Глава десятая
Марк

Никогда не пытайтесь победить собственную входную дверь, если у вас в руках сотня роз (притом что я неплохо придумал, решив по пути из Гилдхолла опустошить полки единственной цветочной лавки во всем Ньюнеме). Ключ не желает поворачиваться, а цветы грозят выпасть из рук. Представляю, как они сейчас ударятся оземь и взорвутся вулканом летучих бутонов и обезглавленных стеблей. Вдобавок ко всему у меня кружится голова от их приторно-сладкого запаха.

– Добрый день, мистер Эванс, – произносит знакомый голос. – Сколько у вас цветов! Очень красивые.

Ключ с лязгом падает на землю. Я поворачиваюсь: ко мне шагает мой заклятый враг со слегка изумленным выражением на лице. В груди поднимается волна страха. Что здесь делает Ричардсон? Не мог же он так быстро выяснить, что случилось с… Он пришел меня арестовать?

Не дрожать. Ни в коем случае.

– Что… что вы здесь делаете?

– Всего лишь хотел задать вам еще один вопрос насчет романа «На пороге смерти», – говорит он.

Детектив старательно доводит меня до белого каления. Это из-за него мне сейчас оттягивает руки символ удушающего отчаяния – сотня роз, чьи разбухшие бутоны олицетворяют собой все, что за сегодняшний день расцвело пышным цветом. Ричардсону я обязан неизбежным крахом, во-первых, моего брака, а во-вторых, вожделенной политической карьеры – ведь именно ему хватило такта отпустить замечание насчет Софии в присутствии моей жены. Этот человек нагоняет на меня страх и раздражает одновременно.

Возможно, намеренно.

– Я уже рассказал вам все, что знаю о Софии. – Я сжимаю зубы так сильно, что слова выходят со свистом.

– Ну, – он пожимает плечами, – я не собирался спрашивать вас о мисс Эйлинг. Я только хотел узнать, зачем в двухтысячном году Гуннар и Сигрид отправились в свой медовый месяц аж на Шпицберген, если им действительно хотелось посмотреть на северное сияние.

– А что здесь не так?

– Шпицберген слишком далеко на севере. Не самое лучшее место в мире, чтобы наблюдать эти красоты на пике солнечного цикла. У них было гораздо больше шансов увидеть северное сияние в Вальберге, родном городе Гуннара, чем на Шпицбергене.

Проклятье. Нужно срочно что-то придумать.

– Они предполагали, что смогут увидеть там северное сияние. Я никогда не говорил, что они его видели.

Детектив достает из портфеля потрепанный экземпляр романа и быстро его перелистывает.

– Но вот же, в книге написано: «Небо ожило, и Гуннар заключил ее в объятия». Шестнадцатая страница.

– Это просто… гм… фигура речи.

– Тогда почему в следующих строчках: «Темно-изумрудные знамена мерцали над их головами, рассекая небеса золотисто-опаловыми лезвиями, прежде чем исчезнуть в танце, словно вздымающиеся занавеси зеленого огня»?

На лбу у меня выступают бисерины пота. И вовсе не оттого, что приходится держать на весу сотню тяжелых роз. Нужно думать хорошо и быстро, иначе детектив возьмет надо мной верх.

У меня есть четыре возможности:

а) сказать, что невозможно помнить все, что писал раньше. Поэтому я всегда возвращаюсь на страницу назад, когда сочиняю эти чертовы романы;

б) признать, что не знаю ничего о Шпицбергене, в том числе о шансах увидеть там северное сияние;

в) сказать, это был поэтический прием;

г) все вышеперечисленное.

Но тут мне приходит в голову блестящая идея.

– До сих пор только моно подвергали мои книги столь скрупулезному построчному анализу. Вы ведь не можете быть моно, инспектор?

Он вздрагивает. Мне показалось или и вправду его глаза прорезало чем-то темным? Но он тут же резко расправляет плечи.

– Если вы правы и я действительно моно, мистер Эванс, то я, безусловно, не в состоянии достаточно хорошо выполнять свою работу. Что недопустимо, поскольку я рассчитываю поймать человека, убившего Софию Эйлинг, до конца сегодняшнего дня.

Я сглатываю.

– Всего доброго, мистер Эванс. Я непременно буду держать вас в курсе того, как идет следствие.

– Очень хорошо, инспектор. – Слова выходят со скрипом.

– Надеюсь, кстати, что вы как-нибудь доберетесь до Уотербича. Жаль, что вы не смогли этого сделать вчера утром. Иногда дела удерживают нас дома, не правда ли?

Пот уже льется у меня по лбу – детектив умудрился достать меня до печенок. Как, черт возьми, он раскопал, что вчера утром я пропустил обычную пробежку?

Я делаю глубокий прерывистый вдох. Я не поддамся панике. Несмотря на то, что страх уже стучится в заднюю дверь моего сознания и умоляет впустить. Нужно сосредоточиться на текущей задаче. Сделать то, на чем настаивал Роуэн. Спасти наш брак, пока это еще не поздно. Не позволить моей жене уничтожить себя и нас обоих.

Клэр, наверное, в спальне – судя по тому, что я не нахожу ее нигде в доме. Я подхожу к двери, шатаясь и сооружая на лице подходящую покаянную мину. Розы по-прежнему оттягивают руки, наполняя ноздри приторными миазмами.

– Клэр?

Она не отзывается.

– Пожалуйста, Клэр, прости меня.

Нет ответа.

– Пожалуйста, скажи что-нибудь. – Я решаюсь на умоляющий тон. – Пожалуйста, давай начнем все сначала.

Я не слышу ничего. Даже легчайшего приглушенного дыхания или шороха. Может, ее там нет.

Я поворачиваю дверную ручку. Та сразу поддается.

Комната погружена в темноту. Шторы все так же опущены, хоть их и разделяет тонкий просвет. Треугольный осколок послеполуденного света безнадежным штрихом протянулся по полу. Постель не застлана. Одеяло громоздится сбоку большой неопрятной кучей.

Моей жены здесь нет.

Я подхожу к окну и раздвигаю шторы, потом распахиваю дверь гардеробной, удостоверяясь, что там ее тоже нет.

В мозгу один за другим вспыхивают жуткие сценарии. Пока я в беспомощном молчании стою у растерзанной супружеской постели с вонючими розами в руках, Клэр пьет кофе с журналисткой из «Дейли мейл» (той, у которой четыре бывших мужа). Сердечный тет-а-тет двух обиженных женщин, результатом которого станет разоблачительный материал о ночных похождениях Марка Генри Эванса. Крупнейший за год тираж с моей взъерошенной дикоглазой физиономией во всю первую полосу. Или другой, столь же ужасный сценарий, когда Клэр вершит суд на собственной пресс-конференции, заявляя, что подготовка к разводу идет полным ходом и что она не намерена больше иметь дел с загулявшим мужем. Особенно после того, как он спал с женщиной, чье тело только что выловили из Кэма.

Я обязан найти свою жену.

Я достаю мобильный телефон и набираю ее номер.

Ничего. Ее телефон переключен на автоответчик:

– Вы звоните Клэр Эванс…

Я прерываю звонок.

Куда, черт возьми, она могла подеваться?

Нужно проверить все возможности. Вычислить местоположение моей жены, пока это еще не поздно. Вымолить у нее прощение до того, как два бедствия, с разводом и трупом, выйдут из-под контроля.

Эмили Уэйд. Ну конечно. Моя жена изливает горе лучшей подруге. Факт: Эмили, бывшая официантка из «Универ-блюза», живет в муниципальной квартире где-то на Грейндж-роуд. Три недели назад я изумлялся у себя в дневнике тому, что Эмили унесла с собой в пакете семь эклеров, после того как Клэр привезла ее к нам на чай.

Я снова достаю телефон и ищу номер Эмили. Но ее нет в списке контактов.

Я готов завыть.

Но еще не все потеряно. Ее номер – или адрес – может храниться у меня в компьютере. Я мог его куда-нибудь впечатать. Оставив розы на трюмо, я выскакиваю из спальни, лечу вниз по лестнице, прочь из дома через дверь в сад. Ветер за это время превратился в вой и визг, от которых болят уши.

Я добегаю до кабинета. Дверь приоткрыта.

Черт.

Готов поклясться, что захлопнул ее сегодня утром, когда Клэр увела меня отсюда.

Могла полиция устроить в мое отсутствие обыск? Как-то же Ричардсон пронюхал про Гранчестерские луга. Но ему всяко понадобился бы ордер. Значит, Клэр. Она точно знает, где лежат запасные ключи от всех дверей в доме, в том числе и ключ от кабинета.

Я толкаю дверь. На экране ноутбука крутится заставка с северным сиянием. Проклятье. Когда Клэр утром постучала в дверь, я забыл выключить компьютер. Я нажимаю несколько кнопок, проверяя, не рылась ли она в моих файлах или в почте. Но похоже, что нет. Факт: мои письма, как и айдай, блокируются после двух минут неактивности. Письменный стол тоже, кажется, никто не трогал. По крайней мере, бумаги, папки и другая канцелярия в том же виде, как я оставил.

Однако интуиция подсказывает мне, что Клэр искала что-то другое. Я оглядываю кабинет. Вроде бы ничего необычного. Взгляд останавливается на встроенных книжных полках у противоположной стены.

Проклятье.

Я всегда тщательно выравниваю бумажные папки – равно как и корешки книг – на каждой полке. Беспорядок действует мне на нервы. (Ричардсон, должно быть, страдает похожей формой ОКР, если судить по безукоризненному порядку у него в кабинете.) Одна из папок в самом нижнем ряду слегка выступает. Кто-то достал ее и, особо не задумываясь, засунул обратно.

Мне не нужно проверять наклейку, я и так знаю, что внутри. Факт: часть материалов из этой папки преследует меня вот уже двадцать лет. Поэтому я держу ее на самой нижней полке – там они почти не попадаются на глаза и не лезут в голову.

Я достаю ее и заглядываю внутрь. Папка пуста. Из нее вынули все бумаги.

Чертов ад. Кажется, мне конец.

Как и предрекал Роуэн.