Все люди разные. Не потому, что одни рыжие, а другие длинные, и не потому, что одни тупые, а другие в шахматы играют. Не. Все по-разному с миром стыкуются. Некоторые видят его слишком уж подробно и выпукло, со всеми выступами и ямами, и таким людям с миром тяжело, они каждым своим шагом за него цепляются. И он их тоже жалует и при каждом удобном случае подставляет острое плечо и коварную ногу. Дюшка вот такой, как раз из тех, кто цепляется, запинается, и слишком много об этом размышляет, и все надеется, что мир рано или поздно за все царапины и набитые шишки откроет ему заветную зеленую дверь.

Другие, вот как Кот, например, тоже мир видят, но не так. Если для Дюшки мир – это таинственный лес, то для Кота – система кнопок и рычагов, довольно простой автомат, похожий на газировочный. Нажимаешь на кнопочку – и с сиропом, дергаешь за рычаг – и пепси-кола, как в Москве. Кот все знает, отсюда и вперед, что с ним случится через неделю, через год, через пять лет. Через пять лет рычаги будут длиннее, а сироп слаще.

А есть третьи, такие как я. У меня что-то вроде близорукости. Это не значит, что я не вижу муравьев или жуков каких, вижу, конечно. Просто они мне неинтересны. Меня вообще мелкие предметы занимают мало, от них мысль не движется, я люблю, чтобы понятно все было. Это Дюшка может про звезды, а мне все равно. И думать я особо не люблю. То есть я думаю про то, что сейчас со мной происходит, а чтобы потом еще мучиться или рассчитывать… Не, это без меня. Как-то отец сказал, что я похож на горох – качусь себе и качусь, не дрыгаюсь, а еще сказал, что это очень хорошее качество. Такие люди – как барабаны, заполненные ватой, на них где сядешь – там и слезешь.

Котов притащил «Зенит» и к нему длинный и тяжелый объектив, выглядело это серьезно, не пионеры балуются, а камера смотрит в мир. Дюшка вызвался тащить эту тяжесть на себе, но Котов не доверил. Сам Дюшка все-таки захватил воздушку, хотя и спрятал ее в брезентовый чехол для удочек.

– У меня всего одна пленка, – сообщил Котов. – Так что снимать буду только по делу. Как идем? По левому берегу?

Котов предлагал по правому, а потом перейти вброд по отмели, Дюшка закашлялся и сказал, что ему ноги мочить нельзя. Так что двинулись по левому, от моста, как они сами ходили.

Всю дорогу Котов смеялся надо мной. Над Дюшкой нет, Дюшка для него не годился даже как объект насмешек, все равно что над убогим смеяться, а вот надо мной да.

– А может, это снежные люди? – спрашивал Кот. – Решили выйти к нам, познакомиться… Хотя нет, не снежные – они же не лохматые. Ну, тогда да, американские шпионы. Или снежные люди, или американские шпионы, одно из двух.

Умничал. А я не люблю, когда кто-то умничает слишком нагло. Поэтому с Котовым я стал спорить.

– А почему не шпионы? – спрашивал я в ответ. – Запросто и шпионы могут быть. Дети всегда шпионами были, это же удобно.

– Когда это дети шпионами были?

– Всегда, – уверенно ответил я. – Когда хочешь…

Хотя, если честно, так сразу…

– «Неуловимые мстители», – пришел на помощь Дюшка. – Во второй части они как раз этим и занимались, Валерка у полковника Кудасова карту добывал.

– А в первой Данька у атамана Бурнаша, – напомнил я.

– Так это кино…

– А «Иваново детство»? – Дюшка поправил на плече винтовку. – Там, что, тоже вранье?

– Я не говорил, что вранье, просто непонятно – зачем детей посылать? Не война же…

Тут я с Котовым согласен был.

– А пришельцы? Ладно, со шпионами убедили. Они проникли, чтобы следить за Соленым Бором. Но пришельцы-то? Вы ездили на подрывное поле и видели там вымерзшее кольцо?

– Там действительно странная яма, – заметил я.

– Да какая странная яма?! – Котов даже по лбу себя стукнул. – Обычная смолокурня. Аптеку на Советской знаете? Там шиповник принимают. А еще там делают мазь из дегтя. А деготь как раз в таких ямах и жарят.

– Эта яма была слишком уж ровной, – сказал я. – И гладкой.

– Хорошо. Пришельцам-то что у нас делать?

– Тоже за Соленым Бором наблюдать, – немедленно ответил Дюшка. – Там как раз занимаются ближним космосом…

– С этим все ясно, – Котов кивнул на Дюшку. – Но вот уж не думал, что ты, Вадим, такая деревенщина. Как увидели незнакомых, кто хоть чуть непохож, – так сразу и взбесились. Шпионы, пришельцы, вы еще про леших вспомните.

– Леших в лесу лучше не вспоминать, – тут же сказал Дюшка.

– Во! – Котов указал на Дюшку. – Вот она, деревенщина. А еще анекдоты про чукчей рассказываете, смеетесь над ними. А сами дичей всякого чукчи.

– Да не дичей… – возразил Дюшка.

– Дичей. Мне отец давно говорил, что человек не должен увлекаться. Ни деньгами, ни работой, ни книгами. А если начинаешь увлекаться, то все это только во вред. Чукча, в отличие от тебя, Дюшкан, про пришельцев не сочиняет, он в моржа кидает гарпун и пасет оленя. А ты, Дюшка, напридумывал с три короба… а ты, Вадим, на это купился.

– Зачем же ты тогда пошел? – спросил я. – Ну, мы понятно, чукчи, а ты? Ты такой умный и благоразумный…

– Да мне объектив надо испытать, – тут же отоврался Котов. – Отсылали на ремонт, теперь надо проверить на длинных фокусах.

– Так проверил бы дома, – сказал я. – У вас с огорода отличный вид на реку.

– Да тут объектив ни при чем, – улыбнулся Дюшка. – Просто он…

Котов на Дюшку посмотрел злобно, Дюшка осекся.

– Да вы сами от скуки озверели, – сказал Котов. – Надо вас в ЛТО определить, там быстро фантазировать отучат.

– Сам ты озверел, – огрызнулся Дюшка. – А в ЛТО хорошо, там по тридцать рублей можно за месяц…

Тут Дюшка запнулся, упал и расцарапал щеку.

– Вот видишь! – засмеялся Котов. – Это тебе леший под ноги подсунул! Чтобы ты поменьше врал в его лесу.

Дюшка покраснел от обиды и стал шагать быстрее.

Мы продвигались вдоль берега по тропке, протоптанной козами. За лугами тропка сузилась, но совсем не исчезла и вела до места, где в Соть впадала Номжа.

Номжа речка небольшая, чуть шире Сендеги и тоже из болот течет, и цвета как цикорий из банки, черно-красного. Сюда рыбаки часто ходят, поэтому через Номжу здесь перекинуты две жерди, по ним и перебрались. Котов чуть не навернулся, и по этому поводу даже матюгнулся два раза.

За устьем Номжи начинался намытый половодьем пляж с красивым сухим деревом, с этого места Котов начал снимать.

– Осторожно дальше надо идти, – напомнил Дюшка. – Они уже тут рядом!

– Они уже тут рядом, смените мне пеленки… – передразнил Котов.

Но мы все равно стали пробираться осторожнее. Берег Соти здесь был волнистый, то задирался, то до самой воды съезжал, шагали от дерева до дерева, Котов высовывался из-за сосен со своим дальнобойным объективом и смотрел в него, иногда фотографировал лес и реку. И, к неудовольствию Дюшки, первым пришельцев заметил он.

– Ага, вижу, – сказал Котов и щелкнул «Зенитом». – Сидят возле костра и… Сидят возле костра.

Анна и ее брат действительно жгли костер и сидели рядом. Недалеко от реки берег низкий, поросший травкой, почти равномерная круглая поляна. Ничего не готовили, сидели и смотрели в огонь. Слева из кустов торчал угол палатки.

Котов прицелился и щелкнул еще раз.

– И что? – спросил он. – Вот пришли, увидели, что дальше?

– Надо понаблюдать, – предложил Дюшка.

– Давайте лучше познакомимся, – в ответ предложил я. – Сделаем вид, что гуляем…

– Ага, – ухмыльнулся Котов. – С фотоаппаратом и винтовкой.

– Надо занять позицию поудобнее и понаблюдать подольше.

– Да почему не познакомиться? – не понимал я. – Что тут…

Котов снова щелкнул затвором.

– Это глупо, – снова сказал я. – Глупо и некрасиво подсматривать.

– А мы скажем, что мы юннаты. За птицами наблюдали, скажем.

– Исчезли… – прошептал Котов.

– Что? – не понял я.

– Исчезли, – Котов указал пальцем. – Эти… пришельцы…

Я взглянул на поляну. Костер горел, палатка торчала, Анны и ее брата не было.

– Отошли куда-то, – прошептал Дюшка. – К речке за водой…

– Пойдем отсюда, – сказал Котов.

– Зачем? – удивился Дюшка. – Они сейчас вернутся.

– Ты что, не понял? – прошептал Кот. – Они нас заметили. Надо сматываться, пока не поздно.

Котов был умный. Наверное, среди нас самый умный.

– Как заметили?..

– А почему сматываться? – спросил я.

– Как хотите. – Котов стал убирать фотоаппарат в сумку. – Наблюдайте, знакомьтесь, ваше дело…

Лес был не густой, напротив, чистый такой, с воздухом. Деревья не очень толстые, сосны, спрятаться за такой можно, но это если только боком стоять.

Наверное, так они и стояли.

– Можете тут хоть до вечера, а я…

Котов развернулся и сделал несколько шагов. Из-за дерева выступил пацан и преградил ему путь.

– Ой… – шепнул Дюшка.

Как появилась Анна, я не заметил. На границе зрения сдвинулось что-то, я повернулся, а она возникла.

Котов сделал шаг в сторону, а пацан как стоял, так и стоял, только смотрел. Лицо у него было непонятное, никакое выражение, не поймешь, он и на Котова не смотрел, а как бы все вокруг блуждал взглядом, рассеянно так.

– Мы гуляли, – заюлил Дюшка. – Мы ничего не делали…

Он поправил винтовку на плече.

Котов же неожиданно сорвался. Шарахнулся в сторону и побежал. Пацан сделал движение вслед Котову, Анна как-то цыкнула языком, пацан остановился. А она на меня посмотрела.

Не скучный темно-желтый, а золотой.

Дюшке родственники из Прибалтики прислали янтарь, посылку целую, у них там кто-то на янтарной фабрике работал. Янтарь неинтересный такой оказался, мутные куски пережженной смолы больше всего с виду напоминали невкусные грушевые леденцы, которые вкусные только снаружи, а потом приторные и горькие. Но среди таких был кусок янтаря, отличавшийся от остальных. Золотистого цвета, размером с терновину, прозрачный, какой бывает весенняя сосновая смола. Хотя янтарь и есть древняя смола, иногда в нем даже застревают первобытные комары и мухи или какая вдруг стрекоза. А в том куске не застрял ни комар, ни другая живность, он был прозрачен и чист на первый взгляд. Стоило поймать в янтарь немного солнца или направить фонарик, в нем вспыхивала глубина, и становились видны серебряные прожилки, и красноватые пустоты, и черные точки. И если смотреть чуть дольше, то становилось понятно, что серебряные нити – это спирали галактик, в воздушных пузырях спят планеты, а черные точки – это кометы, выбирающие свой путь в золотом огне. В округлый и гладкий кусок янтаря была вплавлена бесконечность.

Я предложил Дюшке сменяться, хорошую смену предложил, болгарский детектив, редкую книжку, но Дюшка не поменял его даже на книжку. И не показывал его больше, говорил, что янтарь куда-то потерялся. Но я знал, что это не так, Дюшка смотрит в янтарь каждый вечер.

А я только помнил. Вот то самое ощущение. Когда раз – и смотришь вдруг в космос. Космос. Вот он, рядом, на расстоянии вдоха, прекрасный и великий, и, когда смотришь в него, понимаешь…

Ничего не понимаешь. Просто смотришь, и можешь часами смотреть.

Такие были глаза у Анны.

Возвращались домой уже после пяти. Молчали. Да и все это время на поляне мы немного разговаривали, сидели у костра и хлеб ели. А если разговаривали, то о какой-то ерунде. Пацан, – оказалось, что его Марк зовут, – показывал удочку. Она у него не получалась. Крючки он купил не с петельками, а с лопатками и не знал, как их привязывать, я привязал и грузило под поплавок подстроил, а то он тонул у него. Дюшка какую-то ерунду рассказывал, про то, как он в Херсонесе был и выбил зуб о скалу. Анна бренчала на гитаре, но ничего не пела. Никакие не шпионы. Сначала, конечно, странно, сидят одни на реке, хлеб с консервами едят. А потом нормально. И как-то спокойно. Мне так в жизни редко когда чувствовалось, ну вот в третьем классе, когда буран у нас приключился. Все улицы перемело, снега по крыши навалило, электричество оборвало, папка на работе так и жил, а мы с мамой все три дня сидели дома, топили печку и свечи жгли. Мне тогда очень хорошо было, чай пили с медом, из валенок не вылезали, очень хорошо. Я чувствовал себя на месте.

На той поляне я чувствовал себя на месте.

Анна тренькала по струнам, настраивала гитару, а потом перестраивала заново, делать это в куртке было очень неудобно, но Анна куртку не снимала.

Марк разглядывал Дюшкину пневматическую винтовку с совершенным непониманием, разламывал, заглядывал в ствол, изучал на ладони пульки.

Я смотрел в огонь, смотрел на Анну.

– Ну и что скажешь? – спросил я Дюшку.

Дюшка промолчал. Как-то он спекся. Ссутулился и отчего-то держался за бок, точно сорвался с педали и наткнулся на руль, я много раз натыкался.

Шагали домой молча, потом Дюшка все-таки ответил.

– Не знаю… Она… Мне кажется, я ее раньше видел. Не могу объяснить… Как будто я все это уже переживал… Или читал об этом? Или сразу.

– Как это сразу? – не понял я.

– Так, сразу, – Дюшка сцепил пальцы. – Вот вижу, как ты воздушку делаешь, и тут же в голове – раз! Читал об этом! Точно читал, и буквы видел и предложения, и ощущения те же самые, я гляжу на тебя, а словно кино смотрю. И тут же раз – и наоборот…

– А наоборот-то как? – осторожно спросил я.

– Да так же! Вот с этой твоей воздушкой. Гляжу, как ты ее вырезаешь, – и понимаю – когда-нибудь это точно прочитаю. Сам у тебя про насос спрашиваю, и знаю, что уже спрашивал про этот насос…

Мне как-то неприятно стало. У меня ведь тоже… Похожие, короче, ощущения.

– А потом увидел ее, – Дюшка поморщился. – Нет, я ее видел где-то…

– Это потому, что ты слишком много читаешь, – объяснил я. – И много фильмов смотришь. Вот и кажется, что ты уже все видел и что все уже случалось. У тебя то, что ты в книжках прочитал, перемешивается с тем, что ты видишь. Путаница в башке.

Я хотел сказать, что он еще и врет напропалую, а когда много врешь, очень часто начинаешь путать собственное вранье с окружающей правдой, по себе замечал сколько раз, вранье вообще очень сильно все вокруг разрушает.

– Может быть, и так, – согласился Дюшка. – Иногда сон приснится, а через два дня я уже и не разбираю, то ли сон, то ли было… Мне кажется, я скоро умру.

Я вздрогнул. Это действительно было неожиданно, от Дюшки то есть, обычно Дюшка собирался жить долго.

– А если это Соленый Бор? – спросил шепотом Дюшка. – Если они радар испытывают, а? И на меня он влияет, а? Какое-то предчувствие вдруг…

Дюшка потрогал себя за бок.

– Это здорово, – сказал он. – У меня никаких раньше предчувствий не было, а сейчас каждый день почти. Удивительно… Совсем как в книгах. Точно, Вадь, я помру скоро.

Тут мне его треснуть хорошенько захотелось. Как старуха, честное слово, распричитался. Утешать я его, что ли, должен?

– Чушь несешь, – зевнул я. – Ты будешь жить вечно. Как и я. Могу поспорить.

– Я ее видел. Я ее знаю… Откуда я ее знаю?

На следующий день я заглянул к Котову.

Котовы жили и вправду хорошо. Дом у них тоже за мостом, и не какой-то там домишко, а с мансардой и балконом. Участок большой с грядками, гараж с ямой, синие «Жигули» четвертой модели, георгины желтые, георгины красные, летний душ и долгий вид на реку, беседка и самовар.

Сам Котов сидел дома и обедал, ел рыбные пельмени.

Увидев меня, он ничуть не смутился вчерашней и внезапной своей трусости и объясняться не стал, словно ничего позорного не случилось.

– Привет, – сказал он.

Я – приличное знакомство, поэтому меня мама Котова пригласила за стол. Отказываться не стал, у Котовых всегда интересно готовят, то макароны длинные с укропом, то картошка в масле жареная, то пирожки с мясом размером в грецкий орех, а то и вовсе долма.

В этот раз были обычные рыбные магазинные пельмени, но не со сметаной, а с настоящим баночным майонезом.

Котов мне обрадовался – сам он пельмени не жаловал, но в их семье полагалось все доедать. А за компанию доедать всегда веселее, хотя лично я пельмени и так могу, и обычные, и рыбные, и с грибами даже.

Стали мы есть. То есть я ел, а Котов вилкой по тарелке скрипел. А меня не раздражает. Что там дальше вчера случилось, не спрашивал, вроде как не интересно ему.

– И что? – спросил я, зачерпнул майонез чайной ложкой и съел. – Получилось? Фотографии то есть?

– Как сказать… – уклончиво ответил Котов. – Не все. Сейчас пойдем посмотрим.

– Не получилось?

Котов задумчиво раздавил пельмень и размазал его по тарелке.

– А вы как? – все-таки спросил он. – Познакомились?

– Ага. Немного. Анна и Марк, они с Алтая. У них отец лесник, а сами они на каникулах.

– Ну да, сейчас же каникулы.

Ладно, мы доели пельмени, не сумели отвертеться от шарлотки и уже после шарлотки побежали в мансарду.

У Котова своя комната, то есть даже свой маленький этажик, мансарда, правда, сейчас напополам с дедом. А по бокам мансарды такие треугольные чуланы, в одном кладовка, в другом фотолаборатория. Котов, кстати, хороший фотограф, его часто в газете печатают в местной. Он портретист, фотографирует городских знаменитостей, комбайнеров, машинистов, ударников труда.

– Вот вчера вечером проявил. Не знаю…

Котов вручил мне тоненькую пачку фотографий.

– Фотография – это не лобзиком выпиливать, – сказал Котов задумчиво. – Фотография – это стихия…

На первой фотографии как раз стихия. Река. Тот самый пляж с сухим деревом. Все очень четко, красиво, сразу видно – не хоть бы кто снимал.

– И что?

– Дальше смотри, – продолжал Котов.

Я стал смотреть дальше.

Хотя дальше смотреть особо и нечего было, на всех следующих фотографиях ни реки, ни Анны с братом, ничего, только размазанные сияющие пятна, такие получаются, если падающие снежинки камерой ловить.

– Непонятная такая штука, – сказал Котов. – Пленка словно частично засвечена. Но она не может таким образом засветиться. То есть может, но для этого ее надо в рентген-установку засунуть.

– И что ты думаешь?

– А ничего не думаю, – ответил Котов. – Если бы я на «Агфу» снимал, то тогда можно было бы думать. А это же «Свема», что с нее взять? Она в одном месте снимает, в другом не снимает, в третьем брак. А может, проявитель паршивый.

Пожал плечами Котов.

– Сейчас нормального проявителя и в Москве не найти… Вот, смотри, тут интересный кадр, – Котов показал фотографию.

Самый краешек берега, река с изгибом, деревья. Левая часть снимка съедена белизной, а на правой над рекой висит яркий шар. А на некотором расстоянии от него еще один, поменьше

– И что это значит? – не понял я.

– Похоже на гало, – пояснил Котов. – Природное явление. Это когда вокруг Солнца круги. Иногда это совпадает с повышенной влажностью, и объектив это ловит. Тогда образуется как бы световой купол, и создается впечатление, что на небе не одно солнце, а несколько…

– И что? Ты же сам говоришь – природное явление. Если природное явление, то чего удивительного?

– Природное, это да… – Котов проморгался. – Я про него в журнале читал, вживую никогда не видел. Как-то со льдом в атмосфере связано. Причем кажется, оно крестообразное…

Котов достал лупу и стал разглядывать фотографию.

– Смотри, – Котов сунул фото мне под нос.

Много света, это точно. И при желании можно увидеть крестообразность – между маленьким и большим пятнами вроде как протянута тоненькая световая жилка. А можно и не увидеть.

– Раньше считалось, что гало – это знак беды, – сказал Котов.

Еще один, подумал я. Знаковидец и предчувствователь. Я вот ни в чем никаких знаков не вижу, если черная кошка через дорогу перебегает, я не отворачиваю. И на люки водосточные без опаски наступаю. И по дереву не стучу.

– Гало предвещает наступление тяжелых времен, – заметил Котов мрачно. – Это и в «Слове о полку Игореве» сказано.

– Ты что, туда же? – испугался я. – Читателем стал? «Слово о полку Игореве» осилил? Его же по программе нет…

Котов усмехнулся.

– Нет, не читал, что я, Дрюшка какой? Журнал «Советское фото» смотрел, там про это заметка печаталась. Так вот, перед набегом половцев в небе целых четыре солнца сияли. Четыре. Во как.

Котов указал пальцем в потолок, точно там эти солнца крутились.

– Ты еще про грибы расскажи, – хмыкнул я. – Что грибы к войне лезут, а сова к гусеницам кричит.

– Сова не к гусеницам, – возразил Котов. – Сова к колорадским жукам. Если долго ухает, значит, жуков много вылупится.

Мы немного поспорили про колорадских жуков и сову. Я говорил, что это неправильно все, жуки и сова никак не могут взаимодействовать, потому что сова русская, а жуки заморские. Котов возражал, жуки и сова, по его мнению, взаимодействуют исключительно научно. Сова всегда кричит по утрам, если погода стоит теплая, – это раз. А если погода стоит теплая, личинки колорадских жуков выбираются на поверхность земли гораздо чаще. Это два. Вот тебе и простая логическая связь. Получается, что на самом деле сова это к жукам. Сошлись, что это все американские происки. Что специально они сюда этих жуков заслали, чтобы они у нас всю картошку сожрали, управы-то на этих жуков нет.

– Их и керосин не берет, – пожаловался Котов. – Мы их в банку кидаем, а они плавают как ни в чем не бывало…

– Придумают что-нибудь, – сказал я. – Какую-нибудь отраву. На всех придумают отраву, прогресс не стоит на месте.

– Поскорей бы. А то надоело уже, каждый год одно и то же, как проклятые корячимся.

Котов замолчал и стал разглядывать фото, кажется, он на нем опять что-то подметил.

– А ты что думаешь? Про Анну и ее брата?

– Ничего не думаю, – ответил Котов. – Они же вам сказали – отец их сюда на каникулы отправил, сам за ними скоро приедет. Вот и все объяснения. Слушай, Вадим, вот что я сейчас сделаю…

Котов почесал себя фотографией по носу.

– Я сейчас к Геннадию Ивановичу схожу, – сказал он. – У него увеличитель помощнее моего, может, еще чего из пленки вытянем. Хотя зачем?

Котов поглядел на меня.

– То есть как зачем? Узнать…

– Что узнать? – щурился Кот. – Ну, Дрюшка понятно, он «Трех мушкетеров» перечитанный, но ты же нормальный человек? Ты-то что хочешь узнать? Что вы ко всем лезете, а? Живут люди, не трогают никого, а вы…

Котов умный. У него отец инженер, мама бухгалтер, и сам Котов считать умеет. И думать.

– Нечего узнавать, – повторил Котов. – Дайте людям покоя.

Котов умный, Котов прав. Чего мы взбесились, на самом деле не надо лезть, пусть отдыхают, не деревенщина мы, точно.

– Хорошо, – сказал я. – Ты к Геннадию Ивановичу тогда, а я тоже побегу, мы встретиться договорились…

– С кем?

– С ними. С Анной и братом ее.

– А, понятно…

Я вернул фотографии Котову, направился к выходу.

– Вадим, – позвал Котов.

– Что? – обернулся я.

– Не знаю… – Котов поморщился. – Ты думаешь, я вчера струсил?

Он подошел поближе. Я не ответил. Потому что именно так я и думал.

– Я не струсил, – сказал Котов негромко. – Понимаешь, я не струсил, я вдруг увидел…

Он оглянулся на кухню, где его мама мыла посуду.

– Этот пацан… – Котов зашептал. – Этот… Марк его зовут, значит…. Он был готов меня убить. Точно тебе говорю.