2
К гостинице Легат брел словно в трансе.
На оживленном перекрестке между Ботаническим садом и Максимилианплац Хью не заметил, как сошел с тротуара. Рев клаксона и скрип тормозов вывели его из задумчивости. Он отпрыгнул и развел руками, прося прощения. Водитель выругался и дал газу. Легат прислонился к фонарному столбу, повесил голову и заплакал.
Когда пять минут спустя Хью вошел в «Регина-паласт», большой отель уже пробуждался к жизни. Молодой человек остановился сразу за входом, достал носовой платок, высморкался и промокнул глаза. Внимательно оглядел вестибюль. Постояльцы спускались по лестнице в ресторан, откуда доносился стук посуды – это накрывали к завтраку. У стойки администратора семья оформляла отъезд. Убедившись, что ни одного члена английской делегации не видно, Легат пересек вестибюль, направляясь к лифтам. Вызвал кабину. Единственное, чего ему хотелось, – это незамеченным вернуться в свой номер. Но когда двери лифта открылись, перед ним предстала франтоватая фигура сэра Невила Хендерсона. В петлице посла угнездилась любимая бутоньерка с гвоздикой, изо рта торчала сигарета в неизменном нефритовом мундштуке. В руке он нес элегантный чемодан из телячьей кожи. На его лице отразилось изумление.
– Доброе утро, Легат. Вижу, вы уже успели прогуляться.
– Да, сэр Невил. Захотелось глотнуть свежего воздуха.
– Ну так поднимайтесь скорее: премьер-министр вас спрашивал. Эштон-Гуоткин уже едет в Прагу с чехами, а я сажусь с Вайцзеккером в самолет до Берлина.
– Спасибо, что предупредили, сэр. Хорошего вам полета.
Он нажал кнопку четвертого этажа. Глянул на себя в зеркало лифта: небритый, помятый, глаза красные. Неудивительно, что Хендерсон отпрянул: вид у Легата был такой, будто он ночь на крыше провел. Молодой человек снял плащ и шляпу. Звякнул колокольчик, и Хью, расправив плечи, вышел в коридор. У номера премьер-министра снова дежурил детектив из Скотленд-Ярда. Заметив Легата, он вскинул брови, подмигнул с видом соучастника, постучался и открыл дверь.
– Он нашелся, сэр.
– Отлично. Пусть зайдет.
На Чемберлене был халат в клетку. Из-под полосатых пижамных брюк торчали худые ноги. Нечесаные волосы стояли хохолком, делая его похожим на седую птицу. Во рту дымилась сигара, в руке была стопка бумаг.
– Где тот номер «Таймс» с речью герра Гитлера?
– Насколько понимаю, газета в вашей шкатулке, премьер-министр.
– Сделайте одолжение – разыщите ее.
Легат положил шляпу и плащ на ближайшее кресло и достал ключи. Старика, похоже, переполняла та же целенаправленная энергия, какую Легат наблюдал в саду на Даунинг-стрит, десять. Глядя на премьера, никто бы не догадался, что у него была почти бессонная ночь. Хью отпер шкатулку и рылся в бумагах, пока не обнаружил выпуск за вторник, тот самый, который читал в «Рице», поджидая Памелу. Чемберлен принял у него из рук газету и положил на стол. Развернул ее, надел очки и углубился в текст.
– Я вчера ночью переговорил с Гитлером, – сказал он, не поворачивая головы. – И задал вопрос, нельзя ли нам с ним встретиться перед моим отлетом в Лондон.
Легат округлившимися глазами уставился на премьер-министра:
– И он согласился, сэр?
– Я тешу себя мыслью, что научился управляться с ним. Мне удалось припереть его к стенке, и он не смог отвертеться. – Голова премьера медленно кивала в такт взгляду, пробегающему по колонкам. – Должен сказать, вы вчера привели ко мне на удивление невоспитанного молодого человека.
«Так, начинается», – подумал Хью и подобрался.
– Да, сэр. Мне очень жаль, это целиком моя вина.
– Вы говорили про визит кому-нибудь?
– Нет.
– Вот и хорошо. Я тоже. – Премьер-министр снял очки, сложил газету и вернул Легату. – Передайте это Стрэнгу и попросите преобразовать речь герра Гитлера в декларацию намерений. Двух-трех абзацев будет вполне достаточно.
Как правило, Хью соображал на лету, но не в этот раз.
– Простите, сэр, я не совсем понимаю…
– Вечером в понедельник, – терпеливо пояснил Чемберлен, – в Берлине герр Гитлер публично заявил о своем желании сохранять мир между Германией и Великобританией, стоит только урегулировать Судетский кризис. Я хочу, чтобы это его обязательство было оформлено в виде совместной декларации о будущем англо-германских отношений, под которой мы оба поставим этим утром подпись. Ступайте.
Легат тихонько прикрыл за собой дверь. Совместная декларация? Ему никогда не доводилось слышать ни о чем подобном. Комната Стрэнга, насколько он помнил, была третьей от апартаментов премьера. Хью постучал. Нет ответа. Постучал еще раз, уже громче.
Немного спустя послышался кашель, затем Стрэнг открыл дверь. На нем была майка и длинные хлопковые кальсоны. Без круглых совиных очков лицо его выглядело лет на десять моложе.
– Святые небеса! Что стряслось, Хью?
– У меня поручение от премьер-министра. Он просит вас подготовить декларацию.
– Декларацию? О чем? – Стрэнг зевнул, прикрыв рот ладонью. – Вы меня извините – никак не мог заснуть. Заходите.
В номере было темно. Стрэнг протопал к окну и отдернул шторы. Гостиная у него была куда меньше, чем у премьер-министра. Через открытую дверь в спальню виднелась разобранная постель. Стрэнг взял с ночного столика очки и аккуратно надел их, затем вернулся в гостиную.
– Повторите-ка.
– Сегодня утром премьер-министр намерен провести еще одну встречу с Гитлером.
– Что-что?
– Насколько я понял, он попросил об этом вчера ночью, и Гитлер согласился.
– Кто-нибудь в курсе этого? Министр иностранных дел? Кабинет?
– Понятия не имею. Едва ли.
– Боже правый!
– Он хочет, чтобы Гитлер подписал нечто вроде совместной декларации, основанной на его же речи, произнесенной в Берлине в понедельник вечером. – Хью сунул Стрэнгу газету.
– Подчеркнуто им?
– Нет, мной.
Выбитый из колеи, Стрэнг напрочь забыл, что на нем одни кальсоны, и, опустив взгляд, с недоумением уставился на свои босые ноги.
– Полагаю, мне стоит одеться. Не могли бы вы распорядиться насчет кофе? И не помешает позвать Малкина.
– А как насчет сэра Хораса Уилсона?
Стрэнг замялся.
– Да, пожалуй. Особенно если и ему об этом ничего не известно.
Он вдруг обхватил руками голову и воззрился на Легата. Выверенный ум дипломата явно пасовал перед таким нарушением заведенного порядка.
– В какую игру он играет? Решил, что внешняя политика Британской империи – его личная вотчина? Ну и дела!
Хартманн припарковал «мерседес» на заднем дворе «Фюрербау» и оставил ключ в замке зажигания. Ноги слушались плохо. Ночь за рулем опасно истощила его силы, а сегодняшний день, как никакой другой, – и он прекрасно это понимал – потребует от него полного умственного напряжения. Но Пауль не жалел о сделанном. Ему может уже не представиться другого шанса повидать Лейну.
Черный вход не был заперт и не охранялся. Хартманн устало поднялся по служебной лестнице на второй этаж. Команда уборщиков в военных мундирах драила мраморный пол, вытряхивала в бумажные мешки пепельницы, собирала фужеры из-под шампанского и пивные бутылки. Пауль прошел в офис. Два молодых эсэсовских адъютанта курили, развалившись в креслах и задрав сапоги на кофейный столик, и флиртовали с рыженькой секретаршей, которая сидела, поджав стройные ножки, на одном из диванов.
– Хайль Гитлер! – Хартманн вскинул руку. – Я Хартманн из Министерства иностранных дел. Мне поручено подготовить обзор англоязычной прессы для фюрера.
При упоминании фюрера оба молодца живо затушили сигареты, вытянулись и отдали салют.
– Материалы ждут вас, герр Хартманн, – сказал один, указав на стол в углу. – «Нью-Йорк таймс» только что телеграфировала из Берлина.
В проволочном лотке лежала стопка телеграмм в большой палец толщиной.
– Насчет кофе можно сообразить?
– Непременно, герр Хартманн.
Пауль сел и придвинул лоток. Наверху лежала «Нью-Йорк таймс».
Война, к которой Европа лихорадочно готовилась, была предотвращена, когда рано утром нынешнего дня главы Британии, Франции, Германии и Италии, встретившись в Мюнхене, пришли к соглашению. Оно предусматривает последовательную оккупацию войсками рейха преимущественно немецких территорий в Судетской области Чехословакии в десятидневный, начиная с завтрашнего дня, срок. Большинство требований канцлера Гитлера удовлетворены. Премьер-министра Чемберлена, чьи усилия по мирному урегулированию увенчались успехом, восторженно приветствуют на улицах Мюнхена.
Чуть ниже еще один заголовок: «Чемберлен – герой мюнхенской толпы».
Везде, где бы ни появился худой, одетый в черное Чемберлен, с его осторожной походкой и улыбкой, раздаются настоящие крики ликования, какие можно услышать на любом американском футбольном стадионе.
Хартманну подумалось, что именно такого сорта детали способны привести Гитлера в бешенство. Он вооружился ручкой и первым делом перевел именно эти заметки.
Стрэнг, побритый и полностью одетый, сидел за столом в гостиной отеля и писал своим аккуратным почерком на фирменной бумаге «Регина-паласт». Под ногами у него были разбросаны скомканные черновики. Малкин, державший на коленях стопку документов, приподнялся в кресле и смотрел через плечо. Уилсон пристроился на краю кровати и читал в «Таймс» речь Гитлера. Легат разливал кофе.
Судя по утреннему удивлению Уилсона, он тоже не имел представления о замыслах премьер-министра. Теперь же сэр Хорас уже обрел обычное свое хладнокровие и делал вид, что вся эта затея – его рук дело.
– Вот ключевая выдержка. – он ткнул пальцем в газету. – Это где Гитлер говорит про англо-германское морское соглашение: «Я в очередной раз добровольно отрекаюсь от участия в гонке военно-морских вооружений с целью укрепить в Британской империи чувство безопасности… Подобное соглашение морально оправданно лишь в том случае, если обе нации торжественно обещают никогда больше не вступать в войну друг с другом. Германия готова дать такое обещание».
Стрэнг поморщился. Легат знал, о чем он думает. В Министерстве иностранных дел пришли к выводу, что англо-германское морское соглашение 1935 года, по которому Германия обязалась ограничить предельный размер своих военно-морских сил тридцатью пятью процентами от тоннажа Королевского флота, было ошибкой.
– Давайте не будем ворошить англо-германское морское соглашение, сэр Хорас, что бы ни случилось, – сказал Стрэнг.
– Почему?
– Потому что Гитлер определенно расценил это как намек, что в обмен на право для себя иметь флот, в три раза превышающий немецкий, мы развязываем ему руки в Восточной Европе. Отсюда все зло и пошло. – Стрэнг черкнул что-то на бумаге. – Я предлагаю взять вторую часть его заявления и привязать к сделке по Судетской области. Вот как это будет звучать: «Мы намерены рассматривать подписанное вчера соглашение как символ желания двух наших народов никогда больше не вступать в войну друг с другом».
Малкин, юрист Форин-офис, с шумом втянул через зубы воздух.
– Надеюсь, премьер-министр понимает, – начал он, – что этот документ не будет иметь никакой юридической силы. Это всего лишь декларация намерений – не более.
– Разумеется, понимает, – отрезал Уилсон. – Он ведь не дурак.
Стрэнг продолжал писать. Спустя пару минут он помахал листом бумаги:
– Ну вот, я сделал что мог. Хью, не могли бы вы отнести это к нему и узнать, что он об этом думает?
Легат вышел в коридор. Помимо детектива у апартаментов премьера, там была только средних лет дородная горничная, катившая на тележке ведро, швабру и моющие средства. Проходя мимо, Хью кивнул ей и постучал в дверь.
– Войдите!
Посреди гостиной был накрыт столик на двоих. Чемберлен завтракал. Одет он был в свой обычный костюм с высоким воротником. Напротив сидел лорд Дангласс. Премьер-министр намазывал маслом тост.
– Простите, сэр. Мистер Стрэнг подготовил проект.
– Давайте посмотрим.
Чемберлен отложил тост, нацепил очки и прочитал документ. Легат украдкой посмотрел на Дангласса, глаза у которого слегка округлились. Хью не мог прочитать, что в них: веселье, озабоченность или предупреждение. Быть может, все сразу.
Чемберлен нахмурился:
– Вас не затруднит пригласить Стрэнга?
Легат вернулся в комнату Стрэнга:
– Просит вас к себе.
– Что-то не так?
– Он не сказал.
– Наверно, лучше нам всем идти, – предложил Малкин. Дипломаты нервничали, как ученики, вызванные к директору. – Вы не против пойти с нами, сэр Хорас?
– Как скажете. – Уилсон колебался. – Но должен вас предупредить, что отговаривать его не стоит. Раз приняв решение, он его уже не меняет.
Легат проследовал за тремя коллегами в апартаменты главы правительства.
– Мистер Стрэнг, вы опустили англо-германское морское соглашение, – холодно сказал Чемберлен. – Почему?
– Не уверен, что это предмет для гордости.
– Напротив, именно такого рода соглашения мы обязаны пытаться достичь сейчас с Германией. – Чемберлен вытащил ручку и внес поправки в черновик. – Я также вижу, что вы поставили мое имя впереди его. Это не пройдет. Нужно сделать наоборот: «Мы, германский фюрер и британский премьер-министр, проведя сегодня новую встречу…» – Он обвел названия должностей в кружок и нарисовал стрелки. – Пусть он подпишет первым – так бремя обязательств ляжет на него в несколько большей степени.
Уилсон прокашлялся:
– А если он откажется?
– С какой стати? Это было его собственное публичное заявление. Отказавшись ставить под ним свое имя, он покажет, что его слова ничего не значили.
– Даже если он подпишет документ, – вмешался Малкин, – это не означает, что он должен будет его исполнять.
– Документ несет в себе моральное значение, не юридическое. – Чемберлен отодвинул стул и обвел чиновников взглядом. Его явно раздражала их неспособность понять его точку зрения. – Джентльмены, нам следует подняться до уровня событий. Подписанное накануне соглашение урегулирует лишь локальный кризис. Можно не сомневаться, что возникнут другие. Я хочу, чтобы отныне он встал на путь мирного урегулирования и переговоров.
Повисло молчание.
– Не стоит ли нам хотя бы известить французов о том, что вы планируете заключить с Гитлером прямое соглашение? – заговорил Стрэнг, решившись на еще одну попытку. – В конечном счете Даладье еще в Мюнхене, а до его отеля рукой подать.
– Не вижу никаких причин сообщать об этом французам. Это дело исключительно между мной и Гитлером.
Чемберлен вернулся к черновику. Его перо совершало короткие, аккуратные движения, удаляя одни слова и вставляя другие. Закончив, он протянул бумагу Хью:
– Пусть это отпечатают. Две копии: одна для него, другая для меня. Мы с канцлером договорились встретиться в одиннадцать. Позаботьтесь насчет машины.
– Да, премьер-министр. Ехать, насколько понимаю, нужно будет в «Фюрербау»?
– Нет. Я дал понять, что разговор будет частный, с глазу на глаз, без официальных лиц – мне особенно не хочется, чтобы Риббентроп отирался поблизости. А посему он пригласил меня в свои апартаменты.
– Без официальных лиц? – в изумлении повторил Уилсон. – Даже без меня?
– Даже без вас, Хорас.
– Но вы не можете встречаться с Гитлером совершенно наедине!
– В таком случае я возьму с собой Алека. У него нет официального статуса.
– Вот именно. – Дангласс, как всегда, улыбнулся, не шевельнув губами. – Я никто.
Как только Хартманн закончил пресс-релиз, рыжая красотка отпечатала его на специальной машинке для фюрера, с крупным шрифтом. Всего получилось четыре страницы: единодушный возглас облегчения по всей планете, что войны удалось избежать, надежда на долговечный мир и похвалы в адрес Невилла Чемберлена. В этом отношении самой красноречивой, как водится, была лондонская «Таймс»:
Принимая в расчет, что в случае провала переговоров и начала войны Великобритания и Германия неизбежно оказались бы враждующими сторонами, эти «ура!» и «хайль!» человеку, устремления которого в период кризиса были недвусмысленными и направленными исключительно к миру, следует считать четким выражением мнения.
Проверяя страницы на предмет опечаток, Хартманн вынужден был признать, что в этом утверждении есть доля правды. В сердце Третьего рейха, в самой колыбели национал-социализма, английскому премьер-министру удалось организовать то, что трудно было назвать иначе как мирной демонстрацией длиной в целый день. Достижение серьезное. Впервые Пауль почти позволил себе проблеск надежды. Быть может, фюрер в конце концов откажется от своих идей насчет завоеваний? Хартманн снова собрал листы воедино и задумался, как быть с ними дальше. Он слишком устал, чтобы искать кого-то, кто может знать. Секретарша снова принялась заигрывать с двумя адъютантами. Их бессвязная болтовня про кинозвезд и спортсменов навевала покой. Хартманн ощутил, как веки его наливаются свинцом, и вскоре уснул, сидя в кресле.
Разбудила его рука, грубо трясущая за плечо. Над ним склонялся Шмидт. Лицо главного переводчика министерства было багровое, выдавая привычное состояние нервного возбуждения.
– Боже мой, Хартманн, вы чем тут занимаетесь? Где обзор прессы?
– Вот, все готово.
– Ну хоть что-то! Господи, что за вид! Ладно, ничего не поделаешь, нам пора.
Пауль поднялся. Шмидт уже подходил к двери. Он прошел за ним на площадку второго этажа и спустился по мраморной лестнице. В здании было пусто и гулко, как в мавзолее. Ему хотелось спросить, куда они идут, но Шмидт слишком торопился. Снаружи здания солдаты скатывали красный ковер. Французский триколор был уже спущен. Рабочий наверху стремянки как раз откреплял последний угол «Юнион Джека». Флаг опустился у них за спинами тихо, подобно савану.
Хартманн сел на заднее сиденье лимузина рядом со Шмидтом, который открыл черную кожаную папку и стал рыться в бумагах.
– Вайцзеккер и Кордт укатили в Берлин, – сказал он, – так что остаемся только мы с вами. Похоже, на Вильмгельмштрассе проблемы. Вы не слышали?
Укол тревоги.
– Нет. А что случилось?
– Помощница Вайцзеккера, фрау Винтер, – знаете, о ком я? Так вот, ее вчера ночью забрало гестапо.
Машина обогнула Каролиненплац. Хартманн сидел, словно окоченев. И только когда они миновали длинную колоннаду фасада Дома немецкого искусства внизу Принцрегентштрассе, к нему пришло жуткое осознание того, куда его привезли.
Выполнение инструкций премьер-министра отняло у Легата более часа.
Он передал проект декларации мисс Андерсон на распечатку. Перенес вылет в Лондон с позднего утра на ранний вечер. Переговорил с протокольным департаментом германского Министерства иностранных дел насчет транспорта до апартаментов фюрера, а затем до аэропорта. Позвонил на Даунинг-стрит, десять, Оскару Клеверли, чтобы поставить его в курс дела. Главный личный секретарь пребывал в приподнятом настроении.
– Атмосфера тут – лучше не придумаешь. Пресса в экстазе. Когда вы возвращаетесь?
– Ближе к ночи, видимо. ПМ намерен этим утром провести еще одну, частную встречу с Гитлером.
– Еще одну? Лорд Галифакс знает?
– Думаю, Стрэнг сообщает сейчас Кадогану. Проблема в том, что ПМ не хочет брать с собой официальных представителей.
– Что? Боже правый! О чем они там собираются говорить?
– Об англо-германских отношениях, сэр, – ответил Легат, не забывавший, что линию наверняка прослушивают. – Мне пора идти.
Он повесил трубку и на секунду закрыл глаза. Притронулся рукой к колючему подбородку. С последнего прикосновения к нему бритвы прошло почти тридцать часов. В офисе было тихо. Стрэнг и Малкин разговаривали с Лондоном из своих комнат. Джоан вызвал Уилсон, чтобы продиктовать несколько писем. Мисс Андерсон понесла отпечатанный проект премьер-министру на согласование.
Легат отправился по коридору в свой номер. Стрелка будильника едва перевалила за половину одиннадцатого. Горничная уже убралась. Шторы были раздвинуты, постель заправлена. Он зашел в ванную, разделся и залез в душ. Поднял лицо, дав горячим струям с полминуты помассировать лицо, потом подставил голову и плечи. Намылился, затем смыл пену и вышел из кабинки, чувствуя себя обновленным. Прочистил окошко в запотевшем зеркале и побрился скорее торопливо, чем тщательно, стараясь обходить места, где порезался накануне утром.
И только завернув краны и вытершись, он услышал, что из спальни доносятся какие-то звуки. Они были неясными – трудно было определить, ходит ли кто-то по полу или двигает мебель. Легат застыл и прислушался. Потом обернулся полотенцем и вышел в комнату как раз в ту секунду, когда кто-то тихонечко и аккуратно прикрыл за собой дверь снаружи.
Одним прыжком Хью пересек комнату и распахнул дверь. Прочь по коридору быстро шагал мужчина.
– Эй! – окликнул его Легат.
Но мужчина не остановился и свернул за угол. Хью бросился вдогонку, но бежать, удерживая обеими руками полотенце, было сложно. Когда он добрался до угла, неизвестный скрылся в направлении задней лестницы. На середине коридора Легат прекратил погоню и выругался. В голове зародилась ужасная догадка. Он кинулся обратно в номер. Как раз в эту секунду из офиса выглянул Малкин.
– Господи! Легат!
– Простите, сэр.
Хью обогнул юриста, нырнул в комнату и заперся.
Шкаф был открыт, перевернутый чемодан валялся на кровати, ящик стола был полностью вытащен, туристический путеводитель лежал обложкой вверх, раскрытый. Несколько секунд молодой человек ошеломленно взирал на эту картину. На обложке был изображен ночной отель с горящими окнами. «Willkommen in München!».
Он взял путеводитель, пролистал, потряс. Ничего. Под ложечкой зашевелился тупой, парализующий страх.
Он проявил непростительную беспечность. Преступную.
Полотенце упало на пол. Нагишом он подошел к столу и взялся за телефон. Как найти Хартманна? Хью пытался думать. Кажется, Пауль говорил что-то о необходимости приготовить обзор иностранной прессы для Гитлера?
– Чем могу помочь, герр Легат? – спросил оператор.
– Нет, спасибо, – пробормотал он и положил трубку.
Оделся быстро, как смог. Чистая рубашка. Бэллиолский галстук. В ботинки опять пришлось влезать, не развязывая шнурки. Хью нырнул в пиджак и вышел в коридор. Сообразил, что волосы мокрые. Пригладив их по возможности, Хью кивнул детективу и постучал в дверь премьер-министра.
– Войдите!
У Чемберлена были Уилсон, Стрэнг и Дангласс. Надев очки, премьер изучал две копии декларации.
– Ну? – произнес он, глянув на Легата.
– Прошу меня извинить, премьер-министр. Можно мне высказать предложение по части вашего визита к Гитлеру?
– Какое?
– Позвольте мне сопровождать вас.
– Нет, это совершенно невозможно. Я думал, что выразился ясно: никаких официальных лиц.
– Я мог бы выступать не в качестве чиновника, но как переводчик. Я единственный из нас, кто говорит по-немецки, и могу проследить, чтобы ваши слова были верно переданы Гитлеру, а его – вам.
Чемберлен нахмурился:
– Едва ли в этом есть необходимость. Доктор Шмидт – настоящий профессионал.
Он вернулся к изучению документа, и на этом разговор и кончился бы, не вмешайся Уилсон.
– При всем уважении, премьер-министр, – сказал сэр Хорас. – Вспомните, как вышло в Берхтесгадене, когда Риббентроп отказался передать нам копию записок Шмидта о первой вашей частной беседе с Гитлером. Полного протокола у нас нет и по сей день. Мне кажется, присутствие английского переводчика может оказаться нам весьма полезным.
– Совершенно верно, – поддержал Стрэнг.
Когда на него давили, Чемберлен мог заупрямиться.
– Но это ведь способно поменять весь характер встречи! Я хочу, чтобы Гитлер воспринимал ее как очень личный разговор.
Он сунул обе копии декларации во внутренний карман. Уилсон посмотрел на Легата и едва заметно пожал плечами: я, мол, сделал что мог. С улицы донесся шум.
– Что это такое? – Брови Чемберлена недоуменно вскинулись.
Стрэнг немного раздвинул шторы.
– На улице большая толпа, премьер-министр. Люди требуют вас.
– Опять! Только не это!
– Вам следует выйти на балкон и помахать им, – сказал Уилсон.
Чемберлен улыбнулся:
– Не думаю.
– Вы должны! Хью, будьте любезны открыть дверь.
Легат сдвинул шпингалет. В саду напротив отеля и в обе стороны по улице собралась толпа еще более многочисленная, чем накануне. Заметив, что стеклянная дверь открылась, народ разразился криками, а когда Хью отошел, чтобы Чемберлен мог выйти на балкончик, рев стал просто оглушительным. Премьер-министр скромно раскланялся по сторонам и помахал рукой. Толпа начала скандировать его имя.
А в апартаментах отеля четыре человека прислушивались к звукам с улицы.
– Быть может, он прав, – тихо произнес Стрэнг. – Возможно, это тот единственный момент, когда Гитлера удастся склонить, под воздействием общественного мнения, умерить свои аппетиты.
– ПМ нельзя обвинить в недостатке воображения или отваги, – сказал Уилсон. – И все-таки при всем уважении к Алеку я предпочел бы, чтобы с ним был кто-то из нас.
Спустя несколько минут Чемберлен вернулся в комнату. Порция обожания, похоже, оказала бодрящее действие. Лицо его сияло, взгляд горел неестественным огнем.
– Как жутко унизительно, – промолвил он. – Понимаете, джентльмены, это справедливо для любой страны: простые люди ничего так не хотят, как жить в мире, растить детей и заботиться о своих семьях, наслаждаться теми плодами, которые даруют им природа, искусство и наука. Вот об этом-то я и намерен сказать Гитлеру. – На миг премьер помрачнел, потом повернулся к Уилсону. – Вы на самом деле полагаете, что нам не стоит доверять Шмидту?
– Не Шмидт меня беспокоит, премьер-министр, а Риббентроп.
Чемберлен задумался.
– Ну ладно, – сказал он наконец и обратился к Легату. – Только держитесь скромно. Не делайте записей. В разговор вмешивайтесь лишь в том случае, если мои мысли будут истолкованы превратно. И постарайтесь не маячить у него перед глазами.
