разбил о стол свой бокал. — Неужто тут найдется смельчак, который отважится смеяться надо мной? Донья Крус, я не шучу: вы здесь словно небесная звезда среди плошек!

Дамы бурно запротестовали.

— Ну, это уж слишком! — заметил Ориоль.

— Замолчи, — огрызнулся Шаверни, — это сравнение может оскорбить только плошки. К тому же я разговариваю не с вами. Я требую, чтобы господин де Пероль прекратил ваши разнузданные вопли, и хочу добавить, что он понравился мне один раз в жизни — когда был привязан к вешалке!

Невольно растрогавшись, маркиз со слезами на глазах повторил:

— Да, тогда он был хорош! Но возвращаясь к моей позиции… — внезапно вспомнил он и взял донью Крус за руки.

— Она для меня совершенно ясна, господин маркиз, — заявила цыганка. — Сегодня ночью вы женитесь на очаровательной женщине.

— Очаровательной? — хором переспросили присутствующие.

— Да, очаровательной, — подтвердила донья Крус, — и к тому же молодой, остроумной, доброй и не имеющей ни малейшего понятия о голубеньких.

— Да это чушь какая-то! — воскликнула Нивель.

— Вы сядете в почтовую карету, — продолжала донья Крус, по-прежнему обращаясь к Шаверни, — и увезете свою супругу…

— Ах, если б это были вы, прелестное дитя! — перебил ее маркиз.

Донья Крус наполнила его бокал до краев.

— Господа, — прежде чем выпить, проговорил Шаверни, — донья Крус прояснила мою позицию, да так удачно, что у меня самого не получилось бы лучше. Позиция эта весьма романтична.

— Пейте же, — смеясь, сказала цыганка.

— Позвольте, меня уже давно мучит одна мысль.

— Ну-ка, давайте послушаем, что там у Шаверни за мысль!

Маркиз встал в ораторскую позу.

— Господа, — начал он, — за этим столом есть несколько пустующих мест. Вот это принадлежит моему кузену Гонзаго, это — горбуну. Оба они раньше были заняты, но скажите: чье это место?»

С этими словами маркиз указал на кресло, стоявшее напротив места Гонзаго, в котором с самого начала ужина действительно никто не сидел.

— И вот в чем заключается моя мысль, — продолжал Шаверни. — Я хочу, чтобы это место было занято, причем моею супругой!

— Верно! Правильно! — послышалось со всех сторон. — Мысль Шаверни вполне разумна. Супругу сюда! Супругу!

Донья Крус схватила маленького маркиза за руку, но отвлечь его уже было невозможно.

— Какого дьявола! — ворчал он, держась за стол; длинные волосы упали ему на лицо. — Я вовсе не пьян, вот еще!

— Выпейте и помолчите, — шепнула ему на ухо донья

— Я хочу выпить, о божественная звезда, да, Бог свидетель, я хочу выпить, но вот молчать я не желаю. Мысль моя верна, она проистекает из моей позиции. Я требую, чтобы здесь появилась моя будущая супруга, поскольку вы все, послушайте-ка…

— Слушайте! Слушайте! Он говорит, как сам бог красноречия!

Эти слова произнесла снова проснувшаяся Нивель. Шаверни треснул кулаком по столу и продолжал, переходя уже на крик:

— Я говорю, что это нелепо, нелепо…

— Браво, Шаверни! Отлично!

— Нелепо, повторяю вам, оставлять одно место пустым!

— Превосходно! Блестяще! Браво, Шаверни!

Зал взорвался рукоплесканиями. Маленький маркиз прикладывал неимоверные усилия, чтобы не потерять свою мысль.

— Оставлять место пустым, — воскликнул он, вцепившись в скатерть, — если мы больше никого не ждем.

И в тот миг, когда благодаря этому выводу, давшемуся ему с таким трудом, Шаверни сорвал бурю одобрительных криков, в дверях галереи появился Гонзаго и сказал:

— Нет, кузен, ждем.

8. ПЕРСИК И БУКЕТ

Лицо принца Гонзаго показалось всем строгим и даже озабоченным. Весельчаки поставили бокалы на стол; улыбки исчезли.

— Кузен, — проговорил Шаверни, упав в кресло, — я ждал вас, чтобы как-то объяснить свою позицию.

Гонзаго подошел к столу и отобрал у маркиза бокал, который тот уже было поднес к губам.

— Не пей больше, — сухо проговорил он.

— Это еще почему? — возмутился Шаверни Гонзаго выбросил бокал за окно и повторил:

— Не пей больше.

Шаверни уставился на него расширенными от удивления глазами. Сотрапезники расселись по своим местам. На их лицах бледность уже стала уступать место хмельному румянцу. У всех на уме была одна мысль, которую с начала пиршества каждый пытался отогнать, но она все равно висела в воздухе.

Появление Гонзаго заставило весельчаков вернуться к этой мысли.

Пероль попытался прошмыгнуть поближе к своему повелителю, но донья Крус его опередила.

— Позвольте вас на одно слово, ваша светлость, — попросила она.

Гонзаго поцеловал ей руку, и она отошла в сторонку.

— Что это значит? — пробормотал Шаверни.

— Боюсь, — добавила Сидализа, — что скрипок у нас так и не будет.

— Вряд ли речь идет о банкротстве, — заметила Дебуа, — Гонзаго слишком богат.

— Всякое случается, — отозвалась Нивель.

Мужчины участия в разговоре не принимали. Почти все они уставились в скатерть и, казалось, размышляли. Один Шаверни мурлыкал веселую песенку и не обращал внимания на тревогу, охватившую всю гостиную. Ориоль шепнул на ухо Перолю:

— Неужто принц явился с дурными вестями? Фактотум молча отвернулся.

— Ориоль! — окликнула Нивель.

Толстенький откупщик послушно подскочил к своей даме; дочь Миссисипи сказала:

— Когда принц закончит с этой девицей, вы подойдете к нему и скажете, что мы желаем скрипичной музыки.

— Но… — замялся Ориоль.

— Не возражайте! Пойдете и скажете, я так хочу!

Принц продолжал беседовать с цыганкой, и молчание становилось все более тревожным и печальным. Искреннее веселье, еще недавно царившее на этой оргии, исчезло без следа. Если читатель хоть на секунду поверил, что сотрапезники развлекались от всей души, значит, нам не удалось нарисовать верную картину. Они просто делали, что могли. Вино развязало всем языки и заставило лица раскраснеться, однако за натянутым весельем чувствовалась постоянная тревога. И чтобы разрушить его окончательно, Гонзаго достаточно было нахмуриться. Толстяк Ориоль выразил вслух терзавшую всех мысль: случилось что-то скверное.

Гонзаго снова поцеловал руку доньи Крус.

— Вы мне верите? — по-отцовски спросил он.

— Конечно, ваша светлость, — умоляюще глядя на принца, ответила цыганка, — но это ведь моя единственная подруга, моя сестра!

— Я ни в чем не могу вам отказать, милое дитя. Через час, что бы там ни случилось, она будет свободна.

— Правда, ваша светлость? — радостно вскричала донья Крус. — Позвольте я пойду ее обрадую?

— Не сейчас. Останьтесь. Вы передали ей о моем желании?

— Относительно брака? Разумеется, но она и мысли не допускает об этом.

— Ваша светлость, — проговорил Ориоль, заикаясь, но повинуясь повелительному знаку Нивель, — простите, что я вас отвлекаю, но дамы требуют скрипок.

— Не мешайте! — бросил принц и отодвинул откупщика в сторону.

— Ну и дела! — прошептала Нивель.

Гонзаго сжал в ладонях руки доньи Крус и продолжал:

— Я скажу вам только одно: мне хотелось бы спасти того, кого она любит.

— Но, ваша светлость, — воскликнула донья Крус, — если вы изволите объяснить мне, чем этот брак может оказаться полезным для господина де Лагардера, я тотчас же передам ваши слова Авроре.

— Так оно и есть, — отозвался Гонзаго, — мне больше нечего добавить. Разве вы сомневаетесь, что я — хозяин положения? Как бы там ни было, обещаю: никакого принуждения не будет.

Гонзаго двинулся было к столу, но донья Крус удержала его.

— Прошу вас, позвольте мне вернуться к ней, — взмолилась она. — Ваши недомолвки пугают меня.

— Нет, вы мне сейчас понадобитесь, — отрезал Гонзаго.

— Я? — изумилась цыганка.

— Здесь вскоре прозвучат слова, которых эти дамы не должны слышать.

— А я их услышу?

— Нет. Они не имеют отношения к вашей подруге. Вы здесь у себя дома, так что выполняйте роль хозяйки и уведите дам в гостиную Марса.

— Слушаюсь, ваша светлость.

Гонзаго поблагодарил девушку и вернулся к столу. Сотрапезники пытались понять хоть что-то по выражению его лица. Принц знаком подозвал к себе Нивель.

— Видите эту прелестную девушку? — начал он, указывая на донью Крус, которая задумчиво стояла в глубине залы. — Попытайтесь ее развлечь, сделайте так, чтобы она не обращала внимания на то, что здесь будет происходить.

— Вы нас выгоняете, ваша светлость?

— Вас скоро позовут назад. А в малой гостиной есть свадебные подарки.

— Я все поняла, ваша светлость. Вы не уступите нам Ориоля?

— Нет, Ориоль тоже останется. Ступайте.

— Ну, крошки мои, пойдемте, — сказала Нивель. — Донья Крус хочет показать нам свадебные подарки.

Дамы повскакивали с мест и под предводительством цыганки направились в небольшую гостиную Марса, располагавшуюся напротив будуара, в котором не так давно мы наблюдали двух подруг. Там и вправду были разложены свадебные подарки. Дамы тотчас же окружили стол.

Гонзаго взглянул на Пероля, и тот пошел затворить за дамами дверь. Едва она закрылась, как к ней тотчас же подошла донья Крус, однако Нивель подбежала к ней и потянула в сторону.

— Вы, милочка, должны нам все показать, — защебетала она, — так просто вы от нас не отделаетесь.

В зале остались одни мужчины. Среди глубокого молчания Гонзаго занял председательское место. Тишина наступила такая, что даже маленький маркиз де Шаверни очнулся.

Поскольку никто не отзывался, он принялся говорить сам с собой:

— Я помню, что встретил в саду два восхитительных создания. Но должен ли я и вправду жениться на одном из них или это только сон? Никак не пойму! Кузен, — сменил он внезапно тему, — здесь стало так уныло! Пойду-ка я к дамам.

— Останься! — приказал Гонзаго. Затем, оглядев собравшихся, он продолжал:

— Господа, я надеюсь, вы не утратили хладнокровия?

— Нет, нет, мы хладнокровны! — прозвучал ответ.

— Черт побери! — вскричал Шаверни. — Ведь ты же, кузен, сам заставлял нас пить!

И он был прав. Слово «хладнокровие» Гонзаго употребил исключительно в переносном смысле. Ему требовались люди с разгоряченными головами и здоровыми руками. За исключением Шаверни, все отвечали этому условию.

^ Гонзаго посмотрел на маркиза и недовольно покачал головой. Затем взглянул на стенные часы и продолжал:

— Для разговора у нас есть ровно полчаса. Довольно безумствовать — я имею в виду вас, маркиз.

Когда минуту назад Гонзаго велел Шаверни остаться, тот сел, но не в кресло, а на стол.

— За меня можете не беспокоиться, кузен, — ответил он с серьезностью подвыпившего человека, — пожелайте только, чтобы здесь все были трезвы, как я. Меня заботит моя позиция — вот и все.

— Господа, — перебил его Гонзаго, — пора к делу. Вот каковы факты. Обстоятельства сложились так, что сейчас нас стесняет некая молодая девушка, стесняет нас всех, понимаете?

Ведь отныне наши интересы сплелись еще теснее , чем вы думаете; можно даже сказать, что ваша удача — это моя удача, я принял меры к тому, чтобы связывающие нас узы превратились в подлинную цепь.

— Да мы так близко к вашей светлости, что ближе некуда, — проговорил Монтобер.

— Правильно, правильно, — послышалось кое-где. Однако настоящего подъема в этих восклицаниях не было.

— Эта девушка… — продолжал Гонзаго.

— Обстоятельства, похоже, осложнились, — перебил Навайль, — поэтому мы вправе требовать кое-каких объяснений. Девушка, похищенная вчера вашими людьми, — это та самая, о которой шел разговор у господина регента?

— Та, которую господин де Лагардер обещал привести в Пале-Рояль? — добавил Шуази.

— Короче, мадемуазель де Невер? — подытожил Носе. Лицо у Шаверни исказилось. Изменившимся голосом он чуть слышно повторил:

— Мадемуазель де Невер! Гонзаго нахмурился.

— Какое вам дело до ее имени? — Гневно взмахнув рукой, сказал он. — Она нам мешает, поэтому ее нужно убрать с дороги.

Воцарилось молчание. Шаверни взял бокал, но тут же поставил его на место, не сделав ни глотка. Гонзаго продолжал:

— Кровь страшит меня, друзья мои, даже больше, чем вас. Шпага мне еще ни разу не помогла. Поэтому я отказываюсь от шпаги в пользу более мягких средств. Шаверни, ради своего душевного спокойствия я готов истратить пятьдесят тысяч экю плюс расходы на твое путешествие.

— Дороговато, — пробурчал Пероль.

— Не понял, — отозвался Шаверни

— Сейчас поймешь. Я оставляю шанс этому прелестному ребенку.

— То есть мадемуазель де Невер? — машинально взяв бокал, уточнил маленький маркиз.

— Если ты ей понравишься… — вместо ответа начал принц.

— Ну, что до этого, — перебил Шаверни, отпивая глоток, — то уж как-нибудь.

— Тем лучше! В таком случае она пойдет за тебя по доброй воле.

— А иначе я и не желаю, — заметил Шаверни.

— Я тоже, — отозвался Гонзаго с двусмысленной улыбочкой. — После свадьбы ты увезешь жену куда-нибудь далеко в провинцию и продлишь ваш медовый месяц навечно, если, конечно, не предпочтешь через положенное время вернуться сюда один.

— А если она откажется? — осведомился маленький маркиз.

— Если откажется, мне не в чем будет себя упрекнуть, и ее освободят.

Произнося последнее слово, Гонзаго невольно опустил глаза.

— Но вы говорили, — тихо произнес Шаверни, — что хотите дать ей шанс. А получается так: если она соглашается выйти за меня, то останется жить, а если откажется, будет свободной. Чего-то я тут не понимаю.

— Это потому что ты пьян, — сухо пояснил Гонзаго. Остальные приспешники принца хранили глубокое молчание.

Под сверкающими люстрами, освещавшими веселую роспись потолка и стен, между пустыми бутылками и увядшими цветами — повсюду в этом зале витало нечто мрачное.

Время от времени из соседней гостиной долетали взрывы женского смеха. От него всем становилось не по себе. Один Гонзаго сидел с высоко поднятой головой и радостной улыбкой на губах.

— Уверен, господа, — проговорил он, — что все вы меня понимаете, не так ли?

Ему никто не ответил, даже прожженный плут Пероль.

— Итак, требуется кое-что пояснить, — улыбаясь, снова заговорил Гонзаго. — Объяснение будет кратким, поскольку у нас нет времени. Прежде всего примем за аксиому следующее: существование этой девушки грозит нам полным крахом. И не надо делать скептические физиономии — дело обстоит именно так. Если завтра я потеряю наследство де Невера, послезавтра мы все уже будем в бегах.

— Мы все? — послышались восклицания.

— Да, вы, господа хорошие, — выпрямившись, ответил Гонзаго, — все без исключения. И речь тут не идет о ваших прежних грешках. Принц Гонзаго идет в ногу с модой: его расчетные книги не в лучшем состоянии, чем у самого захудалого купчишки, а вы ведь за них уверены. О, Пероль превосходно умеет устраивать такие вещи! Так что мое банкротство повлечет за собой вашу гибель.

Взгляды присутствующих обратились на Пероля, но тот не шелохнулся.

— К тому же, — продолжал принц, — после того, что случилось вчера… Впрочем, никаких угроз! Просто вы связаны со мною настолько прочно, что как верные компаньоны последуете за мною и в несчастье. Я лишь хочу знать, насколько вы готовы выказать мне таким образом свою преданность.

Все продолжали молчать. Улыбка Гонзаго стала явно насмешливой.

— Все вы меня прекрасно поняли, сами видите, — сказал он, — не зря я рассчитывал на вашу сообразительность. Девушку отпустят. Я сказал это и продолжаю повторять: она будет вольна идти отсюда, куда ей заблагорассудится, да-да, господа. Это вас удивляет?

Приспешники вопросительно смотрели на принца. Шаверни с мрачным видом цедил из бокала вино. Молчание затягивалось. Впервые после своего возвращения Гонзаго налил себе и соседям.

— Я не раз твердил вам, друзья мои, — снова начал он весьма беззаботным тоном, — что приятные привычки, хорошие манеры, великолепная поэзия, изысканные благовония — все это пришло сюда из Италии. Вы плохо знаете Италию. Так что слушайте и мотайте на ус.

Принц отпил шампанского и продолжал:

— Я расскажу вам историю из времен моей молодости; ах, эти дивные годы уже не вернуть! Был у меня кузен, граф Аннибале Каноцца из рода принцев Амальфи, весельчак, каких мало, сколько безрассудств мы с ним творили! Он был богат, очень богат. Судите сами: у кузена Аннибале было четыре замка на Тибре, двадцать ферм в Ломбардии, два дворца во Флоренции, два в Милане и два в Риме, а также вся знаменитая золотая посуда наших почтенных дядюшек кардиналов Алларил. Я же являлся единственным и прямым наследником кузена Каноццы, но ему было тогда всего двадцать семь, и он собирался прожить лет до ста. Никогда мне не приходилось встречать человека со столь отменным здоровьем. Вас, я вижу, что-то знобит, друзья мои, выпейте-ка, чтобы придать себе мужества.

Сотрапезники так и сделали: в этом нуждались все.

— Однажды вечером, — продолжал принц Гонзаго, — я пригласил кузена Каноццу на свой виноградник в Сполето. Что за чудное место! А какие там были беседки! Мы провели вечер, сидя на террасе, вдыхая напоенный ароматами воздух и беседуя, кажется, о бессмертии души. Каноцца был стоиком, если не считать вина и женщин. Взошла прекрасная луна, и он, бодрый и веселый, расстался со мною. По-моему, я даже видел, как он садится в карету. Естественно, он был свободен — не так ли? — был волен отправляться куда ему заблагорассудится — на бал, на ужин, всего этого в Италии было предостаточно, на любовное свидание, наконец. Но он был волен и остаться…

Гонзаго допил бокал. Все смотрели на него вопросительно, и он закончил:

— Граф Каноцца, мой кузен, выбрал последнюю из перечисленных мною возможностей — он остался.

Сотрапезники задвигались. Шаверни судорожно сжал свой бокал.

— Остался, — повторил он.

Гонзаго взял из корзины с фруктами персик и бросил маркизу. Персик остался лежать у того на коленях.

— Изучай Италию, кузен! — заметил Гонзаго. Затем, обращаясь к остальным, продолжал:

— Шаверни слишком пьян, чтобы меня понять, но, быть может, это и к лучшему. Изучайте Италию, господа!

С этими словами он принялся катать персики по столу. Каждый из сотрапезников получил таким манером один плод. После этого Гонзаго заговорил, отрывисто и сухо:

— Да, я забыл упомянуть одно любопытное обстоятельство: прежде чем расстаться со мною, мой кузен граф Анибало Каноцца угостился персиком.

Сотрапезники поспешно положили персики на стол. Гонзаго снова наполнил свой бокал. Шаверни последовал его примеру.

— Изучайте Италию, — в третий раз повторил принц, — только там и умеют жить. Уже лет сто там не пользуются дурацкими стилетами. К чему применять насилие? В Италии, если, к примеру, вам нужно убрать с пути девушку — как в нашем случае, — вы просто находите кавалера, который согласится взять ее в жены и увезти неведомо куда. Прекрасно, это в точности как у нас. Если девушка соглашается, все в порядке. Если нет, а в Италии, как и здесь, она имеет на это право, тогда вы отвешиваете ей глубокий поклон и просите прощения за допущенную вольность. Затем вы с почтением ее провожаете. По пути, из чистой галантности, вы просите ее принять у вас букет…

С этими словами Гонзаго взял в руки стоявший на столе букет из живых цветов.

— Разве может она отказаться от букета? — продолжал он, поправляя цветы. — И она удаляется, свободная, как и мой кузен Аннибале, отправляется куда ей будет угодно — к любовнику, подруге, к себе домой. Но она вольна и остаться.

Принц вытянул руку с букетом вперед. Сотрапезники вздрогнули и отшатнулись.

— Она остается? — сквозь зубы процедил Шаверни.

— Остается, — глядя ему в лицо, холодно бросил Гонзаго. Шаверни вскочил.

— Эти цветы отравлены? — вскричал он.

— Садись на место, — расхохотался Гонзаго, — ты пьян. Шаверни утер ладонью струившийся со лба пот.

— Да, — пробормотал он, — должно быть, я и вправду пьян. Иначе…

Он покачнулся. У него закружилась голова.

9. ДЕВЯТЫЙ УДАР

Хозяйским взором Гонзаго оглядел собравшихся.

— Он совсем потерял голову, — проговорил принц. — Ладно, его я извиняю, но если хоть один из вас…

— Она согласится, — для очистки совести тихо проговорил Навайль, — она не откажется от руки Шаверни.

Протест был робким. Он не мог повлиять ни на что. Но другие не решились и на него. Угроза краха уже прозвучала. Дорога позора — так же как дорога мертвецов Бюргера — гладка) А в ту эпоху оживленной торговли разорение свершалось быстро и неотвратимо.

Теперь Гонзаго знал, что ему позволено все. Эти люди стали его сообщниками. Теперь у него была своя армия. Принц поставил букет на место.

— Можете не беспокоиться, — проговорил он, — мы с вами заодно. Но есть кое-что и посерьезнее. Скоро пробьет девять.

— Узнали что-нибудь новое, ваша светлость? — поинтересовался Пероль.

— Ничего. Я лишь принял надлежащие меры: все подходы к домику охраняются. Готье с пятеркой молодцов стоят у входа в переулок, Кит и еще двое — у ворот в сад. В прихожей дежурят вооруженные слуги.

— А эти два шута? — осведомился Навайль.

— Плюмаж и Галунье? Я не доверил им ни один из постов. Они ждут, как и мы, вон там.

И принц указал в сторону входа на галерею, где после его появления все люстры были погашены. Одновременно с этим двери, ведущие на галерею, оставались распахнутыми.

— Кого мы все ждем — и они, и мы? — неожиданно спросил Шаверни, в чьем пасмурном взгляде вдруг зажегся осмысленный огонек.

— Тебя, кузен, ведь не было здесь вчера, когда я получил это письмо? — ответил вопросом на вопрос Гонзаго.

— Нет. Так кого же вы ждете?

— Того, кто займет это место, — ответил принц, указывая на кресло, пустовавшее с начала ужина.

— Переулок, сад, прихожая, лестница — везде полно вооруженных людей, — с презрением в голосе проговорил Шаверни. — И все это ради одного человека?

— Этого человека зовут Лагардер, — с непроизвольной значительностью произнес Гонзаго.

— Лагардер? — переспросил Шаверни. Затем добавил, ни к кому не обращаясь:

— Я его ненавижу, но когда он поверг меня наземь, то потом сжалился.

Гонзаго, чтобы лучше слышать, наклонившийся к кузену, лишь покачал головой. Затем выпрямился и проговорил:

— Господа, как по-вашему: достаточны принятые мною меры или нет?

Шаверни пожал плечами и рассмеялся.

— Двадцать против одного! — проворчал Навайль. — Что ж, это вполне честно.

— Черт возьми! — воскликнул Ориоль, несколько успокоенный внушительной численностью гарнизона. — А мы и не боялись!

— Как вы полагаете, — снова заговорило Гонзаго, — двадцати человек достаточно, чтобы его подстеречь исхватить, живого или мертвого?

— Даже слишком, ваша светлость! Более чем достаточно! — послышались возгласы сотрапезников.

— Тогда вы можете пообещать, что никто не упрекнет меня потом в недостатке осторожности?

— Уж за это-то я ручаюсь! — воскликнул Шаверни. — Если вам чего-то и недостает, то уж никак не осторожности.

— Я хотел, чтобы вы подтвердили правильность моих действий, — сказал Гонзаго. — А хотите, теперь я выскажу вам свое мнение?

— Конечно, ваша светлость!

Сотрапезники снова принялись за шампанское. Принц Гонзаго встал.

— Мое мнение заключается в том, — медленно и серьезно произнес он, — что все это впустую. Этого человека я знаю. Он сказал: «В девять я буду среди вас». И, значит, в девять часов мы увидим Лагардера лицом к лицу, уверен, клянусь вам. Нет такой силы, которая помешала бы ему явиться на условленную встречу. Спустится он по каменной трубе? Впрыгнет в окно? Вылезет из-под пола? Не знаю. Но точно в назначенный час, ни раньше ни позже, он будет сидеть за этим столом.

— Дьявольщина! — воскликнул Шаверни. — Попадись он мне, но только один на один!

— Замолчи, — резко одернул его Гонзаго, — я только на ярмарках люблю смотреть, как карлик сражается с гигантом. Я настолько убежден во всем этом, господа, — добавил он, повернувшись к остальным, — что только что проверил свою шпагу.

Достав оружие из ножен, принц согнул гибкий и блестящий стальной клинок.

— Час близится, — подытожил он, взглянув на часы уголком глаза, — последуйте моему примеру. Очень вам рекомендую рассчитывать на свои шпаги.

Приспешники Гонзаго проследили за его взглядом и уставились на циферблат роскошных часов, громко тикавших в футляре из розового дерева. Стрелка приближалась к цифре девять. Сотрапезники бросились разыскивать свои шпаги, в беспорядке раскиданные по всей гостиной.

— Пусть только он мне попадется один на один! — повторил Шаверни.

— Ты куда? — спросил Гонзаго Пероля, направившегося в сторону галереи.

— Закрыть двери, — объяснил осторожный фактотум.

— Оставь двери в покое. Раз я сказал, что они останутся раскрытыми, значит, так тому и быть.

— Это условный знак, господа, — продолжал он, обращаясь к товарищам по оружию. — Если двери закроются, можете радоваться — это будет означать: «Враг повержен». Но пока они отворены, будь начеку.

Пероль вместе с Ориолем, Таранном и финансистом заняли последнюю линию обороны. Рядом с Гонзаго выстроились Шуази, Навайль, Носе, Жиронн и остальные дворяне. Ближе всех к двери, по другую сторону стола поместился Шаверни. Каждый держал в руке обнаженную шпагу. Все взгляды были устремлены в сторону темной галереи.

Это беспокойное и вместе с тем торжественное ожидание давало четкое представление о человеке, который должен был вот-вот появиться. Часы заскрипели — как всегда перед тем, как начать бить.

— Вы готовы, господа? — спросил Гонзаго, не отрывая глаз от двери.

— Готовы, — в один голос ответили приспешники.

Они только что пересчитались, сколько их всего. Численное превосходство порою придает воинам отваги.

Гонзаго, уперев шпагу острием в пол, взял со стола свой бокал и вместе с первым ударом часов хвастливо провозгласил:

— За здоровье господина де Лагардера! Мы пьем с бокалом в одной и шпагой в другой руке!

И он поднял свой бокал.

— С бокалом в одной и шпагой в другой руке! — глухо повторил за ним хор голосов.

И все замолкли, держа наполненные до краев бокалы и острые клинки. Сотрапезники ждали, напряженно вглядываясь в темноту и прислушиваясь. Вдруг среди всеобщего молчания снаружи послышался звон стали. Часы медленно били. Казалось, прошел целый век, прежде чем они отсчитали девять Ударов. На восьмом ударе звон стали затих. На девятом створки двери захлопнулись. Послышалось долгое «ура». Шпаги опустились.

— За мертвого Лагардера! — воскликнул Гонзаго.

— За мертвого Лагардера! — подхватили сообщники и залпом осушили свои бокалы.

Один Шаверни не шелохнулся и хранил молчание. Поднося бокал к губам, Гонзаго внезапно вздрогнул. Гора плащей и накидок, наваленных на горбуна, вдруг зашевелилась и начала рушиться. Гонзаго и думать забыл о горбуне. Впрочем, он и не знал, чем закончилась его причуда. Совсем недавно принц сказал, что не знает, влезет ли Лагардер в трубу, впрыгнет ли в окно или появится из-под пола, но, мол, в назначенный час он будет здесь. И вот, при виде зашевелившейся кучи он отставил бокал и взял шпагу на изготовку. Из-под плащей донесся скрипучий смешок.

— К вашим услугам, — произнес тонкий голосок. — А вот и я!

Это был не Лагардер. Гонзаго расхохотался и сказал:

— Да это же наш приятель горбун!

Вскочив на ноги, тот схватил бокал и, подскочив к выпивохам, воскликнул:

— За Лагардера! Этот трус узнал, что я здесь, и не посмел прийти!

— За горбуна! За горбуна! — смеясь закричали сотрапезники. — Да здравствует горбун!

— Ну, господа, — простодушно проговорил тот, — если бы кто-то, кто не знает, как я, насколько вы все отважны, увидел бы вашу радость, он подумал бы, что вы изрядно перетрусили. А этим двум храбрецам что здесь нужно?

И он указал на Плюмажа и Галунье, которые стояли у закрытых дверей галереи, словно истуканы. Оба сияли.

— Вот вам наши головы, — лицемерно проговорил гасконец.

— Рубите, — добавил нормандец, — отправьте на небеса еще две души.

— Ваша честь снова незапятнанна! — весело вскричал Гонзаго. — Пусть этим храбрецам поднесут по бокалу вина, они выпьют вместе с нами.

Шаверни смотрел на них с отвращением — так смотрят на палачей. Когда оба приблизились к столу, он отошел.

— Клянусь головой, — сказал он оказавшемуся рядом Шуази, — если бы Лагардер появился, я встал бы рядом с ним.

— Тс-с! — предостерег его Шуази.

Горбун, который все слышал, указал Гонзаго пальцем на Шаверни и осведомился:

— Ваша светлость, это надежный человек?

— Нет, — ответил принц.

Плюмаж и Галунье пили вместе с нашими повесами. Протрезвевший Шаверни прислушивался. Галунье говорил об окровавленном полукафтане, Плюмаж снова рассказывал историю об анатомическом театре в Валь-де-Грас.

— Но это же подло! — воскликнул Шаверни, проталкиваясь к Гонзаго. — Они явно говорят о человеке, которого убили!

— Ба! — изображая изумление, воскликнул горбун. — А этот откуда взялся?

Плюмаж, вызывающий и насмешливый, подошел с бокалом к Шаверни; тот в ужасе отвернулся.

— Убей меня Бог, — заметил Эзоп II, — если этот господин не брезгует кое-кем.

Остальные выпивохи промолчали. Гонзаго положил руку на плечо Шаверни и сказал:

— Осторожнее, кузен, ты, кажется, уже перепил.

— Напротив, ваша светлость, — шепнул на ухо принцу Эзоп II, — по-моему, ваш кузен выпил слишком мало. Поверьте, уж я-то в этом толк знаю.

Гонзаго бросил на него подозрительный взгляд. Горбун рассмеялся и покивал головой как человек, уверенный в своей правоте.

— Ладно, — проговорил наконец принц, — наверно, ты прав, отдаю его тебе.

— Благодарю, ваша светлость, — отвечал Эзоп II. Затем, подойдя с бокалом в руке к маленькому маркизу, он добавил:

— Со мною вы тоже побрезгуете выпить? Я желаю взять реванш.

Шаверни расхохотался и протянул свой бокал.

— За вашу свадьбу, прекрасный жених! — вскричал горбун.

Они уселись за стол друг напротив друга, их тут же окружили секунданты и сочувствующие. Между ними началась вакхическая дуэль.

В этой гостиной, где уже так долго тянулось пиршество, с сердца у каждого спала тяжелая ноша. Лагардер мертв — он ведь не сдержал своего дерзкого слова; никто не мог представить себе, чтобы живой Лагардер не пришел на условленную встречу.

Даже Гонзаго больше не сомневался. Он, правда, велел Перолю выйти и проверить часовых, но только из присущей итальянцам осторожности. Осмотрительность не повредит. Вооруженным людям было заплачено за всю ночь, поэтому принцу ничего не стоило оставить их на постах. А в гостиной, еще недавно охваченной страхом, теперь кипело веселье. Это было подлинное начало празднества. У всех появился аппетит, а за ним и жажда. Сотрапезники необычайно оживились. Черт возьми! Наши дворяне уже забыли, как у них тряслись поджилки, каждый финансист стал смел, как Цезарь.

Впрочем, для всего, что было смешного и постыдного, требовалось найти козла отпущения. Жертвой стал бедный толстячок Ориоль, которому пришлось искупать всеобщее малодушие. К нему приставали, его беспрерывно дергали; любой трепет, любая бледность лица или слабость относились теперь на его счет. Трясся от страха один Ориоль — к такому выводу пришли наши господа. Бедняга защищался как мог и всех подряд вызывал на дуэль.

— А где дамы? — воскликнул кто-то. — Почему их не пригласят назад?

По знаку Гонзаго Носе отворил двери малой гостиной. Дамы выпорхнули оттуда, словно стайка птиц. Они говорили все разом, сетуя на долгое заточение, смеялись, восклицали, кокетничали.

Указывая на донью Крус, Нивель сказала Гонзаго:

— Что за любопытница! Я раз десять оттаскивала ее от замочной скважины!

— Господи, — невинно отозвался принц, — да что она могла тут увидеть? Мы удалили вас отсюда, прелестницы, в ваших интересах. Вы же не любите разговоров о делах.

— Зачем вы позвали нас назад? — воскликнула Дебуа. — Сейчас что-то будет?

— Может, наконец, свадьба? — поддержала подругу Флери.

А Сидализа, одной рукой ухватив Плюмажа-младшего за смуглый подбородок, а другой ущипнув Амабля Галунье за розовую щеку, осведомилась:

— Вы кто, скрипачи?

— Ризы Господни! — воскликнул, став прямым, как палка, Плюмаж. — Мы дворяне, красавица моя!

От прикосновения нежной ручки, источавшей такой дивный аромат, брат Галунье затрясся с головы до ног. Он хотел что-то ответить, но от волнения потерял голос.

— Сударыни, — говорил между тем Гонзаго, целуя кончики пальцев доньи Крус, — у нас нет от вас никаких секретов. И если мы ненадолго лишили себя вашего общества, то лишь затем, чтобы уладить кое-какие условия свадьбы, которая состоится этой ночью.

— Значит, это правда? — в один голос закричали весельчаки. — Перед нами будет разыграна комедия?

Гонзаго сделал протестующий жест.

— Никоим образом, речь идет о самом настоящем бракосочетании, — проговорил он с серьезностью, которая как-то не вязалась с местом и обстановкой.

Наклонившись к донье Крус, он добавил:

— Теперь вам пора предупредить подругу.

Донья Крус с тревогой посмотрела на него.

— Но вы же обещали мне, ваша светлость, — прошептала она.

— Все свои обещания я выполню, — отозвался Гонзаго. Затем, подведя донью Крус к двери, он проговорил:

— Не отрицаю, она может отказаться, однако ради нее самой и другого человека, которого я не хочу называть, ей лучше бы согласиться.

Донья Крус понятия не имела о том, что случилось с Лагардером, и Гонзаго на это рассчитывал. Цыганка не знала всей глубины лицемерия этого пустосвята и Тартюфа. Но у порога *она остановилась и проговорила с мольбой:

— Ваша светлость, я не сомневаюсь, что вы руководствуетесь благородными и достойными вас побуждениями, однако со вчерашнего дня происходят какие-то странные веща Мы — всего лишь бедные девушки, у нас не хватает опыта, чтобы разгадать ваши загадки. Ради нашей с вами дружбы, ваша светлость, ради этой бедняжки, которую я так люблю и которая просто в отчаянии, скажите хоть словечко, чтобы я что-то поняла и смогла сломить ее сопротивление. Мне будет гораздо легче, если я смогу объяснить ей, каким образом этот брак поможет сохранить жизнь любимого ею человека.

Гонзаго прервал цыганку и полным упрека тоном сказал:

— Неужто вы мне не доверяете, донья Крус, неужто она не доверяет вам? Раз я подтверждаю свои слова, вы должны мне верить. Скажите ей так, чтобы поверила и она. И поскорее, — добавил он повелительно, — я вас жду.

Он поклонился, и донья Крус ушла. В этот миг в гостиной поднялся страшный шум. Радостные восклицания слились со взрывами хохота.

— Браво, Шаверни! — слышалось с одной стороны.

— Смелее, горбун! — доносилось с другой.

— У Шаверни бокал был полнее!

— Без плутовства! Это схватка не на жизнь, а на смерть! Слышались и женские голоса:

— Да они погубят себя! Они с ума сошли!

— Этот горбун — истинный дьявол!

— Если у него и впрямь столько голубых акций, как об этом судачат, — пробормотала Нивель, — то я готова почувствовать слабость и к горбуну.

— Да смотрите же, как они пьют!

— Бездонные бочки! Утробы ненасытные!

— Прорвы! Браво, Шаверни!

— Смелее, горбун! Вот пропойцы!

Эзоп II, он же Иона, и маленький маркиз сидели друг напротив друга, окруженные толпой, которая с каждой минутой становилась все тесней. Уже во второй раз они схватились один на один.

Вместе с вторжением во Францию английских нравов, случившимся как раз в те времена, в моду вошли и подобные турниры пьяниц.

Стоявшая рядом с соперниками дюжина бутылок свидетельствовала о силе нанесенных, вернее, пропущенных ударов. Шаверни был мертвенно-бледен, глаза его налились кровью и, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Но в подобных сражениях он имел большой опыт. Несмотря на стройность фигуры и небольшую с виду вместительность желудка это был грозный питух. Подвигам его не было числа. Горбун же, напротив, отличался весьма свежим цветом лица. Глаза его сверкали нестерпимым блеском. Он выглядел оживленным и болтал без умолку, что, как всем известно, является недобрым знаком. Болтовня опьяняет почти так же, как вино. На серьезном поединке настоящий труженик бутылки должен быть нем как рыба. Похоже, удача склонялась на сторону маленького маркиза.

— Ставлю сто пистолей на Шаверни! — вскричал Навайль. — Горбун вот-вот снова рухнет на плащи.

— Принимаю! — покачнувшись в кресле, отозвался горбун.

— Ставлю весь свой бумажник на маркиза! — не удержалась и Нивель.

— А сколько в бумажнике? — между двумя бокалами поинтересовался Эзоп II.

— Пять голубеньких — все мое состояние, увы!

— Ставлю десять против этих пяти! — вскричал горбун. — Передай-ка еще вина!

— Которая тебе нравится больше всех? — шепнул Галунье на ухо своему благородному другу.

Нормандец оглядывал по очереди Сидализу, Нивель, Флери, Дебуа и прочих дам.

— Да этот негодник сейчас захлебнется, клянусь Господом! — пробормотал Плюмаж-младший, не сводивший глаз с горбуна. — Никогда не видел, чтоб человек мог столько выпить.

Эзоп II поднялся с кресла, и все решили, что он сейчас грохнется на пол. Но горбун подпрыгнул, легко сел на стол, и окинул зрителей своим наглым и насмешливым взглядом.

— А нет ли у вас бокалов побольше? — воскликнул он, отбрасывая свое орудие труда. — Из этих ореховых скорлупок мы будем пить до завтра!

10. ТРИУМФ ГОРБУНА

В комнате на первом этаже, где девушки беседовали в самом начале ужина, опустившись на колени, стояла Аврора; но она не молилась.

Несколько минут назад шум, доносившийся сверху, усилился. Это были отзвуки поединка Шаверни с горбуном. Но девушка не обращала на них внимания.

Она задумалась. Ее прекрасные глаза, покрасневшие от слез, смотрели в пустоту. Она задумалась столь глубоко, что не услышала легкого шороха платья вернувшейся доньи Крус. Цыганка на цыпочках подошла к подруге и поцеловала ее в голову. Аврора медленно повернулась. Сердце цыганки сжалось, когда она увидела ее бледные щеки и потускневшие от слез глаза.

— Я пришла за тобой, — сказала донья Крус.

— Я готова, — отозвалась Аврора. Такого цыганка не ожидала.

— Ты с тех пор все думала?

— Я молилась. Когда человек молится, для него многое становится ясным.

Донья Крус наклонилась к подруге.

— Скажи, ты догадалась о чем-то? — спросила она.

В этом вопросе было более нежного участия, нежели простого любопытства.

— Я готова, — повторила Аврора, — готова умереть.

— Но речь не идет о смерти, моя бедная сестричка!

— Уже давно, — прервала ее Аврора уныло и мрачно, — меня впервые посетила эта мысль. Во мне все его беды, во мне все опасности, которые угрожают ему беспрестанно. Я — его злой ангел. Без меня он будет свободен, спокоен и счастлив!

Донья Крус слушала и ничего не понимала.

— Почему, — смахнув слезинку, продолжала Аврора, — почему я не сделала вчера того, о чем думаю сегодня? Почему не убежала из его дома? Почему я не мертва?

— Да что ты такое говоришь? — воскликнула цыганка.

— Флор, милая сестра, ты не можешь знать, какая разница между вчера и сегодня. Я увидела было, как передо мной приоткрылись двери рая. Мне на секунду явилась жизнь, полная радости и святого восторга. Он любил меня, Флор.

— А раньше ты этого не знала? — спросила донья Крус.

— Если бы знала, то — видит Бог! — мы не стали бы подвергать себя бессмысленным опасностям этого путешествия. Я сомневалась, боялась. О сестра, какие мы безумцы! Нам следовало трепетать, а не восторгаться, когда пред нами предстали радости, благодаря которым, казалось, сами небеса спустились на землю. Но это невозможно, здесь не может быть счастья, понимаешь?

— Но что же ты решила? — спросила цыганка. Мистицизм был явно не ее стихией.

— Повиноваться, чтобы спасти его, — отвечала Аврора. Обрадованная донья Крус вскочила.

— Пойдем! — воскликнула она. — Пойдем! Принц нас ждет.

Затем внезапно остановилась, улыбка ее увяла.

— А ты знаешь, — проговорила она, — что когда мы рядом, мне всегда приходится бороться с собой? Конечно, я люблю не так, как ты, но все же по-своему люблю, а ты всегда оказываешься на моем пути.

Аврора изумленно глядела на подругу.

— Да не беспокойся ты, — улыбнулась цыганка, — уж я-то не умру, обещаю тебе. Я надеюсь, что еще не раз в жизни буду любить, но если бы не ты, я ни за что не отказалась бы от короля странствующих рыцарей, красавчика Лагардера! А после Лагардера единственный человек, заставивший мое сердце стучать сильнее, — это ветреник Шаверни!

— Как! — вырвалось у Авроры.

— Знаю, знаю, он может показаться легкомысленным, но что ж поделаешь — я не люблю святых, если, конечно, не считать Лагардера. Этот чудовищный маленький маркиз нейдет у меня из головы.

Аврора взяла подругу за руку и улыбнулась.

— Сестричка, — сказала она, — твое сердечко гораздо лучше твоих речей. Но откуда у тебя вдруг эта аристократическая высокомерность?

Донья Крус прикусила губку.

— Похоже, ты не веришь в мое благородное происхождение? — тихо сказала она.

— Мадемуазель де Невер — это я, — спокойно ответила Аврора.

Цыганка вытаращила глаза.

— Тебе об этом сказала Лагардер? — спросила она, даже не думая возражать.

Честолюбивой она и впрямь не была.

— Нет, — ответила Аврора, — и это, пожалуй, единственное, в чем я могу его упрекнуть. Скажи он мне…

— Но откуда ж ты знаешь? — спросила донья Крус.

— Ниоткуда, знаю и все. Со вчерашнего дня многие события, происходившие в моей жизни начиная с самого детства, предстали передо мною в новом свете. Я вспоминала, сравнивала, и картина сложилась сама собой. Ребенок, спавший во рву замка Келюс в то время, когда убивали его отца, — это была я. До сих пор мне вспоминается взгляд моего друга, когда мы посетили это мрачное место! Разве мой друг не велел мне поцеловать мраморную статую на надгробии де Неверов на кладбище Сен-Маглуар? И Гонзаго, чье имя преследует меня с детства и который теперь готов нанести мне последний удар, разве он не женат на вдове де Невера?

— Но он же хотел возвратить меня моей матери! — перебила цыганка.

— Милая Флор, мы не сможем объяснить всего, в этом я уверена. Мы с тобою еще дети, и Господь сохранил наши сердца в чистоте — разве мы можем постичь всю глубину человеческой злобы? Да и к чему? Я не знаю, что собирался сделать с тобою Гонзаго, но ты была послушным орудием у него в руках. Я поняла это со вчерашнего дня, а ты, я уверена, поняла теперь.

— Верно, — прошептала донья Крус, прикрыв глаза и нахмурившись.

— Только вчера, — продолжала Аврора, — Анри признался, что любит меня.

— Только вчера? — в изумлении переспросила цыганка.

— Но почему же? — говорила Аврора. — Выходит, между нами было какое-то препятствие? И что это было, если не щепетильность и недоверчивость самого честного и преданного человека на свете? Только мое высокое происхождение и громадное наследство держали его от меня на расстоянии.

Донья Крус улыбнулась. Аврора посмотрела ей в глаза с выражением неприступной гордости на прелестном лице.

— Неужто я должна раскаиваться в том, что поговорила с тобой начистоту? — прошептала она.

— Да не ворчи ты, — отозвалась цыганка, обнимая подругу. — Я улыбнулась, так как подумала, что ни за что не догадалась бы, какое это препятствие. Я ведь не принцесса.

— Господу было угодно, чтобы я была принцессой! — со слезами на глазах вскричала Аврора. — У благородных по рождению людей свои радости и страдания. Мне в мои двадцать лет благородство ничего не принесло перед смертью, кроме слез.

Девушка ласково прикрыла ладонью рот подруги, которая хотела что-то возразить, и продолжала:

— Я спокойна. Я верю в милость Господа, который подвергает нас испытаниям только на этом свете. Я говорю о смерти, но не бойся — я не стремлюсь приблизить свой смертный час. Самоубийство — неискупимый грех, который закрывает перед нами небесные врата. Если я не попаду на небо, где же я буду ждать Господа? Нет, о моей гибели должны позаботиться другие. И это не догадка, я просто знаю.

Донья Крус побледнела.

— Что ты знаешь? — спросила он.

— Сейчас я была здесь одна, — медленно заговорила Аврора, — и раздумывала о том, что только что тебе поведала, Да и о многом другом. Доказательств более чем достаточно. Меня ^похитили вчера, потому что я — мадемуазель де Невер; по той же причине принцесса Гонзаго так яро преследует моего друга Анри. И ты знаешь, Флор, эта последняя мысль начисто лишила меня мужества. Оказаться между ним и собственной матерью, двумя врагами — это для меня как нож острый. Неужто наступит час, когда мне придется выбирать? как знать… Я еще не ведала имени своего отца, но его душа у меня уже была. Впервые передо мною встало понятие долга, и голос его, голос долга, зазвучал во мне так же повелительно, как голос самого счастья. Вчера еще на земле не было ничего, что сумело бы разлучить меня с Анри, а сегодня…

— Сегодня? — переспросила донья Крус, увидев, что девушка умолкла.

Аврора отвернулась от нее и вытерла слезинку. Донья Крус с волнением вглядывалась в подругу. Цыганка легко и без сожалений рассталась с ослепительными иллюзиями, посеянными Гонзаго в ее душе. Она была словно просыпающийся ребенок, который еще улыбается красивому сну.

— Крошка моя, — продолжала она, — ты — Аврора де Невер, я верю. Немного найдется герцогинь, у которых есть дочери вроде тебя. Но ты только что произнесла слова, которые заставили меня встревожиться и даже испугаться.

— Какие слова? — спросила Аврора.

— Ты сказала: «О моей гибели должны позаботиться другие».

— А я и забыла, — отозвалась Аврора. — Я была здесь одна, голова у меня горела и раскалывалась, и эта горячка, должно быть, придала мне смелости: я вышла из комнаты и показанным тобою путем — по потайной лестнице, через коридор — добралась до будуара, где мы недавно с тобою были Там я приблизилась к двери, из-за которой тогда тебя звали. Шум уже утих. Я посмотрела в скважину. За столом не осталось ни одной женщины.

— Нас попросили удалиться, — объяснила донья Крус.

— А ты знаешь почему, милая Флор?

— Гонзаго сказал… — начала цыганка.

— Ах! — вздрогнула Аврора. — Так значит человек, который командовал остальными, и есть Гонзаго?

— Да, принц Гонзаго.

— Не знаю, что он вам сказал, — проговорила Аврора, — но это была ложь.

— Почему ты так думаешь, сестричка?

— Потому что скажи он правду, ты бы не пришла за мною, моя славная Флор.

— Так какова же она, эта правда? Ну, говори же, я просто схожу с ума!

Несколько мгновений Аврора молча сидела, задумчиво положив голову на грудь подруги.

— Заметила ли ты, — наконец проговорила она, — букеты цветов, которыми украшен стол?

— Конечно, они такие красивые.

— А Гонзаго не говорил тебе: «Если она откажется, то будет свободна?»

— Это его слова.

— Ну так вот, — положив ладонь на руку доньи Крус, продолжала Аврора, — когда я заглянула в скважину, говорил Гонзаго. Все были бледны, неподвижны и слушали его молча. Тогда я приложила к скважине ухо. И услышала… Дверь в комнате скрипнула.

— Ты услышала?.. — повторила донья Крус.

Аврора не ответила. В дверях появилась бледная и слащавая физиономия господина де Пероля.

— Ну, сударыни? — проговорил он. — Вас ждут.

Аврора тотчас же встала.

— Иду, — проговорила она.

Когда все трое поднимались по лестнице, донья Крус подошла вплотную к подруге и тихонько спросила:

— Ну, ответь же, что ты хотела сказать насчет цветов?

Аврора пожала ей руку и с тихой улыбкой ответила:

— Цветы красивы, ты это правильно сказала. Господин де Гонзаго галантен, как истый вельможа. Если я откажусь, то не только буду свободна, но и получу букет цветов.

Донья Крус пристально посмотрела на нее: она чувствовала, что за этими словами кроется нечто грозное и трагическое, но что — догадаться не могла.

— Браво, горбун! Мы выберем тебя королем выпивох!

— Держись, Шаверни! Не сдавайся!

— Шаверни вылил полбокала себе на жабо, это жульничество!

Принесли потребованные горбуном большие бокалы. Их появление исторгло радостный вопль. Это были два громадных сосуда богемского хрусталя, в которых подавали прохладительное питье. Каждый вмещал добрую пинту. Горбун вылил в свой бокал целую бутылку шампанского. Шаверни хотел последовать его примеру, но руки у него уже дрожали.

— Ты что, маркиз, хочешь, чтоб я потеряла пять «внучек»? — воскликнула Нивель.

— Как бы славно у нашей Нивель получились слова: «Пусть он умрет!» — заметил Навайль.

— А, черт! — отозвалась дочь Миссисипи. — Деньги ведь заработать непросто!

Зрители заключили множество пари, и многие были согласны с Нивель. Когда Флери, которая об заклад не билась, рискнула заметить, что состязание пора уже заканчивать, ее предложение было встречено бурей протестов.

— Мы только начинаем, — засмеялся горбун. — Помогите кто-нибудь маркизу наполнить бокал.

Стоявшие рядом с Шаверни Носе, Шуази, Жиронн и Ориоль налили бокал до краев.

— Эх, — вздохнул Плюмаж-младший, — чистый перевод Божьего напитка, да и только!

Что же касается Галунье, то его невинный и восхищенный взгляд останавливался то на Нивель, то на Флери, то на Дебуа. Он сидел и бормотал в пустоту какие-то пылкие слова. Нет сомнений, что человек столь пламенной и вместе с тем нежной конституции был создан для того, чтобы возбуждать немалый интерес у дам.

— Ваше здоровье, господа! — воскликнул горбун, поднимая чудовищный бокал.

— Ваше здоровье! — заплетающимся языком повторил Шаверни.

Жиронн и Носе поддержали его трясущуюся руку. Поклонившись окружающим, горбун продолжал:

— Эта чаша должна быть выпита залпом, не переводя дыхания.

Он поднес бокал к губам и не спеша вытянул его до дна. Раздались бешеные рукоплескания.

Поддерживаемый товарищами, Шаверни тоже осушил свой сосуд, однако любой с легкостью предсказал бы, что это его последнее усилие.

— Еще один! — протягивая бокал, предложил свеженький и веселый горбун.

— Еще десять! — качаясь, отозвался Шаверни.

— Держись, маркиз! — кричали сочувствующие. — Не смотри на люстру!

Маркиз засмеялся дурацким смехом и, едва ворочая языком, сказал:

— Стойте спокойно, остановите качели, и пусть стол не крутится!

Нивель мгновенно приняла смелое решение. Она была отважной женщиной.

— Золотце мое, — обратилась она к горбуну, — это же курам на смех. Меня скорее задушат, чем заставят держать пари против тебя.

Презрительно глядя на измученного Шаверни, она принялась нашаривать в кармане бумажник.

— Давайте же скорее! — воскликнул горбун. — Давайте пить! Я умираю от жажды!

— Давайте пить! — повторил маленький маркиз. — Я готов выпить целое море! Только остановите качели!

Бокалы были наполнены в очередной раз. Горбун поднял свой недрогнувшей рукой.

— За здоровье дам! — провозгласил он.

— За здоровье дам! — шепнул Галунье на ушко Нивель. Шаверни собрал последние силы и попытался поднять свой бокал. Но вместительный сосуд выскользнул из его дрожащей руки, к великому неудовольствию Плюмажа.

— Битый туз! — пробурчал он. — Тех, кто разливает вино, нужно сажать в тюрьму!

— Еще разок! — решили сторонники Шаверни.

Горбун любезно предложил свой бокал, который тут же был наполнен. Но веки Шаверни задрожали, словно крылья бабочки, которую мальчишка приколол к стене булавкой. Это был конец.

Да ты ослабел, Шаверни! — воскликнул Ориоль.

— Шаверни, ты уже качаешься! Ты готов, Шаверни!

— Ура маленькому человечку! Да здравствует Эзоп Второй!

— Качать горбуна, качать!

Всеобщая суматоха сменилась вдруг тишиной. Друзья перестали поддерживать Шаверни. Он закачался в своем кресле, его ослабевшие руки тщетно искали какую-нибудь опору.

— Но меня не предупредили, что дом рухнет, — пробормотал маркиз, — он с виду такой прочный. Это нечестно!

— Шаверни проиграл!

— Он погиб! Уже не держится на ногах!

— Шаверни рухнул! Его больше нет!

Шаверни грохнулся под стол. Раздалось новое «ура!» Горбун с победным видом схватил бокал, который был налит для побежденного, и осушил его, стоя на столе. Он держался на ногах твердо, как скала. Зала едва не обрушилась от грома оваций.

— Что тут творится? — осведомился вошедший Гонзаго. Эзоп II проворно соскочил со стола.

— Вы сами мне его отдали, ваша светлость, — сказал он.

— Шаверни? А где же он? — спросил принц.

Носком башмака горбун притронулся к ногам потерявшего сознание Шаверни.

— Вот он.

Гонзаго нахмурился и проговорил:

— Мертвецки пьян! Это уж слишком. Он нам понадобится.

— Для обручения, ваша светлость? — осведомился горбун, с видом важного вельможи оправил жабо и, сунув шляпу под мышку, отвесил поклон.

— Да, для обручения, — подтвердил Гонзаго.

— Силы небесные, да какая разница! — непринужденно проговорил Эзоп II. — Один ушел, другой пришел. Какой я ни есть, ваша светлость, мне неплохо бы остепениться, и я готов оказать вам эту услугу.

Столь неожиданное предложение было встречено громким хохотом. Гонзаго внимательно посмотрел на горбуна, который стоял подле него, все еще держа в руке бокал.

— А тебе известно, что нужно сделать, чтобы его заменить? — осведомился Гонзаго, указывая на Шаверни.

— Конечно, известно, — ответствовал горбун.

— И ты чувствуешь себя в силах?.. — начал было принц. Эзоп II улыбнулся гордо и вместе с тем с какой-то жестокостью!

— Вы меня еще не знаете, ваша светлость, — проговорил он, — мне удавалось и не такое.

11. ЦВЕТЫ ПО-ИТАЛЬЯНСКИ

Сотрапезники снова уселись за стол и принялись пить.

— Удачная мысль! — говорил то один, то другой. — Женим горбуна вместо Шаверни.

— Так даже забавнее: из человечка выйдет превосходный муж.

— А представляете физиономию Шаверни, когда он проснется вдовцом?

Ориоль братался с Амаблем Галунье по приказу мадемуазель Нивель, взявшей робкого неофита под свое покровительство. Аристократические замашки канули в прошлое, и Плюмаж-младший выпивал со всеми подряд. Он сам, правда, не находил в этом ничего особенного и поэтому не возгордился. Как и повсюду, Плюмаж-младший держал себя здесь с достоинством, которое было выше всяких похвал.

— Повежливей, битый туз! — осадил он толстяка Ориоля, когда тот попытался перейти с ним на «ты».

Принц Гонзаго и горбун держались особняком от остальных. Принц продолжал внимательно всматриваться в маленького человечка и, казалось, хотел прочесть его тайные мысли, которые тот прятал под маской язвительности.

— Ваша светлость, — осведомился горбун, — какие вам нужны гарантии?

— Прежде я хочу знать, — ответил Гонзаго, — о чем ты сумел догадаться.

— Я ни о чем не догадывался, просто я был здесь. Я слышал притчу о персике, историю с букетом и панегирик Италии.

Гонзаго посмотрел на кучу плащей, на которую горбун указал пальцем.

— Верно, ты был здесь, — проговорил он. — А зачем ты разыграл всю эту комедию?

— Мне хотелось побольше разузнать и подумать. Шаверни вам не подходит.

— Ты прав, я всю жизнь испытывал к нему слабость.

— Слабость всегда неуместна, поскольку она рождает опасность. Шаверни сейчас спит, но он ведь проснется.

— Хотел разузнать! — пробормотал Гонзаго. — Но оставим Шаверни. Ты что-то там говорил насчет притчи о персике?

— Она была изящна, но для ваших трусов это уж слишком.

— А что с историей о букете цветов?

— Изящно, но опять-таки слишком сильно: они испугались.

— Об этих господах я не говорю, — сказал Гонзаго, — я знаю их получше твоего.

— А я хотел побольше разузнать, — в свой черед напомнил горбун.

Не сводя с него взгляда, Гонзаго улыбнулся.

— Отвечай на мой вопрос, — продолжал настаивать он.

— Мне нравится все, что идет из Италии, — сказал Эзоп II. — Я не слышал истории забавнее, чем анекдот о графе Каноцца в винограднике в Сполето, но этим господам я такого рассказывать не стал бы.

— Стало быть, ты считаешь себя много сильней их? — осведомился Гонзаго.

Эзоп II многозначительно улыбнулся и даже не соизволил ответить.

— Ну как, — спросил с другого конца стола Навайль, — о браке договорились?

Гонзаго жестом велел ему замолчать. Нивель проговорила:

— У этого малыша голубеньких, должно быть, куры не клюют. Я не то чтобы пошла, я побежала бы за него!

— И вас стали бы звать госпожа Эзоп Вторая, — заметил задетый за живое Ориоль.

— Госпожа Иона! — добавил Носе.

— Ах! — воскликнула Нивель, указывая пальцем на Плюмажа-младшего. — Все-таки Плутос — царь богов. Видите этого милого мальчика? Немного порошочка с Миссисипи, и я сделала бы из него принца.

Плюмаж раздулся от гордости и сказал охваченному ревностью Галунье:

— А у негодяйки тонкий вкус! Я пришелся ей по нраву, ризы Господни!

— Чем ты превосходишь Шаверни? — спросил в этот миг Гонзаго.

— Опытом, — ответил горбун, — я уже был женат.

— Вот как, — буркнул Гонзаго, глядя еще пристальнее. Поглаживая подбородок, горбун смотрел ему прямо в глаза.

— Я уже был женат, — повторил он, — а теперь я вдовец.

— Вот как, — снова заметил принц. — А почему же это дает тебе преимущество перед Шаверни?

Лицо горбуна слегка затуманилось.

— Моя жена была красива, — понизив голос, проговорил он, — очень красива.

— И молода? — поинтересовался Гонзаго.

— Совсем юная. Ее отец был беден.

— Понимаю. Ты ее любил?

— До безумия! Но наш союз был недолгим. Лицо горбуна темнело все больше и больше.

— Сколько времени вы прожили вместе? — спросил Гонзаго.

— Полтора дня, — ответил Эзоп II.

— Ну-ну! Объясни-ка подробнее. Маленький человечек деланно рассмеялся.

— А что там объяснять, ведь вы и сами все понимаете, — прошептал он.

— Нет, не понимаю, — возразил принц. Опустив взгляд, горбун медлил.

— Впрочем, — наконец проговорил он, — возможно, я и ошибся. Наверное, вам нужен все-таки Шаверни.

— Да объяснишься ты или нет? — раздраженно вскричал принц.

— А вы объяснили историю с графом Каноцца? Принц положил руку на плечо горбуна.

— На следующий день после свадьбы… — продолжал горбун. — Понимаете, я дал ей один день, чтобы поразмыслить и привыкнуть ко мне. Но она не сумела.

— И что тогда? — внимательно глядя на человечка, произнес Гонзаго.

Горбун взял с маленького столика бокал и посмотрел принцу в глаза. Взгляды их скрестились. Внезапно во взоре горбуна вспыхнула столь неумолимая жестокость, что принц пробормотал:

— Молода, красива… Тебе было ее не жаль? Судорожным движением горбун грохнул бокал о столик.

— Я хочу, чтобы меня любили! — с неподдельной яростью проговорил он. — И тем хуже для тех, кто на это не способен.

Несколько секунд Гонзаго молчал, а горбун тем временем вновь сделался холодным и насмешливым.

— Эй, господа, — вдруг воскликнул принц, толкнув ногою спящего Шаверни, — кто возьмется унести его отсюда?

Эзоп II подавил радостный вздох. Ему стоило больших трудов скрыть радость победы. Навайль, Носе, Шуази и прочие друзья маркиза предприняли во его спасение последнее усилие. Они тормошили его, звали по имени. Ориоль выплеснул ему в лицо графин воды. Милосердные дамы щипали Шаверни до крови. Каждый кричал что есть сил.

— Проснись, Шаверни, у тебя отбирают невесту!

— Тебе придется вернуть приданое! — добавила Нивель, мысли которой всегда имели серьезное направление.

— Шаверни, Шаверни, да просыпайся же!

Напрасно! Плюмаж и Галунье, взвалив поверженного на плечи, потащили его в ночь. В этот миг Гонзаго сделал им какой-то знак. Когда они проходили мимо Эзопа II, тот шепнул им:

— Чтобы ни один волос не упал с его головы! И захватите для него эту записку.

Плюмаж и Галунье понесли свою ношу на улицу.

— Мы сделали, что могли, — заметил Навайль.

— Мы остались верны нашей дружбе до конца, — добавил Ориоль.

— Но женить горбуна гораздо забавнее, это бесспорно, — заключил Носе.

— Давайте женить горбуна! — завопили дамы. Эзоп II одним прыжком очутился на столе.

— Тише! — послышалось со всех сторон. — Иона сейчас произнесет речь.

— Дамы и господа, — начал горбун, жестикулируя, слово адвокат в зале суда, — я тронут до глубины души тем лестным вниманием, которое вы оказали моей скромной особе. Разумеется, сознавая собственную ничтожность, я должен был бы молчать…

— Замечательно! — воскликнул Навайль. — Он говорит, как по-писаному!

— Иона, — пропела Нивель, — такая скромность только подчеркивает ваши таланты.

— Браво, Эзоп! Браво!

— Благодарю вас, сударыни, благодарю вас, господа, ваша снисходительность придает мне смелости, и я попытаюсь отдать должное и вам, и славному принцу, по чьей милости я одержал победу.

— Отлично! Браво, Эзоп! Только чуть погромче!

— И не забывай жестикулировать левой рукой, — напомнил Навайль.

— Спой какой-нибудь подходящий куплетик! — крикнула Дебуа.

— А может менуэт? Или жигу на столе?

— Ежели ты нам благодарен, — проникновенно сказал Носе, — то прочти нам сцену Ахилла и Агамемнона.

— Дамы и господа, — степенно отвечал Эзоп, — это все старо, я рассчитываю выразить вам свою признательность с помощью кое-чего поинтереснее — я сыграю перед вами новую комедию! Первое представление!

— Сочинения самого Ионы! Брависсимо! Он написал комедию!

— Нет, дамы и господа, я только собираюсь ее сочинить, это будет импровизация. Я намерен показать вам, насколько искусство соблазнения сильнее самой природы.

Стекла гостиной задребезжали от оваций.

— Он преподаст нам урок обходительности! — воскликнул кто-то. — «Искусство нравиться», сочинение Эзопа Второго, или Ионы!

— Да у него в кармане пояс Венеры!

— Игры, смех, прелесть и стрелы Купидона!

— Браво, горбун! Ты великолепен!

Эзоп отвесил общий поклон и, улыбаясь, продолжал:

— Пусть приведут мою молодую супругу, и я вылезу вон из кожи, чтобы развлечь компанию!

— Я сделаю так, чтобы тебя пригласили в Оперу! — воскликнула в восторге Нивель. — Там как раз не хватает рыжих париков!

— Супругу горбуна! — завопили господа. — Привести сюда супругу горбуна!

В этот миг дверь в будуар распахнулась. Гонзаго потребовал, чтобы все замолчали. На пороге появилась донья Крус, которая ласково поддерживала бледную как смерть и трепещущую Аврору. Сзади следовал господин де Пероль.

При виде Авроры весельчаки восхищенно зашушукались. Они сразу позабыли, что собирались всласть порезвиться. Даже горбун ни в ком не нашел поддержки, когда поднес к глазам лорнет и цинично проговорил:

— А жена у меня красотка, черт побери!

В глубине этих скорее зачерствевших, чем погибших сердец шевельнулось сострадание. Даже дамы на какую-то секунду ощутили жалость — столь глубокая печаль и мягкая покорность были написаны на лице девушки. Гонзаго оглядел свою армию и нахмурился. Проклятые души — Таранн, Монтобер и Альбре, — устыдившись своих чувств, вскричали:

— Ну и повезло же этому чертову горбуну!

Такого же мнения придерживался и брат Галунье, который только что вернулся в сопровождении своего благородного друга Плюмажа. Однако зависть, едва возникнув, уступила у обоих место изумлению, поскольку друзья сразу узнали двух девушек с Певческой улицы: ту, которую гасконец видел в объятиях Лагардера в Барселоне, и ту, которую брат Галунье видел в объятиях Лагардера в Брюсселе.

Оба были не в курсе разыгрываемой комедии, все происходящее оставалось для них загадкой, однако друзья ощущали, что должно случиться нечто необычное. Они подтолкнули друг друга локтями. Взгляд, которым они обменялись, говорил: «Внимание!» Им не нужно было пробовать, застрянут в ножнах их шпаги или нет. Горбун взглянул на Плюмажа, и гасконец ответил чуть заметным кивком.

— Малыш хочет знать, — проворчал он, обращаясь к Галунье, — доставлена ли его писулька, но ведь нам было недалеко.

Донья Крус повсюду искала взглядом Шаверни.

— Кажется, принц изменил намерения, — прошептала она на ухо подруге, — Шаверни нигде не видно.

Аврора так и стояла, не поднимая глаз. Она лишь печально покачала головой. По-видимому, никакого снисхождения она не ожидала. Когда к ней повернулся Гонзаго, донья Крус взяла девушку за руку и заставила сделать несколько шагов вперед. Гонзаго был крайне бледен, хотя и пытался изобразить на лице улыбку. Пытаясь принять развязную позу, горбун уперся одной рукой в бедро, а другой с видом победителя теребил жабо. Донья Крус встретилась с ним глазами. Она изо всех сил пыталась задать ему немой вопрос, но Эзоп оставался невозмутим.

— Милое дитя, — начал Гонзаго слегка изменившимся голосом, — мадемуазель де Невер сообщила, чего мы от вас ждем?

Не поднимая глаз, но высоко держа голову, Аврора твердо ответила:

— Мадемуазель де Невер — это я.

Горбун вздрогнул так сильно, что его волнение было замечено, несмотря даже на всеобщее замешательство.

— Силы небесные! — мгновенно овладев собой, вскричал он. — Выходит, моя будущая жена из хорошего дома!

— Его жена?.. — повторила донья Крус.

В гостиной зашептались. Услышав слова Авроры, женщины почувствовали к ней злобную недоброжелательность, какую они только что высказывали по отношению к цыганке. Этому чистому и прелестному в своей гордости лицу имя де Невера шло как нельзя лучше.

Гонзаго повернулся к донье Крус и гневно бросил:

— Это вы внушили столь чудовищную ложь несчастному ребенку?

— Ах, вот оно что, — разочарованно протянул горбун, — так, значит, это ложь?

Кое-кто захихикал, однако настроение в зале стояло невеселое. Пероль был мрачен, словно церковный сторож в трауре.

— Нет, не я, — ответила донья Крус, не слишком напуганная гневом принца. — А вдруг это правда?

Гонзаго презрительно пожал плечами.

— А где маркиз де Шаверни? — не унималась цыганка. — И что означают слова этого человека?

Она указала на горбуна, который среди приспешников принца выглядел весьма недурно.

— Мадемуазель де Невер, — ответил Гонзаго, — ваша роль во всем этом окончена. Если вы настроены отказаться от своих прав, то здесь, слава Богу, есть я, который будет их защищать. Я ваш опекун, а все, кого вы здесь видите, входят в состав семейного суда, который собирался вчера у меня в доме; тут представлена большая его часть. Если бы я прислушивался к чужим мнениям, то, возможно, был бы не так снисходителен к дерзкому обману, но я решил следовать велениям своего доброго сердца и привычной мне умеренности. Я не желаю придавать трагический оттенок тому, что принадлежит к области комедии.

Он умолк. Донья Крус ничего не уразумела — эти слова были для нее пустым звуком. Но Аврора, по-видимому, кое-что поняла: на ее губах появилась горькая и печальная улыбка. Гонзаго оглядел собравшихся. Все сидели с опущенными головами, не считая женщин, которые с любопытством слушали, да горбуна, с нетерпением дожидавшегося окончания этой скучной проповеди.

— Я говорю это исключительно для вас, мадемуазель де Невер, — продолжал Гонзаго, обращаясь к донье Крус, — потому что здесь нужно убеждать только вас. Мои почтенные друзья и советники разделяют мое мнение, я выражаю их мысли тоже.

Никто не возразил, и Гонзаго продолжал:

— Тем, что я сказал относительно своего желания обойтись без слишком суровой кары, объясняется присутствие здесь наших прелестных подруг. Если бы речь шла о наказании, соразмерном с совершенным проступком, их бы тут не было.

— Но что это за проступок? — спросила Нивель. — Мы все как на иголках, ваше высочество.

— Что за проступок? — переспросил Гонзаго, делая вид, что сдерживает свое негодование. — Проступок безусловно тяжкий, закон квалифицирует его как преступление: втереться в знатную семью, чтобы обманным путем занять место отсутствующего или усопшего.

— Но ведь Аврора ничего такого не сделала! — не сдержалась донья Крус.

— Тихо! — прикрикнул Гонзаго. — Пора уже обуздать эту прелестную искательницу приключений. Бог свидетель, я не желаю ей зла. И даже пожертвовал внушительную сумму, чтобы благополучно покончить с ее одиссеей: я выдам ее замуж.

— В добрый час! — вскричал Эзоп II. — Наконец мы к чему-то пришли.

— И я говорю ей, — продолжал Гонзаго, беря горбуна за руку: — вот достойный человек, который вас любит и мечтает о чести стать вашим супругом.

— Вы меня обманули, ваша светлость! — побагровев от гнева, вскричала цыганка. — Это не тот! Ну кто может отдать себя в руки подобного создания?

— Что ж, раз у него много голубеньких… — подумала вслух Нивель.

— Нелестно! Весьма нелестно! — тихо проговорил горбун. — Однако надеюсь, что вскоре юная особа изменит свое мнение.

— Эй, вы! — воскликнула донья Крус. — Теперь я все поняла! Это вы закрутили всю интригу! Теперь-то ясно: это вы донесли об убежище Авроры!

— Ах, вот как? — самодовольно проговорил горбун. — Что ж, я, черт меня возьми, на такое способен! Ваша светлость, эта молодая особа слишком многословна, она не дает моей невесте ответить.

— Если б это был хотя бы маркиз де Шаверни… — снова начала донья Крус.

— Оставь, сестричка, — ответила Аврора твердым и ледяным тоном, как она говорила с самого начала. — Если бы это был маркиз де Шаверни, я отказалась бы точно так же, как и сейчас.

Горбун не проявил ни малейших признаков разочарования.

— Ангел мой, — сказал он, — надеюсь, это не последнее ваше слово.

Цыганка встала между ним и Авророй. Она хотела лишь одного: кого-нибудь защитить. Гонзаго опять напустил на себя беззаботный и высокомерный вид.

— Молчите? — произнес горбун и шагнул вперед, сунув шляпу под мышку и теребя жабо. — Это оттого, что вы меня не знаете, красавица моя. Я способен всю жизнь валяться у ваших ног.

— Ну, это уж слишком, — заметила Нивель.

Остальные дамы молча слушали и ждали. Женщины обладают каким-то чутьем, чем-то вроде второго зрения. Они почувствовали, что под этим тяжким, несмотря на все старания главного шута, фарсом кроется некая мрачная драма. Мужчины, знавшие, как себя держать, изо всех сил изображали веселье. Но веселья по заказу не бывает, поэтому оно им плохо удавалось. Когда горбун начинал говорить, его высокий скрипучий голос вызывал у всех раздражение. Когда он молчал, тишина казалась зловещей.

— А почему никто не пьет, господа? — неожиданно осведомился Гонзаго.

Чуть слышно булькая, вино заструилось в бокалы. Но пить никому не хотелось.

— Послушайте, прелестное дитя, — говорил между тем горбун, — я буду вашим муженьком, вашим возлюбленным, вашим рабом…

— Чудовищная картина! — воскликнула донья Крус. — Я предпочла бы лучше умереть!

Гонзаго топнул ногой и грозно посмотрел на свою подопечную.

— Ваша светлость, — с тихим отчаянием обратилась к нему Аврора, — не надо тянуть: я знаю, что шевалье де Лагардер мертв.

Во второй раз горбун вздрогнул, как от неожиданного удара. Он молчал.

В зале воцарилась глубокая тишина.

— Но кто так досконально осведомил вас обо всем, мадемуазель? — с неуклюжей любезностью спросил Гонзаго.

— Не спрашивайте меня об этом, ваша светлость. Давайте приступим поскорее к намеченной заранее развязке. Я согласна и даже желаю ее.

Гонзаго, казалось, колебался. Он явно не ожидал, что девушка попросит у него букет по-итальянски. Но Аврора явственно указала рукою на цветы.

Гонзаго задумчиво разглядывал юную и прекрасную девушку.

— Может быть, вы предпочли бы другого мужа? — прошептал он, нагнувшись к Авроре.

— Вы заявили мне, ваша светлость, — отвечала Аврора, — что если я откажусь, то буду свободна. Я прошу вас сдержать слово.

— И вы знаете?.. — все так же тихо начал принц.

— Знаю, — перебила Аврора, подняв наконец на Гонзаго свои невинные глаза, — и жду, что вы вручите мне эти цветы.

12. ЧАРЫ

Всего ужаса ситуации в зале не понимали только донья Крус и дамы. У мужской части, финансистов и дворян, затряслись поджилки. Плюмаж и Галунье не сводили с горбуна глаз и очень напоминали охотничьих псов в стойке.

Перед лицом этих женщин — пораженных, взволнованных, любопытных, перед лицом мужчин, раздраженных и негодующих, но не имевших сил порвать сковывающие их цепи, Аврора держалась совершенно спокойно. Она вся лучилась нежною красотой, глубокой печалью и смирением, какие свойственны святым, которые подвергаются последнему испытанию в этой юдоли скорби и уже смотрят в небеса. Рука Гонзаго потянулась к цветам, но тут же опустилась. Принц был захвачен врасплох. Он ожидал, что начнется борьба, в процессе которой он на глазах у всех вручит девушке букет и тем самым еще сильнее привяжет к себе своих приверженцев. Но перед этим прекрасным и нежным созданием дрогнул даже погрязший во зле принц. У него в груди зашевелились остатки человечности. Граф Каноцца был все же мужчиной.

Горбун не сводил пылающего взгляда с Гонзаго. Часы пробили три ночи. И в этой глубокой тишине Гонзаго услышал позади себя голос. Там стоял негодяй, сердце которого давно иссохло. Господин де Пероль сказал своему хозяину:

— Завтра соберется семейный совет. Гонзаго повернул голову и прошептал:

— Делай как знаешь.

Недолго думая, Пероль взял букет, назначение которого открыл присутствующим сам Гонзаго. Охваченная смутным беспокойством донья Крус шепнула Авроре на ухо:

— Что ты хотела мне сказать об этих цветах?

— Мадемуазель, — заговорил в этот миг Пероль, — вы свободны. Букеты есть у всех находящихся здесь дам, примите и вы эти цветы.

Сделал это фактотум чрезвычайно неловко. Лицо его буквально источало гнусность. Между тем Аврора протянула руку, чтобы взять букет.

— Ризы Господни! — утирая пот со лба, проговорил Плюмаж. — Тут кроется какая-то чертовщина!

Пристально смотревшая на Пероля донья Крус инстинктивно бросилась вперед, но ее опередили. Пероль, получив мощный толчок, отлетел к самой стенке. Букет выскользнул у него из руки, и горбун хладнокровно наступил на него. У присутствовавших гора свалилась с плеч.

— Что это значит? — выхватив шпагу, вскричал Пероль. Гонзаго подозрительно посмотрел на горбуна.

— Никаких цветов! — ответил тот. — Отныне только я имею право делать своей невесте подобные подарки. Какого дьявола вы все изумились, словно тут луна с неба упала? Ничего особенного не упало, разве что эти увядшие цветы. Я позволил событиям идти своим чередом, чтобы воспользоваться всеми благами победы. А вы вложите-ка шпагу в ножны, друг мой, да поскорее!

Последние слова были адресованы Перолю.

— Ваша светлость, — продолжал горбун, — велите этому рыцарю печального образа не портить нам праздник. Боже милостивый! Я вам удивляюсь! Так скоро махнуть на все рукой! Вы же еще даже дело не сделали! Позвольте мне не отказываться так быстро от своих намерений.

— Он прав! Он прав! — послышалось со всех сторон. Все присутствующие ухватились за возможность избавиться

от беды. Этой ночью веселью никак не удавалось воцариться в гостиной Гонзаго. Сам Гонзаго, естественно, ничего не ждал от маневра горбуна. Но принц получил несколько минут на размышление. Это было очень важно.

— Я прав, черт побери, и я это знаю! — продолжал Эзоп И. — Что я вам обещал? Урок амурного фехтования. А вы пытаетесь обойтись без меня и не даете мне и слова сказать! Эта девушка мне нравится, я хочу, чтобы она была моей, и она будет моей!

— В добрый час! — поддержал Навайль. — Вот кто умеет говорить!

— Посмотрим, — заметил толстенький откупщик, тщательно закругляя фразу, — посмотрим, так же ли ты силен в любовных турнирах, как в вакхических поединках.

— Мы будем судьями, — добавил Носе. — Итак, в бой!

Горбун взглянул на Аврору, затем на окруживших их весельчаков. Неимоверное усилие, только что сделанное Авророй, исчерпало все ее силы, и она беспомощно стояла, поддерживаемая доньей Крус. Плюмаж пододвинул ей кресло. Аврора тут же рухнула в него.

— Обстоятельства, похоже, не на руку бедняге Эзопу, — пробурчал Носе.

Поскольку Гонзаго не засмеялся, остальные даже не улыбнулись. Внимание женщин занимала лишь Аврора, только Нивель подумала:

«Кажется, этот человечек — настоящий Крез».

— Ваша светлость/— сказал горбун, — позвольте обратиться к вам с просьбой. Вы, безусловно, занимаете слишком высокое положение, чтобы играть со мною. Если человеку говорят: «Беги», то перед этим ноги ему не связывают. В моем деле первое условие успеха — это уединенность. Где вы видали, чтобы женщина растаяла, когда на нее устремлены любопытные взоры? Согласитесь, это невозможно.

— Он прав! — хором подтвердили сотрапезника

— Все эти люди ее пугают, — продолжал Эзоп II, — и даже я не вполне свободен. Ведь нежный, страстный, чарующий возлюбленный всегда немного смешон. Как найти слова, которые опьянят слабую женщину, если ты находишься перед насмешливыми зрителями?

Маленький человечек, говоривший заносчиво и хвастливо, уперший одну руку в бедро, а другою теребивший жабо, был и вправду смешон. Если бы не угрюмая атмосфера, царившая в эту ночь в домике Гонзаго, смеху было бы предостаточно.

Кое-кто все же улыбнулся, а Навайль обратился к Гонзаго:

— Исполните его просьбу, ваша светлость.

— А чего он хочет? — осведомился Гонзаго, который был рассеян и озабочен.

— Чтобы вы оставили меня с невестой наедине, — ответил горбун. — Я прошу только пять минут, чтобы победить отвращение этого очаровательного ребенка.

— Пять минут! — послышались возгласы. — Вот это да! Ваша светлость, вы не должны отказать ему в этом!

Гонзаго молчал. Внезапно горбун подскочил к нему и шепнул на ухо:

— Ваша светлость, за нами наблюдают. Вы убили бы на месте того, кто выдал бы вас так, как вы сами себя выдаете.

— Благодарна мой друг, — с изменившимся лицом ответил принц, — пожалуй, ты прав. Нам нужно будет с тобой посчитаться, притом по-крупному, и я полагаю, что ты умрешь знатным вельможей.

Затем, обращаясь к остальным, он продолжал:

— Господа, я подумал о вас. Этой ночью нам с вами досталось изрядно. Завтра, по всей видимости, все будет уже позади, поэтому жаль было бы сесть на мель у входа в гавань. Простите мою рассеянность и следуйте за мной.

На лице принца появилась деланная улыбка. Все физиономии прояснились.

— Не будем уходить слишком далеко, — защебетали дамы. — Хотелось бы на все это посмотреть.

— На галерею! — решил Носе. — И оставим дверь приоткрытой.

— За дело, Иона! Поле битвы свободно!

— Превзойди сам себя, горбун! Мы даем тебе даже не пять минут, а десять, но будем следить с часами в руках!

— Господа, — произнес Ориоль, — делайте ставки. Тогда играли на все и по любому поводу. На Эзопа — он же Иона — поставили один против ста.

Проходя мимо Плюмажа и Галунье, Гонзаго спросил:

— Вы согласны вернуться в Испанию за приличную сумму?

— Мы сделаем все, как прикажет ваша светлость, — ответили храбрецы.

— Далеко не уходите, — бросил принц и смешался с толпой приверженцев.

Плюмаж и Галунье и не подумали последовать его примеру.

Когда все вышли из залы, горбун повернулся к двери на галерею, в которой виднелись головы любопытных, выстроившихся аж в три ряда. <

— Прекрасно! — игриво проговорил он. — Очень хорошо, так вы не будете мне мешать. Не ставьте слишком много против меня и поглядывайте на часы. Да, я кое-что забыл, — вдруг сказал он, направляясь через залу к галерее. — Где его светлость?

— Я здесь, — отозвался Гонзаго. — В чем дело?

— Нет ли у вас под рукой нотариуса? — с неописуемой серьезностью спросил горбун.

Тут уж никто не выдержал. Галерея затряслась от хохота.

— Хорошо смеется тот, кто смеется последним, — пробормотал Эзоп II.

Без каких-либо признаков раздражения Гонзаго ответил:

— Давай поскорее, друг мой, и не беспокойся. У меня в комнате ждет королевский нотариус.

Горбун поклонился и возвратился к двум девушкам. Донья Крус смотрела на него с известным испугом. Глаза Авроры были закрыты. Горбун встал на колени перед ее креслом. Вместо того чтобы наблюдать за представлением, имевшим такой большой успех у его приверженцев, Гонзаго прохаживался неподалеку под руку с Перолем. Вскоре они облокотились о перила в самом конце галереи.

— Из Испании можно вернуться, — сказал Пероль.

— В Испании умирают так же, как в Париже, — тихо проговорил Гонзаго.

После короткого молчания он продолжал:

— Здесь возможность уже упущена. Женщины могут обо всем догадаться. Да и донья Крус разболтает.

— Шаверни… — начал Пероль.

— Этот будет молчать, — оборвал его Гонзаго.

Стоя в темноте, они обменялись взглядами, и Пероль больше ни о чем спрашивать не стал.

— Нужно, — продолжал Гонзаго, — чтобы, выйдя отсюда, она была свободна, совершенно свободна… до первого поворота.

Внезапно Пероль нагнулся и стал к чему-то прислушиваться.

— Это проходит караул, — объяснил Гонзаго.

Снаружи послышался звон оружия. Но его тут же заглушил шум, поднявшийся на галерее.

— Поразительно! — воскликнул кто-то. — Это удивительно!

— Неужто нам мерещится? Да что же он ей говорит, черт возьми!

— Силы небесные! — заметила Нивель. — Неужели так трудно догадаться? Он рассказывает, сколько у него акций и каких.

— Вы посмотрите, что делается! — воскликнул Навайль. — Кто там ставил сто к одному?

— Никто, — отозвался Ориоль. — Самое большее пятьдесят. Хочешь двадцать пять?

— Ну уж нет! Смотрите! Смотрите!

Горбун все еще стоял на коленях перед креслом Авроры. Донья Крус встала между ними, но горбун отстранил ее рукой и сказал:

— Не нужно.

Эти два слова он произнес довольно тихо. Но голос его был до такой степени непохож на прежний, что донья Крус, широко раскрыв глаза, невольно попятилась. Вместо резкого и скрипучего, к которому все уже привыкли, голос горбуна зазвучал по-мужски, стал мягким, приятным и глубоким. И тут горбун произнес имя Авроры. Цыганка почувствовала, как девушка слегка вздрогнула в ее объятиях. Затем донья Крус услышала тихие слова, произнесенные Авророй:

— Я грежу!

— Аврора! — все так же стоя на коленях, повторил горбун.

Девушка спрятала лицо в ладони. Крупные слезы покатились по ее дрожащим пальцам. Тем, кто смотрел через приоткрытую дверь на донью Крус, казалось, что они присутствуют при каком-то колдовстве. Цыганка стояла, откинув голову назад, раскрыв рот и пристально глядя в одну точку.

— Клянусь небом! — воскликнул Навайль. — Чудеса да и только!

— Тс-с! Смотрите! Ее словно притягивает непреодолимая сила.

— У горбуна есть какой-то талисман, он зачаровал ее!

Одна Нивель знала точно, как называются эти чары и талисманы. Эта хорошенькая девушка, имевшая обо всем свое мнение, верила лишь в сверхъестественную силу голубых акций.

Стоявшие у двери подметили верно Аврора невольно склонилась в ту сторону, откуда доносился звавший ее голос.

— Я грежу! Грежу! — всхлипывая, лепетала она. — Это ужасно! Я же знаю, что его больше нет!

— Аврора! — третий раз повторил горбун.

Донья Крус хотела что-то сказать, но он жестом велел ей этого не делать.

— Не поворачивайте голову, — тихо сказал он мадемуазель де Невер, — мы с вами на краю пропасти, одно неверное движение — и с нами кончено.

Донья Крус была вынуждена сесть подле Авроры. Ноги ее подкосились.

— Я дал бы двадцать луидоров, чтобы узнать, что он ей говорит! — воскликнул Навайль.

— Проклятье! — проговорил Ориоль. — Я начинаю думать, что… Но он ведь не дал ей никакого зелья!

— Ставлю сто пистолей на горбуна, — предложил Носе. Между тем горбун продолжал:

— Вы вовсе не грезите, Аврора, ваше сердце вас не обманывает, это я.

— Вы! — прошептала девушка. — Я не смею открыть глаза. Флор, сестра, посмотри!

Донья Крус поцеловала подругу в лоб и незаметно сказала:

— Это он!

Аврора раздвинула пальцы перед глазами и взглянула. Сердце чуть не выпрыгнуло у нее из груди, но ей удалось подавить возглас радости. Она осталась неподвижна.

— Эти люди не верят в небеса, — бросив быстрый взгляд в сторону двери, проговорил горбун, — но зато они верят в ад, поэтому их нетрудно обвести вокруг пальца, изобразив зло. Повинуйтесь, Аврора, любимая, но не сердцу, а какой-то странной притягательности, которой, по их мнению, обладает дьявол. Делайте вид, что властные движения моей руки вас зачаровывают.

Он сделал несколько пассов перед лицом Авроры, и она послушно склонилась к нему.

— Она поддается! — вскричал ошеломленный Навайль.

— Поддается! — зашептали вслед за ним все приятели. А толстяк Ориоль что есть духу бросился к балюстраде и вскричал:

— Вы пропускаете самое интересное, ваша светлость! На это стоит посмотреть, черт бы меня побрал!

Гонзаго позволил подвести себя к двери.

— Тс-с! Не спугните! — сказал кто-то, когда принц приблизился.

Ему уступили место. От изумления Гонзаго потерял дар речи. Горбун тем временем продолжал делать пассы. Очарованная Аврора все ниже наклонялась в его сторону. Горбун был прав. Те, кто не верует в Бога, часто верят во всякую чушь, пришедшую в основном из Италии — в приворотные зелья, заговоры, оккультные силы, магию. Гонзаго — вольнодумец Гонзаго! — пробормотал:

— Да он колдун!

Стоявший рядом с принцем Галунье размашисто перекрестился, а Плюмаж-младший проворчал:

— Мошенник где-то добыл жир повешенного. Да-да, битый туз, вот увидите!

— Теперь давай руку, — тихо проговорил Авроре горбун. — Медленно, очень медленно, словно невидимая сила заставляет тебя протянуть ее.

Аврора отняла руку от лица и угловатым движением опустила ее вниз. Если бы люди на галерее видели ее милую улыбку! Но им была видна лишь волнующаяся грудь, да запрокинутая голова с густыми волосами. Теперь зрители наблюдали за горбуном не без опаски.

— Ризы господни! — воскликнул Плюмаж. — Эта негодница дала ему руку!

Изумленные зрители зашумели:

— Он делает с ней, что хочет. Это какой-то дьявол!

— Гром и молния! — добавил Плюмаж, взглянув на Галунье. — Чтобы в такое поверить, нужно увидеть собственными глазами!

— А я вижу и все равно не верю, — заметил стоявший позади принца Пероль.

— Да Господь с вами! — набросились на него. — Разве такое можно отрицать!

Пероль лишь удрученно качал головой.

— Нельзя пренебрегать ничем, — вполголоса продолжал горбун, явно имевший причины рассчитывать на помощь доньи Крус. — Гонзаго и этот его проклятый фактотум уже здесь. Их тоже нужно одурачить. Когда прикоснешься пальцами к моей руке, Аврора, вздрогни и с изумлением оглядись. Отлично!

— Я играла это в Опере, в «Красавице и звере», — пожав плечами, сообщила Нивель. — Изумление у меня получалось лучше, чем у этой крошки, правда, Ориоль?

— Вы были, как всегда, очаровательны, — ответил толстяк-финансист. — Но бедняжку словно ударило, когда их руки соприкоснулись!

— Доказательство антипатии и дьявольских сил, — наставительно произнес Таранн.

Барон де Батц, желая показать свою образованность, подтвердил:

— Та, антипатия и тьяфольские сила! Вот тшорт!

— А теперь, — продолжал горбун, — повернись ко мне всем телом, но не спеши, не спеши.

Он встал и устремил на девушку властный взгляд.

— Вставай, словно автомат, — наставлял он. — Хорошо. Теперь взгляни на меня, сделай шаг и упади в мои объятия.

Аврора послушно сделала все, что нужно. Донья Крус сидела неподвижно, как статуя.

За широко распахнутой дверью раздались бурные рукоплескания.

Прелестная головка Авроры лежала на груди Эзопа II.

— Ровно пять минут по часам! — воскликнул Навайль.

— Он что, превратил очаровательную сеньориту в соляной столб? — осведомился Носе.

Толпа зрителей с гомоном вбежала в залу. Горбун сухо хихикнул и обратился к Гонзаго.

— Ваша светлость, сами видите, это было нетрудно.

— Ваша светлость, — вмешался Пероль, — в этом есть что-то непонятное. Этот бездельник, должно быть, ловкий пройдоха, не верьте ему.

— Ты боишься, что он стащит у тебя голову? — осведомился Гонзаго. Затем, повернувшись к Эзопу II, добавил: — Браво, друг мой! Мы все отдаем тебе должное!

— Она готова, ваша светлость, — ответил горбун.

— И будет такой до самой свадьбы?

— До свадьбы да, но не долее.

— За сколько продашь свой талисман, а, горбун? — воскликнул Ориоль.

— Почти даром. Но чтобы им пользоваться, нужно прикупить еще кое-что, а это станет недешево.

— Что прикупить? — удивился толстяк-финансист.

— Ум, — ответил Эзоп. — Сходите на рынок, да приценитесь, сударь мой.

Ориоль мгновенно нырнул в толпу. Раздались аплодисменты. Шуази, Носе и Навайль окружили донью Крус и принялись жадно ее расспрашивать.

— Что он говорил? По латыни? У него в руке что-нибудь было?

— Он говорил по-древнееврейски, — ответила цыганка, которая уже начала приходить в себя.

— И девушка его понимала?

— С легкостью. Он сунул руку в левый карман и вытащил оттуда что-то, напоминающее… как бы лучше это сказать?

— Перстень со знаком зодиака?

— Скорее, пачку акций, — вставила Нивель.

— Это походило на носовой платок, — отрезала цыганка и повернулась к любопытствующим спиной.

— Проклятье! Да тебе цены нет, друг мой! — положив руку на плечо горбуна, проговорил Гонзаго. — Я в восхищении!

— Для начала неплохо, не правда ли, ваша светлость? — со скромной улыбкой ответил Эзоп И, он же Иона. — Но попросите этих господ немного отойти. Подальше, прошу вас, подальше! А то она может испугаться. Мне ведь пришлось нелегко. Ну, и где же нотариус?

— Пусть пригласят королевского нотариуса! — распорядился принц Гонзаго.

13. ПОДПИСАНИЕ КОНТРАКТА

Весь предыдущий день принцесса Гонзаго провела у себя в покоях, однако многочисленные визитеры то и дело нарушали одиночество, на которое уже так давно обрекла себя вдова де Невера. С утра она написала немало писем, и посетители спешили ответить ей лично. Таким образом она приняла кардинала де Бисси, губернатора Парижа герцога де Трема, начальника полиции господина Машо, президента Ламуаньона и вице-канцлера Вуайе д'Аржансона. У всех без исключения она просила защиты от господина де Лагардера, этого лжедворянина, похитившего ее дочь. Всем она пересказала свой разговор с Лагардером, который, будучи в ярости оттого, что не получил чаемую награду невероятных размеров, прибег к бесстыдным разоблачениям.

Все были возмущены поведением Лагардера. Да, впрочем, и было отчего. Самые мудрые из советчиков принца Гонзаго придерживались того мнения, что обещание Лагардера предъявить мадемуазель де Невер было обманом, однако убедиться в этом не помешало бы.

Несмотря на все уважение, выказываемое принцессе Гонзаго, вчерашнее заседание оставило у всех на сердце неприятный осадок. Во всем этом чувствовалось какое-то криводушие; досмотреться до его корней никто не мог, однако все ощущали известное беспокойство по этому поводу.

В любом усердии всегда есть немалая доля любопытства.

Первым почуял грандиозный скандал господин де Бисси.

За ним и остальные стали поводить носом. В конце концов все взяли таинственный след, и началась настоящая охота. Охотники как один клялись, что теперь уж след не упустят. Они посоветовали принцессе съездить сперва в Пале-Рояль и окончательно выяснить позицию его высочества регента.

Кроме того, ей посоветовали ни в коем случае не обвинять мужа.

В середине дня она уселась в портшез и отправилась в Пале-Рояль, где была тотчас же принята. Регент уже ждал ее. Аудиенция получилась необычайно долгой. Принцесса не стала обвинять мужа. Однако регент принялся ее расспрашивать, чего раньше, в суматохе бала, сделать не сумел.

Понятно, что регент, в котором два дня назад всколыхнулись воспоминания о Филиппе де Невере, его лучшем друге и нареченном брате, вернулся далеко назад и заговорил о мрачной истории, случившейся в замке Келюс, которая для него так никогда и не прояснилась.

Он впервые беседовал наедине со вдовою друга. Принцесса не осуждала мужа, однако после аудиенции регент долго оставался печальным и задумчивым.

И между тем регент, дважды принявший принцессу Гонзаго — в тот день и на следующий вечер — не смог сделать никаких выводов. Для тех, кто знал Филиппа Орлеанского, объяснений этому не требовалось.

В мозгу регента зародилось недоверие.

Возвратившись из Пале-Рояля, принцесса обнаружила в своем убежище множество визитеров. Все те, кто отсоветовал ей обвинять принца, явились поинтересоваться, что решил регент относительно Гонзаго.

Однако Гонзаго, обычно чувствовавший приближение бури, не придал значения этим появившимся на горизонте облачкам. Он ведь так могущественен и богат! А, к примеру, рассказанную этой ночью историю опровергнуть ничего не стоит. Над букетом отравленных цветов все только бы посмеялись, такое было хорошо во времена Бренвилье; не меньше веселья вызвал бы и трагикомический брак, а если бы кто-нибудь вздумал утверждать, что Эзопу II поручено убить молодую жену, то люди просто держались бы за бока. Сказки для маленьких детей! Нынче вспарывают брюхо лишь бумажникам.

А буря и в самом деле надвигалась — с другой стороны. Она шла от особняка Гонзаго. Трагический брак, длившийся уже восемнадцать лет, приближался к своей развязке. Что-то зашевелилось под черными покровами алтаря, где вдова де Невера каждое утро молилась по усопшему. В самой обстановке этого беспримерного траура стал появляться призрак. В нынешнее преступление Гонзаго никто бы и не поверил, тем более что на его стороне было столько свидетелей-сообщников, однако старое преступление, как тщательно оно ни сокрыто, обычно рано или поздно взламывает изъеденную червями крышку гроба.

Принцесса ответила своим именитым советчикам, что регент справлялся относительно обстоятельств ее вступления в брак и того, что этому предшествовало. Кроме того, она сообщила, что регент обещал заставить говорить Лагардера, пусть даже под пыткой. Все накинулись на этого самого Лагардера, втайне надеясь, что он прольет свет на дело, поскольку каждый знал или хотя бы подозревал: Лагардер замешан в ночном происшествии, с которого двадцать лет назад началась интересующая всех нескончаемая трагедия. Господин де Машо посулил дать своих альгвазилов, господин де Трем — гвардейцев, президент — дворцовую охрану. Нам неизвестно, что мог пообещать в таких обстоятельствах кардинал, но и его высокопреосвященство дал что мог. Пресловутому Лагардеру ничего не оставалось, кроме как держать ухо востро.

Около пяти вечера Мадлена Жиро вошла к своей госпоже, которая пребывала в одиночестве, и вручила ей записку от начальника полиции. Почтенный сановник сообщал принцессе, что господин де Лагардер убит прошлой ночью при выходе из Пале-Рояля. Записка заканчивалась словами, ставшими уже сакраментальными: «Ни в чем не обвиняйте мужа».

Остаток вечера принцесса провела одна, находясь в лихорадочном возбуждении. Между девятью и десятью Мадлена Жиро принесла новую записку. Это послание было написано неизвестной ей рукой. Принесли ее два незнакомца устрашающей наружности, очень смахивающие на головорезов. Один долговязый и наглый, другой слащавый и коротконогий. В записке госпоже принцессе напоминали, что двадцатичетырехчасовая отсрочка, данная Лагардеру регентом, истекает в четыре часа утра… Там сообщалось также, что господин Лагардер будет в это время в увеселительном домике принца Гонзаго.

Лагардер у Гонзаго? Но почему? Каким образом? А как же письмо начальника полиции с известием о смерти шевалье?

Принцесса велела запрягать. Усевшись в карету, она велела ехать на улицу Паве-Сент-Антуан в особняк Ламуаньона. Часом позже двадцать гвардейцев под началом капитана и четверо полицейских из Шатле расположились биваком во дворе особняка.

Мы не забыли, что празднество в домике принца Гонзаго, находившегося позади церкви Сен-Маглуар, было устроено им под предлогом женитьбы маркиза де Шаверни на юной незнакомке, за которой принц давал 50 000 экю. Жених согласился, у принца Гонзаго, как нам известно, были свои причины не опасаться отказа невесты. Поэтому вполне естественно, что принц заранее принял все меры, чтобы задуманное могло быть выполнено без задержки. Был вызван нотариус, настоящий королевский нотариус. Более того: самый настоящий священник ждал в ризнице церкви Сен-Маглуар.

Речь вовсе не шла об инсценировке бракосочетания. Гонзаго хотел устроить самый что ни на есть законный брак, который давал супругу право повелевать своею женой и навсегда отправить ее подальше от Парижа.

Гонзаго сказал правду. Крови он не любил. Но вот когда другие средства оказывались исчерпаны, принц не останавливался и перед кровопролитием.

В какой-то момент ночная авантюра свернула с намеченного пути. Тем хуже для Шаверни! Но когда вперед вышел горбун, дело приняло новый, более благоприятный оборот. Горбун явно был человеком, от которого можно потребовать чего угодно. Гонзаго понял это с первого взгляда. Эзоп, как ему казалось, принадлежал к тем несчастным, которые в своей беде обвиняют все человечество и питают ненависть к священнослужителям, коих Господь повесил им на шею, словно жернов.

«Горбуны в большинстве своем злы, — думал Гонзаго, — и мстительны. Они часто жестокосердны и умны, поскольку всех людей считают своими врагами. У горбунов нет жалости. Ведь их-то никто не жалеет. Душа у них столько раз страдала от дурацких насмешек, что стала совсем нечувствительна к боли».

Шаверни плохо подходил для выполнения предстоящей задачи. Он был просто дурак, которого вино делало искренним, благородным и отважным. Шаверни был способен влюбиться в свою жену и встать перед нею на колени после того, как побьет ее. Другое дело горбун. Он, правда, мог лишь укусить, но зато укус его мог стать смертельным. Горбун был настоящей находкой.

Когда Гонзаго велел позвать нотариуса, каждому из его приспешников захотелось продемонстрировать свое усердие. Ориоль, Монтобер, Альбре и Сидализа бросились на галерею, опередив Плюмажа и Галунье. Приятели на какое-то время остались одни в мраморном перистиле.

— Золотце мое, — сказал гасконец, — этой ночью еще будет заварушка, вот увидишь.

— Да, флюгер показывает на потасовку, — согласился Галунье.

— У меня дьявольски чешутся руки, а у тебя?

— Проклятье! Скоро им будет не до танцев, мой благородный друг!

Вместо того, чтобы отправиться в нижние покои, они отворили наружную дверь и спустились в сад. Никого из выставленной Гонзаго перед домом охраны уже не было. Наши молодцы дошли до аллеид где накануне Пероль нашел трупы Сальданьи и Фаэнцы. Там было пусто.

Но больше всего их удивила широко распахнутая калитка, ведущая в переулок.

В переулке никого не было. Приятели переглянулись.

— Ну и ну! Но это сделал не ловкач Парижанин, ведь он со вчерашнего вечера был наверху, — пробормотал Плюмаж.

— Да он способен на что угодно, сам знаешь, — отозвался Галунье.

Внезапно со стороны церкви до них донесся неясный шум.

— Ты оставайся здесь, а я пойду посмотрю, — решил гасконец.

Он начал красться вдоль садовой стены, а Галунье остался у калитки. За садом находилось церковное кладбище, и Плюмаж увидел, что там полным-полно гвардейцев.

— Послушай, золотце мое, — сказал он, вернувшись, — если они там, наверху, решат поплясать, то музыки у них будет — ого-го!

Между тем Ориоль и его спутники ворвались в спальню к Гонзаго, где на диване мирно спал господин Гриво-старший, королевский нотариус, а рядом на столике виднелись остатки роскошного ужина.

Я не знаю, почему в наше время так не любят нотариусов. Обычно нотариусы люди опрятные, свежие, упитанные, обладают мягким нравом, любят сострить в семейном кругу и наделены на редкость верным глазом при игре в вист. Они с достоинством держатся за столом, исповедуют поистине рыцарскую галантность, весьма учтивы с пожилыми богатыми дамами, и никто во Франции не носит с таким изяществом, как они, белый галстук, обычно соседствующий с очками в золоченой оправе. Но недалек уже тот день, когда все будет обстоять по-иному. Каждый будет вынужден признать, что молодой белокурый нотариус, серьезный, мягкий в обращении, с едва наметившимся, но еще не достигшим зрелости брюшком является одним из украшений нашей цивилизации.

Господин Гриво-старший, нотариус короля и Шатле, имел, кроме всего прочего, честь быть преданным слугою принца Гонзаго. На этого красивого сорокалетнего мужчину, корпулентного, свежего, розового и улыбчивого приятно было смотреть. Ориоль взял его под одну руку, Сидализа под другую, после чего они повлекли его на второй этаж.

При виде нотариуса сердце Нивель всегда смягчалось: именно нотариусы придавали силу и законность человеческим дарам.

Господин Гриво-старший, как человек светский, изящно поклонился принцу, дамам и господам. У него был при себе подготовленный заранее брачный контракт, однако в документе стояло имя Шаверни. Это требовало исправления. По предложению господина де Пероля господин Гриво-старший уселся за небольшой столик, извлек из кармана перо, чернильницу и скоблильный ножик, после чего принялся за работу. Гонзаго и большинство сотрапезников стояли вокруг горбуна.

— Это долго? — обратился последний к нотариусу.

— Господин Гриво, — с улыбкой проговорил принц, — вы, конечно, понимаете вполне оправданное нетерпение молодых.

— Мне нужно пять минут, ваша светлость, — ответил нотариус.

Эзоп II одной рукой расправлял жабо, а другой с победным видом гладил Аврору по голове.

— Как раз столько, сколько требуется для соблазнения женщины, — заметил он.

— Выпьем! — воскликнул Гонзаго. — У нас есть время, поэтому выпьем за счастье новобрачных!

Вновь полетели пробки из шампанского. На сей раз веселье воцарилось вроде бы окончательно. Тревога испарилась, все пребывали в отличном настроении.

Донья Крус своею рукою наполнила бокал Гонзаго.

— За их счастье! — провозгласила она и отважно приникла губами к бокалу.

— За их счастье! — со смехом подхватили сотрапезники и тоже выпили.

— Послушайте-ка, — проговорил Эзоп П. — Неужто здесь не найдется даровитого стихотворца, который сочинил бы для меня эпиталаму?

— Поэта сюда! Стихотворца! — подхватили окружающие. — Нам нужен поэт!

Господин Гриво-старший заложил перо за ухо.

— Невозможно заниматься всем сразу, — тихо и скромно проговорил он. — Я закончу с контрактом и тогда экспромтом сочиню несколько куплетов.

Жестом, полным достоинства, горбун поблагодарил его.

— Поэзия Шатле, — заметил Навайль, — нотариальные мадригалы. Попробуйте возразить, что не наступает золотой век!

— Никто и не думает возражать, — отозвался Носе. — Фонтаны забьют миндальным молоком и отборными винами.

— А чертополох, — добавил Шуази, — зацветет розами.

— И все потому, что нотариусы сочиняют стихи! Горбун напыжился и гордо произнес:

— И все это остроумие ради моей свадьбы! Однако, — спохватился он, — неужто мы в таком виде и останемся? Фу! Невеста в простом утреннем платье, а я? Черт возьми, мне просто стыдно за себя! Я не причесан, манжеты измяты — ужас! Подать туалет для невесты! — добавил он. — Разве тут не шел разговор о корзине с подарками а, сударыни?

Нивель и Сидализа были уже в соседней комнате и вскоре появились с корзиной. Донья Крус направилась к туалетной.

— Побыстрее! — воскликнула она. — Ночь проходит, а нам нужно еще устроить бал!

— А вдруг они ее тебе разбудят, горбун? — предупредил Навайль.

Эзоп II стоял с зеркалом в одной руке и гребнем в другой.

— Красавица, — вместо ответа обратился он к Дебуа, — поправь-ка мне там сзади.

Затем, обернувшись к Навайлю, проговорил:

— Она принадлежит мне — точно так же, как вы принадлежите господину Гонзаго, дети мои, или, вернее, собственному честолюбию. Я повелеваю своей невестой, как милым господином Ориолем повелевает его гордыня, как прелестной Нивель — жажда стяжательства, как всеми вами — ваши дурные привычки. Любезная Флери, сделайте милость, перевяжите мне бант.

— Готово! — проговорил в этот миг господин Гриво-старший. — Можно подписывать.

— Вы вписали имена врачующихся? — спросил Гонзаго.

— Мне они неизвестны, — ответил нотариус.

— Как тебя зовут, друг мой? — осведомился принц.

— Подписывайте, ваша светлость, — небрежно отозвался Эзоп II, — подписывайтесь, господа — ведь, я надеюсь, вы окажете мне эту честь? Я свое имя впишу сам, оно весьма забавное, вам будет над чем посмеяться.

— А и в самом деле, как же зовут этого дьявола? — проговорил Навайль.

— Да подписывайте вы, подписывайте. Ваша светлость, мне бы хотелось, чтобы вы подарили мне к свадьбе ваши манжеты.

Гонзаго снял кружевные манжеты и бросил их горбуну, после чего подошел к столу, чтобы поставить свою подпись на контракте. Веселые господа изо всех сил старались угадать имя горбуна.

— И не пытайтесь, — заметил он, прикалывая манжеты Гонзаго, — все равно не догадаетесь. Господин де Навайль, какая красивая у вас вышивка на платке!

Навайль отдал Эзопу свой платок. Теперь всем захотелось прибавить что-нибудь от себя к его туалету — булавку, пряжку или бант. Он ни от чего не отказывался и с восхищением разглядывал себя в зеркале. Сотрапезники между тем ставили свои подписи. Первой на контракте стояла подпись Гонзаго.

— Посмотрите, готова ли моя невеста, — попросил горбун Шуаэи, который надевал ему жабо из мехельнских кружев.

— Невеста! Невеста! — раздались в этот миг возгласы. На пороге комнаты появилась Аврора в белом подвенечном

платье и с флердоранжем в волосах. Она была необычайно хороша собою, однако черты ее бледного лица все еще пребывали в неподвижности, что делало ее похожей на прелестную статую. Над нею еще тяготели злые чары.

При ее появлении все присутствующие восхищенно зашептались. Когда же они вновь взглянули на горбуна, тот радостно захлопал в ладоши, повторяя:

— Проклятье! Какая у меня красивая жена! А теперь наша очередь подписывать, моя прелесть.

Он взял за руку свою невесту, которую поддерживала донья Крус. Все ожидали, что Аврора как-то выразит свое отвращение, но она весьма покорно последовала за горбуном. Когда они шли к столу, где мэтр Гриво-старший давал всем подписывать контракт, Эзоп встретился взглядом с Плюмажем, который только что вернулся в залу вместе с Галунье. Горбун подмигнул ему и неуловимым жестом прикоснулся к своему боку. Плюмаж все понял и, преградив ему путь, воскликнул:

— Ризы Господни! В твоем наряде, негодник, кое-чего не хватает!

— Чего же? Чего? — послышалось со всех сторон.

— Чего? — невинно повторил за всеми горбун.

— Разрази меня гром! — ответил гасконец. — С каких это пор дворянин идет под венец без шпаги на боку?

Почтенные сотрапезники одобрительно зашумели.

— Верно! Правильно! Нужно это исправить. Эй, шпагу горбуну! Без нее он не так смешон.

Навайль оценивающим взглядом принялся осматривать шпаги присутствующих, а Эзоп II тем временем манерничал:

— Да я не привык, господа. Она будет мне мешать. Среди шпаг, которые в большинстве своем были парадные, нашелся длинный и крепкий боевой клинок: он принадлежал славному господину де Перолю, не любившему, как известно, шутить. Увидев эту шпагу, Навайль отцепил ее с перевязи достойного господина де Пероля.

— Зачем? Не нужно, — продолжал повторять Эзоп II. Но приспешники Гонзаго с весельем и шутками прицепили ему клинок. Плюмаж и Галунье заметили, что когда горбун коснулся эфеса, рука его невольно и радостно дрогнула. Но обратили на это внимание лишь двое приятелей. Итак, шпага висела на боку, и горбун больше не протестовал. Что сделано, то сделано. Однако это оружие внезапно придало ему гордости. Он двинулся вперед, надувшись словно индюк; это было так смешно, что все расхохотались. На Эзопа II набросились, его обнимали и крутили в разные стороны, словно куклу. Это был бешеный успех! Горбун сносил все с завидным добродушием. Дойдя до стола, он проговорил:

— Ну полно, полно! Вы мне все изомнете! Не обнимайте так крепко мою жену и дайте же наконец, друзья мои, подписать нам контракт.

Господин Гриво-старший все еще сидел за столом и держал наготове перо.

— Назовите вашу фамилию, пожалуйста, — проговорил он, — имя, титулы, место рождения…

Горбун слегка наподдал ногою по стулу, на котором восседал почтенный нотариус. Тот обернулся.

— Вы сами-то подписали? — осведомился Эзоп.

— Разумеется, — ответил господин Гриво-старший.

— Тогда ступайте, любезнейший, — сказал горбун и отодвинул нотариуса в сторону.

Затем Эзоп степенно уселся на его место. Присутствующие засмеялись. Все, что делал горбун, стало теперь поводом для веселья.

— Почему он, черт бы его побрал, хочет сам вписать свое имя? — удивился Навайль.

Пероль сказал что-то вполголоса принцу Гонзаго, тот пожал плечами. Происходившее вызывало у фактотума тревогу. Гонзаго принялся над ним подтрунивать и обозвал заячьей душой.

— А вот увидите, — ответил горбун на вопрос Навайля. И, сухо хихикнув, добавил:

— Уж вы удивитесь, вот увидите. А пока выпейте немного.

Все последовали его совету. Шампанское полилось в бокалы. Горбун принялся заполнять пустые места твердым размашистым почерком.

— Вот чертова шпага! — буркнул он, пытаясь усесться поудобнее.

Новый взрыв хохота. Боевое оружие все сильнее и сильнее мешало горбуну. Шпага стала для него чуть ли не орудием пытки.

— Все-таки он подпишет, — говорили одни.

— Нет, не сумеет, — возражали другие.

Выйдя из себя, Эзоп выхватил шпагу из ножен и положил ее рядом с собою на стол. Присутствующие опять засмеялись. Плюмаж сжал Галунье руку и проворчал:

— Клянусь головой, вот и смычок наготове!

— Теперь берегитесь музыки, — отозвался брат Галунье. Стрелка часов приближалась к четырем.

— Подпишитесь, мадемуазель, — проговорил горбун и протянул перо Авроре.

Она заколебалась, но он взглянул на нее и шепнул:

— Подписывайтесь своим настоящим именем, вы же его знаете!

Аврора наклонилась над документом и поставила подпись. Заглядывавшая ей через плечо донья Крус не смогла сдержать удивленного движения.

— Ну что, готово? Готово? — спрашивали наиболее любопытные.

Горбун жестом остановил их, взял перо и расписался.

— Теперь все в порядке, — проговорил он. — Можете посмотреть: это вас удивит.

Все бросились к столу. Горбун между тем отбросил перо и как бы невзначай взял шпагу.

— Внимание! — прошептал Плюмаж-младший.

— Ясное дело! — решительно ответил брат Галунье. Первым к столу подошли Гонзаго и Пероль. Увидев, какие имена стоят в контракте, они попятились.

— В чем дело? Какое он написал имя? — восклицали стоявшие сзади.

Горбун обещал всех удивить и сдержал слово. Сотрапезники вдруг увидели, как распрямляются его кривые ноги и стан, как твердо держит он рукою шпагу.

— Ах, битый туз! — пробурчал Плюмаж. — Негодник еще мальчишкой показывал в Фонтанном дворе чудеса гибкости!

Горбун выпрямился и отбросил волосы назад. Тело его сделалось стройным, изящным и крепким, лицо — благородным, прекрасным и ясным.

— Ну-ка, прочтите мое имя! — воскликнул он, окидывая изумленную толпу сверкающим взором.

С этими словами он указал кончиком шпаги на подпись. Взгляды всех присутствующих скользнули на контракт. Через секунду в зале звучало одно имя:

— Лагардер! Лагардер!

— Да, Лагардер, — подтвердил Анри, — тот самый Лагардер, который всегда приходит на условленную встречу!

В эти первые минуты всеобщего ошеломления он, наверное, смог бы прорваться сквозь беспорядочный строй врагов. Но Лагардер не шелохнулся. Одною рукой он прижимал дрожащую ладонь Авроры к своему сердцу, другою поднял шпагу высоко над головой. Позади стояли с клинками наголо Плюмаж и Галунье. Гонзаго тоже выхватил шпагу из ножен. Примеру хозяина последовали и его клевреты. Их было раз в десять больше. Донья Крус хотела броситься между враждующими сторонами, но Пероль схватил ее в охапку и оттащил в сторону.

— Этот человек не должен выйти отсюда, господа, — побледневшими губами процедил сквозь зубы принц. — Вперед!

Навайль, Носе, Шуази, Жиронн и прочие дворяне ринулись в атаку. Но Лагардер даже не отскочил за стол. Не выпуская руки Авроры, он прикрыл ее своим телом и приготовился к обороне. Плюмаж и Галунье защищали его с флангов.

— Держись, сокровище мое! — воскликнул гасконец. — Мы уже с полгода как снова помолодели! Держись, гром и молния!

— Я здесь! — вскричал Лагардер, отбивая первый выпад.

Через несколько секунд люди Гонзаго отступили; Жиронн и Альбре плавали на полу в луже крови.

Лагардер и два его храбреца, невредимые, стояли неподвижно как статуи и ждали второй атаки.

— Господин Гонзаго, — промолвил Лагардер, — вы хотели сделать пародию на свадьбу. Но брачный контракт в полном порядке, там есть даже ваша подпись.

— Вперед! Вперед! — завопил кипевший от ярости принц. На сей раз он двинулся в атаку во главе своего воинства.

Часы пробили пять. И тут снаружи послышался громкий шум, в дверь заколотили, и чей-то голос крикнул:

— Именем короля!

Гостиная со следами пиршества выглядела весьма причудливо. Стол с приборами и початыми бутылками, там и сям опрокинутые бокалы, пролитое вино, смешавшееся с кровью, всяческие обломки. В глубине залы, подле двери в комнату, где ранее хранилась корзина со свадебными подарками, а теперь сидел полумертвый от страха господин Гриво-старший, стояла неподвижная и молчаливая группа, состоявшая из Лагардера, Авроры и двух фехтмейстеров. В центре зала Гонзаго и его приспешники, остановленные словами: «Именем короля!», со страхом смотрели на входную дверь. По углам жались обезумевшие от ужаса женщины.

Между двумя группами в черно-красной луже лежали два трупа.

Люди, стучавшиеся в этот ночной час к принцу Гонзаго, разумеется, и не ожидали, что им отопрут сразу же.

Это были французские гвардейцы и полицейские приставы из Шатле, которых мы видели сначала во дворе особняка Ламуаньона, а потом на кладбище Сен-Маглуар. Они заранее приняли необходимые меры. После троекратного обращения, подкрепленного ударами в дверь, они просто-напросто сорвали ее с петель. В гостиной послышались шаги солдат. Гонзаго до мозга костей пробирал озноб. Неужели правосудие пришло по его душу?

— Господа, — вкладывая шпагу в ножны, сказал он, — людям короля сопротивления не оказывают.

И тихо прибавил:

— Там будет видно.

Капитан гвардейцев Бодон де Буагийе появился в дверях и повторил:

— Господа, именем короля!

Затем, холодно поклонившись Гонзаго, он отошел в сторону и впустил солдат. За ним в зал вошли и приставы.

— Что это значит, сударь? — осведомился Гонзаго. Буагийе взглянул на распростертые на полу трупы, затем на Лагардера и его соратников, которые так и стояли со шпагами в руках.

— Вот дьявольщина, — пробормотал он. — Не зря мне говорили, что он отважный воин! Принц, — обратился он к Гонзаго, — этой ночью я нахожусь в распоряжении вашей супруги.

— И моя супруга?.. — в ярости начал Гонзаго.

Но договорить он не успел. На пороге появилась вдова де Невера. Она была все в том же траурном облачении. При виде девиц из Оперы, крайне занимательных картин на стенах, при виде обломков оргии, перемешавшихся с обломками сражения, принцесса опустила на лицо вуаль и сказала, обращаясь к своему мужу:

— Я пришла не к вам, сударь.

Затем, подойдя к Лагардеру, продолжала:

— Двадцать четыре часа истекли, господин де Лагардер, ваши судьи вас ждут, извольте отдать свою шпагу.

— И это моя мать! — закрыв лицо ладонями, пролепетала Аврора.

— Господа, — продолжала принцесса, повернувшись к гвардейцам, — исполняйте свой долг.

Лагардер швырнул шпагу к ногам Бодона де Буагийе. Гонзаго и его приспешники стояли неподвижно и молча. Бодон де Буагийе указал Лагардеру на дверь, но тот, не выпуская руки Авроры, подошел к принцессе Гонзаго.

— Сударыня, — проговорил он, — я только что чуть не отдал жизнь за вашу дочь.

— За мою дочь? — дрогнувшим голосом повторила принцесса.

— Он лжет! — воскликнул Гонзаго.

Лагардер не обратил на его слова ни малейшего внимания.

— Я попросил двадцать четыре часа для того, чтобы возвратить вам мадемуазель де Невер, — неспешно произнес он, высоко держа свою красивую голову перед всеми этими придворными и солдатами, — и данный мне срок истек. Перед вами мадемуазель де Невер.

Ледяные руки матери и дочери соприкоснулись. Аврора со слезами бросилась в объятия принцессы. На глазах у Лагардера выступили слезы.

— Берегите ее, сударыня, — продолжал он, изо всех сил стараясь скрыть свою боль, — у нее, кроме вас, никого нет.

Аврора выскользнула из материнских объятий и подбежала к Лагардеру. Он легонько ее оттолкнул.

— Прощайте, Аврора, — продолжал он. — Завтра нам не придется сыграть свадьбу. Храните этот контракт, который сделал вас моею женой перед людьми, хотя перед Богом вы стали ею еще вчера. И пусть госпожа принцесса простит этот мезальянс с мертвецом.

Он в последний раз поцеловал девушке руку, отвесил глубокий поклон принцессе и направился к двери со словами:

— Ведите меня к судьям!

Назад: 5. БРАЧНЫЙ КОНТРАКТ

Дальше: 6. СВИДЕТЕЛЬСТВО МЕРТВЕЦА