Глава 25

Здравствуйте все. Я Энди Скемпт. Эйприл попросила меня закончить, потому что, ну, ее не было рядом во время этой части истории. Я не в восторге, но понимаю, почему она хочет, чтобы я это сделал, поэтому я здесь.

Я прочитал всю эту книгу и подписал ее. Думаю, Эйприл поступила правильно. По-моему, книга ей помогла, и я думаю, что она поможет всем нам. Хотя, если честно, теперь ей такие вещи делать легче.

В любом случае давайте начнем с того места, где я стою на Двадцать третьей, прижимаю золотую сережку к бедру нью-йоркского Карла, разговариваю с Эйприл и быстро осознаю, что я не нужен, потому что около пятидесяти других людей бросились на выручку, чтобы добавить свои украшения. Я отхожу, чтобы услышать Эйприл немного лучше. Я чувствую, что на сто процентов несу ответственность за то, что происходит с ней сейчас. Если бы я не сорвался на нее, она бы сейчас не умирала от дыма на складе в Хобокене.

Это худшее чувство, которое у меня когда-либо было, а Эйприл говорит, чтобы я перестал терзаться. Это настолько глубоко, что мне на сто процентов неудобно передавать вам это.

Поэтому я ухожу от Карла и растущей группы людей вокруг него, и Эйприл разговаривает со мной. А потом я слышу, как пара людей что-то кричит. Я оборачиваюсь и вижу пропавшую руку Карла, большую, как крышка мусорного ведра, она несется по улице на полной скорости. Ну то есть я думаю, что на полной скорости, но я не знаю, насколько быстро может передвигаться рука. Но вроде быстро.

Люди видят ее и отпрыгивают от Карла. Все дюжины людей, которые взялись за руки, прижимали свои безделушки к поверхности, разбегаются и кричат.

Рука протискивается между телами и с разбегу бесшумно пристегивается прямо к правому запястью нью-йоркского Карла. Все либо убегают, либо просто тупо смотрят. Я понимаю, что никто не держит никакого золота, поэтому я подбегаю с серьгой Миранды и вжимаю ее как можно сильнее в живот Карла.

Прежде чем я успеваю заметить, что ударился о поверхность робота, его правая рука поднимается и сжимает кулак, словно он схватился за точку в пространстве где-то над головой. Далеко не сразу я понял, что произошло, благо осталось много видеозаписей. Карл хватает точку во вселенной, а затем дергает себя в воздух. Резко. Так резко, что образовался вакуум, и меня засосало в пространство, где только что стоял Карл. Раздается громкий треск, и я плечом вперед влетаю в ряд таксофонов. Мне позже сказали, что треск, который я услышал, был звуковым бумом. Карл ушел со скоростью, превышающей скорость звука.

Так что теперь я стою там, нянча больное плечо, и гадаю, что случилось. Мы подчинились последней подсказке из Сна. Похоже, что повсюду в мире люди одновременно прижимали кусок золота к каждому Карлу. И теперь он ушел. Но Эйприл все еще в ловушке в здании. Я звоню Робину.

– Энди… – Он напуган, плачет.

– Карл исчез, может, он идет на выручку.

Робину очень, очень тяжело сказать следующую фразу:

– Крыша. Она проваливается.

Я не знаю, что сказать, поэтому просто говорю:

– Карл идет. Может, он уже там.

– Хорошо, Энди, – говорит Робин, и я точно понимаю, что он имеет в виду… что я заблуждаюсь, и он знает, что на самом деле происходит, то есть Эйприл мертва.

Боже, как это трудно писать.

После того как Эйприл сделала заявление, граждане всего мира бросились к своим Карлам. Вокруг Карлов в Китае и России, которых охраняли военные, даже случились мини-бунты. Только один человек погиб, когда солдат в Чэнду открыл огонь по растущей толпе. Каким-то образом, вместо того чтобы рассеяться, толпа приблизилась и солдат прекратил стрелять. Все произошло за считаные минуты. Я утверждаю, что в обозримом будущем такое повторить невозможно.

В тот момент, когда нью-йоркский Карл взлетел, все остальные Карлы в мире просто исчезли. Физики с ума сошли, пытаясь объяснить, что каждый Карл был, по сути, одним Карлом. Они уже прошли через это с рукой голливудского Карла. Теперь они получили стопроцентное подтверждение.

Когда Карл ожил, все перестали видеть Сон. Те, кто в нем был в этот момент, просто выскочили. Большинство из них даже не проснулись. Иногда люди видят сны о Сне, но, похоже, все кончено.

А потом мы ждали, пока они найдут ее тело.

Прошли недели, а спасатели ничего не нашли. Семья Эйприл приехала повидаться с нами. Я не знаю, стало ли им лучше, но мне стало хуже. Было и так достаточно плохо обвинять себя в смерти лучшего друга; я не хотел думать о том, как уничтожил жизни этих людей. Эксперты в новостях (конечно, это были международные новости) сказали, что тело не может полностью сгореть при пожаре на складе из-за недостаточно высокой температуры, так что это очень хорошо.

Они хотели пригласить меня в эфир. Я, или Майя, или Миранда, или Робин – никто из нас этого не сделает. В течение первой недели пресса дежурила под окнами моего дома, поэтому я просто перестал выходить на улицу. Джейсон спускался по лестнице и принимал мои заказы в постаматах. Я просто сидел в своей комнате, читал твиттер и ждал новостей.

Не было никаких новостей, просто люди говорили обо всем, что мы уже знали. В конце концов каждый из нас получил отдельное письмо с соболезнованиями от президента, и это как-то облегчало скорбь, даже если мы не были уверены, над чем скорбим.

Прошло несколько недель, когда мне впервые позвонил Робин.

– Они нашли парней, – сказал он мне после того, как мы обменялись приветствиями.

– Я ничего не видел в Интернете.

– Это еще не вышло. Я поддерживаю связь с полицией Нью-Йорка, и они дали мне знать, что сегодня будут проводить аресты. – Он не казался счастливым, грустным или торжествующим. Робин говорил так, будто рассказывал мне о новых туфлях, которые купил в магазине.

– Кто они? – Я подумал, это поможет мне каким-то образом понять.

– Их трое. Встретились в анонимном чате. Один был программистом, другой – дураком, а третий был умным, преданным и действительно хотел убить Эйприл, остановить ее или просто оставить свой след в мире. Программист хвастался, как смог изменить код, чтобы тот выплевывал ерунду, если ввести ключ. Как только Защитники нашли ключ, он стал секретом в их чатах, и лидер попросил хакера пойти дальше. А сам отыскал склад и дал программисту адрес. Как только вышел измененный код, они просто ждали на складе и, честно говоря, думаю, удивились, когда появилась Эйприл. Лидер устроил пожар и сбежал. Он похвастался этим однажды в одном из чатов, и другой Защитник из чата вызвал копов. Это все, что понадобилось ФБР, чтобы разыскать их. Агенты не знают, могут ли обвинить их в убийстве, потому что не нашли тело.

Двое парней, которые были там, в конечном итоге получили максимальные сроки за похищение, введение в заблуждение, поджог, покушение на убийство, заговор с целью совершения убийства и кучу других обвинений. Но не само убийство.

Я молчал, пока он продолжал свой невыразительный отчет.

– Я рад, что их поймали.

– Ага.

– Эйприл на прощание сказала мне, мол, она не обижается, если я буду злиться на нее, но не хотела бы, чтобы я злился на себя, – сказал я ему.

– Да, – ответил он.

Питер Петравики ушел безнаказанным, потому что на самом деле не имел никакого отношения к похищению. Но нападение на Эйприл и исчезновение Карла были в значительной степени концом движения Защитников. Это дискредитировало их так, как не удалось атакам тринадцатого июля. Может, дело было в пропаже Карла как видимой угрозы или конце Сна; возможно, сыграл роль грязный, двуличный способ, которым они сговорились убить Эйприл; возможно, это был прямой эфир Эйприл, который собрал более миллиарда зрителей одновременно.

Как бы то ни было, через месяц после исчезновения Карла даже Питер Петравики открестился от движения Защитников, мол, оно переросло во что-то, что он больше не мог уважать. Червяк – он и есть червяк. Он переехал на Карибские острова и сейчас, по-видимому, работает над каким-то сомнительным стартапом криптовалюты.

Конечно, страх никуда не ушел. И теорий заговоров было много. Никто не мог объяснить, что случилось с нашими умами, раз мы стали видеть Сон, а если людям хочется бояться, причину они найдут.

Всего за месяц наша группа распалась. Я не знаю, было ли это потому, что ничто не удерживало нас вместе, или потому, что мы отталкивали друг друга нашей виной и горем (или обоими этими вещами), но внезапно Миранда вернулась в Беркли, Робин вернулся в Лос-Анджелес, а Майя отправилась в какое-то паломничество, стараясь не спать в одном и том же месте более нескольких дней. Только я остался в Нью-Йорке. У меня было глупое чувство, что я хочу, чтобы Эйприл смогла меня найти. Я хотел, чтобы она знала, где я. Кроме того, я знал, что лучшее для моего психического здоровья – это сохранять некоторое подобие стабильности в моей жизни. Это сработало достаточно неплохо, и, таким образом, мне не пришлось бы постоянно плакаться перед Майей или Мирандой, что в основном и происходило, когда я их видел.

Но прошло не так много дней, и Робин, Миранда, Майя и я стали переписываться через групповой чат, которому мы никогда не давали умереть и в котором, да, все еще был номер Эйприл.

Люди продолжают просить меня рассказать о чем-то, – отправил я однажды.

А ты хочешь? – ответила Майя.

Боже, нет. Они никогда не говорят мне, что я должен сказать. Я просто не знаю, о чем мне следует говорить.

Энди, тебе есть о чем поговорить, – написала Миранда.

Они на самом деле хотят не меня, они просто не могут получить Эйприл.

Прошло много времени, прежде чем Майя ответила:

Я читала книги Эйприл. У нее есть биография Родена, которая начинается с этой строки: «В конце концов, слава – это всего лишь сумма недоразумений, связанных с новым именем». Думаю, она много раз читала эту строчку. Карл всегда был холстом, на который люди будут проецировать свои ценности, свои надежды и свои страхи. Эйприл станет им сейчас.

Я должен что-то с этим сделать? – ответил я.

Нет, я просто думаю, мы должны знать: теперь, когда ее нет, чтобы говорить что-то, люди будут приписывать ей чужие слова. Я знаю, что вы уже следите за твиттером.

Это была правда. Иногда я ставил людей на место, когда они неправильно цитировали Эйприл или говорили, якобы она верила или сделала бы то, во что она не верила или чего не сделала бы. Майя была права насчет этого, и я это знал.

Это еще не конец.

Такими мы останемся для мира навсегда.

Так мне выступить в Висконсинском университете?

Можешь ли ты сказать им что-нибудь, что поможет им чувствовать себя лучше?

Мне потребовалось очень много времени, чтобы успокоиться. Пока нет.

Это нормально, – быстро пришел ее ответ.

Но потом я начал думать, что скажу, если скажу что-нибудь. Я никогда не собирался выступать на кабельных новостях, но, возможно, я мог бы сесть и поговорить с кем-нибудь публично или выступить с краткой речью. Я не мог поместить это на нашем канале на ютьюбе – у меня было странное ощущение, что это священное место, которое должно было застыть навечно во время смерти Эйприл.

Как только я начал думать о том, что скажу, мне захотелось это записать. Так я и сделал. В этом году я давал много разных интервью, но всегда заканчивал тем, что написал той ночью:

Год назад я видел, как мир влюбился в мою лучшую подругу. Мы думали, это будет весело, мы думали, будет глупо, но тогда эта любовь разорвала ее на части и снова сложила вместе. Эйприл и я, одни в гостиничном номере, планировали превратить ее из человека в историю. Это сработало. Это сработало, потому что получилась отличная история, и она ей подходит. Мы не знали, что она действительно станет символом. Самая коварная часть славы Эйприл была не в том, что другие люди дегуманизировали ее; а в том, что она дегуманизировала себя. Она увидела себя не как личность, а как инструмент. И если этот инструмент не использовался, не оттачивался, не совершенствовался и не укреплялся при каждой возможности, то он подводил мир. Эйприл была человеком, но мы все убедили ее, что она была и больше, и меньше этого. Может быть, она сделала это с собой, может быть, Карл сделал это с ней, возможно, это был я, или Питер Петравики, или телевидение. Но ближе к концу даже я по большей части забыл, что Эйприл Мэй была человеком. Как она сказала мне однажды: она, как и все мы, была хрупкой, как воздух.

Я не знаю, что случилось с Эйприл. Но я знаю, что она была человеком. Она просто хотела рассказать историю, которая объединит людей. Может быть, она делала это не идеально и совершила много ошибок, но я не думаю, что кто-либо из нас безупречен, когда мы все чаще и чаще видим себя не членами культуры, а оружием в войне.

Ее послание мне ясно – оно никогда меня не покинет. Каждый из нас индивидуален, но гораздо важнее то, чем мы являемся вместе, и, если это не берегут и не ценят, ничего хорошего нас не ждет.

Я все еще был несчастен после того, как написал это, я плакал, рыдал, но чувствовал, что сделал что-то нужное. Я написал в Висконсинский университет, мол, хотел бы выступить с тридцатиминутным докладом, и они согласились. Я позвонил Робину, спросить, хочет ли он быть моим агентом по бронированию. Он сказал: «Хорошо».

Я испытываю соблазн сказать, что Робин пережил это тяжелее всего, но не хочу начинать соревнования по скорби. Он бросил свою работу и изолировался, поэтому я был рад позволить ему что-то сделать, каким-то образом вернуть его к жизни. Он винил себя больше, чем кто-либо из нас. Конечно, все мы винили себя. Если бы мы только были немного умнее, немного быстрее, немного убедительнее… Но Робин знал, что именно его новости, а также его предательство, пусть и незначительное, подтолкнули Эйприл к тому зданию.

Я не хочу говорить: «Незнание хуже смерти», потому что было бы гораздо хуже, если бы они выкопали из-под этого здания сломанное, сгоревшее тело Эйприл, но мы все чувствовали себя бесполезными. В каком-то смысле весь мир был в этом странном подвешенном состоянии. Эйприл стала суперзвездой, и теперь никто не знал, мертва она или нет. Ее твиттер стал памятником. Последний твит, который она прислала: «Приходите посмотреть на меня в Facebook Live. Происходит нечто важное», – стал самым популярным твитом в истории. Я не раз думал о том, как бы стыдно было Эйприл за такой дерьмовый последний твит.

Время шло, но никто не знал, как двигаться дальше. Я путешествовал, восхваляя ее снова и снова в разных местах. Разговор с людьми так сильно отличался от постов в твиттере и от видео. Даже если это была комната на пять тысяч человек, ее не сравнить с аудиторией, которую я мог собрать, выложив что-то в Интернете. Но именно так нам всем приходится собираться, чтобы думать об одном и том же более часа. Связь была такой приятной. И я узнал, что у меня это хорошо получается. Ее родители пришли на несколько моих бесед.

По мере того как проходили недели, становилось все более вероятным, что мы никогда не узнаем, что случилось с Эйприл и оставили ли нас Карлы навсегда.

Я помню первый день, когда ни одна из главных новостей не была посвящена ни Эйприл Мэй, ни Сну, ни Карлам, ни суду над ее убийцами. Китайская экономика рушится, потому что люди взяли на себя долги, чтобы делать ставки на фондовом рынке; «Эппл» выпускает новую VR-установку; в исследовательских лабораториях происходило множество грабежей, и во время одной из них обезьяны улизнули и разбежались по всему Балтимору. Когда-нибудь Эйприл Мэй станет чем-то далеким, чем-то из прошлого. Вот чего она так боялась, и, когда это наконец начало происходить, я с удивлением почувствовал облегчение.

Пару месяцев спустя я сидел за своим столом и писал электронные письма о финансовом управлении моим теперь нелепо большим состоянием, когда в мою дверь постучали. Это было на самом деле довольно странно, потому что никто не мог войти в здание, не позвонив по домофону. Может быть, неправильно почту доставили.

И вдруг мой телефон ожил. Я схватил его по дороге к двери, а затем застыл, увидев экран блокировки.

Понятия не имею, сколько пялился на экран, но наконец разблокировал его. Сердце стучало в горле.

Всего два слова.

Тук-Тук