Отель «Регина-паласт» представлял собой огромный монументальный куб из серого камня. Построенный в 1908 году, он мог похвастаться холлами в версальском стиле, турецкими банями в цоколе и распределенными по семи этажам тремя сотнями номеров, из которых английской делегации выделили двадцать. Они располагались на четвертом этаже по фасадной стене гостиницы, из их окон поверх деревьев на Максимилианплац открывался вид на далекие шпили-близнецы готического собора Фрауэнкирхе.

Когда премьер-министр и его команда отправились на открытие конференции, следующие десять минут Легат провел, расхаживая по тускло освещенному и устланному дорожками коридору в обществе помощника управляющего отеля. Ему с трудом удавалось скрыть разочарование. «Сделали из меня чертова администратора», – думал он. Первым поручением, данным ему Хорасом Уилсоном, было обеспечить всех членов английской делегации номерами, а затем проследить, чтобы носильщики доставили багаж куда надо.

– Жаль огорчать вас, – сказал Уилсон, – но, боюсь, я вынужден просить вас все время конференции оставаться в отеле.

– Все время?

– Да. Похоже, немцы выделили нам под штаб-квартиру анфиладу комнат. Кому-то надо организовывать работу офиса, установить связь с Лондоном, следить за тем, чтобы на линии постоянно кто-то был. Вы для этих дел подходите наилучшим образом.

Смятение, видимо, слишком заметно проступило на лице Легата, потому что сэр Хью продолжил успокаивающим тоном:

– Я вполне понимаю вашу досаду: ведь вы не увидите главного шоу. Как не увидит его и бедолага Сайерс, оставшийся в Лондоне, хотя его имя уже было внесено в список лиц, сопровождающих премьер-министра. Но тут уж ничего не поделаешь. Мне очень жаль.

Легата подмывало сказать, в чем истинная причина его поездки в Мюнхен. Но чутье подсказывало, что это только усилит желание Уилсона держать его подальше от немецкой делегации. Уилсон вел себя точно акула, рыскающая под безмятежной поверхностью моря, и это наводило на мысль о том, что главный советник премьер-министра для себя уже назначил Легату совершенно определенную роль.

Поэтому Хью ограничился сдержанным:

– Разумеется, сэр. Я немедленно займусь этим.

Апартаменты премьер-министра состояли из спальни с кроватью под балдахином и гостиной в стиле Людовика XVI, с позолоченными креслами и выходящими на балкон стеклянными дверями.

– Это самый роскошный номер в отеле, – заверил его помощник управляющего.

Следующие по уровню комфорта комнаты Легат распределил между Уилсоном, Стрэнгом, Малкином, Эштон-Гуоткином и двумя дипломатами из берлинского посольства, Хендерсоном и Киркпатриком. Руководствуясь духом самопожертвования, самые маленькие номера, расположенные на противоположной стороне коридора и с видом на внутренний двор, он отвел себе и Данглассу, в других таких же поселил детективов, личного врача премьера сэра Джозефа Хорнера, который немедленно отправился в бар, а также двух секретарш из Садовой комнаты, мисс Андерсон и мисс Сэквилл. «Так вот как ее зовут: Джоан Сэквилл», – отметил он.

Большой номер в южном углу, окна которого выходили на две стороны, отводился под офис делегации. На подносе стоял ланч – бутерброды и бутылки с минералкой. Тут обе женщины поставили свои пишущие машинки: две «империал» и переносную «ремингтон» – и разложили канцелярские принадлежности. Две красные шкатулки премьера Легат поставил на стол. Единственным средством связи был старомодный телефонный аппарат. Хью попросил оператора гостиницы сделать международный звонок на коммутатор Даунинг-стрит, десять, потом повесил трубку и стал расхаживать по комнате. Спустя какое-то время Джоан попросила его сесть.

– Простите. Нервничаю немного.

Он сел и налил себе минеральной воды. Она была теплой и отдавала серой.

И почти в ту же секунду зазвонил телефон.

– Да? – ответил Легат, вскочив.

Оператор отеля извещал, что соединение установлено; его голос забивался раздраженным голосом телефониста с Даунинг-стрит, требовавшим назвать добавочный номер. Чтобы быть услышанным, Хью пришлось кричать. Прошло не менее минуты, прежде чем главный личный секретарь поднял трубку:

– Клеверли.

– Сэр, это Легат. Мы в Мюнхене.

– Да, знаю. Об этом передают в новостях.

Голос его звучал глухо и искаженно. На линии послышалась серия слабых щелчков. Немцы подслушивают, подумал Легат.

– Похоже, что вам… – сказал Клеверли.

Механический голос потерялся за треском помех.

– Простите, сэр. Вы не могли бы повторить?

– Хочу сказать, похоже, что вам устроили тот еще прием!

– Определенно так, сэр.

– Где ПМ?

– Только что отбыл на конференцию. Я в отеле.

– Хорошо. Оставайтесь там и следите, чтобы линия работала.

– При всем уважении, сэр, мне кажется, я был бы более полезен, находясь в одном здании с премьер-министром.

– Нет. Категорически нет. Вы меня слышали? Вы должны…

И снова трескучий, будто винтовочный залп, разряд помех. Разговор оборвался.

– Алло? Алло? – Легат застучал пальцем по рычагу. – Черт побери! Алло!

Он повесил трубку и с ненавистью посмотрел на аппарат.

Следующие два часа Легат снова и снова предпринимал попытки установить связь с Лондоном. Но сколько ни бился, все без толку. Даже номер, данный ему для связи с «Фюрербау», и тот был постоянно занят. У него начала закрадываться мысль, что немцы специально отрезают их от мира. Либо так, либо режим не так эффективен, как пытается себя преподносить.

Тем временем толпа в парке напротив отеля продолжала расти. Там царила праздничная атмосфера: мужчины расхаживали в кожаных шортах, женщины – в цветастых платьях, пиво лилось рекой. Прибыл духовой оркестр и заиграл популярную в Англии песенку:

В конце каждого припева вся эта масса людей вразнобой, с баварским акцентом и хмельной лихостью восклицала: «Ой!»

Через некоторое время Легат заткнул уши:

– Это невыносимо!

– Ну, не знаю, – возразила Джоан. – Мне кажется, с их стороны очень любезно попытаться сделать так, чтобы мы чувствовали себя как дома.

В ящике стола Хью разыскал путеводитель по городу для туристов. Выяснилось, что отель находится всего в полумиле от «Фюрербау»: пройти по Макс-Йозеф-штрассе на Каролиненплац, обогнуть площадь… Если Пауля удастся найти быстро, он сможет обернуться туда и обратно за полчаса.

– Мистер Легат, вы женаты?

– Женат.

– Дети есть?

– Двое. А как у вас?

Джоан закурила сигарету и с легкой усмешкой посмотрела на него через кольца дыма:

– Нет. Меня никто не берет.

– Мне сложно в это поверить.

– Никто из тех, за кого я согласилась бы выйти, если точнее.

Она подхватила мелодию оркестра:

Мисс Андерсон стала подпевать. Голоса у них были хорошие. Легат знал, что женщины считают его задавакой – так его всегда называла Памела – за отказ присоединиться. Но ему и в лучшие моменты петь было поперек горла, да и танцевать, если на то пошло, а уж нынешний момент совершенно не располагал к легкомыслию.

Снаружи, отчетливо слышное даже через закрытые окна, донеслось громовое немецкое «ой!».

«Фюрербау» оцепенел в ожидании.

Каждой делегации было отведено особое место. Немцы и итальянцы делили длинную открытую галерею рядом с кабинетом Гитлера, англичане и французы заняли две приемные комнаты в дальнем конце коридора, на противоположной стороне от апартаментов фюрера. Хартманн устроился в кресле в галерее и мог между колоннами вести наблюдение за открытым пространством, где в молчании восседали дипломаты союзных государств, читая и покуривая. Обе стороны держали двери открытыми, на случай если кто-то понадобится. Пауль видел, как кто-то из делегатов время от времени прохаживается, бросая полные надежды и нетерпения взгляды на угловой кабинет. Но дверь его оставалась плотно закрытой.

А Легат все не появлялся.

Прошел час, потом другой. Время от времени нацистские вожди: Геринг, Гиммлер, Гесс – прохаживались со своей свитой, обмениваясь парой реплик с кем-нибудь из немцев. Сапоги эсэсовских адъютантов клацали по мраморному полу. Шепотом передавались сообщения. Царила атмосфера, присущая большим учреждениям, где принято блюсти тишину, – музеям или библиотекам, например. Все наблюдали друг за другом.

Иногда Хартманн лазал во внутренний карман пиджака и касался металла пистолета, согретого теплом его тела. Потом проскальзывал ладонью ниже, где под рубашкой угадывались очертания конверта. Каким-то образом его необходимо передать английской делегации, и чем скорее, тем лучше. Когда сделку уже заключат, проку от него больше не будет. Легат, похоже, вышел из игры – почему, один бог знает. Но если не Легату, то кому? Единственный англичанин, с которым ему довелось разговаривать, был Стрэнг. Человек вроде бы вполне приличный, хотя и чопорный, как старый учитель латыни. Но как вступить в контакт со Стрэнгом незаметно для Зауэра? Всякий раз, оглядываясь вокруг, Пауль замечал, что эсэсовец следит за ним. Скорее всего, штурмбаннфюрер предупредил и некоторых своих товарищей.

Чтобы заглянуть в комнату британской делегации, хватит и полминуты. Вот только сделать это возможно лишь на глазах у всех присутствующих. Как объяснить свой поступок? Ум, притупленный двумя почти бессонными ночами, описывал бесконечные круги, не находя выхода.

И тем не менее, решил Пауль, попытаться стоит.

В три часа он встал, чтобы поразмять ноги. Прогулялся за угол, мимо кабинета фюрера, к балюстраде у ближайшей из комнат англичан. Облокотившись на холодный мрамор, молодой человек с беззаботным видом стал смотреть вниз, на вестибюль. У подножия второй лестницы собралась группа людей: они спокойно переговаривались. Скорее всего, водители. Потом Пауль украдкой глянул на британцев.

Неожиданно за спиной послышался шум. Дверь кабинета Гитлера отворилась, и появился Чемберлен. Выглядел он значительно мрачнее, чем за пару часов до этого. За ним вышел Уилсон, потом Даладье и Леже. Французский премьер, охлопав себя по карманам, нашел портсигар. Английская и французская делегации тут же устремились из своих комнат к лидерам. Когда те проходили мимо, Хартманн услышал слова Чемберлена:

– Собирайтесь, джентльмены, мы уходим.

Обе группы прошли вдоль галереи к дальней лестнице и начали спускаться. Через минуту в дверях показались Гитлер и Муссолини: они двинулись в том же направлении, что и гости. Чиано семенил следом. На лице Гитлера по-прежнему читалось раздражение. Он что-то сердито говорил дуче, жестикулировал, взмахивал правой рукой так, словно хотел отмести происходящее. У Хартманна затеплилась надежда, что вся затея могла пойти прахом.

Легат сидел за столом в офисе в «Регина-паласт» и сортировал содержимое красных шкатулок, отбирая документы, которые премьер-министр пометил как требующие срочного решения. Тут до него снова донеслись ликующие крики толпы. Он вскочил и посмотрел на Максимилианплац. К отелю подкатил открытый «мерседес».

Из него выбрались Чемберлен и Уилсон. Остальные приехали в других машинах. Вся английская делегация собралась на мостовой.

Рядом с ним у окна встала Джоан:

– Вы ожидали их назад так рано?

– Нет. Никакого расписания не было.

Он закрыл шкатулки и вышел в коридор. В дальнем конце негромко звякнул колокольчик лифта. Двери открылись, из кабины появились премьер-министр, Уилсон и один из сотрудников Скотленд-Ярда.

– Премьер-министр, здравствуйте.

– Привет, Хью. – Голос у Чемберлена был усталый. В тусклом электрическом свете он выглядел почти как призрак. – Где нас расквартировали?

– Ваши апартаменты тут, сэр.

Едва переступив через порог, премьер-министр скрылся в уборной. Уилсон подошел к окну и посмотрел на сборище народа. Он тоже выглядел утомленным.

– Как идут дела, сэр?

– Чертовски тяжко пришлось. Не передадите остальным просьбу зайти сюда? Надо раздать всем задания.

Легат занял позицию в коридоре и перенаправлял вновь пребывающих делегатов в комнату. Через две минуты собрались все: Стрэнг, Малкин, Эштон-Гуоткин и Дангласс, а также двое «берлинцев» – Хендерсон и Киркпатрик. Легат вошел последним и прикрыл за собой дверь как раз в ту минуту, когда премьер-министр появился из спальни. Чемберлен переменил воротник и умылся. Волосы за ушами были еще мокрыми. Выглядел он немного посвежевшим.

– Джентльмены, прошу садиться. – Он расположился в большом кресле у дальней стены комнаты и подождал, пока другие устроятся. – Хорас, не окажете любезность изложить общую картину?

– Спасибо, премьер-министр. Так вот, вся эта штука напоминала чаепитие у Безумного Шляпника, как вы наверняка и предполагали. – Он извлек из внутреннего кармана блокнотик и, положив на колено, раскрыл его. – Началось с речи Гитлера, суть которой сводилась к следующему: а) Чехословакия в данный момент является угрозой миру в Европе; б) в течение последних нескольких дней из Судетской области в Германию перебралась четверть миллиона беженцев; в) ситуация является критической и должна быть урегулирована до субботы. Либо Англия, Франция и Италия дадут гарантии, что к этому дню чехи начнут уходить со спорных территорий, либо фюрер войдет и заберет эти земли. Он постоянно глядел на часы, словно проверял, сколько времени осталось до истечения отсрочки мобилизации. В общем и целом у меня сложилось впечатление, что Гитлер не блефовал, и мы или договоримся о чем-то сегодня, или будет война.

Уилсон перелистнул страницу.

– Потом Муссолини огласил на итальянском набросок соглашения, который немцы затем перевели. – Он порылся в другом внутреннем кармане и выудил несколько машинописных листов. – Перевели на немецкий, конечно. Сколько мы можем судить, это более или менее то, что предлагалось ранее.

Сэр Хорас бросил листы на кофейный столик.

– Согласится ли Гитлер на создание международной комиссии, призванной определить, какие районы отойдут к Германии? – спросил Стрэнг.

– Нет. По его словам, на это нет времени – нужно провести плебисцит, и тогда каждый район сам примет решение простым большинством голосов.

– А что станется с меньшинством?

– Ему придется эвакуироваться до десятого октября. Фюрер также требует гарантий, что чехи не уничтожат перед уходом никакие из своих сооружений.

– Вот слово «гарантии» мне как раз и не по вкусу, – вмешался премьер-министр. – Какие, черт побери, мы можем обещать гарантии, пока не узнаем, дадут ли согласие чехи?

– Тогда разве не стоило пригласить их на конференцию?

– Именно на это я и указал. К несчастью, ответом стала обычная вульгарная тирада против чехов. И в изобилии вот этот жест… – Премьер-министр несколько раз ударил кулаком одной руки об раскрытую ладонь другой.

Уилсон сверился с записями:

– Если быть точным, фюрер заявил, что согласился отложить военные действия, «но, если те, кто побудил его сделать это, не готовы взять на себя ответственность за покорность чехов, ему придется передумать».

– Боже правый!

– Тем не менее я стоял на своем, – сказал Чемберлен. – Неприемлемо гарантировать уступки со стороны чехов, пока сами они не дали согласия.

– Какова позиция французов насчет вовлечения чехов в переговоры? – осведомился Хендерсон.

– Сначала Даладье поддерживал меня, но полчаса спустя запел по-другому. Как в точности он выразился, Хорас?

– «Если включение представителей Праги вызовет затруднения, он готов отказаться от этого требования, ибо важно, чтобы ситуация была разрешена быстро».

– На это я возразил, что вовсе не настаиваю на непосредственном участии чехов в конференции, но им следует хотя бы находиться в соседней комнате, чтобы они могли дать нам необходимые заверения, – сказал Чемберлен.

– Вы держались очень твердо, премьер-министр, – заметил Уилсон.

– Да, это точно. Мне пришлось! Даладье совершенно бесполезен. У меня сложилось впечатление, будто он проклинает каждую минуту, которую вынужден пробыть здесь, и просто хочет подмахнуть соглашение и улететь в Париж – чем быстрее, тем лучше. Как только стало ясно, что мы ни к чему не пришли, а на деле даже существует риск погубить все дело из-за приступа злости, я предложил объявить перерыв на час, чтобы каждый из нас мог обсудить предложения Муссолини со своей делегацией.

– А как же чехи?

– Поживем – увидим. К концу раунда физиономия Гитлера напоминала грозовую тучу. Он пригласил Муссолини и Гиммлера на обед к себе в апартаменты. Не завидую я Муссо, которому предстоит такое развлечение! – Премьер-министр скривил лицо в гримасе отвращения. – А это что еще такое?

Через закрытые окна в отель проникал грохот, производимый оркестром.

– Это «Прогулка в Ламбет», премьер-министр, – пояснил Легат.

В «Фюрербау» немецкие и итальянские чиновники потянулись обратно в ту комнату, где был организован фуршетный стол. Две группы не смешивались между собой: немцы считали себя выше итальянцев, итальянцы находили немцев вульгарными. У окна образовался кружок, центром которого служили Вайцзеккер и Шмидт. Положив себе на тарелку еды, Хартманн присоединился к нему. Вайцзеккер показывал всем документ, отпечатанный на немецком языке. Статс-секретарь выглядел очень довольным собой. Хартманну потребовалось некоторое время, чтобы понять: речь идет о некоем черновике соглашения, которое Муссолини предложил главам делегаций. Значит, переговоры все-таки не свернуты. Пауль почувствовал, как недавнее хорошее настроение испаряется. Разочарование отразилось, видимо, у него на лице, потому что Зауэр сказал:

– Не стоит выглядеть таким несчастным, Хартманн! На худой конец, у нас есть хотя бы основа для соглашения.

– Я не несчастен, герр штурмбаннфюрер. Просто удивлен, как удалось доктору Шмидту так быстро перевести этот документ.

Шмидт закатил глаза и рассмеялся над такой наивностью.

– Ничего я не переводил, дорогой мой Хартманн! – заявил он. – Этот набросок был сочинен прошлой ночью в Берлине. Муссолини только притворился, что это его работа.

– Неужели вы думали, что мы могли положиться в чем-то столь важном на итальянцев? – спросил Вайцзеккер.

Остальные тоже рассмеялись. Несколько итальянцев в другом конце комнаты посмотрели на них. Вайцзеккер посерьезнел и приложил палец к губам:

– Думаю, нам стоит говорить тише.

Следующий час Легат провел в офисе, переводя итальянский набросок с немецкого на английский. Текст не был длинным – меньше тысячи слов. Покончив с очередной страницей, он передавал ее Джоан для печати. Несколько раз члены британской делегации вваливались в кабинет и заглядывали ему через плечо.

И так далее, в общем и целом восемь параграфов.

Именно Малкин, юрист Министерства иностранных дел, сидевший в кресле в углу и попыхивавший трубкой, пока читал страницы, предложил заменить слово «гарантируют» на «соглашаются» – ловкий ход, вроде бы неприметный, но совершенно меняющий тон проекта. Уилсон помчался по коридору, чтобы показать вариант премьер-министру, отдыхавшему в своем номере. Обратно вернулась весть, что Чемберлен согласен. И опять же Малкин указал на следующий факт: главная направленность документа заключается в том, что три державы – Англия, Франция и Италия – делают уступки четвертой, Германии. И эта направленность создает у читающих его, как выразился правовед, «неблагоприятное впечатление». А поэтому он подписал своим каллиграфическим почерком преамбулу к соглашению:

Премьер-министр известил о своем согласии и на это. Он также запросил папку с отчетом о переписи населения Чехословакии в 1930 году, хранящуюся в его красной шкатулке. Джоан перепечатала документ сначала. В пятом часу все было готово, и делегация стала спускаться по лестнице к машинам. Чемберлен вышел из спальни в гостиную. Он явно был на взводе и нервно приглаживал усы большим и указательным пальцем. Легат вручил ему папку.

– Наверное, лучшей цитатой из Шекспира для обращения в Хестоне была бы вот эта: «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом», – буркнул Уилсон.

Уголки губ премьера слегка опустились.

– Вы готовы идти, сэр? – спросил один из детективов.

Чемберлен кивнул и вышел из комнаты. Когда Уилсон собрался идти за ним, Легат решил предпринять последнюю попытку:

– Мне в самом деле кажется, сэр, что я принесу больше пользы, если буду непосредственно находиться на конференции, а не торчать здесь. Возможно, придется еще что-нибудь переводить.

– О, нет-нет. Посол и Киркпатрик вполне с этим справятся. Ваша задача – держать оборону тут. Честное слово, у вас отлично получается. – Он похлопал Легата по плечу. – Немедленно свяжитесь с домом номер десять и зачитайте текст измененного проекта. Пусть проследят, чтобы его довели до Форин-офис. Ну, пора.

Уилсон поспешил за премьер-министром. Хью вернулся в кабинет и вновь принялся вызывать Лондон. На этот раз, к его удивлению, звонок прошел.

Для Хартманна наличие наброска соглашения изменило все. Теперь могучие умы примутся полировать документ, устраняя все шероховатости. Несгибаемые принципы начнут меркнуть, а затем волшебным образом исчезнут вовсе. Самые спорные из пунктов, где согласие невозможно, будут попросту опущены для дальнейшей проработки в подкомиссиях. Ему ли было не знать, как это работает?

Пауль откололся от группы обедающих, поставил тарелку на фуршетный стол и выскользнул из комнаты. По прикидкам, в его распоряжении оставался час, самое большее два. Требовалось найти уединенное место. Слева обнаружилась пара запертых дверей и проем в стене. Он пошел туда – то был выход на служебную лестницу. Бросил взгляд через плечо: вроде бы никто не видел его ухода. Хартманн юркнул на площадку и побежал вниз по ступенькам. Разминулся с поваром в белом, который тащил наверх поднос с накрытыми блюдами. Служащий не обратил на него внимания. Пауль продолжал спускаться, добрался до первого этажа, потом до цокольного.

Коридор был широкий, с белеными стенами, с полами из гладких каменных плит, как в подвале замка. Он тянулся, видимо, вдоль всего здания. В ноздри ударил аромат стряпни, на кухне что-то лязгало. Пауль шел уверенной походкой, как человек, имеющий право находиться там, где считает нужным. Впереди послышался звук громкого разговора, стук тарелок и столовых приборов. Он попал в большой открытый кафетерий, где обедали несколько десятков караульных эсэсовцев. В воздухе стоял густой запах табачного дыма, кофе и пива. Несколько голов повернулось в его сторону. Хартманн кивнул. За кафетерием коридор шел дальше. Молодой человек миновал выход на лестницу, комнату охраны, открыл большую железную дверь и шагнул в дневную жару.

Это была автостоянка во дворе здания. С десяток черных «мерседесов» выстроились в линию. Пара шоферов коротала время за сигаретой. Издалека слабо доносились приветственные крики и возгласы: «Зиг хайль!»

Пауль быстро развернулся и направился обратно в «Фюрербау». Из караулки вышел эсэсовец:

– Что вы делаете?

– Живо, приятель! Разве не слышишь, что фюрер возвращается?

Он проскочил мимо охранника и стал подниматься по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Сердце его колотилось, выступил пот. Хартманн прошел по первому этажу, взлетел на два пролета и оказался почти там же, где находился, когда прервалось первое заседание конференции.

Тут кипела жизнь. Адъютанты спешили по местам, одергивая мундиры и приглаживая волосы, и наблюдали за коридором. Появились Гитлер и Муссолини, идущие бок о бок. Позади шли Гиммлер и Чиано. Было очевидно, что обед не улучшил настроения фюрера. Муссолини остановился переговорить с Аттолико, но Гитлер не стал его дожидаться и пошел дальше в сопровождении немецкой делегации.

У входа в свой кабинет фюрер помедлил и повернулся, обведя взглядом все помещение. Хартманн, стоявший не далее как в десяти шагах, видел написанное на его лице раздражение. Гитлер начал перекатываться с пятки на носок в той странной бессознательной манере, которую Пауль наблюдал в поезде. Снаружи послышался взрыв еще более громких криков, и вскоре на площадке дальней лестницы появился Чемберлен, сопровождаемый Даладье. Расположившись у колонны, они начали совещаться.

Гитлер с минуту смотрел на лидеров двух демократических держав. Затем резко повернулся, нашел глазами Риббентропа и нервным жестом велел поторопить гостей. Он вошел в кабинет, и Хартманн снова ощутил прилив оптимизма.

Профессиональные дипломаты могли считать дело уже сделанным, но ничто не решено, пока этого не одобрит Гитлер. А вид у вождя по-прежнему был такой, будто сильнее всего ему хочется послать всех к черту.