Точно в шесть часов вечера звон Биг-Бена влетел в открытое окно дома номер десять по Даунинг-стрит.

Мисс Уотсон встала как по команде, взяла плащ и шляпу, сухо пожелала Легату доброго вечера и вышла из кабинета. В руках она несла одну из красных шкатулок премьер-министра, почти до краев набитую аккуратно подписанными папками. Созыв парламента на внеочередную сессию в связи с чешским кризисом ставил крест на ее обычно спокойных летних месяцах работы. Хью знал, что она, как всегда, доедет на велосипеде от Уайтхолла до Вестминстерского дворца, оставит свою древнюю машину на Нью-Пэлас-Ярд и поднимется по лестнице в офис премьер-министра, расположенный по коридору напротив резиденции спикера. Там ее встретит парламентский личный секретарь Чемберлена, лорд Дангласс, на которого она с ходу и безрезультатно обрушится с требованием ответов на письменные вопросы премьера.

Для Легата это был шанс.

Он закрыл дверь, сел за свой стол, снял трубку и вызвал коммутатор.

– Добрый вечер, это Легат, – произнес он, стараясь придать голосу обыденность. – Не могли бы вы соединить меня с номером «Виктория семьдесят четыре – семьдесят два»?

С момента окончания встречи с начальниками штабов у Легата не было ни одной свободной минуты. Теперь наконец он сунул записки в стол. С детских лет закаленный в гладиаторских боях экзаменационных залов – школьные испытания, стипендиальные, выпускные из Оксфорда, вступительные в Форин-офис, – Хью писал только на одной стороне листа, чтобы чернила не смазывались. «ПМ выразил обеспокоенность состоянием противовоздушной обороны страны…» Он ловко перевернул большого формата листы чистой стороной кверху. Он уничтожит их, как приказано. Но не прямо сейчас. Что-то его удерживало. Что именно, Легат не брался определить, – странное чувство неуместности, быть может. Всю вторую половину дня, пока он одного за другим провожал посетителей к премьер-министру и подбирал документы, необходимые ПМ для выступления в парламенте, Хью ощущал себя втайне причастным к настоящей правде. Эта информация определит политику правительства. Можно было даже сказать, что все прочее по сравнению с ней есть совершенный пустяк. Дипломатия, мораль, закон, договоры – что это все на чаше весов против военной мощи? Насколько ему помнилось, одна эскадрилья Королевских ВВС состояла из двадцати самолетов. Выходило, что на больших высотах небо родины смогут защищать только два десятка современных истребителей с исправными пулеметами.

– Соединяем, сэр.

Коммутатор щелкнул, следом послышался долгий гудок вызова. Она ответила быстрее, чем он ожидал, и резко:

– Виктория семьдесят четыре – семьдесят два.

– Памела, это я.

– А, Хью! Привет.

В голосе ее прозвучало удивление, а возможно, и разочарование.

– Послушай, у меня мало времени, поэтому запоминай, что я скажу. Собери вещи на неделю и ступай в гараж. Забирай детей и родителей и уезжайте прямо сейчас.

– Но уже шесть часов!

– Гараж должен быть еще открыт.

– С чего такая спешка? Что случилось?

– Ничего. Пока ничего. Просто хочу знать, что вы в безопасности.

– Звучит немного пугающе. Терпеть не могу паникеров.

Легат стиснул телефонную трубку:

– Боюсь, дорогая, что без паники не обойдется. – Он бросил взгляд на дверь: кто-то проходил мимо и шаги вроде как остановились. Хью понизил голос, но заговорил с предельной убедительностью: – Позже ночью выбраться из Лондона может быть трудновато. Уезжайте сейчас, пока дороги свободны.

Женщина попыталась возразить.

– Памела, не спорь со мной, – прервал ее он. – Способна ты хоть один чертов раз просто сделать так, как я тебя прошу?

На миг повисла тишина.

– А как же ты? – тихо спросила она.

– Мне придется остаться на ночь. Попытаюсь позвонить позже. Мне пора идти. Ты исполнишь мою просьбу? Обещаешь?

– Ладно, раз ты так настаиваешь.

На заднем плане слышались голоса детей.

– Тихо! Я с вашим отцом разговариваю! – прикрикнула она на них. Потом снова поднесла трубку к уху. – Хочешь, занесу тебе сумку с ночными вещами?

– Нет, не беспокойся. Я попытаюсь улизнуть на пару минут при удобном случае. Сосредоточься на том, чтобы выбраться из Лондона.

– Я тебя люблю – ты это знаешь?

– Знаю.

Памела ждала. Хью понимал, что должен сказать что-то еще, но не находил слов. Послышался щелчок, когда она дала отбой, и теперь в трубке раздавались только короткие гудки.

Кто-то постучал в дверь.

– Секунду! – Легат сложил заметки о встрече с начальниками штабов пополам, потом еще вдвое и сунул во внутренний карман.

В коридоре стоял посыльный Рен. Подслушивал он или нет? Но инвалид сказал лишь:

– Би-би-си здесь.

Впервые с начала кризиса на Даунинг-стрит собралась изрядная толпа. Люди неторопливо стекались к кучке фотографов на противоположной от дома номер десять стороне. Основное их внимание привлекал, судя по всему, большой темно-зеленый фургон с эмблемой Би-би-си и надписью золотыми буквами «РЕПОРТАЖ С МЕСТА СОБЫТИЙ» на обоих бортах. Припаркована машина была сразу слева от главного входа. Пара техников протягивала из фургона кабели через мостовую, а потом в окно с поднимающимися рамами.

Легат стоял в дверях и пререкался с молодым инженером по фамилии Вуд.

– Простите, но боюсь, что в данный момент это невозможно.

– Почему?

На Вуде был вельветовый пиджак, а под ним свитер с треугольным вырезом.

– Потому что до половины восьмого у премьер-министра совещание в зале заседаний кабинета министров.

– А он не может собрать его где-нибудь в другом месте?

– Не говорите ерунды.

– Ну, в таком случае почему бы нам не организовать прямой эфир из какой-нибудь другой комнаты?

– Нет. Он хочет обратиться к британскому народу из сердца правительства, то есть из зала заседаний кабинета.

– Ну так слушайте: прямой эфир назначен на восемь. Сейчас уже седьмой час. Что, если произойдет сбой, потому что мы не успеем проверить оборудование как надо?

– В вашем распоряжении будет по меньшей мере полчаса, и если я смогу выкроить для вас еще какое-то время, то пожалуйста…

Хью не договорил. За спиной у Вуда с Уайтхолла на Даунинг-стрит сворачивал черный «остин» десятой модели. В сгущающемся сумраке водитель включил фары и ехал медленно – из опасения задеть кого-нибудь из зевак, запрудивших дорогу. Кинорепортеры службы новостей узнали пассажира раньше, чем это удалось Легату. Свет их юпитеров ослепил его. Он прикрыл глаза ладонью, извинился перед Вудом и сошел на мостовую. Когда машина остановилась, Хью открыл заднюю дверцу.

Сэр Хорас Уилсон сидел сгорбившись, зажимая между ног зонтик и держа на коленях портфель. Он вяло улыбнулся Легату и вылез из машины. На крыльце дома номер десять посол на секунду повернулся. На лице у него читались уныние и растерянность. Замелькали вспышки. Словно испугавшееся яркого света ночное животное, Уилсон ринулся в двери и даже забыл про спутника, который вышел из автомобиля с другой стороны. Тот приблизился к Хью и протянул руку:

– Полковник Мейсон-Макфарлейн. Военный атташе в Берлине.

Полицейский взял под козырек.

Уилсон был уже в вестибюле и снимал плащ и шляпу. Особый советник премьер-министра был худощавым, почти тощим, с длинным носом и глазами навыкате. Легату он всегда казался человеком предельно вежливым, не лишенным подчас даже скромного обаяния, – типа старшего коллеги, который способен в минуту откровенности сболтнуть нечто такое, чего не стоит слышать. Репутацию Уилсон себе составил в Министерстве труда, ведя переговоры с вожаками профсоюзов. Мысль, что именно его могли отправить вручать ультиматум Адольфу Гитлеру, вызывала некоторое удивление. Однако премьер-министр считал Уилсона незаменимым.

Тот сунул свернутый зонтик в стойку рядом с зонтиком шефа и обратился к Легату:

– Где ПМ?

– В своем кабинете, сэр Хорас. Готовится к вечернему прямому эфиру. Все остальные в зале заседаний.

Уилсон уверенным шагом направился вглубь здания, дав знак Мейсон-Макфарлейну идти следом.

– Вы должны как можно скорее ввести ПМ в курс дела, – сказал он полковнику, после чего повернулся через плечо к Легату. – Будьте любезны известить премьера о моем возвращении.

Посол распахнул двери зала заседаний и вошел. Легату бросились в глаза черные костюмы, золотые галуны, напряженные лица и клубы сигаретного дыма, расплывающегося в тусклом освещении. Затем двери закрылись.

По коридору мимо кабинетов Клеверли, Сайерса и своего собственного Хью прошел к главной лестнице. Поднялся, минуя ряд черно-белых гравюр и фотографических изображений: все премьер-министры, начиная с Уолпола. Стоило ему достигнуть площадки – и здание из клуба для джентльменов преобразилось в роскошную деревенскую усадьбу, каким-то волшебством перемещенную в центр Лондона: с мягкими диванами, картинами маслом и высокими георгианскими окнами. Пустые холлы навевали ощущение покоя и заброшенности, под густыми коврами поскрипывали половицы. Чувствуя себя непрошеным гостем, он тихонько постучал в дверь рабочего кабинета премьер-министра.

– Войдите, – ответил знакомый голос.

Комната была просторной и светлой. Премьер-министр сидел спиной к окну, склонившись над столом. Правой рукой он писал, а в левой держал зажженную сигару. На небольшой подставке перед ним размещался арсенал флаконов с чернилами, ручек и карандашей, рядом лежали трубка и банка с табаком. За исключением подставки, пепельницы и переплетенного в кожу блокнота, большой стол был пуст. Никогда еще Легат не видел более одинокого человека.

– Сэр Хорас Уилсон вернулся, премьер-министр. Он ожидает вас внизу.

Как всегда, Чемберлен не поднял головы.

– Спасибо. Не задержитесь ли на минуту?

Он прервался, чтобы сделать затяжку, потом вернулся к работе. Завитки дыма висели над седой головой. Легат переступил порог. За четыре месяца они с премьер-министром никогда не разговаривали по-настоящему. В нескольких случаях подготовленные им и переданные вечером записки возвращались на следующее утро с выражением благодарности красными чернилами на полях: «Первоклассный анализ», «Глубоко проработано и четко изложено. Спасибо. Н. Ч.» Эти похожие на школьную оценку похвалы трогали Хью больше, чем любое изображаемое политиками добродушие. Но никогда начальник не обращался к нему лично – ни по фамилии, как в случае с Сайерсом, ни уж тем более по имени – эта честь приберегалась исключительно для Клеверли.

Шли минуты. Легат исподволь достал часы и глянул на циферблат. Наконец ПМ завершил работу. Он вернул ручку в подставку, примостил сигару на край пепельницы, собрал исписанные листы, выровнял стопку и протянул Хью:

– Не окажете любезность передать их в печать?

– Разумеется. – Хью подошел и взял страницы. Их было чуть больше десяти.

– Вы из Оксфорда, как я понимаю?

– Да, премьер-министр.

– Я подметил, у вас есть дар слова. Быть может, прочтете написанное? Если встретите обороты, нуждающиеся в доработке, не стесняйтесь с предложениями. У меня столько всего в голове – местами могло получиться не так гладко, как хотелось бы.

Чемберлен отодвинулся в кресле, взял сигару, встал. Похоже, от резкого движения у него закружилась голова. Он оперся одной рукой на стол, потом направился к двери.

На лестничной площадке ждала миссис Чемберлен – в платье из какого-то мягкого материала, словно собралась на обед. Супруга была лет на десять моложе премьер-министра: добрая, без ярко выраженного характера, полногрудая и пышная, эта женщина напоминала Хью его тещу – тоже уроженку англо-ирландской глубинки, слывшую красавицей в молодые годы. Легат помедлил. Жена сказала что-то негромко премьеру, и тот, к удивлению молодого человека, взял ее за руку и поцеловал в губы.

– Энни, я сейчас не могу задерживаться. Поговорим позже.

Когда Легат проходил мимо нее, ему показалось, что женщина плачет.

Секретарь спускался за Чемберленом по лестнице, тайком его разглядывая. Узкие покатые плечи, седые волосы, слегка вьющиеся у перехода к шее, неожиданно крепкая ладонь, легко скользящая по перилам, с недокуренной сигарой между средним и безымянным пальцем. Это был человек из викторианской эпохи. Его портрет уместнее смотрелся бы в середине пролета, чем наверху.

– Пожалуйста, принесите мне речь как можно быстрее, – сказал премьер-министр, когда они вышли в коридор личного секретариата.

Он прошел мимо кабинета Легата, похлопал себя по карманам, отыскал спичечный коробок. У входа в зал заседаний Чемберлен остановился, заново раскурил сигару, открыл двери и исчез внутри.

Легат сел за свой стол. Почерк у премьер-министра оказался неожиданно красивый, даже вычурный. Он выдавал страстную натуру, скрытую под панцирем отшельника. Что до самой речи, то Хью она не впечатлила. С его точки зрения, в ней было слишком много форм первого лица единственного числа: «Я летал взад-вперед по всей Европе… Я сделал все, что в человеческих силах… Я не оставлю надежду на мирное урегулирование… В глубине души я мирный человек…» На свой нарочито скромный лад, подумалось Легату, Чемберлен не уступает эгоцентризмом Гитлеру – неизменно старается привлечь всеобщий интерес к собственной персоне.

Хью кое-что поменял, исправил пару грамматических ошибок, добавил строчку с объявлением мобилизации на флоте, про что ПМ явно запамятовал, и отнес текст вниз.

Спускаясь в Садовую комнату, он наблюдал очередную перемену в атмосфере здания. Теперь оно напоминало подпалубные помещения роскошного лайнера. Картины маслом, книжные полки и тишина уступили место низким потолкам, голым стенам, затхлому воздуху, жаре и непрерывному стуку полутора десятка пишущих машинок «империал» – каждая отбивала по восемьдесят слов в минуту. Даже при настежь раскрытых дверях в сад находиться тут было тягостно. С самого начала кризиса в дом номер десять хлынул поток писем от различных представителей общества: в день приходило по несколько тысяч. Узкий коридор загромождали нераспечатанные мешки корреспонденции. Время приближалось к семи. Легат объяснил инспектору срочность задания, и его проводили к молодой женщине за столом в углу.

– Джоан у нас самая быстрая. Джоан, голубушка, отставь текущую работу и напечатай выступление премьер-министра для мистера Легата.

Девушка нажала на рычаг каретки и извлекла наполовину готовый документ.

– Сколько копий?

Голос у Джоан был четкий – как алмазом по стеклу. Из нее вышла бы отличная подруга для Памелы.

Хью примостился на краю ее стола:

– Три. Сможете разобрать его почерк?

– Да, но, если продиктуете, получится быстрее.

Она заложила бумагу и копирки и стала ждать, когда он начнет.

– «Завтра соберется парламент, и мне предстоит дать полный отчет о событиях, что привели к нынешней тревожной и опасной ситуации…»

Легат взял авторучку.

– Простите, тут должно быть «о событиях, которые привели». – Он сделал пометку в оригинале и продолжил: – «Как ужасно, немыслимо и нелепо будет, если нам придется рыть траншеи и носить противогазы по причине распри в какой-то далекой стране между народами, о коих мы ничего не знаем…»

Молодой человек нахмурился. Машинистка перестала печатать и посмотрела на него. Под слоем пудры на ее лице слегка проступал пот. На верхней губе блестели крошечные капельки, а на спине блузки темнело влажное пятно. Он впервые заметил, что она хорошенькая.

– Что-то не так? – раздраженно спросила Джоан.

– Эта фраза… Я в ней не уверен.

– Почему?

– Она звучит несколько пренебрежительно.

– Но тут он прав, верно? Так думает большинство людей. Какое нам дело до того, если одна орава немцев желает присоединиться к другой ораве немцев? – Она нетерпеливо забарабанила пальцами по клавишам. – Продолжайте, мистер Легат. Вы как-никак не премьер-министр.

Хью против воли рассмеялся.

– Это точно, слава богу! Ну хорошо, продолжаем.

Ей потребовалось около пятнадцати минут. Окончив работу, она извлекла последнюю страницу, разложила все три копии по порядку и соединила скрепками. Легат проверил верхний экземпляр. Ни одной опечатки.

– Сколько тут слов, по вашей оценке? – спросил он.

– Примерно тысяча.

– Значит, выступление займет минут восемь. – Хью встал. – Спасибо!

– Обращайтесь. – Когда он уже направился к выходу, она окликнула его: – Я буду слушать.

Хью еще шел к двери, а Джоан уже печатала что-то другое.

Легат торопливо взбежал по лестнице и пошел по коридору личного секретариата. Когда он приблизился к дверям зала заседаний, из них появился Клеверли. Похоже, в его планы входило добежать до ближайшей уборной.

– Что случилось с вашими записями о встрече ПМ с начальниками штабов? – осведомился Клеверли.

Легат почувствовал, что слегка краснеет.

– ПМ решил, что протокол встречи ему не нужен.

– Тогда что у вас тут?

– Речь для вечернего выступления по радио. Он просил доставить ее, как только она будет напечатана.

– Хорошо. Отлично. Давайте сюда. – Клеверли протянул руку. Легат неохотно передал страницы. – Проверьте, как там Би-би-си.

Начальник нырнул обратно в зал заседаний. Дверь закрылась. Легат смотрел на белые окрашенные панели. Власть кроется в том, чтобы находиться в комнате, где принимают решения. Немногие понимали это правило лучше, чем главный личный секретарь. Хью почувствовал себя несправедливо униженным.

Дверь вдруг распахнулась снова. Нижняя часть лица Клеверли перекосилась от улыбки, похожей на гримасу.

– Ему определенно нужны вы.

За столом сидело с десяток человек, включая премьер-министра. Легат окинул их взглядом: главы ведомств, Большая тройка, секретари доминионов, министр по вопросам координации обороны, а также Хорас Уилсон и постоянный заместитель министра иностранных дел сэр Александр Кадоган. Все слушали военного атташе, полковника Мейсон-Макфарлейна.

– Итак, самое сильное впечатление, вынесенное мной из вчерашнего посещения Праги, состоит в том, что боевой дух чехов слаб…

Доклад был отрывистым, но красноречивым. Атташе явно наслаждался своим звездным часом.

Премьер-министр заметил в дверях Легата и кивнул на кресло рядом с собой. Хью подошел и разместился справа от Чемберлена, где обычно сидел секретарь кабинета министров. Премьер уже читал текст своего выступления, ведя пером по странице и иногда подчеркивая слово. Создавалось впечатление, что полковника он слушает вполуха.

– …Вплоть до этого года чешский генеральный штаб планировал отражать немецкое наступление с двух направлений: с севера, через Силезию, и с запада, через Баварию. Однако включение в рейх Австрии расширило границу с Германией на юг почти на двести миль, создав тем самым угрозу обороне чехов. Сами чехи, вполне вероятно, будут драться, но как словаки? А еще собственно Прага безнадежно плохо защищена от бомбардировок люфтваффе.

– Накануне вечером я встречался с генералом Герингом, – вмешался Уилсон, сидевший напротив премьер-министра. – Он выразил уверенность, что на разгром чехов германской армии потребуются даже не недели, а дни. «А Прага будет превращена в руины» – вот его собственные слова.

Кадоган на другой стороне стола фыркнул:

– Ясное дело, Герингу выгодно представлять победу над чехами плевым делом. Но не стоит сбрасывать со счетов, что у чехов мощная армия и сильные оборонительные сооружения. Они вполне способны продержаться несколько месяцев.

– Вот только полковник Мейсон-Макфарлейн придерживается иного мнения, как вы сейчас слышали.

– При всем уважении, Хорас, откуда ему знать?

Кадоган был человек щуплый и обычно говорил мало. Но Легат видел, что прерогативы Форин-офиса сэр Александр отстаивает с храбростью бантамского петушка.

– С неменьшим уважением, Алек, но он-то действительно был там, в отличие от всех нас.

Премьер-министр отложил ручку:

– Спасибо, полковник, что проделали весь путь из Берлина ради встречи с нами. Разговор был исключительно полезным. От лица всех присутствующих желаю вам благополучного путешествия обратно в Германию.

– Благодарю, премьер-министр.

Когда дверь за ним закрылась, Чемберлен продолжил:

– Я просил сэра Хораса захватить полковника с собой из Берлина, чтобы тот лично доложил нам обстановку, потому как мне это кажется крайне важным. – Он обвел стол взглядом. – Предположим, что чехи рухнут до конца октября. Как нам тогда убедить британскую общественность в необходимости продолжать войну зимой? Мы потребуем от народа пойти на тяжелейшие жертвы. И ради чего, если быть точным? Ведь мы уже приняли окончательное решение, что судетские немцы никогда не будут жить в возглавляемом чехами государстве.

– Именно такова позиция доминионов, – сказал Галифакс. – Они абсолютно ясно дали понять, что их народы не поддержат войну по столь специфическому поводу. Америка в нее не вступит. Ирландцы будут соблюдать нейтралитет. Возникают сомнения, удастся ли нам найти хоть каких-то союзников.

– Разумеется, всегда остаются русские, – заявил Кадоган. – Мы постоянно упускаем из виду, что у них тоже есть договор с чехами.

По столу пробежал озабоченный ропот.

– Когда я в последний раз смотрел на карту, Алек, – сказал Чемберлен, – то не обнаружил общей границы между Советским Союзом и Чехословакией. Единственный для русских путь вмешаться – это вторгнуться в Польшу или в Румынию. В таком случае обе эти страны вступят в войну на стороне Германии. Да и в самом деле, даже если отбросить в сторону географию, – заполучить не кого-нибудь, а Сталина союзником в крестовом походе в защиту международного права! Да сама эта мысль абсурдна.

– С точки зрения стратегии кошмар заключается в том, – взял слово Горт, – что война станет мировой, и в итоге нам предстоит сражаться с Германией в Европе, с Италией на Средиземном море и с Японией на Дальнем Востоке. При таком раскладе, осмелюсь заявить, само существование империи оказывается под большой угрозой.

– Нас втягивает в жуткую мясорубку, и, как мне кажется, выход есть только один, – сказал Уилсон. – Я составил проект телеграммы, где мы советуем чехам принять условия герра Гитлера до истечения указанного им срока – два часа завтра, – отдать Судетскую область и позволить ему оккупировать территорию. Это единственный надежный для нас способ избежать вступления в войну, которая стремительно разрастется до огромных масштабов.

– А если чехи откажутся? – спросил Галифакс.

– Думаю, что они этого не сделают. А если откажутся, то Соединенное Королевство снимет с себя все моральные обязательства перед ними. Мы, мол, сделали все, что могли.

Повисла тишина.

– В этом плане есть хотя бы одно достоинство – простота, – промолвил премьер-министр.

Галифакс и Кадоган переглянулись. Оба покачали головами: Галифакс – медленно, Кадоган – энергично.

– Нет, премьер-министр. Это со всей очевидностью превратит нас в пособников Германии. Наше положение в мире рухнет, и империя вместе с ним.

– И как же Франция? – подхватил Галифакс. – Мы поставим ее в безвыходное положение.

– Им следовало думать, прежде чем давать Чехословакии гарантии, не посоветовавшись с нами.

– Ах, бога ради! – Кадоган повысил голос. – Хорас, мы ведь не на производственном совещании. Мы не можем бросить Францию драться с Германией один на один.

Уилсон ничуть не смутился.

– Разве лорд Горт не доложил нам совсем недавно, что у Франции нет намерения воевать? За исключением редких вылазок, французы будут до лета отсиживаться за линией Мажино.

Главы ведомств заговорили все разом. Легат заметил, как премьер-министр бросил взгляд на часы на каминной полке, потом вернулся к тексту речи. Без его властного руководства совещание моментально превратилось в гомон разрозненных голосов. Оставалось только подивиться умению Чемберлена сосредотачиваться. Ему шел уже семидесятый год, но он работал, как дедовские часы в холле: тик-так, тик-так, тик-так…

За высокими окнами начало смеркаться. Время подходило к девятнадцати тридцати. Легат решил, что ему пора вмешаться.

– Премьер-министр, – прошептал он. – Боюсь, Би-би-си пора устанавливать аппаратуру. Нужно впустить их сюда.

Чемберлен кивнул.

– Джентльмены! – произнес он негромко, обведя взглядом стол. Голоса сразу стихли. – Боюсь, нам следует прервать пока дальнейшее обсуждение. Ситуация определенно самая сложная из возможных. В нашем распоряжении меньше двадцати часов до вступления в силу германского ультиматума. Министр иностранных дел, быть может, мы с вами переговорим еще немного по содержанию телеграммы чешскому правительству? Хорас, мы отправимся в ваш кабинет. Алек, вам лучше пойти с нами. Всем спасибо.

Кабинет Уилсона примыкал к залу заседаний и соединялся с ним дверью. Зачастую, когда премьер-министр работал один за своим длинным, похожим по форме на гроб столом, дверь оставалась незапертой, и Уилсон мог входить и выходить, когда ему заблагорассудится. Пресса отводила ему при Чемберлене роль Свенгали, но, по мнению Легата, было бы ошибкой преуменьшать самостоятельность ПМ: Уилсон был не более чем в высшей степени полезным помощником. Сэр Хорас следил за работой правительственной машины на манер сотрудника службы безопасности в магазине. Несколько раз, заработавшись за столом, Хью ощущал вдруг чье-то присутствие и, обернувшись, видел, как Уилсон стоит в дверях и внимательно наблюдает за ним. Лицо советника оставалось некоторое время ничего не выражающим, потом по нему пробегала эта его лукавая, нервирующая ухмылка.

Инженеры из Би-би-си раскатали провода по коврам и установили микрофон в дальнем конце стола в зале заседаний, ближе к колоннам. Из металлической подставки торчал микрофон – здоровенная цилиндрическая штуковина, сужающаяся к заднему концу, вроде артиллерийского снаряда с отпиленным кончиком. Рядом располагались громкоговоритель и прочие таинственные элементы оборудования. Сайерс и Клеверли пришли посмотреть.

– Парни из Би-би-си интересуются, нельзя ли им устроить прямую трансляцию завтрашнего выступления ПМ в парламенте, – сказал Сайерс.

– Это не нам решать, – отозвался Клеверли.

– Знаю. Это определенно создаст прецедент. Я адресовал их к «главному кнуту».

Без пяти восемь премьер-министр вышел из кабинета Уилсона, сопровождаемый Галифаксом и Кадоганом. Уилсон появился последним. Вид у него был сердитый. Легат предположил, что их спор с Кадоганом продолжился. В чем заключалась еще одна большая польза от Уилсона, так это что он служил заменителем своего шефа. Премьер-министр использовал его для обкатки своих идей и мог наблюдать, как их принимают, не раскрывая собственных взглядов и не подвергая риску собственный авторитет.

Чемберлен уселся перед микрофоном и разложил листки с текстом. Руки его тряслись. Одна страница упала на пол, и он с трудом наклонился, чтобы поднять ее.

– Меня уже шатает, – пробормотал премьер и попросил воды.

Легат взялся наполнить стакан из графина в центре стола и от волнения перелил. На полированной поверхности застыли капли.

Инженер Би-би-си попросил всех прочих занять места в дальнем конце зала. За окнами на сад и плац-парад конной гвардии опустилась темнота.

Биг-Бен отсчитал восемь ударов.

В громкоговорителе послышался голос диктора:

– Это Лондон. Сейчас вы услышите обращение премьер-министра, достопочтенного Невилла Чемберлена, из резиденции правительства на Даунинг-стрит, десять. Его речь будет транслироваться на всю империю, на американский континент, а также на большое число зарубежных государств. Мистер Чемберлен!

Рядом с микрофоном загорелся зеленый огонек. Премьер-министр поправил манжеты и взял текст.

– Я хочу обратиться к вам с несколькими словами, мужчины и женщины Британии и империи, а возможно, и других стран…

Чемберлен четко произносил каждый слог. Тон был благозвучный, меланхоличный и вдохновлял не больше, чем заупокойная месса.

– Как ужасно, немыслимо и нелепо получится, если нам придется рыть траншеи и носить противогазы по причине распри в какой-то далекой стране между народами, о коих мы ничего не знаем. Будет еще более безумно, если ссора, уже улаженная в принципе, послужит поводом к войне. Я вполне понимаю причины, по которым чешское правительство не может принять условия, поставленные перед ним в германском меморандуме…

Легат посмотрел через стол на Кадогана. Тот согласно кивал.

– И все-таки я, после моих переговоров с герром Гитлером, верю, что при наличии времени возможно будет организовать передачу территории, которую чешское правительство согласилось уступить Германии, в рамках договоренностей и на условиях, обеспечивающих хорошее обращение с населением этих земель. После своих визитов в Германию я живо осознал, что герр Гитлер чувствует себя защитником интересов остальных немцев. Он сказал мне лично, а накануне вечером подтвердил публично, что с присоединением судетских немцев вопрос будет исчерпан и что это предел германских территориальных притязаний в Европе…

Кадоган подмигнул Галифаксу, но министр иностранных дел смотрел прямо перед собой. Длинное, бледное, одновременно благостное и лукавое лицо было неподвижно. В Форин-офис за министром закрепилось прозвище Святой Лис.

– Я не оставлю надежды на мирное урегулирование ситуации и не прекращу своих попыток, пока есть хоть один шанс сохранить мир. Я не поколеблюсь нанести в Германию третий визит, если сочту, что это может принести хоть какую-то пользу…

Теперь кивал Уилсон.

– Между тем есть вещи, которые мы можем и должны предпринять у себя в стране. По-прежнему требуются добровольцы для борьбы с воздушными налетами, для пожарных бригад и полицейской службы, а также для территориальных воинских формирований. Не пугайтесь, если мужчин будут призывать для комплектования сил ПВО или кораблей. Это всего лишь предупредительные меры, которые правительство обязано осуществлять в подобные времена…

Легат ждал строки, объявляющей мобилизацию флота. И не дождался. Премьер-министр вычеркнул ее. Вместо этого он вставил целый абзац.

– Каково бы ни было наше сочувствие малому народу, вступившему в конфликт с большим и могущественным соседом, мы, учитывая все обстоятельства, не вправе вовлекать всю Британскую империю в войну исключительно ради его интересов. Если мы будем сражаться, то повод должен быть более весомым, нежели этот…

Будь я убежден, что некая нация решила подчинить себе мир силой оружия, я чувствовал бы себя обязанным сопротивляться. В условиях такого господства жизнь людей, верящих в свободу, не имела бы смысла. Но война – ужасная вещь, и, прежде чем вступить в нее, мы должны быть полностью уверены, что на кону действительно важные ставки и что призыв защищать их любой ценой, взвесив все последствия, не останется без ответа.

В настоящий же момент я прошу вас соблюдать спокойствие в ожидании событий ближайших нескольких дней. Пока война не началась, всегда есть надежда, что ее удастся предотвратить, и вам известно мое стремление бороться за мир до последнего. Доброй ночи.

Зеленый огонек погас.

Чемберлен глубоко вздохнул и обмяк в кресле.

Уилсон вскочил первым. Он шел к премьер-министру и негромко аплодировал.

– Это было воистину замечательно, если позволите так выразиться. Ни единой запинки и никакой неуверенности.

Никогда прежде Легат не видел на лице премьер-министра такой широкой улыбки. В ней обнажился ровный ряд желтовато-серых зубов. В растаявшем от похвалы Чемберлене проступили почти мальчишеские черты.

– Это и вправду было хорошо?

– Тон был выбран превосходно! – заверил его Галифакс.

– Спасибо, Эдвард. Спасибо всем! – Эта всеобщая благодарность включала Легата – наряду с техниками Би-би-си. – Выступая по радио, я всегда использую один трюк – представляю себе, будто обращаюсь лишь к одному конкретному человеку, сидящему в своем кресле. По душам, как к другу. Сегодня вечером это далось труднее, разумеется, поскольку я понимал, что обращаюсь и еще к одной персоне, находящейся в тени этой комнаты. – Чемберлен отпил глоток воды. – К герру Гитлеру.