XXV

Грэйс распахнула дверь мастерской. Таниэль сидел внизу в одиночестве рядом со стоявшей на столе подставкой для паяльника, наполненной горячими углями. Грэйс слышала, как он покинул гостиницу, но ей потребовалось время, чтобы одеться, поэтому она не успела сесть в один с ним поезд метро. Когда, наконец, она подошла к изгибу Филигранной улицы, ей показалось, что все уже спят, но свет в окне внезапно зажегся, оба они уже были в доме. Она секунду постояла, не двигаясь: было не похоже на то, что они только что вошли, они были здесь вдвоем в темноте. У Грэйс противно заныло под ложечкой. У каждого есть свои дурные привычки, но ей не хотелось знать, каковы они у Таниэля, по крайней мере, до тех пор, пока они не привыкнут к совместной жизни и не научатся вместе смеяться вместо того, чтобы избегать друг друга. К счастью, Мори куда-то вышел. Внутри было жарко.

– Привет, – произнесла Грэйс. – Что случилось? Я слышала, как вы уходили.

Таниэль не выказал удивления, увидев ее. Он сидел неподвижно и, хотя обыкновенно улыбался ей при встрече, на этот раз он лишь еле заметно растянул губы.

– Ничего не произошло, я просто зашел на чашку чая. Я думал, что вы уснули, иначе я бы вас предупредил.

– Хорошо, но давайте вместе вернемся, иначе вы пропустите последний поезд.

– Ничего страшного, я могу вернуться первым поездом.

– Это довольно долгое чаепитие.

– Я собирался еще и выспаться, – ответил он, не улыбнувшись. – Почему мое местонахождение так важно?

– Потому что за все эти месяцы вы ни разу не проявили никакого интереса к кенсингтонскому дому, вы попросту не желаете оставить Филигранную улицу, поэтому я думаю, что там, где вы проведете сегодняшнюю ночь, вы и будете жить. Это означает… если вы сожалеете о том, что сделали, и хотите, чтобы все вернулось назад, вы должны решить это сегодня.

Таниэль нахмурился.

– Грэйс, я вернусь утром. Я не собираюсь ни от чего отказываться.

– Я понимаю, что, может быть, говорю странные для вас вещи, но ответьте: вы хотите надо мной посмеяться?

– Я хочу сейчас здесь остаться. Только на этот раз. Пожалуйста.

– Хотелось бы мне знать, что за чай вы пьете в темноте, – тихо сказала она. Она надеялась, что он испугается, но этого не произошло.

Грэйс впилась ногтями в ладони.

– Помните, я однажды сказала, что настанет день, когда он от меня устанет, и в этот же день вы разделите его чувства? Сегодня этот день наступил.

Он слегка наклонил голову, так что световой блик на его волосах лишь чуть сдвинулся.

– Вы помните, я как-то сказал, что я не идиот…

– Конечно, вы не идиот…

– Нет, я обыкновенный человек, клерк, иногда играющий на фортепьяно.

Она не сразу узнала собственные слова, но, когда до нее дошло, что он цитирует ее высказывание, ее кольнула досада, а потом захлестнула волна растущего смятения.

– Я никогда не имела в виду…

– Я вернусь завтра, – повторил Таниэль.

– Нет, возвращайтесь сейчас. Я знаю, теперь вам хочется остаться на одну ночь, но завтра вам снова захочется остаться, и послезавтра тоже, вы никогда не уедете отсюда. Понимаете ли вы, что произойдет после этого? Таниэль, если для посторонних станет очевидным, что мы расстались… Господи, мой отец – лучший друг лорда Левесона. Знаете, министра иностранных дел? Он добьется, чтобы вас выгнали со службы, независимо от того, что я ему буду говорить, и нам с вами не видать приданого как своих ушей. Что станется с вашей сестрой?

При упоминании сестры он сцепил лежавшие на столе руки.

– Я хочу остаться, потому что вряд ли попаду сюда когда-нибудь еще. И Грэйс, вскоре после этого у нас будет ребенок. И я буду любить вас обоих, а он останется здесь в одиночестве, как это всегда с ним случается, но меня это не будет волновать, потому что к этому времени мы с ним станем друг другу чужими и у меня будет собственная семья, о которой надо заботиться. Мне хочется подумать о нем, пока у меня еще есть такая возможность.

– Что за чушь он вам рассказывает? – требовательно произнесла она, сознательно повышая голос. Понимать, что мужчина умен, – это одно, но совсем другое – видеть, как он пользуется своим умом. Если бы происходящее не касалось ее так близко, она могла бы восхититься его стратегией. – Таниэль, он делает это только для того, чтобы заставить вас…

– Я так не думаю.

– Боже милостивый, я чувствую себя Кассандрой. Мои предсказания правдивы, но вы не хотите мне верить. Просто позабудьте на минуту, что вы не так умны, как он, и попытайтесь оценить, что он сделал.

– Я не часовой механизм.

Грэйс хотелось схватить его за плечи и потрясти.

– Вы как раз им являетесь. Но вы настолько хороший механизм, что не осознаете этого. Пожалуйста, поймите это. У вас в руках не только ваша собственная жизнь, но и моя. Я не смогу содержать лабораторию без денег от приданого.

– Я это понимаю. Именно по этой причине я и вернусь к вам утром, – ответил он с ледяным спокойствием, и Грэйс вдруг осознала, что не раз слышала у него этот тон. Непростительной глупостью с ее стороны было думать, что он никогда не сердится. Она выдохнула.

– Ну что же, тогда увидимся утром. Простите меня. Уверена, все как-то решится, и достаточно быстро.

Его лицо посветлело.

– Да, до завтра.

– Хорошо. Я вас покидаю, чтобы в одиночестве насладиться похожим на пещеру гостиничным номером.

Таниэль улыбнулся.

– Передайте от меня привет Мори, – прибавила она.

Грэйс вышла на улицу под продолжающийся снегопад, дверь за ней захлопнулась. Мелкая снежная крупа, которую усилившийся ветер гнал со стороны Найтсбриджа, барабанила по подолу ее юбки. Оглянувшись назад, она увидела Таниэля, открывающего тяжелую старую дверь, ведущую из мастерской на кухню. После его ухода свет в мастерской стал меркнуть сам по себе и вскоре совсем погас, лишь от остывающих углей в жаровне все еще исходило слабое свечение.

На обратном пути, сидя в кэбе, Грэйс прикрыла глаза от усталости, но перед ее мысленным взором проплывали разные картины. Ей никогда не приходилось видеть, как падает каменная стена, но Мацумото в свое время показывал ей фотографию Вороньего замка. По его словам, он был намного меньше, чем некоторые грандиозные старинные замки юга, разрушенные за последнее десятилетие, но, тем не менее, это было колоссальное сооружение, стоящее на волнообразно изгибающихся внутренних стенах над черным озером. Она думала о том, сколько может весить один камень из стены, сколько камней ушло на такую стену и что произойдет с человеческими костями, если на них обрушится вся эта тяжесть. Вряд ли после такого останутся хоть какие-то кости.

– Вестминстер, мисс, – язвительно произнес возница.

Грэйс выпрямилась и, открыв глаза, поняла, что кэб остановился не меньше минуты назад. Сквозь окошко экипажа желтый свет уличного фонаря отбрасывал колеблющуюся тень на ее колени. Она вышла из кэба и рассчиталась с кучером. От усталости у нее ныли суставы, она двигалась с трудом, как несмазанный механизм.

Поднявшись по лестнице, она открыла незапертую дверь номера. Лампы, которые она не погасила перед уходом, все еще горели. Часы на каминной доске проиграли короткую мелодию, стрелки показывали половину двенадцатого, и пол затрясся, возвещая, что поезд под землей отошел от станции «Вестминстер». Грэйс выдохнула и приложила ладони к вискам, зацепившись за волосы подаренным ей Таниэлем по случаю помолвки кольцом.

Садясь, она выронила из кармана соверен, и он закатился под кресло. Орел. Грэйс подняла монету и представила возбужденный эфир, смыкающийся над бесплодным шансом выпадения решки. Погребенные под ним решки, груды решек были повсюду: это были призраки Грэйс, заваривающей чай, запирающей дверь, стоящей у окна, делающей все то, к чему она подсознательно готовилась в последнее время. Ей виделись смутные силуэты женщины, которая должна была завтра к десяти прийти убираться, и гостей, которые еще не до конца определились, какую комнату им хотелось бы занять. Частицы эфира были настолько мелкими, что отклонились от основной директории под воздействием пульсирующих нервов в чьем-то мозгу на расстоянии десяти миль. Или, может быть, ста.

Грэйс повертела монетку в руках и подбросила ее опять. Орел. Орел. Орел, как бы это ни было смешно. С каждым разом, подбрасывая монету, она в глубине души надеялась, что вероятность выпадения орла уменьшилась, но шансы по-прежнему оставались равными. У этого процесса отсутствовала память. Монета ничего не желала знать о том, что орел выпадал уже четыре раза подряд. Перед каждым подбрасыванием эфир разбивался на два потока, и всегда с равнозначным прогнозом для обоих. Неважно, кто и зачем бросает монету. Шансы всегда будут одинаковыми, всегда столь же непредсказуемыми, даже если по какой-то невероятной случайности орел выпадет двадцать раз. Конечно, ведь именно на этом принципе работает механизм внутри Катцу.

Не выпуская из рук монету, Грэйс, наконец, дала волю своим мыслям. Она так долго хранила идеи где-то в глубине подсознания, что они развились почти что сами по себе, почти не требуя вмешательства с ее стороны. Грэйс посмотрела на часы. Без двадцати пяти двенадцать. Последний поезд отправляется в полночь. Если поторопиться, она успеет.

Ветер снаружи гудел и тряс водосточные желоба, забрасывал оконные стекла смерзшимися листьями. Несколько застрявших в паутине листьев отбрасывали на пол причудливые тени. Лежа спиной к стене, обнимая Мори одной рукой, Таниэль ощущал жар от камина на предплечье и тыльной стороне руки, а холодный воздух со стороны стены холодил плечо. Он прятался от света, уткнувшись носом Мори в затылок. Он чувствовал, как проваливается в сон, мышцы обмякли, и мысли стали зеркальными. Мори высвободился из-под его руки. Если бы Таниэль стоял, его голова бы непроизвольно упала.

– Мне надо идти. Миссис Стиплтон вот-вот исчезнет из гостиничного номера.

– Что?

Он видел силуэт Мори, севшего в кровати и натягивающего рубашку, оставив Таниэля на мгновение мерзнуть, прежде чем жар от огня заполнил образовавшуюся пустоту.

– Все перевернуто вверх дном или будет перевернуто к тому времени, когда я успею туда добраться.

К этому моменту до Таниэля стал доходить смысл сказанного. Он тоже сел.

– Кто-то… ее похитил?

– Я не знаю. Вы остаетесь здесь, – сказал он прежде, чем Таниэль успел что-нибудь сказать. – Перестаньте пытаться высказывать свои мысли и послушайте меня.

Таниэль прикусил язык.

– Я не помню, где ее можно найти, – продолжал Мори, – это означает, что решение пока не принято. Если я отправлюсь сейчас, то, возможно, еще смогу ее найти. Я помню, что, после того как она оставила гостиницу, я видел ее бродящей по Лондону, поэтому я постараюсь оказаться поблизости от нее, чтобы, когда у нее созреет решение, у меня был шанс опередить ее. Если вы пойдете со мной, вы будете меня тормозить. – Мори поколебался, как будто желая прибавить что-то еще, но затем внезапно встал и двинулся к двери, на ходу обматывая вокруг шеи шарф. Таниэль бросился за ним.

– Вы знаете что-то еще, – крикнул он с верхней ступени. Мори был уже возле дверей, натягивая пальто.

– Нет, – ответил он.

– Ради бога, не надо лгать. Что все это значит? Что произойдет, если вам не удастся ее настичь?

– У меня нет времени, – сказал Мори. Входная дверь захлопнулась у него за спиной. Когда Таниэль оделся и выбежал на улицу, снегопад вновь усилился, и Мори уже нигде не было видно. Сквозь полосы света от уличных фонарей Таниэль вглядывался вдаль Филигранной улицы. Ветер задувал снежинки между пуговицами его рубашки.

Ему не оставалось ничего делать, кроме как сесть за пианино и ждать. Чтобы отвлечься, он стал наигрывать отрывки из оперетты, поставив на крышку фортепьяно зажженную свечу, хотя ему уже больше не требовалось смотреть в ноты. Снег падал и падал бесшумно. И его мысли тоже были пересыпаны снегом. Мацумото был напуган, так же, как и Грэйс. Сквозь метель он не мог разглядеть, происходило ли это оттого, что оба понимали нечто недоступное его разуму, или потому, что они сами не смогли чего-то понять. Он был не в состоянии определить, собирается ли ушедший из дому Мори сделать что-то в соответствии со своими словами, или же он поступит так, как предсказывала Грэйс.

В солнечные оттенки салливановской музыки неожиданно вторгся резкий скрип. Таниэль поднял голову от клавиатуры и подался вперед, стараясь увидеть дверной проем. Шаги были слишком тяжелыми для Мори. Таниэль проследовал в направлении звуков наверх, пройдя мимо перешептывающихся часов в мастерской, мимо пушистого снежного безмолвия за окном на лестничной площадке. В полумраке вокруг его свечи плясали крошечные зеленые отголоски. Он открыл дверь в спальню Мори, и тонкая полоска света от свечи проникла внутрь. Там было пусто.

– Мори? – неуверенно позвал Таниэль.

В колеблющемся свете он увидел только Катцу. Маленький осьминог лежал на подушке, его щупальца круглились вокруг невидимого плеча. В том месте, где должна была находиться ключица Мори, щупальце слегка изгибалось. Таниэль почувствовал облегчение. Значит, Мори собирался быть здесь.

Он вздрогнул от громкого стука в дверь. Думая, что это Мори, забывший ключи, Таниэль поспешно бросился вниз, не ощущая боли от пролившегося на тыльную сторону ладони горячего воска.

Снаружи стоял Долли Уильямсон.

Таниэль посмотрел за его спину, проверяя, нет ли с ним других полицейских, их не было.

– Мир, – произнес Уильямсон, поднимая вверх руки. – Извините, если не вовремя. Я подумал, что мне лучше зайти самому.

– Что происходит?

– Мне можно войти?

Таниэль сделал шаг назад. Уильямсон прошел в гостиную и встал, наблюдая, как Таниэль зажигает лампы.

– Ваша жена пропала из гостиницы, – сказал он, садясь на стул перед пианино. – Прислуга сообщила об этом полчаса назад. Кто-то заметил, что дверь открыта настежь. Они сперва думали, что и вы исчезли, но потом один из них сказал, что вы ушли раньше.

– Пропала…

Уильямсон кивнул.

– Мы осмотрели номер. Похоже, что там была борьба. На дверях остались следы крови, но ее было не так много, чтобы мы могли думать о смертельном ранении. Полагаю, ваша супруга жива.

Только сейчас Таниэль почувствовал, что у него болит обожженная рука, и счистил с нее каплю все еще мягкого воска.

Уильямсон слегка наклонился, чтобы заставить Таниэля посмотреть ему прямо в глаза.

– Почему вы покинули гостиницу?

– Мне нужна была книга. Потом я задержался немного, чтобы согреться, и пропустил последний поезд метро.

– Книга. В вашу первую брачную ночь.

– Набитые конским волосом кушетки не слишком приспособлены для сна.

Уильямсон глубоко втянул в себя воздух, затем шумно выдохнул.

– Понятно. А где тогда проводит сегодняшнюю ночь мистер Мори?

– В Йорке. Там сейчас проходит ярмарка часов.

– Его не было на свадьбе?

– Нет, присутствовали только члены семьи.

– Он и ваша супруга ладят между собой?

– По-моему, они раза два поговорили друг с другом.

– Она умная женщина, как я слыхал. Ученый. Я думаю, такая девушка не могла бы не заметить, что в нем есть нечто настораживающее. Может быть, даже спросила его об этом.

Не вполне так, однако в целом он копает в правильном направлении, – отметил про себя Таниэль. Возможно, она их видела. Если она зла на Таниэля или даже просто боится Мори, она могла заявить об этом в полицию; как правило, таким делам не дают ходу, но внезапно для него стало очевидным, что Уильямсон с радостью ухватится за такую возможность и приложит все усилия, чтобы запустить этот процесс. У него нет доказательств, которые позволили бы обвинить Мори во взрывах, значит, надо найти другой повод, чтобы упрятать Мори в тюрьму. Его приговорят надолго. Мори, конечно же, узнал обо всем в ту же секунду, как только Грэйс решила обратиться в полицию. Ей это тоже было известно. Таниэлю пришлось вцепиться обеими руками в подсвечник, чтобы удержаться от желания нанести Уильямсону удар по лицу.

– Это не он, Долли. Он не делает бомбы, – голос Таниэля звучал как будто откуда-то издалека.

– То есть вы хотите сказать, что все это – не более чем невероятное совпадение? Если вы так считаете, значит… – он остановился: в саду вдруг вспыхнули маленькие огоньки, отбрасывая цветные тени на оконную раму. – Что это?

– Я не знаю.

Таниэль подошел к задней двери и распахнул ее. В саду никого не было, но блуждающие огоньки, которые он видел в свою самую первую ночь здесь, появились снова. Они парили над покрытой снегом землей, и в их сиянии была отчетливо видна цепочка следов, ведущих от двери к садовой калитке.

– Итак, он был здесь, – сказал Уильямсон, пристально глядя на Таниэля. – Вы мне лгали или действительно не знали об этом?

– Он не был…

– Стойте, где стоите, – приказал Уильямсон, выходя за калитку, чтобы, обойдя вокруг дома, проследить, в каком направлении ведут отпечатки ног.

Таниэль, сев на корточки, рассматривал следы. У Мори по-прежнему была всего одна пара коричневых ботинок с клеймом японского сапожника на подошве; на вдавленных в снег отпечатках клейма не было. Уильямсон вернулся спустя несколько минут и покачал головой.

– Следы ведут к дороге, но дальше теряются, – он остановил на Таниэле тяжелый взгляд. – Я собираюсь вас арестовать, и тогда, возможно, вы мне расскажете нечто интересное.

– Отпечатки принадлежат не ему! На подошвах его обуви японские иероглифы…

– Таниэль, сколько еще миниатюрных мужчин живет в этом доме?

– Больше никого, но он не покупает одежду английского производства.

– Можете ли вы безусловно исключить возможность, что он мог приобрести новую пару туфель и вы при этом ничего не заметили? – поинтересовался Уильямсон.

– Ну что ж, тогда арестуйте меня, но мне, право, нечего вам больше сообщить.

– Вы находитесь под домашним арестом. Констебль Блум останется с вами, – произнес Уильямсон при виде открывающейся двери. Сурового вида полицейский остановился у входа, стряхивая снег с ботинок. Уильямсон, по-видимому, через окно мастерской увидел его приближающийся фонарь.

– А вы пока отыщите мою жену. Пожалуйста.

Уильямсон, взявшись за ручку двери, недоуменно потряс головой:

– Что, черт возьми, такого он мог вам наговорить, чтобы вы ослепли до такой степени? Он сделал бомбу, и ваша жена об этом узнала, после чего он ее похитил. Что он сделал, когда вы впервые попали сюда? Ей-богу, было бы здорово узнать. Я бы поместил это в руководство для подготовки полицейских.

– Я вам расскажу после того, как вы ее найдете.

Уильямсон безнадежно развел руками и вышел. Констебль Блум, не дав Таниэлю закрыть за ним дверь, сделал это сам. Таниэль вернулся к пианино и, посидев некоторое время неподвижно, открыл две последние пустые страницы салливановской партитуры и стал по памяти записывать кусок из сочинения Гризта.

На следующее утро в доме появился лорд Кэрроу. Не говоря ни слова, он хлестнул Таниэля стеком по лицу и так же молча ушел. Констебля Блума сменил другой полицейский. Он сказал, что поиски пока не дали никаких результатов. Таниэль оставил его в кухне, снабдив всем необходимым для чая, и уселся за чтение в мастерской.

Когда настало время пятичасового чаепития, Таниэль, заявив, что идет наверх поспать, нашел в шкафу свое старое пальто – новое он оставил в гостинице – и сквозь окошко в спальне Мори выбрался на крышу маленького крыльца над задней дверью. Он спрыгнул на снег, отделавшись несколькими царапинами. Обогнув березы, чтобы не оставлять заметных следов посреди газона, он обнаружил на задах садов Филигранной улицы ручей и пошел вдоль него в северном направлении. Ручей привел его к самой границе Гайд-парка, он оказался так близко от выставочной деревни, что мог расслышать голоса и игру на скрипке – кто-то репетировал партию для струнных инструментов из оперетты.

Таниэль пошел медленнее, надеясь, что Мори ждет его здесь. В сумерках в толпе было безопаснее, чем дома, где он сидел под охраной полицейского. Снаружи чайного домика Осэй собралось довольно много народу – люди использовали это место для встречи друг с другом. Таниэль проталкивался сквозь толпу, ища взглядом серое пальто. Он смог пережить свой арест, удар стека лорда Кэрроу и исчезновение Грэйс, но сейчас он чувствовал, что готов сорваться. У него перехватывало дыхание от яростного желания немедленно увидеть Мори, и чтобы тот был таким, как всегда, и чтобы он объяснил то, что до сих пор было непонятно, но серого пальто нигде не было видно. Таниэль медлил, и по мере того, как таяла надежда, его руки бессильно повисали вдоль туловища, как щупальца Катцу, когда у него кончался завод.

Кто-то потрепал его по руке, но это оказалась всего лишь Осэй. Слегка поклонившись, она указала рукой в сторону пагоды, видимо, чтобы напомнить ему, что следует поторопиться.

Таниэль, с трудом стряхнув с себя оцепенение, постарался взять себя в руки. Темные глаза Осэй остановились на красной отметине от удара стеком у него на лице. Таниэль пошел впереди нее, чтобы избежать необходимости поддерживать разговор. Ему следовало бы вернуться на Филигранную улицу прежде, чем полицейский заметит его отсутствие, но он не мог расстаться с мыслью, что Мори просто опаздывает по какой-то причине, и что он может появиться уже после начала представления. Он ведь говорил, что придет. Он сказал это всего два дня назад. И поведение Катцу подтверждало его слова. Он собирался прийти.

Пагода была увешана сотнями фонариков. Таниэль ожидал, что во время спектакля под открытым небом будет ужасно холодно, но устроители позаботились о том, чтобы зрители не замерзли. Несмотря на то, что снегопад к вечеру прекратился, над местами для публики был натянут тент, и в конце каждого ряда была установлена жаровня с горячими углями. Горячий воздух поднимался над положенными на сиденья кресел подушками, создавая марево вокруг горящих фонарей. Вдобавок ко всему многие дамы кутались в меховые накидки, а некоторые зрители принесли с собой одеяла. Сияние огней и снег создавали иллюзию, что все происходящее – музыкальное действо, разворачивающееся по царской прихоти где-нибудь на территории Зимнего дворца. Все это казалось таким далеким от безмолвия Филигранной улицы.

Таниэль нашел оркестр, располагавшийся сбоку от сцены и, заняв свое место и услышав звяканье стекла под нижним краем пианино, впервые вспомнил о том, что в кармане у него до сих пор лежат флаконы с погодой. Он достал их очень осторожно, не зная, что может произойти, если они разобьются все разом, и переложил в жилетный карман. Можно было не спешить: зрители все еще отыскивали свои места и рассаживались. Музыканты натирали струны канифолью и подкручивали колки, рабочие сцены суетились вокруг бумажных фонариков. Снаружи люди торопливо заходили в лавку Накамуры и покидали ее с ракетами и программками в руках, запасаясь ими для обещанного после представления великолепного фейерверка. Приглядевшись, Таниэль заметил в первых рядах группу безукоризненно одетых азиатов. В большинстве своем молодые, они окружали старшего по возрасту мужчину, довольно некрасивого, но не отталкивающего. Он сидел в той же позе, которая в холодную погоду была характерна для Мори: втянув руки в рукава пальто. Таниэль оглянулся на оркестр: музыканты все еще занимались приготовлениями. Он подошел к местам для зрителей и перегнулся через все еще не занятый первый ряд.

– Мистер Ито? – обратился он к некрасивому мужчине.

– Да, что вы хотите? – мужчина поднял на него свои по-птичьи зоркие глаза.

– Меня зовут Натаниэль Стиплтон, я живу у Кэйта Мори. Я хотел узнать, виделись ли вы с ним сегодня?

Взгляд Ито стал жестким.

– Что должно произойти?

– Простите?

– Почему вы здесь? – У него был едва уловимый американский акцент.

– Я играю в оркестре. Но Мори пропал. Может быть, вы знаете что-нибудь о…

– Он должен быть здесь?

– Да.

Ито пробрался между рядами и отвел Таниэля в сторону. Он был совсем крошечный. Намного миниатюрнее Мори.

– Значит, он послал вас сюда, чтобы вы выполнили то, что он задумал, что бы это ни было. Сегодня вечером должно что-то произойти.

– Нет, никто меня сюда не посылал. Я играю на фортепьяно, ничего больше.

– Кто устроил вас сюда?

Таниэль до боли сжал руки, стараясь подавить в себе желание ударить кулаком по первому подвернувшемуся предмету.

– Вы правы, это сделал он.

– Кто бы сомневался, – сказал Ито. – И вам совершенно ничего не приходит в голову?

– Ох, я, черт подери, не знаю! Он делает игрушку, после чего я получаю работу в Форин-офисе, – вряд ли стандартный ход мыслей мог бы подсказать мне какие-то очевидные выводы. Простите, – добавил он уже спокойнее.

– Ничего, все вполне объяснимо. У меня точь-в-точь те же чувства в отношении мистера Мори. – Ито потряс головой и окинул публику и сцену долгим внимательным взглядом. – Ну что ж, вам пора возвращаться к своему инструменту. Наблюдайте за происходящим и не пропустите чего-нибудь… странного. – Он быстро посмотрел на Таниэля. – Приятно, конечно, познакомиться с еще одним представителем Общества Мори по Приуготовлению Будущего, – сказал Ито, не выразив на лице ни малейшего удовольствия. – Хотя, по правде говоря, я надеялся, что уже являюсь скорее бывшим, нежели действующим его членом.

– Я полагал, что вы с ним друзья.

– Друзья?! Я выкинул его из Японии, – воскликнул Ито и прикусил нижнюю губу. – Он, видите ли, мог убить мою жену.

Последовала пауза, и Таниэль не знал, чем ее заполнить.

– Извините, – бросил Ито, возвращаясь на свое место.

Таниэль снова сел за фортепьяно, и гобоист, коснувшись его плеча, сказал, что пора настроить инструменты. Шатер наполнился жалобными, похожими на морские брызги всхлипами настраиваемых инструментов, и публика прекратила шуметь и успокоилась. В тишине было слышно, как шуршат разворачиваемые ноты, а в струнной секции неожиданно опрокинулся шаткий металлический пюпитр, и его пришлось спешно водружать на место. Таниэль видел пронзительно светящееся повизгивание затягиваемого кем-то винта. Гобоист прикоснулся рукой к виску, вид у него был полуобморочный. Один из скрипачей передал ему пахнувшую кофе фляжку и улыбнулся. Мог убить мою жену. Никто не спрашивал Таниэля, нужно ли ему что-нибудь, все ли с ним в порядке. Только Мори интересовали подобные вещи.

Мистер Салливан выплыл на сцену и поклонился встретившей его аплодисментами публике. Поправив нотные листы на пюпитре, он приветственно помахал рукой оркестру и взмахнул дирижерской палочкой. Таниэль уселся поудобнее на своем стуле, пытаясь на расстоянии разглядеть что-либо необычное. Он не слишком старался. Если Мори направил его сюда, чтобы увидеть нечто, это вскоре станет очевидным безо всяких усилий с его стороны.

Оперетта началась, и актеры в великолепных, длиной до полу кимоно, из-за которых казалось, что они не ходят, а плавно скользят по сцене, заполнили подмостки. Таниэль играл, одновременно следя за происходящим на сцене. Все развивалось так, как и должно было.

Во время первого действия не случилось ничего особенного, не считая того, что в самый торжественный момент Юки пнул вешалку с костюмами. Таниэль заподозрил, что что-то может произойти во время антракта, когда публика разошлась, чтобы размять ноги и купить чаю в чайном домике Осэй, но были слышны лишь приличествующая случаю болтовня и восторги по поводу действительно прекрасного спектакля. Таниэль начал было думать, что Ито ошибается, что нет никакого плана и ничего не должно случиться, однако тут же одернул себя: в последний раз он убедил себя в том, что ничего опасного не произойдет, в мае, когда едва не погиб от взрыва.

Ито стоял возле жаровни в конце второго ряда, явно не желая выходить на холод. Одного из его помощников послали за чаем. Мори по-прежнему нигде не было видно.

Чувствуя боль в шее, Таниэль встал, чтобы немного размяться. Он было остановился возле сцены, увидев, как ему показалось, полицейский мундир, но оказалось, что это всего лишь актер в костюме. Тем не менее он снова занервничал. Таниэль уговаривал себя, что если полиция обнаружит его исчезновение и найдет его здесь, необходимость участвовать в спектакле будет сочтена достаточно веским основанием для объяснения его побега, и он не будет по-настоящему арестован, но полной уверенности в этом у него не было. Он старался не углубляться в мысли о тюрьме, тема казалась слишком болезненной.

Кто-то коснулся его руки. Оглянувшись, он увидел мистера Накамуру, изготовителя фейерверков, согнувшегося в своем характерном раболепном поклоне.

– Простите…

– Что-нибудь случилось? – осведомился Таниэль, думая, что сегодня он выглядит еще более обеспокоенным, чем обычно, хотя, может быть, все дело в ярком освещении, при котором его лицо было видно гораздо отчетливее, чем в полутьме лавки. От него сильно пахло порохом, и Таниэль отодвинулся от ближайшей к нему жаровни.

– Вы не видели Юки? – понизив голос, спросил Накамура. У него был надтреснутый голос старого человека. Таниэль почувствовал прилив раздражения. Это было недоброе чувство, но он не мог не думать, что, будь у него такой соня вместо отца, он бы, наверное, тоже ходил на собрания националистов и ввязывался в бои с самураем.

– Мне кажется, он был где-то тут, ломая все, до чего может дотянуться.

– У меня из лавки пропало несколько пакетов, они будут мне нужны для фейерверка после представления. Он, как видно, куда-то их переложил… глупый мальчишка…

Таниэль схватил его за плечо.

– Какие пакеты?

– Я знаю их названия только по-японски. Химикаты, – безнадежно произнес он, – для фейерверка, для огня. Ох, вот он. Юки, Юки, куда ты дел…

Юки стоял у края сцены, разглядывая публику. Обычно, стоя, он складывал руки на груди, но сегодня он прижимал их к бокам: в одной из них у него был тяжелый револьвер. Таниэль схватил за пояс удивленного, слабо протестующего Накамуру и оттащил его в сторону. На этом он потерял время: Юки успел щелкнуть предохранителем. Никто этого не услышал. Окруженный кольцом жаровен с углями, мальчишка был не виден никому, кроме Таниэля.

Таниэль схватил его, и раздался выстрел. Ему никогда не случалось оказываться так близко от стреляющего оружия. Звук был похож на вспышку молнии, и в течение нескольких секунд он не мог слышать ничего, кроме высокого жалобного свиста.

Когда к нему вернулся слух, в помещении стояла гробовая тишина. Все, казалось, застыло. Танниэль ухватился за пистолет так, что его рука оказалась под предохранителем, острие впилось ему в кожу, поскольку Юки жал на курок, пытаясь заставить Таниэля из-за боли выпустить пистолет. Это было единственное, на что он мог рассчитывать, будучи маленького роста и не имея сильных мускулов.

– Отпусти револьвер, – сказал Таниэль ему в ухо. Как правило, он терял способность изъясняться по-японски, как только перед ним оказывался любой другой японец, кроме Мори, но сейчас ему было так же легко говорить, как и на английском. – Я не хочу причинить тебе боль.

– Я убью тебя, – ответил Юки со странным спокойствием в голосе. – Этот человек уничтожает Японию.

– Мы можем обсудить это позже, но ты сейчас поступаешь неблагородно. Эти люди – музыканты, они ни в чем не виноваты. Посмотри, господин Ито уже ушел.

Мальчишка обернулся. Ито исчез вместе со своими помощниками. Юки обмяк, и Таниэль внезапно ощутил, как судорожно вздрагивают от рыданий его ребра. Предохранитель больше не давил ему на руку. Таниэль отбросил пистолет подальше. Он заскользил под стульями и врезался в виолончель, отчего ее струны легонько зазвенели.

Затем их окружили люди, схватили Юки и поволокли его на улицу. Кто-то громко требовал, чтобы зрители как можно скорее покинули помещение, хотя большинству из них не требовалось напоминание: в шатре уже почти никого не осталось. Таниэль отошел назад, подальше от этой суеты, и забрал свое лежавшее на стуле возле пианино пальто. У него не дрожали руки, на одной только была красная ссадина от предохранителя. Он вдруг понял, что после взрыва в Скотланд-Ярде в нем не осталось страха. После всего пережитого злополучный мальчишка с револьвером, как ни странно, не мог его испугать. Натягивая пальто и морщась от боли в шее, Таниэль не мог отогнать от себя мысль, что, если бы сегодня у него не было шанса спасти жизнь Ито, он, возможно, не пережил бы пожара в «Восходящем Солнце».

Он повернулся, чтобы уйти, размышляя, как бы ему вернуться домой незамеченным, и внезапно нос к носу столкнулся с Мори.