Глава 14
– Хорошее воспитание часто оказывает плохую услугу тому, кто хорошо воспитан, – вздохнула Анна, – зато оно весьма удобно для окружающих. Мне с детства внушали: нельзя быть эгоисткой, нужно думать о других. Когда я только начала общаться с Бурбонской, сразу решила пресечь дружбу на корню. Меня бесило в ней все: манера говорить, сидеть… Но ничего не получалось. Потом мое отношение к Ксении изменилось. Произошло это спустя не один год после одной неприятной истории. «Липучка» вдруг перестала звонить, дней десять не объявлялась, я обрадовалась, решила: она поняла, что не ко двору, теперь исчезнет из моей жизни. Дело было в начале весны. Девятого марта Ксения позвонила:
– Прости, Анечка, что бросила тебя. С праздником! Извини, вчера не смогла с тобой связаться.
Я в ответ:
– Ой, не стоит беспокоиться. Понимаю, дел много. И тебя с прошедшим женским днем.
А сама думаю: «Надеюсь, ты не скоро приедешь ко мне в гости».
Бурбонская продолжала:
– Я по тебе так соскучилась! Прямо до слез! Анечка, извини за просьбу. Позвони Гене, я не могу с ним связаться, очень волнуюсь. Здесь один телефон на пять этажей, очередь к нему, как в мавзолей. А я пока стоять не могу, привязана к гире. И не дойду до аппарата.
Я ничего не поняла.
– К гире?
Бурбонская смущенно пробормотала:
– Я ногу сломала, нахожусь в клинике.
Воспитание и милосердие велели мне поехать к ней.
Анна схватилась за виски.
– Матерь Божья! Затрапезная городская больница. Бурбонская в коридоре лежит, якобы мест в палате нет. Сестры злые, хуже крыс! Воняет отвратительно. Врача не найти. Еда! Лучше не описывать манную кашу, которую я увидела. Кошмар и катастрофа.
Я чуть не зарыдала.
– Ксения, почему вы лежите в таких условиях? Как попали в самую ужасную столичную клинику? Тут, похоже, одни бомжи!
Она забормотала:
– На улице я упала, «Скорая» меня с тротуара забрала. Нога болела так сильно! Я не очень понимала, кто и что со мной делает.
Я возмутилась:
– А Гена что?
Бурбонская стала пододеяльник теребить.
– Позвонить сама ему не могу. Как встать-то? Просила всех, кого тут видела. Кто-то мимо прошел, но встретились и добрые люди, пообещали с мальчиком связаться, потом объясняли: он трубку не снимает. Прости, Анечка. Не хотела тебя обременять. Но я попала в безвыходное положение. Очень о Гене беспокоюсь. Он, наверное, голодный, носит грязные рубашки. Сделай одолжение, возьми ключи, съезди ко мне домой, найди Геночку. И, пожалуйста, привези денег. Тут за плату отношение меняется! Сейчас объясню, где я их держу.
Понимаете, Татьяна? Ксения лежит в аду и тревожится о здоровенном лоботрясе! Геннадий тогда уже был взрослым мужиком. Я первым делом полетела к завотделением. Есть у меня один старинный знакомый, чье имя для медиков, как священная корова. Я из кабинета заведующего позвонила этому приятелю, вкратце ситуацию описала и трубку горе-начальнику сунула. Жаль, вы лицо местного Гиппократа не видели. После разговора он промямлил:
– Не знал же, что вы близкие знакомые самого нашего великого!
Я ему ответила:
– Теперь вы в курсе. Позаботьтесь о Ксении, иначе ваш великий по моей просьбе сам сюда приедет. Царской рукой швабру возьмет, которую техничка у изголовья больной Бурбонской поставила, и даст вам ею по башке. А потом на улицу выметет, и вы более ни в одну клинику не устроитесь.
Через час Ксению перевели в отдельную палату, прибежала медсестра, остальной персонал стал перед Бурбонской ковром стелиться. Пока Ксюшу перемещали, я поехала к ней домой. Время было обеденное, отперла дверь – тишина. Я решила, что дома никого нет, направилась в кабинет, нашла коробку, где, по словам Ксении, деньги лежали. Открываю, пусто!
Я занервничала. Неприятное положение. Хозяйка попросила привезти деньги, она уверена, что их в коробке достаточно. Я же возвращаюсь и сообщаю: ничего нет! Какие мысли у Бурбонской возникнут? Шляхтина присвоила ее средства. Весьма щекотливая ситуация. Вдруг слышу шаги за спиной. Оборачиваюсь. Гена! В халате! Лицо опухшее. Он так изумился:
– Здрасти! Как вы попали в мою квартиру?
Понимаете? «Мою квартиру!» И запах перегара на весь кабинет.
С огромным трудом я удержалась от рукоприкладства, ладонь чесалась ему оплеуху дать.
Вежливо осведомилась:
– Знаешь, где твоя мама?
Гена пожал плечами.
– В командировку улетела.
И у нас состоялся такой диалог.
– Куда?
Парень глаза выпучил.
– Она не сказала, часто летает по работе.
– И никогда не сообщает, где проведет время?
– Почему? Говорит. А сейчас не сказала, мать капризная.
– Гена, Ксения в больнице.
– Да?
– Она ногу сломала.
– А-а-а!
– Одевайся.
– Зачем?
– Поедешь к матери.
– Зачем?
– Еду ей отвезешь!
– Чего, там не кормят? И у меня продуктов нет.
– Купи!
– Денег нет!
– Возьми в коробке!
– Они закончились.
Я набрала полную грудь воздуха, открыла рот, и вдруг раздался девичий голос:
– Генка, ты где? Свари кофе. Ау!
Геннадий убежал.
Анна потрясла головой.
– И в ту минуту мне стало понятно, почему Ксения к нам с Леной прилепилась и отстать не хочет. У нее в то время материальное положение было куда лучше, чем у нас, квартира шикарная, работа престижная. Но Бурбонская была до слез одинока. Ни мужа, ни родителей, ни близких подруг. Я жила финансово напряженно, и тоже без супруга и отца с матерью. Но! Рядом дочь, она меня любит, в нашем доме теплая атмосфера. На столе не белый хлеб, черный. Но я его ем, зная, что рядом девочка, которая меня никогда не бросит, не обманет, не продаст. А у Ксении к чаю изысканные пирожные, но это все, что у нее есть.
Анна заложила за ухо прядь волос.
– И я перестала злиться, когда она внезапно в дверь звонила, поняла – Ксении просто нужен близкий человек рядом. Почему она меня выбрала на эту роль? Отчего ко мне потянулась? Понятия не имею. Один раз Бурбонская сказала:
– Мы с тобой родня, прямо сестры!
Я возразила:
– Навряд ли. У моих родителей, кроме меня, детей не было, папа с мамой тоже единственными были в своих семьях. Ну как мы с тобой можем быть сестрами?
Она помолчала, потом уточнила:
– Можно стать родными по жизни. Подружиться очень тесно. Помнишь себя года в три-четыре?
Мне стало смешно.
– Никто не может рассказать, как он жил в столь юном возрасте. Мои первые воспоминания относятся к школьным годам. Класс второй-третий.
Ксения на меня внимательно посмотрела:
– Я часто во сне вижу серо-голубой дом. Очень красивый, веселый такой, расписной, крыша малиновая. Двор с деревьями. Комната появляется перед глазами. Большая, кроватей несколько, на них кто-то лежит. Две тени. Ввозят койку, пустую. С одной койки берут девочку, кладут на нее. У ребенка кудрявые светлые волосы, малышка очень крепко спит. Ее увозят, локоны свисают, туда-сюда мотаются. Мне почему-то делается жутко, я кричу:
– Верните Леку!
Одна из теней отвечает:
– Спи, с ней все хорошо. Она сейчас отправится в место, где много-много игрушек и вкусной еды.
Меня это видение долго преследовало. Я просыпалась, плакала. Мама прибегала, спрашивала:
– Ксюша, что случилось?
А мне в уши кто-то шептал:
– Говорить нельзя, молчи.
И я рта не открывала. Но однажды заболела чем-то, в кровати лежала, рыдала, мама рядом сидела, по голове меня гладила. И вот тогда я ей нашептала про тот дом, про ту комнату. Мама так рассмеялась, что у нее слезы из глаз потекли, потом обняла меня.
– Представить не могла, что ты это вспомнишь и в ужас придешь.
Рассказала мне, что я еще до школы сильно заболела. Чем, никто понять не мог. Врачи в рядовой больнице не знали, что со мной. Папа нашел доктора, который поставил правильный диагноз. Разноцветный дом – клиника, куда меня поместили. Комната – общая палата. Мои тревоги – ерунда. Анечка, тебя в детстве клали в больницу?
– Не знаю, – ответила я, – сама не помню, а мама не рассказывала. Она давно умерла.
– Моя тоже, – вздохнула Ксюша.
Анна встала.
– У нас установились хорошие отношения, я жалела Бурбонскую, но новое хамство Геннадия их разбило. Где-то через год после того, как Ксения сломала ногу, она мне ни с того ни с сего принесла в подарок фарфоровую статуэтку, антикварную, и отдала со словами:
– Анечка, посмотри, какая прелесть. Я люблю такие безделушки. Пусть у тебя живет. Я, когда на нее смотрю, детство вспоминаю. А у тебя сейчас нет таких мыслей?
Анна поморщилась.
– Меня удивляют люди, которые радуют другого своей радостью. Если Ксения в восторге от фигурки, то почему она должна у меня стоять? Я равнодушна к таким поделкам, более того, испытываю брезгливость при виде антиквариата. Не понимаю, почему я должна радоваться, обретя то, чем ранее кто-то владел? Мне не нужно чужого. И надоела манера Ксении постоянно твердить о детстве. Прямо болезнь у нее какая-то. Пьем чай, Бурбонская спрашивает:
– Помнишь, как года в два с мамой пирогом лакомилась?
Если кто-то в момент нашей встречи мне звонил, Ксения задавала вопрос:
– Помнишь телефонные аппараты нашего детства? У вас какой в квартире стоял? Черный?
Понимаю, для некоторых людей первые годы жизни самые лучшие, им приятны такие воспоминания. Но у Ксении прямо паранойя была. Сунула мне идиотскую статуэтку со словами:
– Поставь на консоль, буду всегда любоваться своим подарком, детство вспоминать.
На следующий день около восьми вечера раздался звонок в дверь. Смотрю в глазок… Геннадий! Я ему открывать не собиралась. Так парень давай в створку лупить, орать:
– Воровка!
Ну, не ждать же, когда соседи выйдут? Пришлось ему открыть. Он влетел, не поздоровался, мимо меня прямо в уличной обуви бросился в гостиную, хвать фигурку. И на меня накинулся:
– Воровка! Это наше! Семейная реликвия Бурбонских!
Я так поразилась его появлению, что вступила в разговор.
– Ксения вчера подарила мне безделушку.
И понеслось! Гена заорал. Мне на голову полился поток ругательств, обвинений в том, что я выпросила несметно дорогую вещь, родовую реликвию стоимостью в миллионы…
Я схватила совершенно не нужную мне статуэтку, сунула ему в руки и приказала:
– Вон!
Геннадий плюнул на пол и испарился.
Анна передернула плечами.
– Ну, после того случая желание общаться с Бурбонскими пропало навсегда. Геннадия я давно вычеркнула, а теперь к нему добавилась Ксения. Хватит! Накушалась! Да, я испытывала жалость к Ксюше, но всему есть предел. Ксения Федоровна продолжала звонить, но я не брала трубку. Она приехала, стояла под дверью, плакала. Я не открыла. Все. Конец.
– Неужели вы больше не общались? – спросила я.
– Нет, – решительно ответила Анна Григорьевна. – Ксения многократно пыталась наладить контакт, но я не шла ей навстречу. Спустя, наверное, год она перестала о себе напоминать. Таня, у вас когда-либо возникало при виде человека ощущение, что лучше от него подальше держаться? Я веду речь не о хулигане, с которым на темной улице столкнулась. Не о мужчине с лицом уголовника, стоящем в темном подъезде дома. Нет. Это вполне приятная женщина, хорошо к вам настроенная, например, подруга приятеля мужа. Товарищ ее к вам в гости привел. Впускаете незнакомку в холл и кожей ощущаете, что нельзя иметь с ней дела! Случалось такое?
– Несколько раз, – честно ответила я, – словно кто-то в голове говорил: «Осторожно! Не надо заводить дружбу».
– И как вы поступали? – поинтересовалась моя собеседница.
– Не гнать же человека на улицу, – пожала я плечами, – и я не склонна верить «голосам» в голове. Но одна из тех женщин, которые сразу вызвали у меня необъяснимое неприятие, втянула меня в неприятную историю, а из-за второй едва не погиб мой муж.
– Вот и у меня, когда Ксения принялась активно набиваться мне в подруги, кто-то внутри прошептал: «Беги от нее, беги», – призналась Анна. – Поведение Геннадия в день нашей давней ссоры, истории с чашкой – это хамство. Но, положа руку на сердце, не в чашке дело, просто я использовала ту ситуацию для разрыва отношений с парнем, который вызывал у меня раздражение. Потом я испытала жалость к Ксении. Но скандал с фигуркой все решил.
