Я всегда знала, что благодаря Виктору смогу посмотреть мир.

Я и подумать не могла, что это случится при таких обстоятельствах.

Мы стояли на равнине перед Санкт-Петербургом. Это было долгое, холодное путешествие. А впереди нас ждали еще более долгие и холодные переезды. Но, глядя на луковичные купола этого сияющего на солнце, покрытого инеем города, я наконец почувствовала что-то, напоминающее умиротворение.

– Как красиво, – сказала я.

– Как холодно, – сказала Мэри.

– Красиво и холодно, – сказал Адам.

Я рассмеялась и взяла Мэри под руку. А потом – очень робко – потянулась и взяла под другую руку Адама. Он, как и всегда, вздрогнул от моего прикосновения, но потом расслабился. Я не стала смотреть на него, чтобы убедиться, что он улыбается. Я пыталась делать то, что казалось мне правильным, просто потому, что хотела этого, а не ради того, чтобы вызвать нужную для моих целей реакцию.

– Идите в город, – сказал Адам. – Проведите несколько ночей в тепле и уюте. А я поброжу по окрестностям и позабочусь о том, чтобы меня заметили.

– А если кто-нибудь попытается причинить тебе вред? – Я боялась этого постоянно – что его жуткий облик станет причиной насилия. – Это нечестно по отношению к тебе. Или все будут в тепле, или никто.

Он похлопал меня по руке. Его ладонь вдвое превосходила мою, но была удивительно мягкой.

– Я быстрее и сильнее любого, кто может попытаться мне навредить. Мне это не в тягость. Холода я не боюсь. И я люблю открытые пространства. Меня до сих пор будоражит возможность бегать так быстро, как я умею. – Он помолчал и застенчиво улыбнулся. Это была очень осторожная улыбка, улыбка – бутон цветка. Хрупкая, не до конца еще сформировавшаяся. – И мне нравится предвкушение от новой встречи с вами.

Я улыбнулась в ответ, и его улыбка-бутон начала расти.

– Мне тоже. Но я не говорю по-русски. Так что мы не сможем ориентироваться в городе и…

– Я говорю. – Мэри широко улыбнулась; дыхание вырывалось у нее изо рта облачками пара. – По крайней мере, моих знаний должно хватить, чтобы заказать обед и снять комнату. Мой дядя любил Санкт-Петербург. Я хочу посмотреть на этот город своими глазами.

– Значит, решено. – Адам снова похлопал меня по руке и мягко ее отпустил. – Я-то его уже видел.

– В другой жизни, – возразила я.

– Мне этого достаточно. Буду ждать вас на этом месте через три дня.

Он широкими скачками бросился бежать, за считаные секунды оказавшись слишком далеко, чтобы я могла возразить.

Мэри вернулась в наш открытый экипаж и взялась за поводья.

– Забирайся. Хочется побыть в тепле подольше, чем пару часов за раз.

Я присоединилась к ней, и мы поехали к городу. Экипаж был на полозьях, так что она остановилась на окраине города и нашла конюшню, чтобы оставить лошадей. До центра города мы добрались в наемной карете. Мне хотелось поселиться в простом неприметном месте. Мэри выбрала лучший постоялый двор, какой только смогла найти.

Вечером, когда мы сели ужинать с полными тарелками супа и бокалами вина, она мрачно уставилась на меня.

– Мы с тобой находимся в одном из самых красивых городов мира. Я хочу сходить в оперу. Я хочу посмотреть соборы. Я хочу насладиться этим дорогим ужином. А ты твердо намерена быть несчастной. С Адамом все будет хорошо. Он любит уединение и любит возвращаться к нам.

– Дело не в этом, – выпалила я и вдруг поняла в чем. Я уткнулась взглядом в тарелку и лежащую рядом с ней серебряную ложку. В глазах поплыло. – Как я могу наслаждаться жизнью, пока есть Виктор? Как мне наслаждаться жизнью, когда Жюстина мертва? И Уильям. И твой дядя с Анри – они не мертвы, но и не живы, потому что это нельзя назвать жизнью. За мной вереницей тянутся призраки. Их всех убили из-за меня. Из-за извращенного желания Виктора мной обладать. Как я могу улыбаться, как я могу наслаждаться жизнью, зная, какой ценой досталась мне эта жизнь?

Мэри взяла мои руки в свои. Я теперь все время носила черное. На ней сегодня было темно-красное платье, подчеркивающее превосходный цвет ее лица. Она улыбнулась и пожала мне руки.

– Я знаю своего дядю. Я вижу его черты в Адаме. В его доброте. В его восхищении природой. В его любви к нам обеим. Я уверена, что и ты видишь в нем Анри. Да, твоей Жюстины больше нет, но ты хранишь ее в своем сердце. Неужели она хотела бы, чтобы это сердце мучилось и болело из-за нее?

Я покачала головой.

– Она заставила меня пообещать, что этого не будет.

– Я не говорю, что ты не должна грустить и испытывать угрызения совести. Но прошлое должно было по крайней мере научить тебя ценить жизнь. Показать ее безудержную, драгоценную радость. Не позволяй Виктору украсть ее у тебя. Он уже отнял у тебя слишком много.

Я кивнула и высвободила одну руку, чтобы вытереть глаза. Другую руку я не отнимала еще долго, пока напряжение в груди не ослабло настолько, что я смогла дышать. А потом я улыбнулась ей открытой улыбкой – просто потому, что я любила ее и была рада, что она рядом. Она улыбнулась в ответ.

Той ночью, свернувшись рядом с ней в теплой постели перед негромко потрескивающим камином, я крепко спала. Впервые за много месяцев меня не мучили кошмары.

– У меня для тебя подарок, – улыбнулась я.

Голубые глаза Адама удивленно расширились. Под меховыми шубами и приобретенной нами провизией лежала стопка книг. Поэзия, драмы, философские трактаты – все, что любил Анри и, по словам Мэри, любил ее дядя. А сверх того мы купили несколько книг, посвященных самым разным предметам, чтобы Адам смог понять, что любит он.

– Спасибо, – сказал он торжественно, проводя бесформенными пальцами по корешкам. Мы с Мэри обняли его, и он обхватил своими ручищами нас обеих. – Спасибо, – прошептал он, и я поняла, что мы подарили ему не слова или знания, но дружбу. Мы никогда его не покинем. А он никогда не покинет нас.

Семья, которая едва не уничтожила меня, невольно подарила мне новую семью. Я сдержу обещание, данное Жюстине. Я приму жизнь, какой бы странной она ни была, пока она у меня есть. И так, с Мэри, пристроившей голову у меня на плече, и Адамом в роли возницы, я позволила себе улыбнуться – не для кого-нибудь, а просто так.

Для себя.

Мэри укуталась в меха и подпоясалась, разом превратившись из девушки в медведя. Я расхохоталась, глядя на нее, и, отодвинув ящик, проверила люк в полу, чтобы убедиться, что дыра, которую мы пробурили во льду, чтобы набирать воду и рыбачить, не затянулась. Я обломала наросший по краям лед и вытащила леску.

– Три рыбины!

Ветер завывал вокруг нашей крошечной хижины, безуспешно пытаясь отыскать лазейку между глиной и деревом, защищающими нас от стихии. Снега навалило столько, что он закрывал единственное окно, из-за чего даже днем в хижине царил мягкий рассеянный полумрак. Мы не знали, кто построил ее и кому она принадлежала, но за все две недели у нас не было ни единого гостя. А если владелец появится, мы готовы были заплатить за ночлег. Впрочем, я с трудом представляла, чтобы кто-нибудь наткнулся на нас случайно. Снег снаружи хлестал по лицу и залеплял глаза, не стихая ни на секунду. Адаму регулярно приходилось откапывать нас, чтобы мы могли выбраться за провизией.

Благодаря его ненавязчивому мягкому присутствию в хижине было уютнее. Мне всегда становилось спокойнее, когда он был дома. Но одиночество не тяготило его, когда он отлучался, чтобы показаться на глаза жителям деревень в нескольких днях пути, в нашем же крошечном жилище он чувствовал себя не в своей тарелке.

Мы не возражали против его отлучек и убедились, что он это знает. Он должен был вернуться на следующий день, и мы собирались обсудить наш следующий шаг. Я буду скучать по этой воющей хижине. Но настало время принять решение, куда двигаться дальше.

– Знаешь, он действительно гений, – сказала Мэри.

– Кто?

Я положила рыбу на печь и снова задвинула ящик, прикрыв прорубь. Я приготовлю рыбу на ужин, когда Мэри вернется с припасами. Она принесет продукты и новости, если ей удастся что-нибудь узнать. До сих пор мы ничего не слышали о Викторе. Нами никто не интересовался. И, по счастью, свежих сплетен о череде убийств в Женеве или окрестностях тоже не было.

Мне хотелось думать, что так будет всегда. Мэри начала думать, что Виктор умер от ран или что мы перестарались в своем стремлении от него убежать. Она хотела вернуться в Санкт-Петербург и купить для нас троих дом где-нибудь на окраине. Обустроиться на одном месте. Может, Виктор найдет нас через месяц, или год, или не найдет никогда. На что надеялась я, я не знала. Знала только, что с тех пор, как мы приехали в Санкт-Петербург с Мэри и Адамом, я была… счастлива.

– Виктор. Гений, – сказала Мэри, разглаживая сбившийся мех. Она откинула полу шубы, под которой прятала его книги. – И при этом совершенно невыносим. Ты знала, что он тоже вел дневник? Он описывал события своей жизни, но опускал те части, где убивал людей, чтобы заполучить их тела. Он выставил себя героем. Думаю, он боится того, каким его запомнят, если кто-нибудь узнает, что он сделал, и хотел самостоятельно выбрать, что именно сохранить для истории. Ты – на случай, если тебе интересно, – безгрешный и прекрасный ангел во плоти, влюбленный в него без памяти.

– Не замечала за ним такой любви к литературному вымыслу.

– М-м, – протянула она. – А еще в вашу брачную ночь тебя убил Адам! Настоящая драма. После этого Виктора даже на какое-то время поместили в лечебницу – так велика была его скорбь.

– Самовлюбленный индюк, – прошипела я.

Мэри расхохоталась.

– Он определенно любит поговорить о себе. А еще тут масса описаний гор! Он прямо-таки очарован их величием.

– Тебе стоит сжечь его дневники.

– Это решать тебе, а не мне. Еще я изучила его труды. Он психически ненормален и убийца, но его ум… – Она умолкла, и на ее лице проскользнуло что-то, напоминающее восхищение. Она помотала головой, словно отбрасывая это чувство. – Если тебе станет от этого легче, я понимаю, почему ты думала о нем так хорошо и не замечала его истинной природы. Его ум потрясает воображение.

Я вздохнула.

– Я любила его не за ум, а за то, как он ко мне относился. Он ценил меня – единственный во всем мире. И я думала, что это делает меня особенной – то, что он любит только меня. Я должна была понять, что его неспособность любить кого-то еще значила лишь, что с ним что-то не так.

– О, Элизабет, моя славная грустная девочка, – жизнерадостно сказала Мэри. – Я считаю тебя особенной. А ведь я много кого люблю. Ну… какое-то количество людей… – Она помолчала. – По крайней мере, двоих. Да, я определенно люблю двух человек. Если считать Адама человеком, а мы, конечно же, считаем.

Я рассмеялась и неуклюже обняла ее необъятные меха.

– Возвращайся скорее.

Она поцеловала меня в щеку и надела снегоступы. Я вздохнула и приготовилась ко встрече со стихией, когда она потянулась к двери. Ветер ворвался внутрь, заметая в хижину снег. Резко похолодало. Мэри, согнувшись почти вдвое, пробилась против ветра на улицу и побрела по сугробам. Я с трудом захлопнула за ней дверь, с облегчением задвинула засов и подкинула дров в печь.

В тот день, ожидая возвращения друзей у теплой печи в хижине, освещенной мягким прохладным светом, я решила: мы больше не позволим Виктору решать, как нам жить. Мы убегали. Мы ждали. Теперь мы останемся на одном месте и позволим ему нас найти – или навсегда для него исчезнем. Мне неважно было, где мы окажемся, – главное, чтобы со мной была моя маленькая семья.

Мэри отчаянно колотила в дверь. Стук вырвал меня из дремы; я кинулась к двери и сняла засов. Дверь распахнулась с еще большей, чем обычно, силой, сбив меня с ног.

– Закрывай скорее! – закричала я, рукой заслоняя глаза от снега и бьющего с улицы ослепительного солнца.

Дверь закрылась, и я, опустив руку, увидела, что надо мной стоит Виктор.

– Ну здравствуй, жена.

Я брыкнула ногами, метя в ему голень, и поползла к столу. Виктор увернулся, обошел меня и пнул по рукам; я упала вниз лицом. Под кроватью у нас были пистолеты и ружья, но я не могла до них добраться. Я перекатилась на спину, чтобы видеть его.

В руке он держал пистолет. Он хорошо подготовился. Его темные волосы были спрятаны под запорошенной снегом меховой шапкой. Сколько времени он ждал снаружи, чтобы застать меня одну?

Все это время мы думали, что расставляем на него ловушку. А теперь в ловушке оказалась я.

Одна.

– Снаружи у меня собачья упряжка. Когда эта женщина узнает, что тебя нет, мы будем в милях отсюда. И мне известно, что чудовище находится от нас в полном дне пути и не догонит нас даже с его невероятной скоростью. – Он наклонился и улыбнулся мне, напомнив своим холодным властным взглядом отца. – Ты правда думала, что это сработает?

Я попятилась. Он наблюдал за мной, готовый к прыжку. Я остановилась, ударившись спиной о ящик. Бежать было некуда. Добраться до пистолетов я не успею. А если я попытаюсь сопротивляться, он наверняка снова вколет мне что-то, и я потеряю последний шанс на борьбу.

– Ты будешь рада узнать, что я наконец готов, – сказал он. – Было трудно, но ты не поймешь и не оценишь тех испытаний, через которые мне пришлось пройти. Все это время меня поддерживала мысль о том, какой благодарной ты будешь после своей перемены. И она же помогла мне простить тебя за неверие в мои силы.

– Я никогда не буду твоей, – сказала я глухо и неубедительно.

Он присел рядом со мной так, что наши глаза оказались на одном уровне. Я больше не притворялась, что принадлежу ему, и он тоже. Он раскрыл свою истинную сущность. Я как будто смотрела на портрет – плоское изображение без души и жизни. Неужели я действительно не замечала этого или же, как он сказал, просто предпочитала закрывать глаза?

– У тебя никогда не было иного пути. Представь, насколько хуже пришлось мне. Сколько мне пришлось выстрадать. И сколько из этих страданий причинила мне ты! – Его лицо исказилось, а пальцы сильнее сжались вокруг пистолета. Он вздохнул. – Но не стоит об этом. Нам нет смысла ссориться. Это твоя судьба, Элизабет Франкенштейн. Я никому не позволю отнять тебя – ни человеку, ни смерти, ни самому Богу.

Он встал, протягивая мне руку.

– Если я пойду, ты оставишь в покое Мэри и Адама?

– Что еще за Адам?

– Это… – Я не могла назвать его чудовищем.

Виктор догадался.

– Ах, Адам. Громкое имя для того, кого даже не назвать человеком… Да. Они могут делать что пожелают. Они мне не нужны.

Он улыбнулся. Этой улыбке его научила я. И я знала, что он улыбнулся, чтобы я не увидела правды. Разумеется, он не оставит их в живых. Мэри попыталась отнять у него то, что принадлежит ему, а Адам напоминал ему о его неудачах. Он заберет меня, а потом уничтожит их. Или, в случае Мэри, использует ее тело для очередной невыразимой гнусности.

Что я могла сделать?

Я улыбнулась и посмотрела на него тем взглядом, которым в прежние времена успокаивала его, возвращая в нормальное состояние. Он облегченно вздохнул, и его глаза посветлели. Он все еще нуждался во мне. Он всегда будет во мне нуждаться. И какая-то часть меня до сих пор откликалась на это.

У меня не было оружия, чтобы его убить. Но, возможно, когда он увезет меня, я смогу что-нибудь придумать. Я улыбнулась еще нежнее, и он потянулся, чтобы меня поцеловать. Не выдержав, я отпрянула, уворачиваясь от его ненавистных губ.

От моего движения ящик сдвинулся назад. Я по инерции заскользила по льду и упала в прорубь.

Шок был мгновенным и атаковал все чувства. Паника бурлила во мне, пока я пыталась понять, где верх, а где низ, и отыскать дыру во льду. Я должна была выбраться!

Перед глазами возникла рука, которая наугад шарила в ледяной воде. Рука, которую протянули мне в детстве, которая вывела меня из жизни, полной страданий, в жизнь, оказавшейся другой разновидностью плена. Рука, которая по воле его гениального мозга, управлявшего ею, выполняла тонкие и рискованные операции, попиравшие фундаментальные законы жизни и смерти.

Рука, которая присвоит себе мое тело.

Виктор спасет меня. А я хочу жить! Отчаянно. Всегда хотела. На секунду я позволила себе обдумать такой вариант.

Но если я выживу, то все равно умру и никогда уже не верну себе контроль над собственным телом.

Я ухватилась за его руку и дернула изо всех сил. Виктор, не привыкший к сопротивлению с моей стороны, полетел в прорубь. Он замолотил руками, повернувшись ко мне в синих водах. Его брови были сдвинуты, выражая удивление и непонимание.

Я протянула руку и, улыбаясь, разгладила их. Виктор больше никому не причинит вреда. Я спасла их – и себя.

Он бился, пытаясь найти дыру и подняться на поверхность. Но на нем была меховая шуба. Пропитавшись водой, она тянула его вниз. Я обхватила его руками, обняла и начала опускаться вместе с ним на дно, пока он не перестал шевелиться. Вода глубокого синего цвета из холодной превратилась в обжигающую, а потом перестала ощущаться вовсе.

Я раскрыла руки и отпустила Виктора. Его пальцы, запутавшиеся в моих волосах, наконец расслабились. Устремив на меня удивленный взгляд, он медленно опускался на дно, пока не скрылся в темных глубинах. Меня, сбросившую лишнюю тяжесть, вынесло наверх.

Оставшись одна, я закрыла глаза.

Мне было не страшно.