Книга: Вчера
Назад: Глава двадцать пятая Марк
Дальше: Глава двадцать седьмая Марк

Глава двадцать шестая
Клэр

Мой вопрос повисает между нами в пустоте. Ужас ослепляет меня. Боль сжимает сердце. Я смотрю на свои руки – ими была убита моя дочь.
Это руки убийцы.
Я никогда не прощу себя, сколько бы мне ни осталось жить. Может, нужно снова вскрыть вены, повеситься на веревке, откупиться от смерти Кэт своей смертью. Каждый день до конца жизни станет мне карой, каждый час бодрствования будет расплатой за тот ужасный грех, что я совершила.
Но почему Марк не наказал меня сильнее? За смерть собственной дочери. Почему не ушел в тот же день? Почему оставался со мной так долго – со своей женой, с убийцей?
– Ты не ответил на мой вопрос. – Слова вырываются с дрожью. – Почему ты остался?
– Я не мог уйти, – говорит он. – Мой мозг повторял факты, которые я не мог игнорировать. Например, факт, что не я, а ты содержала нас в самом начале.
Я застываю.
– Факт, что я по глупости отказался от своей должности в Тринити. Думал, так будет легче опубликовать первый роман. Я ошибся. Жестоко ошибся.
– Я это знаю, но…
– Тринити отказался взять меня обратно. Снобов-дуо в высоких кабинетах колледжа потрясло то, что я женился на моно.
– Это не значит…
– Твоего заработка в «Универ-блюзе» нам хватало на хлеб. Когда кончились сбережения, ты заставила себя вернуться на работу. Всего через три месяца после смерти Кэт. И потом содержала нас обоих пятнадцать чертовых месяцев, пока я не получил первый аванс. Ты даже предложила продать обручальное кольцо, когда дела пошли совсем плохо, но я сказал «нет». Это тоже факты.
– Но я все равно не понимаю, почему ты остался.
– Факты, Клэр, факты. Все дело в фактах, которые я заучил: мы зависели друг от друга. Помогали друг другу держаться на плаву. Выжить в этом враждебном мире. После того как от меня отказались родные, со мной не осталось никого. Кроме тебя.
– Ну да, мы ведь обещали отцу Уолтеру, что будем держаться друг за друга.
– Поступки перевешивают обещания. Ты все эти годы старалась сделать мне приятное. Об этом говорит мой дневник, всякий раз, когда я его читаю. Он также говорит, что я чувствую свою вину в два раза сильнее, когда ты пытаешься быть ко мне доброй.
– Ну да, ты записал эти факты. Но как они могли удержать тебя сразу после того, как Кэт… сразу после ее смерти…
Последние слова тонут в громких рыданиях. Марк хмурится.
– Не знаю, – говорит он, тряся головой. – Правда не знаю. «Что» бывает нетрудным. «Почему» чаще всего ускользает.
Я молчу.
– Я знаю, от чего ты отказалась, выйдя за меня замуж, Клэр. С самого начала нам обоим пришлось бороться за то, чтобы быть вместе. Это тоже факт. И он, возможно, перекроет все, что я только что сказал.
Я замираю.
– Как же, черт…
Марк со вздохом ковыляет к своему встроенному стеллажу у противоположной стены и достает тонкую папку с наклейкой «Разное». Открывает и вынимает старый потертый документ.
– Я нашел это письмо случайно, – говорит он. – В октябре девяносто пятого, когда мы переехали на Милтон-роуд, двадцать три. Я тайком скопировал его, чтобы напоминать себе время от времени, от чего ты решила отказаться. Ради нас.
Он протягивает мне листок.
– Я прочел его столько раз, что, наверное, могу декламировать перед сном, – говорит он со вздохом.
Я смотрю на ксерокопию, края от возраста потерлись и стали хрупкими. Письмо написано от руки, властным почерком:
Усадьба Айнсли, Бакингемшир
18 августа 1995 г.
Дорогая мисс Клэр Буши,
насколько мне известно, через месяц мой единственный сын намерен на вас жениться. Я не могу благословить этот союз. Вы наверняка знаете причину. Я предлагаю простое и одновременно эффективное решение стоящей перед вами проблемы, которое, надеюсь, удовлетворит всех. Если вы согласитесь оставить моего сына в покое и прибегнуть к аборту, я в тот же день с радостью переведу на ваш банковский счет 500 000 фунтов. Эти деньги обеспечат вам достаточный комфорт до конца жизни. Надеюсь, вы примете мое щедрое предложение. Это для вашего же – и нашего – блага. Пожалуйста, ответьте мне до 1 сентября 1995 года.
Искренне ваш,
Филипп Эдвард Эванс, эсквайр.
Я делаю глубокий вдох и смотрю на Марка. У меня кружится голова. Выходит, он давно это знает.
– Ты ведь так и не ответила на письмо моего отца? – Голос у него мягкий, даже нежный.
Я качаю головой.
– Почему? – спрашивает он.
Я пожимаю плечами. Наши глаза встречаются. В уголке его правого века набухает слеза – он моргает, безуспешно пытаясь затолкать ее обратно.
– Значит, жертва была взаимной, – продолжает он; голос опять слегка дрожит. – Мы оба с самого начала от чего-то отказались. Именно это я повторяю каждый день. Вместо того, что обещал отцу Уолтерсу, – механически напоминать себе каждое утро, что я люблю свою жену.
– Но наши жертвы принесли одни несчастья. – Я протягиваю руки, боль снова терзает мое сердце. Сначала Кэт. Потом София.
– Прости, Клэр. Правда, прости. Я просто увлекся Соф…
– Ты это уже говорил. Но…
Вопрос дрожит у меня на губах; у меня еще есть возможность его проглотить, я знаю. Но он все же вырывается:
– Ты когда-нибудь… любил ее?
– Не думаю, чтобы я писал об этом в дневнике.
– Не верю.
Марк резко и уверенно откидывает назад плечи и достает из кармана айдай. Впечатывает в него что-то быстрыми пальцами, потом подходит ко мне, чтобы показать результат поиска: «София + любовь/любить» = 0 совпадений (0 ссылок).
Я удивленно моргаю. С трудом верю тому, что вижу. Но из головы не идет другая неприятная возможность.
– Что, если… ты называл Софию в своем дневнике другим именем? Каким-нибудь прозвищем, например. Ты можешь напечатать просто «любовь/любить»? Я хочу знать, что получится.
– Не думаю, чтобы у нее когда-либо было проз…
– Пожалуйста.
Он вздыхает и качает головой.
– Пожалуйста, Марк.
Он со вздохом подается вперед и впечатывает «любовь/любить»; на этот раз его пальцы сопротивляются. Спотыкаясь, я подхожу ближе и заглядываю ему через плечо. Экран мигает, на нем появляется несколько слов: «любовь/любить» = 12 совпадений (3 ссылки).
Глаза у Марка делаются круглыми, даже испуганными.
– Кликни на первую ссылку, – говорю я.
Он колеблется несколько секунд, потом подчиняется. Наши глаза одновременно заглатывают текст:
7 апреля 2013 г.
Я открыл ключом парадную дверь, вошел в кухню и тут увидел, что Клэр стоит у раковины спиной ко мне. У ее ног валяется кухонный нож. Я подумал, что она случайно его уронила. Но тут она обернулась – глаза огромные и невидящие, кисти воздеты к потолку, словно в мольбе. Я застыл с открытым ртом. Кровь стекала по ее левой руке: два жутких красных ручейка, змейками к локтю. Чемодан и букет роз выскользнули у меня из рук и со стуком упали на пол – секунды две я стоял, не веря глазам, и только потом бросился вперед.
– О господи, Клэр, что ты наделала?
– Я не хотела, я… Я просто ужасно себя чувствовала все утро, эта чернота на меня давила. У меня болело в груди… потом я увидела нож…
Слова прерывались жалобными сухими рыданиями. Я схватил ее за плечи, усадил на стул, потом бросился к буфету. Оторвал длинную полосу от рулона бумажных полотенец и кинулся обратно к ней – вытереть кровь. Надрезы поперек запястья, как я с облегчением отметил, были поверхностными. Но нанесла их себе она сама.
На глаза мне попалась стоявшая на столешнице аптечка, в которой Клэр держала антидепрессанты.
– Ты вчера принимала таблетки?
Ее взгляд метнулся к лекарствам. Она покачала головой, вяло ее свесив:
– Я думала, что смогу без них.
– О господи, Клэр. Нужно было позвонить тебе вчера вечером и напомнить.
По ее лицу поползли слезы – я понял, что ее нужно срочно везти к Хельмуту Джонгу. Так что доволок ее до «ягуара» (она не сопротивлялась) и поехал в Адденбрука. Всю дорогу она молчала, прижимая полотенце к запястью. Я тоже молчал. О чем тут было говорить?
Слава богу, Джонг был на месте. Я прождал перед кабинетом для консультаций не меньше получаса. Шагая по коридору, думал о том, что нельзя больше уезжать на эти двухнедельные писательские семинары, какую бы кучу денег мне за них ни платили. Я боялся представить, что могло случиться, вернись я на день позже, – если с Клэр в мое отсутствие произойдет что-нибудь ужасное, я никогда себе этого не прощу. Боль от потери, по какой угодно страшной причине, будет для меня за пределами выносимого. [Вним.: ограничить поездки одним днем, не больше, и оставить только те, что совершенно необходимы.] Видимо, из-за этого я добровольно посвятил свое существование тому, чтобы оттащить ее от края, добиться окончательной реабилитации, спасти от самой себя. И пусть на этом скорбном пути моя душа проржавеет до самой сердцевины. Цена окажется много выше для нас обоих, если я не сделаю для Клэр все, что смогу, – все, что находится в пределах моих возможностей. Разрушения будут страшнее в этом случае.
Наконец Джонг вышел из кабинета.
– Два шва. Мы подержим ее до утра, на всякий случай. Начиная с сегодняшнего дня ей, возможно, понадобится более сильная доза антидепрессантов, но все будет в порядке. В полном порядке.
Я выдохнул с облегчением.
– Вы ведь ее любите?
Вопрос застал меня врасплох. Я кивнул.
– За все эти годы я перевидал много семейных пар. Большинство думает, что любовь или черная, или белая. Но вы относитесь к ней по-другому, не правда ли, мистер Эванс? Какого цвета любовь?
Ответ выскочил у меня изо рта до того, как я успел подумать:
– Серого.
– А если бы у любви был вкус, то какой?
– Горько-сладкий.
Он кивнул – мой ответ его не удивил. Подавшись вперед, он похлопал меня по плечу:
– Поэтому с вами обоими все будет в порядке. Не сразу, но когда-нибудь. В конце концов. Может, счастье действительно иллюзорно, но любовь приближает нас к нему.
Я всхлипываю – я вижу, как расширяются у Марка зрачки, когда он вчитывается во фразы, написанные им же самим.
Вот что, значит, крутилось у него в голове тем черным ужасным утром, когда все вокруг стало чуть тяжелее, чем я могла вынести. Может, постоянные дневниковые записи – не просто изнурительная обязанность, отравляющая человеческое существование. Я никогда бы не узнала об истинных чувствах Марка, если бы он не увековечил их в своем айдае. Я никогда бы не поняла, какую глубокую боль приходится ему терпеть и как он из-за меня страдает. Мои догадки все это время были верными. Он оставался со мной потому, что уйти было бы еще больнее. То же и со мной. Веревка, связывающая нас, лишь затянется смертельной петлей, если кто-то один попытается ее разорвать. Поэтому мы вместе.
Он вздыхает – возможно, тоже осознает этот факт.
– Давай посмотрим вторую запись, – говорю я. Голос у меня мягкий, он словно наполнен неожиданным пониманием.
Марк соглашается, нажимая на следующую ссылку. Мы вытягиваем шеи, чтобы прочесть запись вместе.
7 июля 2013 г.
У Клэр был вполне счастливый вид, когда она бродила по белому песчаному пляжу, собирая ракушки. Наблюдая издалека за ее радостным лицом и хорошим настроением, я подумал, что нам просто необходимо чаще выбираться на Карибы. Солнце, море и соль, безусловно, для нее полезны. Мои размышления были прерваны внезапным появлением пожилой дамы в переливающемся зеленом купальном костюме; она сжимала в руках потертый экземпляр «На пороге смерти». На вид женщине было не меньше семидесяти, но глаза, вопреки возрасту, сверкали живо и ярко.
– Я очень люблю ваши романы, мистер Эванс. Вы прекрасно комбинируете тайну с бытовым нуаром.
От поклонников не спрячешься даже на Невисе. Минут двадцать мы проговорили о наших любимых произведениях, потом она с улыбкой указала на Клэр:
– Ваша жена, полагаю.
– Так и есть.
– Вы, безусловно, ее любите.
Ее заключение застало меня врасплох.
– Все любят своих супругов.
– Но не так, как вы. Я долго присматривалась, пытаясь понять, действительно ли вы тот самый Марк Генри Эванс. Все это время вы сидели за столом и смотрели на нее с большой тревогой. Так, словно боялись потерять.
– А… гм…
– Как вы показываете своей жене, что вы ее любите?
– Э-э… не знаю… Наверное, дарю ей розы. Разного цвета.
– Правда? Эти разные цвета что-то означают? Каждый цвет для чего-то специального?
– Так и есть, вообще-то. Малиновый – «Я виноват», бордовый – «Я очень, очень виноват».
– А розовый?
– Даже и не знаю. Когда я в первый раз подарил Клэр розы, половина из них была розового цвета, а половина – белого.
– Ну что ж, глубинный смысл понятен. Раз вы тогда дарили ей розы в первый раз.
– Об этом стоит подумать – в первые дни нашего знакомства я дарил Клэр много роз именно этих двух цветов.
Она подмигнула, кожа на лице сложилась в милый узор морщинок.
– Нам часто нужен посторонний, чтобы заметить очевидное. Когда-нибудь вы поймете смысл розового и белого.
Я смотрю на Марка.
– Никогда не думала, что цвета что-то значат, – говорю я. – Двадцать лет, а до меня так и не дошло.
– А я до сих пор не знаю, что значат розовый и белый, – говорит он, слегка тушуясь и нажимая на третью, последнюю ссылку.
14 сентября 2013 г.
Я вошел через переднюю дверь, навстречу мне бросились буйный Неттл и сияющая Клэр.
– Я скучала без тебя, Марк. Так обидно, что тебе пришлось ночевать в Лондоне.
Я вешаю пальто на крючок и направляюсь в кухню, не смея встретиться с ней взглядом.
– Ты вчера принимала таблетки?
– Да. Я себя нормально чувствую. Просто соскучилась. Готовлю твое любимое рагу из кролика.
Я не был уверен, что смогу положиться на свой голос, но что-то нужно было ответить.
– Ох, Клэр. Ну зачем ты? Мне тоже… гм… неприятно, что я опоздал вчера на последний кембриджский поезд.
Но мне стало в два раза неприятнее, когда, войдя в кухню, я окунулся в густой, пряный запах кроличьего мяса и лаврового листа, поднимавшийся от кипящего на плите варева. Надежный, уютный, повседневный запах семейного очага. Огромный контраст с ароматом пропитанных магнолией свечей, что заполнял вчера ночью номер 261 отеля «Кандински». И смешивался с мускусным бергамотом, которым эта женщина щедро обрызгала свои запястья и шею.
Запах страсти.
Если магнолия и бергамот пахнут страстью, могут ли кролик и лавровый лист обрести запах любви?
Так и есть. Иначе и быть не может. Кролик и лавровый лист на кухне наполняют желудок мужчины. Но они также насыщают его душу. Они питают его в прямом и переносном смысле, понимает он это или нет. Может, поэтому я инстинктивно, словно ручной голубь, каждый день возвращаюсь к жене, несмотря на все ужасы, происходившие раньше. [Вним.: выучить и сохранить этот факт.] И поэтому я чувствую себя виноватым как черт: как я мог изменять Клэр? Как я мог?
Наши глаза опять встречаются. Мои теперь мягкие и влажные. Ибо что-то растаяло в моем сердце. Ревность и обида сделали его хрупким – давным-давно. Но это новое понимание уносит гнев, горечь и мои так долго лелеемые заблуждения о Марке.
Да, мои руки покрыты кровью. Мне никогда ее не смыть, сколько бы я ни старалась. Мою душу затопляют горе, ужас и вина. Страшная вина. Но что-то может залатать мое сердце, пусть только крошечную его часть, сделав повседневную жизнь чуть-чуть выносимее.
Не что-то. Кто-то.
Мой муж, человек, который всегда был на моей стороне. Единственная проблема: мы не понимали друг друга по-настоящему. Так, как поняли в этот последний час. Возможно, слишком поздно.
Я вздыхаю.
– Скажи мне, Марк… – мой голос переходит в шепот. – Что случилось с Софией? Почему она умерла?
Я не понимаю Вирджинию Вулф. Наконец-то я это признал. Может, я потому так ею и заинтригован, что не могу понять. Или попросту болезненно очарован той темной спиралью в ее душе, что в конце концов привела эту женщину к закрученным водоворотам реки Уз.
Дневник Марка Генри Эванса

 

Назад: Глава двадцать пятая Марк
Дальше: Глава двадцать седьмая Марк