Глава 2
Снова вдвоем
Целую минуту Алексей Николаевич не мог прийти в себя. В голове крутилась мысль: каково сейчас Сергею? Сидит над обезображенными телами родителей, а в душе у него ад…
– Расскажите мне подробно об этом… – заговорил Курлов. – Как все случилось год назад, кто сообщники, как вышло, что преступник ускользнул. Если нужны бумаги, то сходите за ними.
– Разрешите по памяти, ваше превосходительство, – попросил Лыков. – Я все помню.
– Как угодно.
Коллежский советник сел, подвигал плечами, собрался с духом и начал:
– Двадцать первого сентября тысяча девятьсот восьмого года в селе Слободзея Тираспольского уезда Херсонской губернии произошло невиданное по жестокости преступление. У себя дома были убиты Нахман Коган, его жена Хава и их дети: дочь Гитли пятнадцати лет, дочь Эстера тринадцати, одиннадцатилетний Шулим, десятилетний Пинхус, близнецы восьми лет от роду Ицек и Двойра и пятилетний Давид. Вместе с ними погибли тетка Когана Шендли Коган и учитель еврейской школы Беньямин Шапиро. Единственной, кто выжил, оказалась трехлетняя Мариам. Ей тоже хотели проломить голову, но промахнулись, и удар пришелся вскользь. Разумеется, в свидетели она не годилась по малолетству.
Ввиду чрезвычайности преступления директор Департамента полиции Трусевич поручил мне с помощником оказать содействие местным силам. Путем энергичных мер нам удалось быстро выйти на след убийц. Помогли оставленные улики, а также беспечность самих злодеев, начавших пропивать добычу в ближайших кабаках.
Всего были схвачены три человека. Двое из них – крестьяне села Слободзея Иван Лукашов и Максим Калошин. Третьим оказался преступник-рецидивист Агафон Балуца. Мещанин города Херсона, судимый за ограбление, бежал из предварительной тюрьмы, последнее время скрывался в Одессе. Допросами удалось выяснить имена двух других негодяев, остававшихся на свободе. Первого звать Лукьян Самсонов, он тоже крестьянин из Слободзеи. Хитрый, подлый, именно Лукьян втянул простодушных односельчан в преступление. Наконец, последний – главарь банды Степан Балуца. В тюрьме ни разу не сидел, хотя подозревался в нескольких разбоях; один из них закончился смертью потерпевшего. Из Херсона перебрался в Одессу вместе со старшим братом Агафоном в девятьсот четвертом году. А через год сами помните, что началось. И в России, и в городе Одессе…
Лыков перевел дух и продолжил:
– В то время там было особенно неспокойно. Еврейский погром, бунт на «Потемкине», эксы через день. Длилось это долго, почти три года. Особенно досталось полиции в девятьсот седьмом, когда в других местах уже затихло. Многих погибших я знал лично. В Цепном переулке подбросили артиллерийский снаряд и перебили чуть не половину Петропавловского участка. В Бульварный участок кинули бомбу, тогда оторвало ноги приставу Лещеву. Погибли также двое городовых, и тяжело ранило околоточного надзирателя Любинского. Затем из пролетки на ходу расстреляли уличные посты и убили троих. Напали на пристава Александровского участка Понасюка: от ран скончались сам пристав, его помощник Полянкевич, околоточный Серакевич и городовой. Взорвали экипаж полицмейстера фон Гесберга. В центре города, у Александровского парка. И наконец, застрелили в Пятигорске бывшего временного генерал-губернатора Одессы Карангозова, уехавшего туда на лечение. Эти политические акции перемежались с уголовными. Одесса, Павел Григорьевич, необычный город. Там для налетчиков словно медом намазано – по окраинам расселилось огромное их количество. На улицах тогда опасно было показываться даже днем. Вот в этот котел и попали два негодяя из Херсона.
Степка хоть и младший брат, но быстро выдвинулся: стал податаманом в шайке налетчика Якова Дунаева по кличке Яшка Рыжий. Очень сильный физически, дерзкий, властный, он вскоре создал собственную банду. Однако при ограблении кассы мыловаренного завода братьев Ципоркис случилось то, к чему Одесса не привыкла. Бандит отобрал у кассира наличность, а потом вдруг схватил молоток и несколькими ударами проломил ему голову…
– И что, это сошло ему с рук? – нахмурился Курлов.
– Увы. Полиция была деморализована – только что подрывная дружина эсеров ранила фон Гесберга. И охранители сплоховали. Не проявили, скажем так, должного рвения. В результате Степка Херсонский, как стали звать нового атамана, вошел во вкус. Если бы его тогда сразу прижали…
– Балуце доставляет удовольствие убивать людей?
– Да. Он психопат с садистическими наклонностями. Казнит лично, наносит десять-пятнадцать ударов, пока голова жертвы не превратится в кровавое месиво. При этом радостно всхлипывает…
Генерал поежился:
– Откуда такие детали?
– Рассказали слободзейские Лукашов с Калошиным. Они хоть и дурного поведения, но обычные мужики. Когда увидели своего главаря в деле, чуть от испуга не сбежали. Но Степка прикрикнул: держите за руки, не то и вас прикончу. Теперь их за это повесят.
– Точно повесят?
– Да. Я телеграфировал в Одесский военно-окружный суд. Город все еще на положении усиленной охраны, поэтому их судили военные. Приговорили к смерти. Командующий войсками округа генерал-адъютант Зарубаев утвердил приговор. Со дня на день его приведут в исполнение.
– Вернемся к этому… – скривился Курлов. – Ведь его брат был убит? И он грозился отомстить?
– Да, Агафона пристрелили при попытке бегства. Он выпрыгнул в окно, прямо на допросе у следователя. Напал на часового, отнял у него винтовку и пытался прорваться за ворота. Подчасок не растерялся и уложил бандита на месте. Через неделю тело того подчаска нашли в Чубаевке, возле летних лагерей Тринадцатого стрелкового полка. С раздробленной головой.
– Это правда, что Балуца угрожал убить и вас с Азвестопуло?
– Правда. Осведомитель рассказал: атаман прилюдно поклялся в трактире «Лондончик» – это известный притон, – что грохнет двух питерских.
– И что вы?
Лыков пожал плечами:
– Я всю жизнь слышу такие угрозы, и пока живой.
– Но вот… как уж его?
– Сергей Манолович Азвестопуло.
– …Сергей Манолович вернулся в Одессу, и его родители тут же были убиты. Это ведь дело рук Балуцы?
– Нет никаких сомнений.
Курлов вперил в подчиненного суровый взгляд:
– Когда прибудете на место, немедля отправьте титулярного советника Азвестопуло в Петербург. Я отзываю его из отпуска. Даю только девять дней: уладить имущественные дела и организовать погребение как полагается. После чего сразу сюда.
Алексей Николаевич растерялся:
– Как же так? А кто будет ловить Балуцу?
– Вы. При содействии местной полиции.
– Павел Григорьевич! В одиночку это невозможно! Кроме того, его знание города придется очень кстати.
– Невозможно подменять службу личной местью! – вскричал, в свою очередь, товарищ министра. – Вот что невозможно. Я запрещаю Азвестопуло дознавать совершенное преступление. Нас не поймут ни в верхах, ни в низах.
– Да наплевать на верхи! Вы что, не понимаете? У него отца с матерью убили! Как же он уедет оттуда?
– Поездом, причем курьерским. Повторяю: вести дознание он не имеет морального права. Так не делается на государственной службе. Чтобы полицейский в рамках официального дознания ловил убийцу своей семьи… Вы с ума сошли? Да мне Столыпин за это голову оторвет.
– И на Столыпина наплевать, – не удержался сыщик и тут же пожалел об этом.
Курлов взбеленился:
– Ах так?! Хотите, чтобы и вас отстранили от дознания?
Полицейские вскочили и глядели друг на друга с неприязнью. Только один был начальник, а другой – подчиненный.
– Ну? Хотите?
– Нет, не хочу. Прошу меня извинить за несдержанность.
– То-то. Идите. И немедленно отошлите титулярного советника сюда. Если, упаси господь, ослушаетесь – пеняйте на себя.
Уже в спину уходящему Лыкову Курлов добавил:
– И не вздумайте убить его при аресте!
– Это уж как получится, – живо развернулся коллежский советник.
– На сей раз постарайтесь, возьмите живым.
– Павел Григорьевич, вы хоть понимаете, чего требуете? Вы лично сколько задержаний опаснейших убийц провели?
– Э-э…
– Когда арестовываешь такого зверя, все может пойти наперекосяк. Степке терять нечего, его так и так повесят.
– Именно! Пусть лучше повесят. Не то пересуды пойдут, а у вас и без того репутация в этом вопросе хуже некуда. Впрочем, на репутацию вам, видимо, тоже наплевать.
– Мне на жизнь не наплевать. Балуца духовой , такие бьются до последнего. Рисковать собой ради чьего-то там мнения наверху? Увольте. Как получится, так получится. Постараюсь взять живым. Ей-богу! Но гарантировать ничего не могу.
– Тогда пойдете под служебное расследование. А там и со службы недолго вылететь!
Лыков хотел ответить, но сдержался. И даже не хлопнул дверью на прощание.
Через шестьдесят часов он сошел на перрон станции Одесса-Главная и обнял Сергея. Тот сжался и заплакал, как ребенок…
Они простояли так долго. Пассажиры оглядывались на странную пару. Седовласый, в возрасте мужчина обнимал за плечи молодого, а тот безудержно рыдал. Наконец Азвестопуло взял себя в руки. Вытер слезы, кликнул носильщика.
– Где хотите поселиться, Алексей Николаевич? Можно у меня.
– Нет, поехали в гостиницу.
– В какую?
Питерец хорошо знал Одессу и поэтому долго не раздумывал:
– В «Лондонскую».
Эта гостиница первого класса стояла на Старом Николаевском бульваре, из ее окон открывался дивный вид на порт внизу, на море и на лучшую часть города. В прошлый раз коллежский советник жил там и остался доволен.
Заселившись, приезжий быстро принял душ и потребовал завтрак в номер. Сергей хотел уйти, но начальник не отпустил его:
– Выпей вместе со мной кофе, есть разговор. А потом поедем на кладбище. Ты ведь своих уже похоронил?
– Да, позавчера.
Коридорный принес завтрак. Как только он вышел, Лыков сказал:
– Возьми справку у доктора, что ты болен.
– Зачем? – удивился грек.
– Курлов требует, чтобы ты вернулся в столицу. Вести дознание он тебе запретил. Почтишь через девять дней – и в Петербург.
Азвестопуло недоуменно смотрел на коллежского советника.
– Ну? Понял теперь?
– Нет… Курлов свихнулся? Как он это себе представляет? Что, я буду в Питере без вас бумажки перекладывать, а вы здесь в одиночку станете ловить Степку Херсонского?
– Да.
– Он… идиот.
– Курлов службист. И правда не принято, чтобы полицейские вели дознание преступлений, жертвами которых стали их близкие родственники. Это похоже на месть. Павла Григорьевича можно понять.
– По совести – нет, нельзя!
– Можно, Сережа, можно и даже нужно. Ну какая у нас с тобой будет объективность? Ты же хочешь его задушить своими руками.
– Разумеется!
– А мне строго-настрого велено взять Степку живым. Иначе вылечу со службы.
– И что вы решили?
– Я тоже хочу придушить эту тварь. Но так и быть, оставлю его тебе. Буду держать, чтобы не вырвался.
– Вот это правильно.
– Конечно, правильно. А насчет увольнения мы еще поглядим – Павел Григорьевич себя сильно переоценивает. Не для того я столько лет в департаменте служил, чтобы всякая шушера меня выгоняла. Но справку у доктора возьми. Болен, прикован к постели, выехать пока не можешь. Учти, генерал захочет это проверить.
– Ха! Проверять Азвестопуло в Одессе? Из Петербурга? Смешно.
Сыщики поехали на старое христианское кладбище. Могила родителей Сергея находилась в дальнем конце. Место было непрестижное, невдалеке возвышалась за оградой Чумная гора. В свое время там хоронили умерших от трех чумных эпидемий, поразивших Одессу. Затем сверху начали наваливать мусор, и появилась самая настоящая сопка, подобная шахтерским терриконам. Хоронить на давно закрытом кладбище официально запрещалось. Спасибо полицмейстеру, что разрешил…
Посидев у свежей могилы, сыщики разделились. Сергей поехал на Большую Арнаутскую к доктору Трахтенгерцу за справкой о болезни. А Лыков отправился к градоначальнику представляться по случаю прибытия.
Генерал-майор Толмачев принимал у себя на квартире, на Маразлиевской улице, 18. Он обрадовался гостю:
– Алексей Николаевич! Очень приятно снова видеть вас в Одессе.
– И я рад, Иван Николаевич. Город у вас особенный, что и говорить. Плохо, что обычно я приезжаю по невеселым поводам.
Градоначальник сразу нахмурился:
– Да уж. Так жаль Сергея Маноловича. Поймайте наконец эту сволочь!
– Для того и приехал.
– Пришла телеграмма от Курлова. Куда я ее задевал? Вот она. Категорически настаивает, чтобы титулярный советник Азвестопуло срочно вернулся в столицу.
– Вернется, как только выздоровеет.
– Так он болен? На похоронах я этого не заметил. Или нервы расшатались? Отца-мать схоронить…
– Расшатались, и сильно. Доктор прописал постельный режим.
– Ай-яй-яй! От расстройства и не такое случается, даже с молодыми. Жаль, грязелечебницы в Куяльнике откроются еще не скоро, они бы ему помогли. Так что мне ответить товарищу министра?
– Ну что вопрос взял на свою ответственность коллежский советник Лыков. Как только его помощник встанет на ноги, тут же отбудет к месту службы.
Толмачев насторожился:
– Алексей Николаевич, а зачем Курлов его требует? Разве Азвестопуло не станет помогать вам ловить эту нечисть?
– Генерал-майор опасается, что это неэтично. Сын ловит убийцу родителей. Павел Григорьевич боится пересудов. Он ведь еще и шталмейстер, следит за придворными ветрами…
– Да наплевать на разговоры! Каждый поймет, что иначе и быть не может. Уехать и не наказать? Как так?
– Я пытался объяснить его превосходительству. Услышал в ответ, что вылечу со службы.
– Да вы что? – ахнул генерал. – Ну-ну… Много он на себя берет, скажу я вам. Желает сохранить мундирчик в чистоте? И ради этого готов перешагнуть через человеческое горе? Ему же Сергей Манолович никогда не простит.
– Курлову до этого дела нет.
– Хм. И что вы решили?
– Вы уже слышали: титулярный советник Азвестопуло болен. Пока не вылечится, ни о каком отъезде не может быть и речи.
– Понял! – обрадовался Толмачев. – А вылечится он, как только схватит Балуцу. Верно?
– Точно так, Иван Николаевич. Видите, вы все понимаете. А эти из Петербурга думают, что могут гнуть подчиненных в дугу ради политеса. Ей-богу, идиоты…
Генерал оглянулся на дверь и спросил шепотом:
– Вы ведь его убить хотите? Я никому не скажу, честное слово.
– Конечно, хотим, – вздохнул питерец. – Только нам запретили.
– Кто? Курлов?
– Да.
– Совсем он в жизни не смыслит…
– Говорит, что Балуцу так и так повесят. А вот ежели мы с Сергеем придушим его при задержании, то получится, что это месть. Недостойно-де государственных служащих.
– Тут его превосходительство можно понять. Но вам-то каково? Взять живьем такую гадюку! А вдруг он не дастся?
Лыков поднялся и протянул градоначальнику руку:
– Надеюсь на вашу поддержку, Иван Николаевич. Если откровенно, то мы сделаем все, что в наших силах. Получится живым взять – хорошо. Пусть посидит полгода в камере смертников. Ожидание смерти порой хуже самой смерти. Если нет, то… я готов ответить по закону. А Сергея шталмейстеру не выдавайте!
– Договорились. Теперь ступайте к Кублицкому-Пиотуху, он ведет дознание. Вы человек опытный, кроме того, уже пытались поймать Степку в прошлом году. Вам и карты в руки. Возглавьте дело, но уж тогда и ответственность вся на вас. Согласны? Если да, то сегодня же это будет в приказе.
– Спасибо, Иван Николаевич. Конечно, согласен. Азвестопуло будет участвовать неофициально.
– Само собой.
Жандармский ротмистр Кублицкий-Пиотух исправлял должность одесского полицмейстера. Лыков и его знал с прошлого года. Он отправился на угол Преображенской и Кондратенко – так с недавнего времени называли бывшую Полицейскую улицу.
Спускаясь по лестнице, сыщик вдруг остановился. Минут пять он глядел в окно и о чем-то сосредоточенно размышлял. Потом сказал сам себе:
– Да, так будет лучше.
У входа в городское полицейское управление Алексея Николаевича дожидался Сергей.
– Получил бумажку?
– Да.
– Чем же ты так невыносимо страдаешь?
– Расстройство психики с галлюцинациями и начальными признаками душевного разлада.
– Опомнись! С таким диагнозом со службы турнут.
– Да? Можно переделать.
– Переделай. Что-нибудь с двигательными функциями: ревматизм, люмбаго… На худой конец сифилис. Любую хворь, от которой хорошо помогают грязи здешних лиманов. Поэтому тебе из Одессы уезжать нельзя, сначала нужно пройти курс восстановительного лечения.
– Понял, сварганю. А курс начинается пятнадцатого мая, через полтора месяца. Я думаю, мы успеем раньше.
– И еще кое-что, Сергей.
Лыков доверительно взял помощника под локоть.
– Я тут подумал как следует… Нам надо непременно взять Степку живым. Не убивать, а сдать в каземат целым и невредимым.
Азвестопуло резко отстранился. У него было лицо человека, у которого отобрали мечту.
– Выслушай меня спокойно, – поспешил объясниться коллежский советник. – Курлов закусил удила. То, что ты не вернулся в Петербург, возможно, сойдет тебе с рук. Если одесситы не донесут наверх, что ты участвуешь в дознании. А вот убийство Балуцы при задержании… Товарищ министра этого не простит ни мне, ни тебе. И если меня, старичка с заслугами, еще могут защитить, то тебя кинут на съедение.
– К черту!
– Послушай. Действительно получится, что это вульгарная месть. А это неправильно. Вот взять стервеца за пищик и упаковать – много лучше. И по совести тоже лучше. Ты же на коронной службе. И ловил бы гада столь же усердно, если бы он убил не твоих родителей, а любых других людей. Ведь так?
– Ну… Возможно.
– Подумай и ответь честно.
– Ну… так. Убийца должен быть пойман в любом случае.
– Вот! – ухватился за эти слова Лыков. – Мы не мстим за твоих отца с матушкой. Иначе, извини, и правда надо увольняться. Мы ловим чудовище, уничтожаем зло. Тут Курлов, как ни крути, прав. Закон нельзя использовать для удовлетворения собственных желаний. А Балуца сядет в камеру смертников. Каждую ночь он будет лежать без сна, прислушиваться к шагам в коридоре: не за ним ли идут? Каждую ночь, месяц за месяцем… Это много хуже, чем умереть при аресте. Пускай мучается, считает мгновения оставшейся ему жизни. Согласен? Если да, то идем на совещание.
Вскоре в кабинете полицмейстера собрались пятеро. Ротмистр Кублицкий-Пиотух и его помощник губернский секретарь Черкасов были хорошо знакомы питерцам. Новым для них был коллежский асессор Челебидаки, чиновник особых поручений при градоначальнике. Толмачев приказал включить его в число лиц, ведущих дознание. Видимо, чтобы иметь возможность отчитываться перед Курловым. А может, сам хотел следить за поимкой невиданного по зверствам преступника…
Лыков как старший в чине открыл совещание.
– Александр Павлович, что удалось сделать вашим людям до моего приезда? – спросил он полицмейстера.
Ротмистр откашлялся и пробасил:
– Пусть начальник сыскного отделения доложит. Андрей Яковлевич, валяйте со всеми подробностями.
Черкасов тоже откашлялся. Может, у них в Одессе так заведено? Потом губернский секретарь открыл блокнот и стал рассказывать:
– Убийство четы Азвестопуло и сиделки Сахаловер произошло днем двадцать девятого марта. Точное время нам не известно, тела были обнаружены лишь вечером, когда…
Тут он запнулся, перевел взгляд на Сергея.
– Когда их сын вернулся домой. Он немедля вызвал сыскную полицию и доктора. Осмотр места происшествия показал, что…
Черкасов опять запнулся. Лыков торопливо протянул руку к блокноту и закрыл его.
– С вашего разрешения, я сам прочитаю все бумаги, которые накопились в деле.
– Пожалуйста.
– Переходите к тому, чего нет в бумагах. Доложите ваши выводы и что уже сделано в рамках дознания.
– Хорошо, Алексей Николаевич. Вывод очевиден: убийство совершил Степан Балуца. Почерк его, такой ни с кем не спутать. И мотив ясен: месть за смерть брата. Напасть на Сергея Маноловича он, видать, побоялся и решил отыграться на стариках… Судя по оставленным следам, бандит был не один. Еще два или три человека рылись в вещах, выносили узлы…
– Но непосредственно в убийстве они не участвовали?
– Мы убеждены, что нет. Беспомощные старики и молодая девушка – легкая добыча. Помощники Степке не понадобились. Более того, складывается впечатление, что остальные злодеи старались не приближаться к телам. Как будто их коробило.
– Никто ничего не видел и не слышал?
– Точно так. Вы же знаете расположение дома.
Лыков знал. Он несколько раз бывал на квартире родителей Сергея. Старики привечали шефа своего единственного сына… Они жили во флигеле дома Лазариса на пустопорожнем месте «Ливадия» за Щелаковской улицей. До хозяйского корпуса было чуть не тридцать саженей. Преступники проникли во флигель через заднюю калитку и так же удалились. Отец Азвестопуло вышел в отставку рано, чтобы ухаживать за больной женой. Начисленной ему крохотной пенсии едва хватало на аренду дрянного флигеля на окраине Пересыпи. Если бы не помощь сына, старикам пришлось бы голодать.
– Пришли через пустырь и ушли той же дорогой… Что думает отделение о сообщниках Балуцы? Люди не побрезговали участвовать в столь безбожном деле. Сами не казнили, но вещички сложили в узлы и вынесли как ни в чем не бывало.
Черкасов оживился:
– Имеем соображения.
– Ну-ка, ну-ка!
– Проведенными мероприятиями выяснено, что сейчас на Сахалинчике завязывается война между двумя бандами. Первая, местная, принадлежит Титу Любченко по прозвищу Золотая Пасть…
– Откуда такая кличка? – встрепенулся Сергей. – При мне не было.
– А он так от воинской службы отшился три года назад. Согласно пункта пятьдесят четыре «Расписания болезней, освобождающих от отбытия воинской повинности», в войска не берут при отсутствии у рекрута десяти зубов в одной челюсти. Или четырнадцати в обеих. Причем зубы мудрости в это число не входят. Вот наш Тит и рассудил. Явился к зубодеру и велел удалить сверху десять зубов. Получил на этом основании белый билет и сразу записался в скоки . Деньги чтобы заработать на поправление фасада. Вставил себе новые зубы, золотые. А потом и до батьки дорос. Заправлял в последнее время на Сахалинчике. Это такая клоака между улицами Водопроводной, Бассейной и Среднефонтанской. Поблизости арестный дом, тюрьма тоже неподалеку. Местность окраинная, с одной стороны вокзал, с другой – ипподром. И там и там жулья навалом. Вот Любченко и обирал публику, с чего и жил не тужил. Но зимой его главенство пошатнулось. Из Николаева приехала банда в двадцать озорников и поселилась на землях Золотой Пасти. Называют они себя – ребята-ежики.
– Как-как? – не понял Лыков.
– Ребята-ежики. Песня у них такая, навроде полкового марша: «Мы ребята-ежики, в голенищах ножики».
– «Любим выпить, закусить»? Слыхал в Новозыбковском централе, свежая уголовная частушка. Уже и до Одессы добралась?
– Из Николаева приехала, вместе с озорниками.
– И что?
– Да буча у них между собой, вот что. Сахалинчик невелик, больше одной банды не прокормит. А тут две. Кому-то придется уступить.
– И как сейчас обстоят дела?
– Золотой Пасти туго приходится, – усмехнулся главный одесский сыщик. – Мы его пощипали, сразу пятерых взяли на Масленицу. И, значит, ослабили. А тут двадцать скоков зараз. Одолевают ребятенка.
– Андрей Яковлевич, а какая здесь связь с делом, которое мы обсуждаем?
– Есть связь, Алексей Николаевич. «Ежики» эти не сами по себе в Одессу приперлись и начали местных задвигать. У них новый атаман. Степка Балуца.
– Ага! Это его пехота?
– Можно и так сказать.
В разговор вступил Азвестопуло:
– А как вышло, Андрей Яковлевич, что николаевские скоки подчинились выродку из Херсона, который сам, как говорят в Одессе, приезжий?
– Черт его ведает, Сергей Манолович. Видать, им понадобился здешний покровитель. А Степка в городе давно, в блатных кругах пользуется авторитетом. Барыг всех знает, наводчиков с пристанодержателями…
– Такая тварь и в авторитете?
– А что тут странного? – удивился в ответ Черкасов. – Мы все для фартовых не люди. Мы бараны, которых надобно стричь. Ну разбил Степка головы детишкам со стариками. Нам, конечно, не понять. Сразу в крик: зверь, тварь бесчеловечная! А блатным до того дела нет, их интересует, взял он при этом добычу или зря прогулялся. Если взял, то молодец.
– Но ведь не все такие изуверы, как он, – вмешался Челебидаки.
– Не все, – охотно согласился с начальством губернский секретарь. – Из общего стада Балуца, безусловно, выделяется. Умный-то уголовник зря кровь лить не станет, чтобы нас не злить. Поэтому другие батьки Степку, пожалуй, стороной обойдут. Но так, чтобы осудить? Нет. А для пользы дела и сядут за один стол, как с равным. Поэтому на должность атамана он вполне годится.
– Но вы сказали, что в последнем убийстве ребята-ежики не участвовали? – напомнил Алексей Николаевич. – И даже словно бы сторонились крови?
– Судя по следам, да. Ну и что с того? Узлы с тряпьем вязали будь здоров, не побрезговали.
– Так, подведем итог, – заговорил полицмейстер. – Андрей Яковлевич, я правильно понял вашу преамбулу? Есть крупный уголовник, которому Балуца перебежал дорогу. Вы предлагаете вступить с ним в соглашение?
– Именно так, Александр Павлович. Золотая Пасть на Сахалинчике знает все про всех или может узнать. Это моим надзирателям то ли ответят, то ли промолчат. А Титу насыпят полный карман. И он наш союзник, ему Степка Херсонский как кость в горле. Сдаст он его нам тепленьким, да еще приплатит.
– Дельная мысль, – хором сказали питерцы.
– Даю разрешение на встречу, – важно объявил ротмистр.
– Назначена на сегодняшний вечер, – доложил губернский секретарь. – В десять часов вечера в чистой половине трактира «Садик», что в Гаванной улице.
– Можно мы с вами пойдем? – спросил Азвестопуло с надеждой в голосе.
– Напугается он такой толпы, – возразил начальник сыскного отделения. – Лучше я один. Все-таки фартовый фартового будет полиции сдавать. У них за такое режут.
– Тогда мы у дверей постоим, в роли вашей охраны, – решил коллежский советник. – Раньше всех узнаем, как прошла беседа.
На этом совещание закончилось. Челебидаки тоже взял на прощание важный тон:
– Прошу немедля сообщить мне результаты, для передачи его превосходительству.
– Будет сделано, Анастасий Анатольевич, – уверил чиновника особых поручений полицмейстер. – Рапортом в лучшем виде, доставим вам на квартиру. Вы, так сказать, глаза и уши градоначальника, куда ж мы без вас.
