Глава 20
Гроза

Опалин был неприхотлив в еде.

Он рос в те годы, когда перебои с продовольствием стали обычным делом, и началось все это еще до революции.

Сколько он помнил себя, жизнь оставляла ему мало выбора в том, что касалось пищи телесной, и привередничать тут просто не приходилось. Повзрослев, он сделался постоянным посетителем столовых, – опять-таки не имея выбора, потому что обстоятельства его к тому моменту сложились так, что дома он фактически лишился.

Сняв угол у Варвары Дмитриевны, он ни на что не рассчитывал, но старая дама, которая втайне жалела его, всерьез озаботилась его пропитанием. Она закармливала его, насколько ей позволял ограниченный бюджет, и между делом тактично научила своего жильца правильно обращаться со столовыми приборами.

Однако все кулинарные ухищрения Лукомской померкли перед обедом, который устроила Вера Ильинична, причем Опалина поразила не только сама еда, но и белоснежные салфетки, и бокалы, которые хозяйка поставила на стол.

В глубине души он был рад, что благодаря наставлениям Варвары Дмитриевны не ударил в грязь лицом и не держал вилку в правой руке. Он очень хорошо заметил, что хозяин дома то и дело поглядывает на него, оценивая его манеры, и не намеревался дать своему тезке ни единого шанса для того, чтобы смотреть на себя свысока.

Что касается Кеши, то он, очевидно, наобщавшись с киношниками, вел себя за столом вполне прилично и не подавал повода для нареканий.

Общий разговор, впрочем, клеился с трудом.

Шофер предпочитал молчать и жевать, а Опалин придерживался правила не говорить за едой о делах и потому тоже не блистал красноречием.

Отчасти положение спасала Вера Ильинична. Она рассказала о своих родителях, мимоходом коснулась истории дома, в котором они находились, вспомнила, как несколько раз видела в Ялте Чехова, свернула на тему погоды и затем принялась рассуждать о том, какие фрукты легче всего выращивать в Крыму.

Иван Ильич изредка вставлял свои реплики, кое-где поправляя сестру или добавляя свои замечания.

Опалин поймал себя на мысли, что разговор в итоге выходит не вполне непринужденный и с претензией на светскость, отдающую чем-то старомодным.

Однако обед был так хорош, что Иван легко простил бы и более серьезное прегрешение.

Начались тосты.

Опалин объявил, что он не мастер длинных речей, и предложил выпить за всех присутствующих. От него не укрылось, что Иван Ильич посмотрел на него с некоторым изумлением, словно Опалин отвечал на экзамене и оказался лучше, чем от него ожидали.

Когда очередь дошла до самого Ивана Ильича, он сказал:

– Возможно, вам не понравится мой тост, но я хотел бы выпить за то, чтобы все наши жертвы были оправданы. А лучше всего – чтобы нам не пришлось их приносить. – Он выразительно кивнул на то, что осталось от его ног.

Кеша не блеснул оригинальностью, предложив выпить за мир, но никто не стал шутить по этому поводу.

Вера Ильинична сказала, что пьет за примирение. После вина она порозовела и помолодела. Голоса стали громче, речи – свободнее.

– Не понимаю я новомодных словесных выкрутасов, – признался Иван Ильич, морща лоб. – Зачем нарком, когда есть слово министр? А эти ужасные сокращения… Крымжилсоюз, райпромкредит, госколбасторг… Тьфу! Ну ведь режет же слух…

Опалин сидел с приятной тяжестью в желудке и думал, что его накормили до отвала, чтобы он не задавал вопросов.

Неожиданно лохматая собака хозяев вбежала в комнату и нырнула под стол.

– Что это с ней? – с удивлением спросил Иван Ильич.

Его сестра поднялась с места и подошла к окну. Свет в комнате померк, и неожиданно сделалось почти темно.

– С моря идет гроза, – сказала Вера Ильинична и стала закрывать ставни и задвигать шпингалеты.

Вокруг домика засвистел ветер. Он бился в стены, рвал стебли глициний, раскачивал деревья в саду. Черная туча неслась на Гурзуф, и в центре ее что-то грозно шкворчало и отсвечивало золотом. Картечью рассыпался гром, и дождь стал сплошной стеной от неба до земли.

Кеша приподнялся с места.

– Ты куда? – спросил Опалин.

– Машина… – пробормотал шофер.

– Ты же ее под деревом оставил. Будем надеяться, что ее не зальет…

– Не ходите наружу, не надо, – умоляюще шепнула Вера Ильинична.

Где-то над Мертвой долиной сверкнула молния, и гром загрохотал так, что у всех присутствующих заложило уши. Хозяйка дома вышла и вернулась с керосиновой лампой, которую поставила на стол.

Все молчали, и только было слышно, как тикают часы в соседней комнате да снаружи неистовствует гроза.

Вера Ильинична стала собирать посуду, Опалин хотел ей помочь, но Кеша опередил его.

– Ах, ну что вы, не надо, я сама… Впрочем, если вы донесете до кухни…

Они ушли.

Иван Ильич рассеянно барабанил пальцами по столу, глядя мимо Опалина в угол.

– Если вы не хотите говорить со мной о смерти вашего брата, не говорите, – решился Опалин. – Вам кто-то угрожал?

– С чего вы взяли? – буркнул Иван Ильич.

– С тех пор, как я переступил порог вашего дома, вы говорите о чем угодно, только не о вашем брате Максиме Ильиче. А между тем, когда у людей убивают кого-то из близких, они жаждут справедливости – и уж точно не молчат.

– Никакой справедливости не существует, – мрачно ответил Иван Ильич и вздохнул. – Я говорил ему, что ничем хорошим это не кончится. Но брат ненавидел Гурзуф. Он хотел вернуться домой, в Ялту.

– Отчего же не вернулся?

– Из-за жены. Бывшей. Ей двадцать семь, ему за шестьдесят. Он долго вдовел, и когда он решил жениться во второй раз, мы были только рады. Глупцы, – горько промолвил Иван Ильич. – Достаточно было хорошенько поглядеть на выражение ее лица, чтобы понять, что ничем хорошим это не кончится… В конце концов она выставила его из дома, развелась и привела к себе нового мужа, с которым встречалась еще до моего брата. Думаю, они уже давно продумали эту комбинацию…

– Что значит выставила? Если ваш брат имел право на жилье…

– Да, но он не стал бороться, а просто переехал к нам. И здесь он стал сходить с ума. Ему казалось, что если бы у него были деньги, Лиза бы к нему вернулась. Но его считали старорежимным архитектором, и хотя в окрестностях планируют строить новые санатории, моего брата почти не привлекали к работе. Я попросил зятя помочь, он что-то устроил, но – без больших денег. А потом я как-то раз заглянул в комнату Максима. Он сидел перед столом, на котором лежали мятые купюры – довольно много. Он смахнул их в ящик и стал сердито мне выговаривать, что я вошел без стука…

Опалин напрягся.

История стала приобретать совсем уж странный оборот.

– Ваш брат как-то объяснил происхождение денег?

– Нет. Он сказал что-то вроде того, что это гонорар за старую работу.

– Что он имел в виду?

– Понятия не имею.

– А чем он занимался, кроме того, что был архитектором?

– Ничем.

– И у вас нет никаких догадок…

– Там было слишком много денег, – мрачно сказал Иван Ильич. – Что бы вы подумали на моем месте? Конечно, если бы он их заработал честным путем, он не стал бы ничего скрывать.

– Резонно, – пробормотал Опалин, хмурясь. – Ваш брат отдал эти деньги бывшей жене?

– Насколько мне известно, он встретился с ней и озвучил сумму. Но Лиза захотела больше. Я избавлю вас от описания его разговора с ней, – усмехнулся Иван Ильич. – Поверьте, Максим был вовсе не глупым человеком, но когда судьба захочет кого-то погубить, она легко отнимет последние крохи разума. Я умолял его отступить, Вера плакала, но брат не желал ничего слушать. «Они мне заплатят» – вот все, что я от него добился.

– Они?

– Так он сказал.

– Я правильно понимаю, что после разговора с женой ваш брат пошел к людям, которые уже ему заплатили, причем хорошие деньги, за какую-то старую работу, и стал просить прибавки?

– Полагаю, так все и было.

– Где он с ними встречался?

– Он не говорил. Но мне помнится, что накануне того вечера, когда я увидел его с деньгами, Максим отсутствовал полдня или около того.

– Может быть, он ездил в Ялту?

– Не знаю. Может быть.

– Что было после того, когда он ушел просить прибавки? Ваш брат что-то сказал, когда вернулся домой?

– Он не вернулся.

В комнате повисло молчание.

Снаружи шаркал и шумел ливень. Где-то хлопала неплотно прикрытая ставня.

– То есть когда он попросил больше, его убили. – Иван мгновение подумал. – Покажите мне, пожалуйста, те деньги, которые он успел получить.

– Не могу.

– Почему? – Опалин оскорбился. – Вы что, думаете, что я попытаюсь их присвоить?

– Я не могу их показать, – терпеливо ответил Иван Ильич, – потому что они исчезли из его кабинета. Кто-то забрался в дом и унес их. Моя сестра всегда уверяла, что у нее очень чуткий сон, но тем не менее факт остается фактом. Окно в кабинете Максима было открыто, ящик выдернут из стола, деньги пропали. И не только они, кстати: кто-то унес его золотые запонки, портсигар и еще несколько памятных вещиц.

– Вам нужно завести нормальную сторожевую собаку, – проворчал Опалин.

– Приму ваш совет к сведению, – Иван Ильич наклонил голову и усмехнулся.

В комнату заглянула Вера Ильинична.

– Просто ужас, что там творится… Вам достаточно света?

Опалин поблагодарил ее, добавив, что все прекрасно, и хозяйка дома удалилась.

Снаружи загремел гром, и собака отозвалась из-под стола жалобным повизгиванием.

– Вы думаете, что вас обокрали те же люди, которые убили вашего брата? – спросил Опалин у хозяина дома.

– Я почти в этом уверен.

– А вы не думали, что его бывшая жена может иметь какое-то отношение к…

– К чему? К краже?

– Например. Узнала, что бывший муж погиб, вспомнила, что у него хранилась значительная, по вашим словам, сумма. Ну и…

– Нет, это не она.

– Почему вы так решили?

– Факты, знаете ли. В то время Лиза со своим новым мужем находилась в Симферополе. Кажется, это называется алиби. – Иван Ильич вздохнул. – Нет, конечно, я был бы не против, если бы ее уличили в чем-нибудь этаком и отправили в тюрьму.

– В допр, – машинально поправил Опалин, – сейчас нет тюрем.

– Вы наивное дитя, – промолвил Иван Ильич, качая головой. – Какая разница, как назвать явление, если суть его не изменилась… Назовите тюрьму хоть розой, она все равно розой не станет.

– Я не дитя. – Иван надулся.

– Знаете что, – неожиданно объявил хозяин дома, – мне хочется с вами покурить. Если вас не затруднит, вот там, в углу, лежит коробка…

– Тут только одна коробка, – проворчал Опалин, сориентировавшись по указаниям Ивана Ильича, – и для папирос она великовата.

– Все равно, несите ее сюда.

Когда через несколько минут Вера Ильинична вошла в комнату, она увидела, как ее брат и Опалин попыхивают сигарами, причем у агента московского угрозыска такой вид, словно он столкнулся с сигарами впервые в жизни.

– Ваня, твои гаваны… – пробормотала Вера Ильинична, растерявшись. – Ты же столько лет их берег!

– Пускай, Вера, пускай, – ответил брат, махнув рукой. – Для кого их беречь? Для этого, из рая… из райкома? Да ну.

Хозяйка дома с изумлением поглядела на Опалина и вышла.

– Должен сказать, я понимаю ваши опасения, – начал молодой человек после паузы. – Люди, которые убили вашего брата и без труда забрали деньги, которые ему дали… Вы подумали, что они могут вернуться. А в доме только вы с сестрой. И вы знаете, что не сможете ее защитить.

Иван Ильич вздохнул.

– Я кое-что вам не сказал, – проговорил он, нервно дернув челюстью. – Насчет сторожевой собаки. Так вот, она у нас была. Но в ночь, когда деньги исчезли, ей перерезали горло и кровью написали на стене: «Молчание – золото».

Опалин вытаращил глаза и, не сдержавшись, выругался.

– И да, вы правы, – как ни в чем не бывало продолжал его собеседник. – Я понимаю, что не смогу защитить Веру, если что случится. Поэтому я решил, что… Мы решили ничего никому не говорить, – поправился он.

– Но мне вы открылись, – буркнул Опалин. – Почему?

– Черт его знает, – Иван Ильич пожал плечами. – Вам не хватает манер, но, кажется, стержень у вас правильный. Понимаете, если у человека нет морального стержня, все остальное не имеет никакого значения.

Опалин насупился.

По молодости он терпеть не мог, когда его качества взвешивали и оценивали, да еще в его присутствии. И в то же время его не покидало ощущение, что собеседник своей характеристикой словно выдал ему орден.

– Вы докуривайте сигару, – сказал хозяин дома. – Бьюсь об заклад, такие, как у меня, вам еще долго не попадутся.

Окончание его фразы покрыл раскат грома, а через несколько минут в окна хлынул солнечный свет.

Гроза кончилась, и Иван Ильич бережно прикрутил фитилек керосиновой лампы.