Тут, однако, музыкальный пассаж его сиятельства был грубо прерван. Внизу послышались крики, и стоявший у клавесина де Руайан, опустив лютню, первым увидел, как появившийся на лестничном пролёте толстяк натолкнулся на лакея с подносом. Опрокинутый поднос загремел вниз по ступеням парадной лестницы, бокалы с хрустальным звоном разлетелись вдребезги, и несколько секунд спустя в гостиную спиной вперёд влетел ливрейный лакей, пытавшийся удержать забежавшего сумасшедшего, истерично машущего руками и задыхающегося.

Маркиза, узнав своего племянника Жана де Луиня, сделала лакею знак оставить гостя в покое.

Мсье Жан несколько минут пытался отдышаться. Бокал вина, протянутый аббатом, помог ему несколько прийти в себя. Выпив его залпом, он тяжело опустился в кресло и запрокинул голову. Жан де Луинь, полный блондин с приятным лицом и живыми глазами, которого близкие друзья фамильярно называли Булочкой, был известен как человек, которого трудно было вывести из себя и даже просто обескуражить. И потому все, поняв, что случилось нечто необычное, умолкли и столпились около него, ожидая интересных новостей.

Де Луинь ещё несколько минут хватал ртом воздух и, наконец, смог проговорить:

— Я только что от герцога де Жувеналя. Кошмарные новости. Несколько часов назад… на кладбище Невинных… обнаружен ужасный труп… просто обглоданный скелет! Дом герцога рядом… Он только взглянул… и… и… и… сразу узнал её. — Он открыл рот и громко хлебнул воздуха, — это… это Розалин де Монфор-Ламори!

В углу послышался тихий вскрик, и Аньес де Шерубен упала в обморок. Стефани имела более крепкие нервы и только сильно побледнела. Люсиль де Валье опустила глаза и поджала губы. Помертвел и замер с закрытыми глазами у стены Робер де Шерубен.

Жоэль де Сен-Северен торопливо бросился помогать тётке Матильде и Стефани поднимать Аньес. Барон де Шомон, выслушав новость, осторожно вынул из крохотного чехла зубочистку, граф де Руайан задумчиво разглядывал свою лютню. Виконт Реми де Шатегонтье был бледен, но трудно был понять, насколько эта бледность бледней обычной меловой прозрачности его милости. Тибальдо ди Гримальди воззрился на аббата, пытавшегося привести в чувство девицу де Шерубен, но никак не прокомментировал услышанное. Герцог Габриэль де Конти оказался в итоге единственным, кто выразился определённо:

— Это просто ужасно, дорогой Жан. На вас же лица нет. Вам надо подкрепиться. Когда же наконец подадут трюфели, Присиль?

Впрочем, минуту спустя отозвалась на услышанное и старая графиня.

— А мне-то, старой дурёхе, показалось, что грозой пахнет, — раздражённо пробормотала она, зябко кутаясь в тёплую шаль. — А тут, гляди-ка, серой смердит.

Да, новость была ужасна, а если добавить, что спустя четверть часа в гостиной появился Одилон де Витри, жилистый старичок с приятными манерами, старый приятель маркизы де Граммон, с новыми подробностями, то будет понятно, что весь вечер ни о чём другом уже и не говорили.

Полиция смогла лишь выяснить, что несчастная девица, появившаяся в обществе только в этом сезоне, имела характер непреклонный и слегка заносчивый, отвергла нескольких женихов, и метила, как говорили, весьма высоко. Мать мадемуазель Розалин, убитая горем, не могла объяснить, как и каким образом пропала её дочь. Дознались только, что три дня назад, вернувшись с бала довольно поздно, она переоделась, ибо её платье осталось в спальне, а горничная видела молодую госпожу и помогала ей раздеваться. Потом Розалин вышла из дома, видимо, сама, ибо никаких следов взлома на двери не было. На следующий день около полудня мать и горничная заметили отсутствие Розалин, но решили, что она у кого-то из подруг. И вдруг…

Но почему и куда она ушла? Как оказалась на кладбище? Кто заманил её туда? Тело девицы, видимо, ещё при жизни, подверглось невероятному поруганию, но это было ничто в сравнении с тем, что сделано было со злополучной жертвой после смерти. Ведь на скелете остались следы зубов!

— Если труп бедняжки пролежал на кладбище достаточно долго, понятно, что по запаху он был найден всеми кладбищенскими голодными псами. Чему же тут удивляться, Одилон? — Тибальдо ди Гримальди рассуждал о случившемся так же, как если бы говорил о свиной вырезке.

Мсье де Витри замахал на него трясущейся рукой.

— Да не собачьи зубы, Тибальдо! Кого бы это удивило? Человеческие.

В гостиной снова повисло глухое молчание, потом раздался звук сдвигаемого и падающего кресла и тихий стук.

Это упал в обморок Робер де Шерубен. Маркиза заволновалась. Она весьма гордилась изяществом свой гостиной, заполненной новыми креслами с дорогой парчовой обивкой, затканной цветочным узором, комодами, как бы разбухшими и просевшими на изящно изогнутых ножках, и кокетливыми столиками, повторявшими в своих хрупких линиях изящные завитушки комодов. И маркизе совсем не нравилось, когда с её новой мебелью обращались небрежно.

— Господи! Бедный мальчик! Жоэль, Габриэль, Тибальдо, помогите же, — раздосадовано проговорила она, осторожно ставя кресло на ножки.

Габриэль де Конти и Тибальдо ди Гримальди торопливо подняли обморочного, усадили в опрокинутое им до этого кресло, а аббат с помощью коньяка кое-как привёл его в чувство. Снова воцарилось молчание, которое было нарушено Жаном де Луинем.

— Невероятно, просто невероятно. Бедная девочка, такая красавица… Богатейшая невеста! Говорят, даже Жуайез собирался сватать её… и вы, Робер, — жалобно произнёс он, оглядывая все ещё смертельно бледного и тяжело дышавшего Робера де Шерубена. Тут де Луинь заметил в углу старую графиню, которая мирно подрёмывала у камина. — Бог мой, Анриетт, дорогая, вы тоже здесь?

Графиня, наклонив голову, посмотрела на племянника подруги, как смотрят лишь на неразумных детей да законченных идиотов. Аббат при этом отметил, что старуха после фразы о запахе серы ничего больше не сказала и, казалось, отнеслась к новостям де Луиня и де Витри странно спокойно, словно обглоданные скелеты были таким же фактом её бытия, как клистиры, свинцовые примочки да восковые компрессы.

— Одна дочь у матери, моя крестница, — горестно подхватил Одилон де Витри. — Бедняжка Элиза… Врач опасается, что такого удара материнское сердце не выдержит. Она постарела на двадцать лет и просто убита горем. Боже мой, — всколыхнулся он вдруг, — Шарло, мальчик мой, ведь несчастная Розалин… ваша… ваша сестра?

Граф Лоло медленно оторвал глаза от лежащей у него на коленях лютни и поднял на мсье Одилона влажные глаза. В них застыли отрешённая печаль и тягостное недоумение.

— Розалин? О, да, кузина. Элиза де Руайан, мать Розалин, моя тётка, сестра отца. Впрочем, — он меланхолично улыбнулся, — мы ведь почти все в родстве. Робер и Аньес — мои внучатые племянники, мадам Матильда в родстве с моей матерью…

С этим Одилон де Витри не спорил.

— Но вы пойдёте туда? Бедной матери так нужны помощь и сочувствие…

Руайан не возразил.

— Завтра же с утра я буду у неё. — Глаза его сиятельства в свечном пламени сияли слезами. — Но вы не сказали, Одилон, что говорят в полиции? По Парижу бродит сумасшедший убийца?

— Ах, там никто ничего не понимает! У Жувеналя был начальник полиции — дело-то обещает быть громким, так они говорят даже, что может быть замешан кто-то из высшего общества. Я не понял, почему у них сложилось такое мнение, но случайно услышал от одного из полицейских чиновников, что убийство, мол, слишком изощрённо для простолюдина. Ведь никаких следов… Вообще ничего. А ещё они поминали какое-то кощунство, но отказались сказать, что это было, — сам я не понял.

— Я найду негодяя. Я убью его, — яростно сквозь слёзы пробормотал Робер де Шерубен. — Я… я найду его.

Маркиза де Граммон, уже не волнуясь о своей мебели, окинула щенка презрительным взглядом, в котором проступили здравый смысл и житейский опыт мадам Присиль, коими она вообще-то отнюдь не была обделена. «Тебе ли ловить чёрта в тенета, мальчик?», — прочёл в этом взгляде наблюдавший в эту минуту за маркизой граф Камиль д'Авранж.

Впрочем, никто в салоне не принял слова Шерубена всерьёз.

— Помилуй, Одилон, Это безумный маньяк! Причём тут высшее общество? — Матильда де Шерубен была шокирована. — Послушать этих глупцов, так в обществе только и делают, что едят людей! Умники…

Она вообще-то была права. Раньше о подобном никто не слыхивал.

Лакей доложил о приходе его светлости герцога Жюле де Машо д'Арнувиля, ещё одного племянника маркизы.

— Ну, наконец-то, Жужу! — Мадам де Граммон просто обожала его. — Что говорят при дворе? Там уже известно об этом ужасе с бедняжкой Розалин?

Герцог д'Арнувиль тяжело плюхнулся в кресло. Маркиза снова поморщилась, но ничего не сказала.

— Король в Шуази, но ему доложили. Чудовищное преступление. Его величество был просто шокирован. Приказано разыскать негодяя во что бы то ни стало.

Девицы постепенно начали разъезжаться — в труднообъяснимом состоянии отрадной удрученности, или, точнее, испуганного облегчения. Мысль о том, что высокомерная гордячка больше не будет составлять им убийственную конкуренцию, помогала перенести весть об ужасной гибели Розалин, к тому же воображение девиц было девственно: чего они не видели, того не могли и вообразить, а скелетов им доселе видеть не приходилось.

Тем временем Шарль де Руайан, понимая, что сегодня ему уже не придётся радовать гостей маркизы своим искусством, аккуратно вложил лютню в дорогой футляр, инкрустированный золотыми орнаментами и снабжённый прочными заклёпками. Брибри упаковал любимую зубочистку в изящный чехольчик и сложил домино в ящик. Банкир, убедившись, что мальчишка де Шерубен пришёл в себя, расположился за карточным столом, сделав приглашающий жест виконту де Шатегонтье. Несколько развязной, вихляющейся походкой к ним подошёл и юный барон де Шомон, за ним — Лоло, пригласивший к столу Камиля д'Авранжа, и тут Тибальдо ди Гримальди обратил свой тяжёлый взор на дружка — герцога де Конти.

Перед Габриэлем де Конти встала непростая проблема. Жюстин д'Иньяс покидала гостиную, и он, если желал понежиться в эту ночь с пухленькой вдовушкой, то должен был проводить её, между тем намечалась партия в экарте. Герцог на минуту задумался, ощущая себя буридановым ослом. И бабёнка-то так себе, и хотелось отыграться за прошлый, столь неудачный для него роббер, но, с другой стороны, карта непредсказуема и опять может не пойти, в то время как между ног красотки он уж точно найдёт то, что ищет.

Его светлость стал прощаться с маркизой и гостями. Ушёл и Одилон де Витри. Уехала и мадам де Верней.

После их ухода маркиза уединилась племянниками Жаном и Жюлем и вела тихую беседу, точнее, слушала последние придворные сплетни о маркизе де Помпадур. Та, будучи любовницей, потребовала, то, что мадам де Ментенон получила, являясь тайной супругой. Узнав, что та, сидя в особом кресле, едва привставала, когда монсеньёр входил к ней, и не проявляла должной учтивости к принцам, принимая их лишь после просьбы об аудиенции, мадам де Помпадур сочла своим долгом во всем ей подражать и позволяла себе всевозможные дерзости по отношению к принцам крови. Многие ей подчинились — кроме дофина, который открыто её презирал. Так или иначе, о манерах этой мещанки злословил весь двор. Ныне все говорили о смехотворных претензиях маркизы, потребовавшей, чтобы её дворецкого наградили королевским военным орденом Сен-Луи — без этого, как ей казалось, он был недостоин ей служить. Несмотря на титул и лоск, она часто совершала подобные оплошности, была мстительна, подвластна страстям, неумна и бесчестна, проявляя черты обычной выскочки.

Робер де Шерубен, не двигаясь, сидел в углу. Он не смог уйти с сестрой и тёткой — не держали ноги. Сейчас, уставившись невидящим взглядом в камин, юноша вспоминал Розалин, этот нежный, только что распустившийся цветок, исполненный прелести и свежего аромата, так ужасно, так безжалостно сорванный и раздавленный в придорожной грязи…

Но как, как это могло случиться? Он сам проводил её с последнего бала. Игривая кокетка, юная и прелестная, Розалин всю дорогу поддразнивала его, стараясь вызвать его ревность, говорила об Армане де Жуайезе, с которым танцевала, о преследованиях Камиля д'Авранжа, рассказывала о Луи де Морли, досаждавшем ей настойчивыми ухаживаниями, восхищалась красавцем де Сен-Севереном, говорила, что ей надерзила Стефани де Кантильен. Всё это было столь невинно, столь безгрешно… Пустая болтовня. У парадного подъезда дома Монфор-Ламори она сказала, что в последнее время её тревожат необычные сны, и они расстались, он видел, как лакей распахнул перед ней дверь.

И в эту же ночь она исчезает. Безумие. Просто безумие.

Но постойте-ка. Робер почувствовал, что упустил что-то. Что-то важное. Какое-то слово, точнее, клочок фразы, обрывок остроты… Розалин сказала ему что-то, удивившее его. Но что? Воспоминание терялось и меркло, ускользая.

Нет, ему просто надо уснуть, забыться, сон освежит его. Робер с трудом поднялся и стал прощаться с хозяйкой. Аббат Жоэль, видя, что де Шерубен едва держится на ногах, предложил подвезти его в своей карете. После их ухода стали собираться и племянники маркизы, она вышла проводить их.

В гостиной, завершая партию, недовольный Реми де Шатегонтье раздражённо подвёл печальные итоги вечера:

— И в пух продулся, и вдовушка досталась Габриэлю.