Кладбищенский ужас

Судьба играет с человеком в странные игры, не правда ли?

Ещё полгода назад я был известным и довольно преуспевающим психиатром; сегодня я обитатель санатория для умственно больных. В качестве врача-психиатра я частенько вверял своих пациентов тому же учреждению, куда сейчас заточен сам, а сегодня — о, ирония из ироний! — оказался их собратом по несчастью.

И все-таки я не совсем сумасшедший. Они упекли меня сюда, потому что я предпочел говорить правду, которая не была той правдой, которую любят открывать или признавать люди. Я подтверждаю, что действительно перенес тяжелое нервное потрясение из-за моего участия в происшедшем, но оно не свело меня с ума. Мой рассказ правдив (о, клянусь в этом!), однако они не верят.

Конечно, у меня нет вещественных доказательств; после той августовской ночи я ни разу не видел профессора Чопина, и мои последующие расследования не подтвердили, что он работал в Ньюберри-колледж. Однако это только говорит о том, что утверждения, которые обрекли меня на постыдное заточение, на ненавистное, подобное смерти, прозябание — достоверны!

Существует одна «железная» улика, которую я мог бы представить (если бы осмелился), но она слишком ужасна. Я не должен показывать точного места на том безымянном кладбище, где под могильным камнем чернеет заветный проход. Лучше я буду мучиться в одиночестве, скрыв от всего мира тайну, от которой мутится рассудок. Тяжко жить, как я живу, когда однообразие дней и ночные видения сплетаются в один бесконечный кошмар. Вот почему я решил начать это повествование; быть может, высказавшись, я облегчу болезненный груз моей памяти.

Все началось прошлым августом в моем городском кабинете. После скучного утра наступил длинный жаркий полдень. Он уже подходил к концу, когда медсестра ввела первого пациента.

Этот джентльмен раньше никогда у меня не бывал. Он назвался Александром Чопином, профессором из Ньюберри-колледжа.

Профессор говорил свистящим голосом с особенной интонацией, из чего я заключил, что он родился в какой-то другой стране.

Я попросил его присесть и попытался мысленно оценить его, пока он следовал моему приглашению.

Профессор был высок и худ. У него были белые, почти платиновые волосы, но, судя по внешности и общему телосложению, ему было лет сорок. Его зеленые, неподвижные глаза были глубоко посажены под бледным, выпуклым лбом и венчались длинными, угольно-черными бровями. Нос был большим, с чувственными ноздрями, а губы — тонкими (это несоответствие я заметил сразу). Узкая рука была чрезвычайно мала, с долгими, коническими пальцами, оканчивающимися длинными ногтями — очевидно, полезными при чтении или справочной работе, подумал я. Его гибкая поза была сродни позе отдыхающей пантеры; он обладал свойственной иностранцам раскрепощенностью и изящными манерами.

В солнечном свете я смог рассмотреть его лицо и увидел, что все оно покрыто сетью мелких морщин. Я заметил также характерную бледность лица, что указывало на наличие некоторых проблем с кожей. Но самым странным в нем был стиль его одежды.

Одежда профессора, несомненно новая, была нелепа в двух отношениях: это было торжественное облачение, надетое днем, и, к тому же, оно совершенно на нем не смотрелось. Костюм был удивительно велик, серые полосатые брюки болтались, пальто странно пузырилось. Профессор был без шляпы, на его лакированных туфлях виднелась грязь. Очевидно, он был эксцентриком, может быть, шизофреником со склонностью к ипохондрии.

Только я приготовился задать ему обычные вопросы, как профессор перебил меня. По его словам, он был занятым человеком и собирался немедленно рассказать мне о своих затруднениях, обходя обычные в этих случаях предисловия и вступления. Он уселся на стуле так, чтобы на него падала тень, нервно прокашлялся и начал рассказ.

Его преследуют, сказал профессор, определенные, слышанные или прочитанные, вещи; из-за них у него бывают странные сны, которые вызывают периоды неконтролируемой меланхолии. Это мешает работе, и все-таки он ничего не может поделать, потому что наваждение основывается на реальности. В конце концов он решил обратиться ко мне, чтобы я проанализировал эту ситуацию.

Я попросил его описать эти сны и фантазии, ожидая услышать обычный рассказ человека, находящегося в состоянии легкой депрессии. Мои ожидания, однако, абсолютно не оправдались.

Чаще всего сон был связан с Мизерикордским кладбищем (я дал ему это вымышленное название по причинам, которые скоро прояснятся).

К нему вела большая полузаброшенная дорога в старой части города, процветавшей в конце прошлого века. Ночные видения профессора были связаны с одним уединенным склепом, расположенным в самой ветхой и заброшенной части кладбища.

События снов всегда происходили в сумерках, при бледном свете молодого месяца. Фантастические образы застывали над полночным пейзажем; профессор упоминал о слабых голосах, которые, казалось, манили его вперед, когда он оказывался на кладбищенской тропинке, ведущей к дверям склепа.

Обычно такие сны случались, когда он засыпал особенно крепко. Вдруг ему чудилось, что он идет ночью по тенистой тропе и входит в склеп, распутав ржавые цепи, преграждавшие вход. Оказавшись внутри в полной темноте, он никогда не затруднялся с выбором пути и с абсолютной беспечностью шел прямо к определенной нише среди гробов. Там он, пригнувшись, нажимал на тайную пружинку или рычажок, запрятанные в растрескавшемся каменном полу. В основании ниши как будто поворачивался жернов, открывая небольшое отверстие, ведущее вниз в разрушенную пещеру. Профессор упомянул о сырости, которой тянуло из отверстия, и удивительно тошнотворном запахе, источаемым густым мраком.

Тем не менее это его не отталкивало, и он смело вступал в бездну. Потом он спускался по бесконечным ступеням, выбитым в камне и земле, и внезапно оказывался на самом дне.

Начиналось другое длинное путешествие через непрерывный лабиринт тоннелей и пещер. Он шел и шел мимо склепов и впадин в недрах земли; все тонуло в кромешном мраке.

Тут профессор перевел дух, и голос его упал до дрожащего, возбужденного шепота.

Потом наступал кошмар. Неожиданно перед ним возникало несколько слабо освещенных залов и, скрытый тенями, он видел ИХ.

Они были жильцами подземелья, ужасными отродьями, питавшимися трупами. Эти обитатели сумрачных пещер, усыпанных человеческими костями, поклонялись первобытным богам перед своими алтарями из черепов.

Тоннели вели к могилам и захоронениям еще ниже под пещеру, где их хозяева содержали свою еще живую добычу. Это были отвратительные рабы тьмы — вурдалаки.

Профессор, должно быть, заметил выражение моего лица, однако не остановился. Его голос стал еще напряженнее.

Он не пытался описать этих существ, заметив только, что в их внешности есть что-то ужасно непристойное. Он легко определил их род занятий по соответствующим обрядам, которые они исполняли. Больше всего профессора напугали именно эти обряды. Существуют вещи, о которых не следует даже намекать нормальному человеку, а то, что преследовало профессора по ночам, относилось именно к разряду подобных вещей. В его видениях существа к нему не приставали, и, кажется, даже не замечали его присутствия; они продолжали предаваться кровавым пиршествам в пещерах или совокуплялись в оргиях, которым нет названия.

Больше профессор не сказал ничего.

Его ночные путешествия всегда завершались огромной процессией этих чудовищ, шествующей мимо него дальше вниз, в пещеру. Он наблюдал их с выступа на скале, на котором обыкновенно располагался.

Дрожащие огни, уходящие в подземное царство, напоминали профессору рассказы об аде, и он кричал во сне. Наблюдая за парадом демонов, он неожиданно поскальзывался и стремительно падал вниз, в толпу. На этом месте его сон всегда обрывался (слава Богу!), и профессор просыпался в холодном поту.

Каждую ночь сон повторялся, но не это было самым страшным. Настоящий, сковывающий волю страх был порожден мыслью, что ночные видения происходят в реальности!

Тут я нетерпеливо перебил профессора, но он настоял на продолжении рассказа. Когда сновидения стали повторяться, он пошел на кладбище и легко нашел тот самый склеп, который так часто видел во сне.

А книги? Ему пришлось начать обширное исследование с помощью закрытых изданий в антропологической библиотеке колледжа.

Конечно, он, как просвещенный и образованный человек, должен был согласиться с теми завуалированными утверждениями, которыми дышат такие произведения, как «Тайны червя» Людвига Принна или гротескные «Черные образы» мистика Луве-Керафа, жреца загадочного Баста. Ему пришлось познакомиться с сумасшедшим и легендарным «Некрономиконом» Абдула Аль-Хазреда.

Нельзя отказать в очаровании и таким запрещенным и малоизвестным книгам, как «Басни Наярлатотепа» или «Легенды Старшего Сабота».

Здесь профессор разразился бессвязной тирадой о непонятных, тайных мифах, часто упоминая о забытых светилах античных наук: легендарном Ленге, нежном Нкене и преследуемом демонами Нисе. Профессор много говорил о богохульной Луне Йиггурата и тайном предсказании Бьягуны Безликого Первого.

Несомненно, эти бессвязные бредни содержали ключ к решению его проблемы, и после небольшой дискуссии мне удалось успокоить моего пациента и высказать свои предположения.

Интенсивные исследования и чтение вызвали у него припадок. Ему не следует забивать себе голову подобными размышлениями, такие мысли опасны для нормального человека.

Я много читал и изучал эту проблему и пришел к выводу, что эти идеи недоступны пониманию. Кроме того, ему не стоит принимать все слишком серьезно, поскольку, в конце концов, все эти легенды весьма аллегоричны. Вурдалаков и демонов не существует, профессор, должно быть, и сам заметил, что его сны надо толковать символически.

Он помолчал с минуту после того, как я закончил. Потом вздохнул и медленно заговорил. С моей стороны было очень мило сказать ему все это, но он знает другое. Он узнал то место, которое видел во сне.

Я вставил замечание о роли подсознательного «Я», но он не обратил внимания на мои слова.

— Теперь, — произнес профессор дрожащим от почти истерического возбуждения голосом, — я поведаю вам о самом страшном.

Он еще не рассказал обо всем случившемся после того, как ему удалось найти кладбище. Он не удовлетворился этим единственным подтверждением достоверности своих снов и несколько дней назад пошел дальше. Он проник в усыпальницу и нашел нишу в стене, спустился по лестнице и увидел ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ. Как ему удалось вернуться, он не знает, но после всех трех путешествий в склеп он приходил обратно, ложился спать и на следующее утро всегда просыпался в собственной постели. Это и была та правда, что он хотел мне сказать, — он видел ИХ! И теперь я должен скорее помочь ему, пока он не совершил опрометчивого шага.

Я с трудом успокоил профессора, стараясь применить эффективные логические приемы лечения. Очевидно, он находился на грани серьезного помешательства. Не имело смысла убеждать его в том, что все рассказанное ему приснилось, что на галлюцинации профессора спровоцировала собственная нервная система. Я не надеялся внушить моему пациенту в его теперешнем состоянии, что книги, захватившие его воображение, были всего лишь бреднями сумасшедших умов. Видимо, существовал только один путь — потакать ему во всем, а потом твердо указать на абсолютную вздорность его убеждений.

Поэтому, отвечая на многократные просьбы, я заключил с профессором сделку. Он поручился проводить меня к тому склепу, куда, по его утверждению, он путешествовал во сне и наяву, и тем самым доказать свою правоту.

Короче, в десять часов вечера следующего дня я согласился встретиться с ним у кладбища. Профессор был почти трогателен, радуясь моему согласию, он улыбался мне, как ребенок новой игрушке. Кажется, ему пришлось по душе мое решение.

Я прописал легкое успокаивающее, чтобы он принял его вечером, обговорил небольшие детали предстоящего путешествия, и мы расстались с ним до вечера.

Он ушел, оставив меня в состоянии сильного возбуждения. Наконец-то представился случай, достойный изучения: хорошо образованный и, по-видимому, интеллигентный профессор колледжа, страдающий людоедскими кошмарами трехлетнего ребенка!

Я тотчас решил вести дневник о всех последующих событиях. Я был уверен, что в течение предстоящего вечера смогу убедительно продемонстрировать профессору его заблуждение и тем самым практически вылечу его. Я провел ночь в мучительных поисках и размышлениях; утро — в торопливом чтении облегченного варианта издания «Cultes des Goules» Конта Дерлетта. К вечеру я был в полной готовности. В десять часов, одетый в охотничьи сапоги, жакет грубой шерсти и шахтерскую каску, я стоял у кладбищенских ворот. Признаюсь, что, несмотря на всю подготовку, я ощущал необъяснимое, гнетущее состояние нюктофобии. Не ожидая удовольствия от предстоящего приключения, тем не менее нетерпеливо поджидал моего пациента, хотя бы ради его компании.

Наконец он явился, одетый, как обычно, и в лучшем настроении, чем я. Мы прошли вдоль невысокой стены, окружавшей кладбище, и пробрались среди освещенных луной могил к тенистой рощице в самом центре этого места. Лунный свет сюда почти не проникал и, казалось, надгробные камни бросали на нас злобные взгляды.

Какой-то животный страх заставил меня подавить непроизвольную дрожь. Мои мысли непрошенными гостями вторгались в царство могильных червей под нами, но я не позволял им задерживаться ни на кладбищенской земле, ни на окружавших меня дьявольских тенях. Я почувствовал облегчение, когда нисколько не смущенный Чопин повлек меня по длинной аллее высоких деревьев к воротам в оскверненную им усыпальницу.

Я не могу детально передать все случившееся потом и не буду рассказывать, как мы распутали цепи, преграждавшие путь в усыпальницу, или описывать угрюмый интерьер мавзолея.

Достаточно сказать, что Чопин выполнил свое обещание, найдя нишу при свете шахтерских фонариков на наших касках, и с помощью секретного рычага открыл передо мной тоннель в подземелье.

Я стоял, пораженный ужасом, при этом неожиданном открытии. Внезапный приступ страха превратил мои нервы в тугие струны. Я простоял несколько минут, глядя в темное отверстие. Никто из нас не проронил ни слова.

В первый раз у меня не возникло сомнения в достоверности профессорских утверждений. Но это по-прежнему не означало, что он был абсолютно здоров; ведь его правота не лечила от наваждений. Я понял, испытывая необъяснимое (тогда) отвращение, что мое путешествие еще далеко не окончено и что мне придется спуститься с ним в адские глубины, чтобы разом ответить на все оставшиеся вопросы. Я еще не мог поверить в бессвязную болтовню Чопина о воображаемых вурдалаках; существование подземного кладбищенского хода еще не доказывало достоверность других его заявлений.

Вероятно, если я пройду с ним до конца той норы, его рассудок сможет освободиться хотя бы от части фантазий. Ну, а если — я боялся даже подумать об этом — предположить, что существует доля весьма зловещей и болезненной правды в его рассказе? Банда изгоев, бежавших от закона, которые, может быть, поселились в этой пещере? Очевидно, он случайно наткнулся на это необычное убежище. А если так, то что дальше?

Однако и в этом случае, что-то подсказывало мне, нам придется продолжить путь и самим во всем разобраться. Мои внутренние побуждения подкрепил и Чопин своими громкими мольбами.

Он просил позволить ему открыть мне правду; я обрету веру и только так смогу помочь ему. Он упрашивал меня продолжить путь, но если я все же откажусь, ему придется вызвать полицию.

Этот последний аргумент решил все дело. Я не мог позволить себе быть замешанным в готовящейся заварушке, обещавшей превратиться в скандал. Если этот человек ненормален, то я при случае вполне смогу о себе позаботиться. Если же нет… тогда скоро увидим. Весьма неохотно я согласился с ним, а потом отступил в сторону, приглашая профессора указывать дорогу.

Проход открылся, словно пасть мифического чудовища. Мы стали спускаться все ниже и ниже по винтовой лестнице в сыром каменном переходе, который был высечен в сплошном камне.

Тоннель был влажен, душен и заполнен запахом гнили. Наш путь напоминал фантастическое путешествие из кошмарного сна.

Этот путь вел к неведомым подземным склепам — обиталищем трупов. Здесь творились дела, свидетелями которых были только могильные черви, и пока мы продвигались дальше, я все больше желал, чтобы они продолжали хранить эти тайны в одиночестве. По правде говоря, я уже начал паниковать, хотя Чопин оставался зловеще невозмутимым.

Несколько наблюдений подхлестнули мое все нараставшее напряжение. Мне не нравились крысы, попискивание которых доносилось из бесчисленных нор, усыпавших весь второй виток тоннеля. Они буквально кишели на ступенях, все, как одна, толстые и лоснящиеся от жира. Я начинал понимать причину этого ожирения и возможные источники их ночных пиршеств.

Затем я заметил, что Чопин, кажется, очень хорошо знает дорогу; а если он и вправду бывал здесь раньше, то как тогда мне относиться к остальной части его рассказа?

Когда я разглядел лестницу, то был потрясен. На ступенях не было пыли! Они выглядели так, словно ими ПОЛЬЗОВАЛИСЬ ПОСТОЯННО!

На секунду мой мозг отказался понимать значение этого открытия, но потом оно буквально взорвало мой рассудок. Я не посмел снова взглянуть под ноги, чтобы не провоцировать угодливую фантазию, которая могла вызвать образы существ, взбиравшихся по этим ступеням на поверхность.

Поспешно скрыв почти детский страх, я последовал за моим молчаливым проводником, чья лампа отбрасывала странные тени на щербатые стены тоннеля. Я почувствовал, что начинаю нервничать по-настоящему и напрасно пытаюсь избавиться от своих страхов, стараясь сконцентрировать внимание на каком-нибудь предмете.

Естественно, по мере продвижения вперед окружающая обстановка не становилась спокойнее. Испещренные норами темные стены тоннеля казались особенно устрашающими в свете фонариков. Я вдруг понял, что этот старинный проход не мог быть построен разумным существом. Я старался не думать об открытиях, которые ждали меня впереди. Долгое время мы с профессором крались по ступеням в полной тишине.

Ниже, ниже, ниже… Наша дорога постепенно погружалась во все более глубокую и влажную темноту. Потом лестница неожиданно закончилась пещерой. Здесь мерцал голубоватый, фосфоресцирующий свет и непонятно было, откуда он исходил. В этом освещении можно было разглядеть небольшую открытую площадку с гладким полом, окруженную огромными сталактитами и многочисленными массивными пилонами. Вдалеке, в еще более густой темноте, виднелись входы в другие пещеры, что вели, надо думать, к бесконечным лабиринтам полного забвения. Чувство приближающегося кошмара сковало мое сердце. Казалось, мы своим вторжением потревожили тайны, которых лучше бы и не знать. Меня начала бить дрожь, но Чопин грубо схватил меня, вонзив свои тонкие пальцы в мое плечо, и приказал не шевелиться.

Пока мы тесно жались друг к другу в этой угрюмой подземной пещере, профессор возбуждено шептал о том, что, по его словам, притаилось в темноте впереди нас. Он мне докажет прямо сейчас, что говорил правду, только я должен подождать его, пока он рискнет сходить туда, в темноту. А возвратившись, он принесет мне доказательства. Сказав это, профессор поднялся и скользнул вперед, почти мгновенно растворившись в одном из тоннелей прямо передо мной. Он так неожиданно покинул меня, что я даже не успел ему возразить.

Я сидел в темноте и ждал, не осмеливаясь признаться себе, чего именно ждал. Вернется ли Чопин? Было ли это только дьявольской ловушкой? Сумасшедший ли профессор или это все правда? Если правда, то что может случиться с ним в том лабиринте? И что может произойти со мной? Я был идиотом, когда согласился прийти сюда. Это предприятие с самого начала было какой-то авантюрой. Наверное, те книги не так уж абсурдны, как я о них думал: земля может вскормить своей бессмертной грудью самые отвратительные создания.

Голубоватое свечение казалось особенно плотным около тусклого кольца света от моего маленького фонарика, отбрасывающего резкие тени на сталактитовые стены. Мне эти тени не нравились — они были искаженные, ненормальные, беспокоили своей глубиной. Тишина таила в себе еще больше опасности; она как будто предупреждала о грядущих событиях, открыто издевалась над моим все возрастающим страхом и одиночеством.

Минуты ползли, как неспешные гусеницы, и ничто не нарушало мертвой тишины.

Потом раздался крик. Неожиданное крещендо неописуемого безумия ударило по сводам гробниц, разбивая мое сердце, потому что я знал, что означал этот вопль. Теперь я понял — теперь, когда было слишком поздно, — что слова Чопина были правдой.

Но я не мог медлить и раздумывать, потому что из далекой темноты раздался мягкий топот — шуршащий отзвук бешеного движения. Я повернулся и помчался вверх по подземной лестнице с отчаянной быстротой. Мне не приходилось оборачиваться назад; мой слух ясно улавливал топот бегущих ног. Я ничего не слышал, кроме стука этих подошв или лап до тех пор, пока мое громкое дыхание не заглушило все остальные звуки, когда я обогнул первый виток бесконечной лестницы. Я побежал дальше, спотыкаясь, задыхаясь и жадно глотая воздух.

Сознание отключило все чувства, кроме одного — чувства смертельного страха и безумного ужаса. Бедный Чопин!

Мне показалось, что шум нарастает, потом на лестнице прямо за мной раздался хриплый лай; животное рычание с его получеловеческими тонами вызвало у меня приступ слабости.

Все это сопровождалось до смерти отвратительным хохотом. Они приближались!

Я побежал в такт с громовым топотом за моей спиной. Я не решался взглянуть назад, но знал, что они догоняли меня. Мои волосы вставали дыбом, когда я видел нескончаемые витки извивавшейся змеей лестницы. Я мчался из последних сил и громко орал, но преследовавшие меня чудовища буквально дышали мне в спину. Вперед, вперед, вперед, вперед; ближе, ближе, ближе! Мое тело горело от боли и судорог.

Вот и конец лестницы. Я с бешеной силой протиснулся в узкий проход, так как погоня отстала от меня всего на каких-то десять ярдов. Не успел вылезти, как мой фонарик погас. Потом я судорожно толкнул камень обратно на место, прямо в морды бежавших чудовищ. Но когда я делал это, мой почти погасший фонарик на мгновение вспыхнул, и в его дрожащем свете смог разглядеть первого из своих преследователей. Потом фонарь погас совсем, я закрыл ворота склепа и, не помню как, вернулся в человеческий мир.

Я никогда не забуду той ночи, как бы ни старался стереть из памяти эти отвратительные воспоминания. И никогда не найти мне покоя, которого я так жажду. Я даже не могу убить себя, опасаясь, что меня, вместо кремации, похоронят.

Смерть всегда желанна таким людям, каким я стал сейчас.

Я ничего не забуду, потому что знаю всю правду. Но есть одно воспоминание. Чтобы забыть его, я отдал бы душу. Это воспоминание о той секунде, когда я увидел в свете фонаря монстров — хохочущих, слюнявых чудовищ подземелья.

Потому что первым среди них был улыбавшийся, ликующий вурдалак, известный людям под именем профессора Чопина.