Поль Феваль
Королевский фаворит
Глава I. ЭДИКТ
В конце мая 1662 года, в два часа дня, блестящая кавалькада въезжала из Новой улицы на главную площадь в Лиссабоне. Это были военные верхи, на великолепных лошадях, которых они заставляли подниматься на дыбы и взбрыкивать, к величайшему неудовольствию горожан, прижавшихся к стенам и нашептывавших, конечно, уж не благословения.
Члены кавалькады не обращали внимания на такие пустяки, они продолжали подвигаться вперед, и скоро последний всадник появился из-за угла Новой улицы. Тогда загремели трубы. Все военные построились кругом, а красивый мужчина, который небрежно восседал на лошади в центре его, вскинул руку к шляпе, затем развернул пергамент с гербом Браганского дома.
— Трубите громче! — сказал он грубым голосом, который совсем не гармонировал с его элегантным костюмом Винтимильи, прекраснейшей местности в Италии. — Задохлись вы, что ли?! Если вы не будете лучше трубить, то по возвращении вам плохо придется…
Затем он продолжал, обращаясь к своим спутникам, — военным:
— Эти лодыри воображают, может быть, что я стану читать приказ его величества какому-нибудь десятку испуганных дураков, у которых страх отнял уши. Ну! Трубите же, негодяи! Трубите до тех пор, пока площадь не наполнится народом…
— Совершенно верно, дон Конти-Винтимиль, — раздалось около десятка голосов горожан, — надо уважать приказ его браганского величества, короля португальского.
— И повиноваться воле его первого министра, — прибавили шепотом несколько голосов.
Трубы затрубили еще оглушительнее. Со всех соседних улиц на площадь начало прибывать множество народу, так что вскоре вся она представляла собою целое море черноволосых голов, обритых спереди, по обычаю португальцев.
Все лица выражали испуг и в то же время любопытство. В то время всякий королевский эдикт, объявленный при трубных звуках его фаворитом, сеньором Конти, был общественным бедствием.
Мертвое молчание царствовало в этой, постоянно увеличивавшейся толпе. Никто не смел разинуть рта, и те, кто стоял вблизи всадников, не осмеливались даже поднять глаз. В числе их был молодой человек, едва вышедший из отрочества, одетый в костюм суконщика и опоясанный шпагой.
Случай или его желание сделали так, что он оказался почти рядом с Конти, от которого его отделял только один из трубачей.
— Черт возьми! — вскричал теперь Конти на подчиненных, которые все продолжали трубить. — Да замолчите ли вы, негодяи?!
Несчастные, оглушенные своей собственной музыкой, не расслышали его слов. Лицо Конти побагровело, он дал лошади шпоры и, подскакав к одному трубачу, ударил его по лицу эфесом шпаги. Кровь брызнула, и музыкант замолчал, но тут глухой ропот пронесся в толпе.
— Господа, — надменно сказал Мануэль Антунец, офицер королевской стражи, обращаясь к окружающим, — вот славная шутка, не так ли?
— Великолепная! — покорно отвечали все хором.
Между тем трубач утирал кровь обеими руками. Он шатался и готов был упасть с лошади. Молодой суконщик, о котором мы уже говорили, обошел вокруг кавалькады и, подойдя к раненому, подал ему на конце шпаги тонкий носовой платок. Несчастный с жадностью схватил его. Развернув платок, он увидел вышитый на нем герб. Но, спеша приложить его к ране, он не обратил на это внимания и только с благодарностью взглянул на юношу, который уже спокойно возвратился на свое прежнее место, неподалеку от Конти.
— Слушайте! Слушайте! — раздались крики герольдов.
Конти приподнялся на стременах и медленно развернул пергамент; но прежде, чем начать его читать, он бросил на толпу презрительный взгляд.
— Слушайте, граждане! — сказал он с аффектацией. — Клянусь моими благородными предками, это касается вас. Именем закона и волею могущественного Альфонса VI, короля Португалии и Алгарвии, по эту и по ту сторону Океана, владельца Гвинеи и других открытых и неоткрытых стран, повелевается:
1. Всем гражданам города Лиссабона открывать двери после звона о тушении огня. Это следует делать из благотворительности и для того, чтобы нищие, путешественники и богомольцы могли везде и во всякое время найти себе убежище.
2. Всем гражданам упомянутого города повелевается отворять ставни и поднимать жалюзи, которыми на ночь закрываются их окна, так как эти вышеупомянутые запертые жалюзи и ставни показывают недоверие и заставляют думать, будто в столице существуют негодяи и мошенники.
Кроме того запрещается:
1. Зажигать фонари перед дверями домов. Это делается из экономии и для того, чтобы щадить расходы граждан, которые все дети короля.
2. Наконец, запрещается всем гражданам носить с собою оружие, как холодное, так и огнестрельное. Позволяется носить для своей защиты только шпаги, крепко сидящие в ножнах.
Подписано: «Я, король».
Да будет благословение Божие над всеми слушавшими!
Конти-Винтимиль замолчал. В толпе не было произнесено Ни одного слова, но каждый, по особому, условному жесту своего соседа знал о его негодовании. Действительно, оскорбление было столь же велико, как и непростительно. Старинная и всеми уважаемая форма португальского законодательства употреблялась для того, чтобы среди белого дня оскорблять португальский народ. Когда Конти сделал знак конникам покидать площадь, толпа раздвинулась с мрачной покорностью.
— Ну! — с гневом вскричал фаворит. — А я думал, что негодяи взбунтуются. Вы увидите, что они даже не дадут нам повода померять ножнами наших шпаг их дурацкие спины!
Когда он оканчивал свою речь, голова его лошади, двинувшейся было вперед, наткнулась на какое-то препятствие. Это был молодой суконщик, который, погруженный в задумчивость, вероятно, очень сильную, не посторонился, как другие, перед кавалькадой. Насмешливая улыбка мелькнула на губах Конти.
— Этот заплатит за всех! — воскликнул он и сильно ударил юношу шпагой плашмя.
— Славный удар! — вскричал Мануэль Антунец.
— Я могу ударить еще лучше, — смеясь, отвечал Конти, поднимая шпагу во второй раз.
Но прежде, чем его рука успела опуститься, юноша бросился вперед и с быстротою молнии пронзил своим оружием лошадь Конти, которая замертво упала на мостовую. Он же, в свою очередь, ударил упавшего фаворита шпагой прямо по лицу.
— Вот тебе, сын мясника, — вскричал он, — ответ лиссабонского населения!
Озадаченная от изумления стража не трогалась с места.
Когда Конти с пеной у рта поднялся наконец с земли, юноша уже исчез в толпе и поздно было преследовать его.
— Ушел! — пробормотал Конти; потом, обращаясь к своим спутникам, прибавил: — Вы слышали этого человека, господа?
Все молча поклонились.
— Он сказал, сын мясника, не так ли?
— Это безумная клевета, — сказал один из свиты, — мы все знаем ваше благородное происхождение.
«Да, еще бы, я не раз бил его благородного отца», — подумал Антунец, тогда как вслух молвил:
— Я более чем кто-либо могу подтвердить всю гнусность этой лжи.
— Все равно! Вы слышали это, точно так же, как и весь народ. И если между вами или в толпе есть кто-нибудь настолько смелый, чтобы поддерживать слова этого человека, нищего или бродяги, то я предлагаю ему поединок.
Вся свита снова поклонилась. В толпе молчали. После этого бесполезного вызова Конти сел на лошадь, которую с готовностью уступил человек из свиты, и вся кавалькада покинула площадь. Но прежде, чем завернуть за угол Новой улицы, фаворит обернулся и с гневом погрозил кулаком.
— Прячься хорошенько! — сказал он своему исчезнувшему врагу. — Потому что, клянусь моим спасением, я буду искать тебя!
— Меня зовут, если угодно вашему превосходительству, — раздался голос у самого его уха, — Асканио Макароне дель Аквамонда…
Конти поспешно обернулся. Один из королевских стражей, почтительно кланяясь, стоял около него.
— Какое мне дело до твоего имени! — отрывисто сказал Конти.
— Я благородный кавалер из Падуи, с которым фортуна обошлась немилостиво…
— Этот человек с ума сошел! — вскричал Конти.
Между тем вся кавалькада уже опередила их на несколько шагов. Тогда итальянец взял лошадь Конти под уздцы.
— Ваше превосходительство очень спешит, — сказал он, — а я думал, что вы желали бы знать имя этого молодого безумца…
— Ты его знаешь? — перебил Конти. — Я дам пятьдесят дукатов за это имя!
— Фи!.. Деньги, мне!
— Пятьдесят пистолей!..
— Ваше превосходительство, оскорбляете меня. Благородному кавалеру города Падуи… Пятьдесят пистолей…
— Ну хорошо. Ты говоришь, ты дворянин… Сто дублинов!
— Это не так легко… Но вот что: удвойте сумму и мы сойдемся.
— Хорошо! — сказал Конти. — Но только поторопись. Мне нужно это имя!
— Ну, ваше превосходительство…
— Что, ну?
— Я не знаю его.
— Негодяй! — вскричал фаворит. — Как ты смеешь со мной шутить!
— Сохрани меня Бог, шутить с вами! Я хотел только уговориться и устроить все основательно. В Падуе дела всегда так делаются, и это совершенно разумно, это уничтожает всякие недоразумения. Теперь я целую руки вашего превосходительства и имею честь быть вашим покорнейшим слугою. Завтра я буду знать имя, готовьте деньги.
Сказав это, итальянец нырнул в одну из боковых улиц, пройдя по которой, он снова оказался на площади.
Конти догнал кавалькаду и по возвращении во дворец очень смешил его величество дона Альфонса, рассказывая об обнародовании эдикта и об удивлении народа; само собою разумеется, что о суконщике не было речи.
Между тем на площади после отъезда Конти толпа еще некоторое время стояла молчаливая и неподвижная. Затем каждый осторожно начал рассматривать своего соседа, так как все боялись присутствия тайных агентов Конти. Однако вскоре то там, то тут стали слышаться поспешно произносимые слова, и речь везде шла об одном и том же:
— Сегодня вечером, в таверне Алькантара. Не забудьте пароль!
Наш юный суконщик, затерявшийся в толпе, но и не думавший бежать, услышал, как повсюду вокруг него повторялся этот призыв. Он стал прислушиваться, надеясь, что какой-нибудь горожанин поболтливее произнесет пароль.
Но напрасно: все советовали друг другу не забыть пароля — но и только.
Между тем толпа начала медленно расходиться. На площади осталось всего трое. Один старик, по имени Гаспар Орта-Ваз, старшина цеха лиссабонских бочаров, наш знакомый Асканио Макароне дель Аквамонда, кавалер из Падуи, и молодой подмастерье-суконщик.
— Сын мой, — таинственно сказал последнему старик, — сегодня вечером в таверне Алькантара. Не забудь пароль!
— Я забыл его, — отвечал молодой человек, думая взять смелостью.
— Мы забыли его, — прибавил и Макароне, подходя к ним.
Старик бросил на него недоверчивый взгляд.
— Такой молодой!.. — прошептал он.
— Ну что же, старина, — сказал Макароне, — этот проклятый пароль вертится у меня на языке.
— Я видел время, — прошептал старик, указывая пальцем на длинную рапиру падуанца, — я видел времена, когда в Лиссабоне шпионов и мошенников вешали. Да хранит вас Бог от этого. Что же касается тебя, юноша, — обратился он к суконщику, — то я советую тебе заняться более благородным ремеслом.
Старик ушел. Суконщик скрестил руки на груди и глубоко задумался. Итальянец наблюдал за ним, он думал о том, как бы заработать обещанные четыреста пистолей.
— Молодой человек, — сказал он наконец, — мне кажется, что мы где-то с вами встречались.
— Нет!
— Черт возьми, он не болтлив, — пробормотал падуанец. «Все равно они все зовутся Эрнани, Рюи или Васко, мне остается только выбрать из этих трех…» — Как нет, сеньор Эрнани? — проговорил он громче.
Суконщик пошел прочь, не оборачиваясь.
«Не то имя выбрал, — подумал Макароне, — надо было сказать: Рюи».
— Эй, дон Рюи!..
Снова нет ответа.
— Ну, дон Васко!.. — «Когда же наконец, он обернется?»
Молодой человек действительно обернулся; он смерил шпиона спокойным и гордым взглядом.
— Тебе очень хочется узнать мое имя? — спросил он.
— Ужасно, мой молодой друг.
— Тебе обещали за него заплатить, не так ли?
— Фи! Асканио Макароне дель Аквамонда, это мое имя, молодой человек, кавалер из Падуи, это моя родина, слава Богу слишком благороден и слишком богат, чтобы…
— Замолчи! Меня зовут Симон.
— Хорошенькое имя. Симон. А дальше?
— Молчи, говорю я тебе. Передай это имя Конти, скажи ему, что он повстречает меня не разыскивая и что тогда он узнает, что стоит рука… лиссабонского гражданина. До свидания!
Итальянец проследил глазами, как молодой человек поворачивал за угол улицы Голгофы, которая вела к дворянскому кварталу.
«Симон!.. — думал он, — Симон! Да, не Васко, не Эрнани, не Рюи. А я готов бы был держать пари, что Эрнани. Но что сказать этому плебею, выскочке Конти? Симон! Хотя это только половина имени, по-настоящему мне следовало бы получить и за него двести пистолей, но Конти не согласится на это… Хорошо, сегодня вечером я отправлюсь к дверям таверны Алькантара. Там будет на что посмотреть, и держу пари, что мой юный Симон также окажется там.
