Глава двадцать первая
Ханс

Я по-прежнему считаю ее ненормальной. Человек в здравом уме не в состоянии наворотить эту сумасшедшую схему. Настолько извращенная и мощная интрига – всего лишь затем, чтобы раздавить другого человека. Дневник Софии не пройдет ни в одном суде. Факт: присяжные с опаской относятся к дневникам бывших пациентов психиатрических лечебниц. Я и сам все больше сомневаюсь, что его можно рассматривать как законную улику. Слишком там все извилисто и близко к абсурду.

Но что, если… что, если в нем все же есть зерно истины?

Крошечное.

Это зерно может пролить свет на личность ее убийцы. А моя работа, между прочим, состоит в том, чтобы узнать, кто убил Софию Эйлинг. Факт: никогда не терять из виду преступление. Мистер профессор Гризли много лет назад так и объявил в первую же минуту лекции, с которой начинался курс «Введение в криминологию». Слишком легко отвлечься на то, что не относится к делу, говорил он, размахивая для большей убедительности незажженной сигарой. Разве двадцать лет расследований, в том числе убийств, не научили меня хвататься за любую, даже самую слабую возможность? Разве не этот самый главный факт я усвоил лучше всех других за годы полицейской службы?

Стоит ли верить лежащему передо мной дневнику? София решила прибрать к рукам определенные страницы из дневников Марка и Клэр Эванс. Страницы, которые, как она считала, подтвердят, что Марк, подкупив медицинского эксперта, вынудил его скрыть истинную причину смерти своей дочери.

Этот посыл абсурден до нелепости. Он противоречит рациональному и фактологическому пониманию всего и вся. Однако сумасшедшей бабе, мозги которой, по ее словам, запоминают все, вполне под силу раскрутить столь диковинную схему. Тактику, на которую работает столь же страстное желание уничтожить.

Несколько секунд я изучаю шахматную доску у себя на столе, потом протягиваю руку и двигаю вперед черного ферзя. Ход усиливает давление на белого короля.

В дверь коротко стучат. Я поднимаю взгляд: снова Хэмиш, с глубокой морщиной на лбу. Вполне сопоставимой по размеру с той, что появилась у меня самого после последнего набега на дневник Софии.

– Я вышел на клерка из приемной комиссии университета, – говорит мой помощник. – Он был настолько любезен, что, несмотря на субботу, согласился зайти в свою контору на Трампингтон-стрит и посмотреть списки выпускников. Софии Алиссы Эйлинг в базе нет. Я попросил его на всякий случай проверить разные варианты написания имени. Но он все равно ничего не нашел. Он уверен, что у них не было такой студентки.

– Ага.

– Еще я поговорил с криминалистами, которые осматривали «фиат» мисс Эйлинг. Они нашли там пару интересных вещей.

Проклятье. Сердце с глухим стуком проваливается до самых оксфордских ботинок. Криминалисты сегодня тоже сверхстарательны.

– Багажник слегка влажный, говорят. Но это, скорее всего, из-за позавчерашней грозы. Еще они нашли на заднем сиденье несколько клочков зеленой травы.

– Это как раз неинтересно. – Я очень стараюсь говорить нейтрально. – Обрывки зеленой травы найдутся в любой кембриджской машине.

Хэмиш пожимает плечами.

– Они еще нашли несколько комков грязи на водительском сиденье и на коврике, – добавляет он. – Есть слегка сырые. Эйлинг, видимо, где-то гуляла под дождем.

– Гм…

– Четких отпечатков пальцев нет, к сожалению. Но в багажнике обнаружили пару длинных светлых волос. Оба от крашеной блондинки с темно-каштановыми корнями. ДНК та же, что у Эйлинг.

– Значит, она и есть та, про кого мы думаем, – говорю я.

– Именно.

– Тогда мне нужно от вас еще две вещи. Во-первых, не могли бы вы узнать, где находится сейчас дуо по имени Анна Мэй Уинчестер? Выпускница колледжа Люси Кавендиш, которая в девяносто пятом году пропадала девятнадцать дней, а потом явилась обратно. Я хочу знать, что с ней стало. Отдельно – не поменяла ли она имя.

– Хорошо.

– Во-вторых, не могли бы вы надавить на Мардж, чтобы она закончила протокол вскрытия как можно скорее? Нам просто необходимо знать хоть что-нибудь до конца дня.

– Почему вы так стремитесь закончить это дело до конца дня? – Хэмиш смотрит на меня прищуренным глазом. – Вы твердите об этом с самого утра.

– Потому что…

Проклятье. В голове вдруг стало пусто.

Хэмиш таращится на меня. Я слишком долго придумываю, что ответить. Нужно что-то сказать. Что угодно.

– Потому что… гм… на кону моя репутация.

Он дергает бровью.

– Подарить убийце один день, чтобы он мог скрыться, – значит подарить ему и второй, – продолжаю я, стараясь придать уверенности своему голосу. – И тогда мы его вообще никогда не поймаем.

– Ага, – кивает Хэмиш.

Но невозможно не заметить, какой опасной дугой выгнулась его нижняя губа.

– Обязательно запишите куда-нибудь эти факты.

– Да… конечно.

Он исчезает за дверью, рот его изогнут все так же скептически.

Черт. Черт. Черт. Было плохо, стало еще хуже. Две оплошности за два дня могут равняться карьерному самоубийству. Судя по виду, с которым Хэмиш выходил из моего кабинета, он что-то заподозрил. Или мне показалось?

Я подхожу к шахматной доске и в попытке успокоиться делаю четыре совершенно случайных хода. Хватит заморачиваться из-за Хэмиша, иначе я скачусь в паранойю, пусть сколь угодно оправданную. Лучше подумать о том, что он только что сказал.

Я рывком переключаюсь на расследование.

Закономерность действительно просматривается. Регистрационных записей, относящихся к женщине по имени София Алисса Эйлинг, совсем мало, и они очень разрозненные. В приемной комиссии университета заявляют, что никогда о ней не слышали. То же отвечают в службе регистрации актов гражданского состояния, Министерстве внутренних дел и местной избирательной комиссии. Даже в Министерстве памяти и Департаменте по делам дуо ничего о ней нет. Записи о существовании Софии имеются лишь в двух организациях – в агентстве по лицензированию водителей и банке «Барклайс». Хорошо бы проверить у бермудских коллег, есть ли она в их файлах. Действительно ли она родилась на острове и имеет бермудский паспорт. Подозреваю, там окажется все та же унылая пустота. В любом случае бермудцы ответят лет через сто.

Я работаю по другим часам.

Кто тогда, черт возьми, эта София Эйлинг?

Взгляд останавливается на фотоальбоме, который все еще лежит на краю моего стола. В нем множество фотографий двадцатилетней кембриджской студентки. Простоватой очкастой девушки со слегка оттопыренными ушами. Кто эта шатенка, пес ее подери? И из какой преисподней явилась блондинка, которую мы выловили из реки сегодня утром? Может ли София Алисса Эйлинг быть фальшивым именем? Или другим именем? Скажем, новым именем женщины, которую когда-то звали Анна Мэй Уинчестер? Могла плоскогрудая шатенка, вырвавшись из Сент-Огастина, переделать себя в пышнотелую блондинку? Чтобы потом ее убил Марк Эванс?

Я вздыхаю.

Белый король определенно в опасной позиции. Чтобы его защитить, я двигаю вперед слона. В дверь два раза осторожно стучат. Я поворачиваюсь – опять Тоби.

– Вам, наверное, будет интересно, что мы нашли, сэр, – объявляет он, улыбается во весь рот и шагает в кабинет.

Я с надеждой поднимаю бровь.

– Пришлось перевернуть небо и землю, но я добыл имя человека, – говорит он, – который стоит за переводами денег на счет Эйлинг в «Барклайсе». Если бы не ваш швейцарский контакт, ничего бы не вышло. Хейнс надавил, и вот…

– Имя?

– Основатель трастового фонда – дуо по имени Алан Чарльз Уинчестер. Банковский магнат родом с Британских Бермуд.

Я застываю.

– Я подумал, что вы захотите получить побольше информации об этом человеке, – продолжает Тоби с ухмылкой. – Ну я и поискал. Кое-что есть в Сети. В шестьдесят седьмом году Алан женился на дуо с Португальских Бермуд по имени Лили Феррера. В восемьдесят первом они решили переехать с Бермуд в Англию. Купили большой загородный дом в поселке Котон, это три мили от Кембриджа. Брук-лейн, двести восемьдесят восемь…

Он замолкает, переводя дух.

– Дальше.

– В восемьдесят третьем, возвращаясь в Котон после «Травиаты» в Королевском оперном театре, Алан и Лили попали в страшную аварию на шоссе Эм-одиннадцать. Алан отделался переломом руки, но Лили, получив множество повреждений, скончалась на месте – так было объявлено. Алан женился во второй раз в девяносто четвертом году, на танцовщице-моно из Беларуси по имени Агнесса Иванова. В конце концов он тоже умер – в две тысячи восьмом году, от сердечного приступа… – Тоби неожиданно хихикает, – занимаясь сексом в отеле «Риц» со своей личной помощницей Нолой Барр. Но вам должно быть интересно вот что, сэр: у Алана Уинчестера осталась дочь от Лили Ферреры. Она родилась в семидесятом году. Ее звали Анна Мэй.

– Господи боже.

– Я также позвонил еще раз в Сент-Огастин, – говорит он. – Представился бухгалтером из Швейцарской службы по делам наследования. Сказал, что проверяю старые счета и нашел расхождения в платежах. Возможно, из-за путаницы в том, сколько времени у них провела Эйлинг. Попросил сверить даты – когда именно она там лечилась. И знаете что?

По его лицу расползается триумфальная гримаса.

– Эйлинг была в Сент-Огастине с мая девяносто шестого по январь две тысячи тринадцатого, – заключает он.

– Ты настоящий талант, Тоби, – говорю я. – Я представлю тебя к повышению. Первоклассная работа.

– Повышение никому не повредит, – говорит Тоби, снова хихикая. – Чем выше этаж, тем лучше обзор, это я усвоил. Что еще мне сделать?

– Пока ничего. Я позвоню, если что-то понадобится. Отличная работа, Тоби. Просто отличная.

– Спасибо, сэр. – Тоби потешно салютует и исчезает за дверью.

Я шагаю к окну в надежде на глоток свежего мозгоочистительного воздуха. Я со свистом делаю глубокий вдох, но через секунду понимаю, что наполнил легкие раскаленным выхлопом проезжавшего мимо автобуса. Я строю рожу голубю, расположившемуся чуть ниже на жердочке, – птица отвечает мне столь же пренебрежительным взглядом. Ветер за день разгулялся – заблудившийся бумажный пакет описывает по Парксайду энергичные броуновские круги. На Паркер-Пис – большой зеленой поляне неподалеку от полицейского участка – бегают несколько мальчишек и одна девчонка. Один тащит желтого воздушного змея с оранжевым хвостом. Змей парит в воздухе, словно гриф в восходящем потоке.

София Эйлинг и Анна Мэй Уинчестер – это, вне всякого сомнения, одна и та же женщина.

Я должен был это понять намного раньше. Какая жалость. Я точно выяснил бы это несколько часов назад, если бы не чертов выцветший поляроид.

Теперь все сходится. Особенно если в айдае Софии содержится не зерно правды, а чуть больше. Даты, по крайней мере, совпадают.

Может, этот дневник не просто выведет меня к правде: может, в этом дневнике и есть фактическая правда.

Итак, Софиина жажда мести родилась из чего-то такого, что проявлялось в течение нескольких месяцев и привело ее к долгосрочному заточению на Внешних Гебридах. Это что-то зажгло неугасимый пожар ненависти к Марку Генри Эвансу, который тлел в ней подспудно все годы ее вынужденной изоляции.

Но из-за чего с самого начала могла вспыхнуть такая кошмарная злоба? Уж точно не из-за разбитого сердца.

Пожалуй, стоит отбросить рациональные доводы и поставить себя на место Софии со всеми ее травмами и памятью. Извращенной, как ее высоченные шпильки. Представить, каково это – из обычной дуо вдруг превратиться в человека, который после двадцати трех лет помнит все. Допустить, что она пишет правду, – это нужно сделать, если я хочу понять, почему она так стремится уничтожить Марка Генри Эванса и что настолько ужасное он ей сделал. Ученые, между прочим, нашли генетический выключатель кратковременной памяти. А то, что однажды выключено, можно включить снова. Была же недавно в газете заметка о сумасшедшем психиатре, который лупил моно палками по голове и тем углублял им память. Может, и есть шанс, ничтожная вероятность того, что обычный грешный человек обретет в один прекрасный день полную память.

Значит, если я теперь София и могу вспомнить все (оставим пока нечеткие фрагменты и обрывки), то какое из этих воспоминаний будет самым травмирующим?

Желтый змей вдалеке, спрямляя путь, поднимается по диагонали над детьми и зеленой лужайкой.

Воспоминание о том, как Марк бросил ее ради Клэр? Возможно, но вряд ли. Каким бы грубым и бездумным способом Марк ни променял шатенку-дуо на блондинку-моно, это случилось почти двадцать лет назад. Обычно люди такое переваривают и живут дальше. Факт: учебник по мотивации уголовных преступлений утверждает, что вражда, основанная на неразделенной любви, редко продолжается долго, в этом ее отличие от затяжных денежных конфликтов. Строчка из дневника «этот идиот бросил меня двадцать лет назад ради фифы с большими сиськами» содержит куда меньше эмоционального заряда, чем фраза «этот идиот задолжал мне кучу денег, и теперь мне нечем платить за квартиру».

Безответная любовь, скорее всего, не фактор.

Я смотрю, как желтый змей танцует над детскими головами, выписывая веселые зигзаги.

Скажем, память о Марке как-то связана с долгим заточением Софии в Сент-Огастине? Двадцать лет назад Марк мог написать докторам письмо, что она ненормальная (как это сделал я). Наши письма позволили психиатрам подтвердить диагноз и отправить Софию на Внешние Гебриды. Но ведь тщательно спланированная «месть» растянулась у этой женщины на два долгих терпеливых года. Должно быть что-то еще. Что-то радикальное.

Я вздыхаю. Звук получается таким громким, что пугает голубя на жердочке. Я хмуро смотрю на несущиеся над головой облака.

Нужно включить креативность. Не я ли, между прочим, недавно смеялся над Хэмишем, что он не способен помыслить на шаг в сторону.

На краю облака – вспышка света.

Желтый воздушный змей ныряет вниз, словно гриф, заметивший падаль.

О господи, нет.

Это может быть память о том, как на нее упало бремя – воспринятое как проклятие – самой памяти. Разве не утверждал этот сумасшедший психиатр, что конвертировал женщину-моно в человека с памятью гораздо более глубокой, чем у любого дуо? Жесткая комбинация физической и эмоциональной травмы, как он заявлял, сделала свое дело. Двадцать лет назад Марк мог совершить по отношению к Софии что-то столь же радикальное. В ночь Тринити-бала, например. И этот его поступок заставил ее вспомнить все, о чем она вспоминать не хотела. Когда я разговаривал с ней в первый раз, она была очень сильно возбуждена, это точно.

София, видимо, считает Марка виновным в том, что ее пришибло этой избыточной памятью.

Бинго.

Кажется, нашел.

Но точно ли Марк два дня тому назад нанес удар этой отчаянной и расчетливой женщине? И как она умерла?

Я иду обратно к шахматной доске. Пару минут изучаю фигуры, потом двигаю белого короля назад, уклоняясь от буйного черного ферзя.

Мне нужен протокол вскрытия до конца сегодняшнего дня. Но Мардж с помощниками могут провозиться долго. Сегодня, между прочим, суббота. Насколько я знаю Мардж и компанию, они вполне могли свернуть дела и отправиться пить пиво в «Летучего поросенка». И я могу их понять. Люди, которые весь субботний день прокопались во внутренностях раскисшего трупа, заслужили немного выпивки. Или много выпивки. Но завтра воскресенье, и протокола не будет до понедельника.

Мне этот чертов протокол нужен сегодня.