Был уже вечер, когда Хома, постукивая дорожной палкой, свернул со шляха на совсем узкую тропу.

Это была даже не тропа, а утрамбованная жижа.

– Здесь можно и вовсе оставить сапоги! – пробормотал путник, ткнув палкой в слякоть.– Дальше уж лучше босиком.

Присев на камень, он снял худую обувку, подвесил ее на палку и забросил на плечо.

Кровавый горизонт подрагивал впереди. Солнце почти скрылось за деревьями, отдав последнее тепло. Воздух становился прохладным и влажным, как перед грозой.

Придерживая полы длинного зипуна, надетого для согрева, он зашлепал босыми ногами по скользкой мягкой жиже, изредка вытаскивая из-за пазухи медальон и зачем-то проверяя, не поменял ли цвет странный камень.

– Нужно поскорее отыскать хутор, пока не сделалось совсем темно,– поежившись от озноба, пробормотал Хома и пошел быстрее. Но сумрак и студеный ветер словно спешили за ним по пятам.– Как же это я так припозднился? – вздыхал он, вспоминая все произошедшее с ним накануне.– Лес давным-давно должен был закончиться! Здесь, глядишь, и волки водятся,– Хома боязливо осмотрел густой ряд деревьев неподалеку. Ему даже показалось, что он заметил там какое-то шевеление. Стараясь не думать об этом, Хома попытался представить, как хорошо ему будет, когда он наконец доберется до хутора и как следует согреется. Ежели, конечно, пан не осерчает за опоздание и не прогонит его.– Как же жрать хочется,– в животе у бурсака заурчало.

Остановившись, Хома снял дорожный мешок, чтобы проверить, может, остались хотя бы крошки от сухарей. Но оказалось, что крошки он давно уже съел. А также выпил странную жидкость, налитую в бутыль характерником, которая неожиданным образом придала ему сил, хотя на вкус была не лучше лошадиной мочи. Благодаря ей бурсак энергично прошагал верст десять в бодром настроении.

К вечеру силы снова иссякли, мешок был предательски пуст и болтался на плече бесполезным кулем. Оглядевшись, Хома увидел все те же деревья да холмы, никаких признаков хутора. По всему казалось, что он заблудился.

– Быстрее бы добраться, а то так ведь и подохнуть можно.– Хома пошарил в карманах, но ничего там не нашел, кроме пера, усыпанного табаком. Набив люльку, Хома закурил, чтобы хоть как-то заглушить голод, и зашагал быстрее.

Когда он взошел на очередной холм, впереди показалась нива с вызревающим житом.

– Значит, хутор близко! – решил семинарист и снова заторопился. Хлюп-хлюп – чавкали по грязи босые ноги. Серебряная сабля, висевшая на поясе, глухо позвякивала, напоминая Хоме о характернике и придавая храбрости.

На землю равномерно укладывались мягкие хлопья тумана, обволакивая все вокруг пеленою. Стало совсем ничего не видно.

Потеряв ориентацию, Хома встревоженно шел наугад туда, где, как ему казалось, должен быть хутор. Вокруг него чернели пугающие деревья с густыми зарослями, которые при ходьбе цеплялись за зипун, словно корявые руки лешего, не давая идти, сбивая с ног. Сучья с колючками больно искололи Хоме ноги, и он пожалел, что снял сапоги, но остановиться, чтобы надеть их, было еще страшнее.

Вдруг Хоме показалось, что он почуял запах дыма. Замерев в тумане, как слепой крот, Хома принюхался и, круто развернувшись, заторопился туда. Запах пропал. Неожиданно дымок появился снова. Он бросился уже в другую сторону. Тяжело дыша, он одолел холм и снова вышел на нивы с житом.

– Что за черт! – выругался бурсак.– Я здесь уже был! Бесовщина какая-то! – Хома вгляделся в темноту и туман. Кривые ветви деревьев склоняли над ним свои кроны, словно уродливые великаны. Вокруг стояла пронзительная тишина.– Или теперь я подошел с другой стороны? – стараясь не волноваться, парень поводил руками в воздухе и прошептал: – Эка леший меня путает! Вроде бы верно шел!

Он прислушался к тишине. Где-то далеко, словно через вату тумана, пролаяла собака. Ей ответила другая.

– Хутор совсем близко! – вскрикнув, Хома побежал. Собак он больше не слышал, только чавканье своих ног, шуршание листьев на ветру, хруст ломаемых веток да собственное тяжелое дыхание.

Где-то вдалеке раздался пронзительный женский крик. Он был таким страшным и отчаянным, какого Хома не слыхал никогда. Не зная, что делать, он замер, схватившись за саблю и трудно дыша. Внутри молниеносно разлился противный ледяной страх.

– Что же мне делать? – в отчаянии прошептал Хома.– Может, повернуть обратно? Только в какую сторону?! – он задрожал.

Где-то совсем близко завыли волки. Это стало последней каплей. Подскочив на месте, Хома бросился наутек в противоположную сторону.

Он летел быстро, не разбирая дороги, и ветки остервенело стегали его по лицу, оставляя мелкие кровавые царапины. Закрываясь свободной рукой, он то и дело подбирал намокший зипун, который беспощадно цеплялся за кустарники, и падал, падал, раня ладони и колени. Не думая о сукне, Хома с силой вырывал зипун, мечтая лишь освободиться и выбраться из этого жуткого тумана, который обступил его со всех сторон, которому, казалось, не будет конца.

Сделав очередной рывок, Хома запнулся о корягу. Расшибив палец в кровь, он ударился бровью о камень и рухнул лицом в грязь. Противная ледяная жижа забила ноздри. Палка с сапогами припечатала бурсака по голове и шлепнулась рядом.

Перевернувшись, он попробовал отдышаться. Сердце бешено колотилось о ребра, не давая вздохнуть.

Полежав так и немного успокоившись, парень поглядел наверх. Сквозь хлопья тумана виднелось бескрайнее черное небо, усыпанное яркими звездами, такое красивое, раскинувшееся над ним громадным куполом.

– Там покой,– дрожа, прошептал Хома.– Там не так холодно и мокро. И наверняка там нельзя заблудиться.

Совсем рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, послышался шорох. Хома вздрогнул и вгляделся в туман. К его ужасу, кусты действительно двигались. Принюхиваясь, к нему медленно вышел громадный черный волк с окровавленной пастью.

Оцепенев, Хома начал молиться про себя: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»

Не сводя с него глаз, зверь медленно пошел на одинокого путника. Бока волка тяжело вздымались, словно он только что гнал добычу, уши были прижаты, шерсть на загривке ощетинилась. Амулет на груди бурсака начал печь.

Охнув, Хома глянул зверю в глаза. Они были ярко-оранжевыми с золотой радужкой. Казалось, волк был болен или напуган, так медленно и осторожно он ступал. Возможно, он был ранен, но парень боялся взглянуть, боялся отвести взгляд от его глаз. Сгустки свежей крови капали с пасти зверя на траву.

Волк приблизился к неподвижному человеку и, наступив на грудь тяжелой лапой, обнюхал его. Хома сжался, стараясь не дышать. На кончик его носа капнула кровь, но он даже не подумал ее вытереть. Глаза зверя оказались очень близко. Как и обнаженные скалящиеся клыки. Хома дернулся, чтобы прикрыть горло руками, но вдруг почувствовал, как почернело сознание. Его словно окутала пустота.

Волк неторопливо убрал лапу. Не помня себя, Хома медленно поднялся с земли, оставив в грязи сапоги и мешок. Зверь не сводил с него глаз, словно удерживая своей волей, и медленно пошел в сторону кустов. Как завороженный Хома следовал за ним, не осознавая, как это глупо, ведь волк мог наброситься на него в любую секунду и растерзать. Странным образом Хома чувствовал, что этого не произойдет. Он словно стал с волком заодно и, непонятно почему, он наконец-то ощущал спокойствие.

Так шли они какое-то время, Хома не знал, как долго. Туман, царивший снаружи, как будто бы забрался и к нему в голову, лишив его чувств. Он мог только идти за раненым, хромающим волком. Куда угодно. Сколько угодно.

Сквозь туман забрезжил рассвет. Послышался крик петуха. Волк остановился и, вильнув хвостом, нырнул в кусты, оставив немого Хому стоять на пригорке перед виднеющейся впереди тропинкой к хутору.

Когда зверь исчез, Хома почувствовал странную пустоту. Десять минут простоял парень неподвижно, оборотившись на густые заросли, в которых скрылся зверь.

И вдруг, шумно вздохнув, схватился за бока, задрожал. Грудь Хомы окатило морозом. Он снова почувствовал боль израненных ног, холод мокрой одежды. И страх.

Решив, что зверь может вернуться, бурсак попятился. Его нога соскользнула, и он рухнул с пригорка. Путаясь в одежде, он безвольно катился вниз, махая на лету руками, пока не уперся во что-то мягкое.

Перекатившись через то, что его остановило, Хома забарахтался, забился, пытаясь подняться. Вскинув руки, он заметил, что они были густо вымазаны кровью, как и одежда, как и трава вокруг него. Испуганно закричав, Хома стал щупать живот и горло, чтобы понять, откуда течет кровь. Но наконец осознал, что она не его.

– Что же это? – вскрикнул ошалевший бурсак и завертелся волчком.– Чья же это…

Он увидел неподалеку жуткую картину. Светловолосый худой парубок неподвижно лежал в мятой траве, широко раскинув белые руки. Поляна была похожа на бойню: поломанные кусты и взрыхленная земля были щедро залиты кровью.

Охнув, бурсак поднялся и осторожно приблизился к парубку. Глаза мальчика были закрыты. Нагое тело и лицо покрывали царапины, следы от укусов и неглубокие рваные раны.

Упав на колени, Хома заглянул в его бледное личико. Светлые ресницы подрагивали, ноздри шевелились, грудь с тощими ребрами медленно и тяжело вздымалась. Парубок был жив.

Склонившись, бурсак бережно просунул дрожащие руки ему под спину и колени. Мальчик мотнул головою, тихонько замычал, не открывая глаз, и снова затих. Осторожно подняв парубка, который оказался легким как перышко, Хома побежал к виднеющемуся впереди хутору, в надежде, что еще не слишком поздно.