Новелла I
Проклятый хутор

Звонко бьет семинарский колокол у ворот Братского монастыря. Собирает семинаристов – грамматиков, риторов, философов и богословов с тетрадями под мышкой. Спешат бурсаки, толкаются, бранятся между собою. Стоит на площади шум и гам, хоть уши закрывай.

Залихватский свист перекрывает шум, разливается в толпе гул:

– Ректор! Ректор идет!

Замирают бурсаки. Отряхивают пыльные зипуны, расправляют пояса, чешут немытые головы, трут рукавами чумазые лица.

Осматривая их нестройные, бурлящие ряды, пузатый седой ректор в длинной рясе прячет ухмылку в седой курчавой бороде:

– Тише, тише, обормоты.

Толпа постепенно стихает. Каждый бурсак хотя бы на время старается принять приличный вид. Оглядев их, босых, уставших, а порой и больных, ректор взволнованно и в то же время радостно произносит:

– Поздравляю с окончанием учебного года! Отправляясь на вакансию, прошу вас шкоды не чинить! – Он строго глядит каждому в глаза.– Не воровать и не накликать позор на бурсу.

Бурсаки мотают головами, крестятся, мол: «Что вы, батюшка?» Изображают на лицах полное смирение и покаяние. Но сложно стоять им спокойно, не выдерживая, снова принимаются они за свое: кто-то, скрывшись от глаз, рвет страницы опостылевшего учебника, кто-то радостно раздает подзатыльники и гогочет тихонько, вполголоса.

– Ой, как жрать хочется,– схватившись за тощий живот, прошептал философ Хома Брут, уныло поглядывая на ректора.– Сам-то вон какое пузо отъел! – бурсак сердито покачал головою.– Хочет уморить нас голодом своими молитвами!

– Ага,– угрюмо вторил ему приятель, богослов Халява, рослый и плечистый парубок. На разбойничьем лице Халявы раздражение от речей ректора сменилось злостью, ничего святого явно не приходило бурсаку на ум. Но он стоял упрямо и ровно, слушая и заученно кивая.

– Пошарь по карманам, может, что завалялось у тебя? – взмолился Хома.– Не могу, ей-богу, сейчас помру с голоду.

– На вот,– сердито протянул Халява.– Удалось стащить сушеного окуня.

– И это все? – недоверчиво прищурился курчавый философ.

– Шо? – выйдя из себя, недовольно отмахнулся богослов, намереваясь убрать окуня обратно в шаровары.– Рано еще! Рынок только проснулся!

– Погодь ты! – Хома схватил окуня и, посмотрев на друга благодарно, как голодный пес, которому бросили кость, принялся жадно поедать окуня.– Спасибо! – Он осторожно оглядывался по сторонам, как бы в толпе не выхватили, а то ведь и не узнаешь кто.

– …Бабы эти, только видят меня, рукавами все закрывают,– пожаловался богослов.– Ведьмы,– заключил он и сплюнул.

– …Помолимся же Господу.– Ректор снял клобук и протяжно запел: – Дух премудрости и разума пошли мне, Господи!

Бурсаки тотчас поснимали свои шапки:

– Дух премудрости и разума пошли мне, Господи!

– Да они на всех нас так,– захихикал Хома, сбрасывая кость на землю и облизывая пальцы. Блаженство на лице его снова сменилось тревогой. Он вытянул длинную шею, оглядев площадь:

– Что-то Тиберий запаздывает. Эх! Зря мы послали его на промысел.

– Не зря! – Халява вдруг расплылся в довольной улыбке, которая так необычно смотрелась на его угловатом, грубом лице.– Смотри!

В толпе промелькнул ритор Тиберий Горобец с бегающими глазками и громадной шишкой на лбу. Пригнувшись, тощий ритор ужом заскользил между бурсаками. Очень скоро он вынырнул прямо возле Хомы и Халявы. Под одежой у него что-то шевелилось, зипун странно пучился во все стороны. Выругавшись, Тиберий сдавил подмышку локтем. Раздался поросячий визг, который тотчас поглотился пением толпы.

– Да это порося! – забывшись, в голос загоготал Хома.– Ну и проворен ты, Тиберий!

– …И просвети сердце и ум мой! – самозабвенно басил ректор.

– …И просвети сердце и ум мой! – вторили бурсаки.

– У-у, маленький совсем! – наклонившись, Халява заглянул дергающемуся Тиберию под зипун.

– Поди сам такого достань! – обиженно засопел Тиберий, отбросив руку Халявы.

– …И вся во славу твою научитеся ми!

– И вся во славу твою научитеся ми! – опомнившись, кисло пропел Халява и прошептал: – И вправду уморить нас хочет, святоша. Целыми днями молимся. Всем известно, что от постоянных молитв можно тронуться умом!

– Да неужто? – усмехнулся философ.– Тогда бы уже весь монастырь тронулся!

– А ты думаешь, нет таких?! – богослов сердито сверкнул глазами.– Ничего вы не знаете, мелкота, носитесь со своими учебниками! Известное дело, в нашей же семинарии был такой случай.

– Какой такой случай? – сдавливая порося, недоверчиво пристал ритор.

Богослов надулся как помидор, но все же ответил:

– Сам бывший ректор семинарии тронулся умом. Давно это было, откуда вам, мазунчикам, знать!

– Брешешь! – не поверил Хома.– От молитв?!

– Вот те крест, не брешу! – Халява перекрестился.– А вы, стало быть, не слыхали про ректора Варфоломея?

Хома и Тиберий отрицательно замотали головами. – Шо еще за Варфоломей? – допытывался ритор.

– Всем известно, бывший ректор.– Халява авторитетно сплюнул себе под ноги.– Очень любил молиться! Все искал древние церковные книги, священные писания.

– Что-то я всех ректоров знаю, а о таком ни разу не слыхивал,– хмыкнул философ.

– И шо, нашел он эти самые книги-то?! – от любопытства у Тиберия загорелись глаза.

– Темнота! – хохотнул богослов.– Про Варфоломея просто нигде не пишут, так как семинария его стыдится. Было это лет сто назад, уже никто ничего и не помнит толком. Но знающие поговаривают, что так зашел у него ум за разум, что ушел он в затворники и объявил себя борцом с нечистью, представляете? – Халява грубо заржал.

Хома с Тиберием недоверчиво сощурились. Порося завизжал. Ритор сморщился и засунул веревку с жупана в пасть развопившемуся поросю.

– Было-было,– подтвердил Халява.– Совсем спятив, он утверждал, что сама семинария полна нечисти! И стены ее прокляты! А однажды ночью, говорят, стащил все серебро из семинарии и исчез. Так его и не нашли.

– Да как же он утащил столько серебра? – неуверенно буркнул Хома.

– Этого не знаю,– отмахнулся Халява.– Может, помог кто? А может, и не много его было, того серебра. Только я думаю, он и тронулся-то от излишнего усердия. Какая еще нечисть в семинарии может быть?

– Знамо, кака нечисть! – вступился Тиберий.– Сейчас ее особливо много развелось, всем известно! И тогда наверняка была!

– Ну-ну,– рассмеялся Халява.

– А шо?! – вскинулся Тиберий.– Даже на нашем рынке ведьм полно! Сегодня так и хватали меня! И проклинали! И руки у всех нечистые, и морды поганые! Еле ноги унес!

– Надо было на хвосты им плевать! – с сочувствием посоветовал Хома.– Всем известно: увидишь ведьму – сразу плюй ей на хвостик, она и спужается!

– Ничего! Я и так от них отбился! – ритор надул грудь колесом.– Не так-то просто схватить Тиберия! – Он наклонился, чтобы поцеловать свою добычу в пятачок.

Громко завизжав, порося извернулся – и как выскочит у Тиберия из рук! Плюхнувшись ритору на сапоги, скотина издала истошный вопль и, задрыгав маленькими ножками, рванула в толпу.

– Держи его! – только и успел крикнуть Тиберий.

– Аминь! – пропел ректор и стал крестить воздух во все стороны.

Как по команде Халява и Тиберий бросились за поросем. Рослому Халяве никак было не протиснуться; с трудом пробираясь в толпе, он отстал. Толкаясь, шустрый Тиберий вырвался вперед, но тотчас отхватил такого тумака от какого-то бурсака, что повалился на землю и застонал.

Наблюдая за ними, философ решил действовать хитрее. Упав на четвереньки, он юркнул за скотиной прямо между ног стоящих. Хватаясь за колени и промежности, бурсаки охали, осыпая Хому проклятиями, но он неудержимо двигался вперед.

Глупый порося несся аккурат в сторону ректора. У философа защемило сердце от страха. Еще один прыжок, и удирающая скотина вырвется из толпы. Изловчившись, Хома оттолкнулся руками и, проехавшись на пузе, схватил животину за вертлявый хвостик. По площади разлетелся отчаянный поросячий визг.

– Это что такое? – прервав чтение, ректор нахмурил кустистые брови.

Толпа враз зашумела и с гоготом расступилась, открывая замершего на четвереньках Хому, еле удерживающего за хвост ошалевшего от страха порося. Осрамившись, семинарист скованно потянулся, стараясь удержать скотину за скользкие бока, чтобы унять:

– Молчи ты! Иди сюды!

Порося обиженно заверещал и лягнул Хому в нос.

– Ай! – вскрикнул философ и выпустил его. Порося мгновенно обогнул улюлюкающую толпу, которая все ж не решалась нападать на него перед взором ректора, и, прихрамывая, в полминуты унесся с площади. Не выдержав, бурсаки повалились со смеху. Дисциплина была окончательно нарушена.

– Снова промышляете воровством? – раздался над головою философа сердитый голос ректора, и бурсаки неохотно притихли. Ректор сделал несколько шагов, подойдя к Хоме, лежавшему в пыли с распухшим, как слива, носом.– Хорошо же, отдохни пока,– ректор обвел глазами бурсаков и махнул рукой.– Отправляйтесь все с Богом!

Толпа радостно поклонилась, загалдела и потекла с площади в разные стороны.

– А ты останься, дело есть,– приказал ректор Хоме, отходя в сторону и пропуская бурсаков.

Через пять минут не осталось никого, кроме ректора и дьякона, о чем-то шептавшихся у дверей монастыря и, казалось, совершенно забывших про философа. Хома робко пошевелился, решив незаметно уползти за остальными.

– Куда? А ну стоять! – обернувшись, гаркнул на него ректор.

– Пороть будете? – задрав чумазую голову, Хома заискивающе улыбнулся самой широкой и жалобной своей улыбкой.

– Надо бы,– пузатый ректор надулся и задумчиво пожевал губу. – Впрочем, у меня есть идея получше, – он недобро ухмыльнулся.– Ты ведь сирота?

– Сирота,– Хома уселся на землю и сделал такую грустную мину, что ректор сплюнул, перестав сердито хмуриться.

– Ну, значит, никуда не торопишься,– заключил он, поднимая парня за шиворот и отряхивая его от пыли.– Давай-ка поговорим. Ты кто таков?

Бурсак внезапно почувствовал сильную слабость. С трудом удержавшись на ногах, он пробормотал:

– Хома Брут аз, Ваше Высокопреподобие.

– Что-то ты какой-то совсем вялый,– ректор пригляделся к нему и неожиданно спросил: – Саблей владеешь?

Хома замотал головою, стараясь сбросить оцепенение и дурноту. Не помогало. Как в тумане, он слабо промямлил:

– Владею, Ваше Высокопреподобие.

– Откуда? – Видя, что парубку совсем нехорошо, ректор отпустил ворот его рубахи и немного отступил.

– Козаки дитём учили, на хуторе. Еще до бурсы, – моргая, чтобы согнать пелену с глаз, признался философ.

– Значит, неважно владеешь,– разочарованно заключил ректор.– Ну, тебе же хуже. Вот что, братец, отправляйся-ка ты на дальний хутор.

– Зачем это?! – почувствовав, как дурнота внезапно ушла, парень насторожился.

– Затем это! – грубо отрезал ректор, надувая усы.– Один зажиточный пан хочет обучать сыновей Святому Писанию.

– А я при чем? – удивился философ.– Я…

– Нет, ну какой неблагодарный! – возмущенно прервал его ректор.– Когда тебе еще, обормоту, представится такая возможность?! Он еще кочевряжится! Говорю тебе, тот пан щедро платит,– ректор сменил гнев на милость.– Через год, глядишь, выдаст тебе новые сапоги. А если детишки наберутся уму-разуму, то, может, даже сюртук купит. Да и семинарии он помог… Так что ступай,– улыбнувшись, как хищный зверь, велел ректор.– Если сейчас выйдешь, аккурат за два дня доберешься,– и, не слушая никаких возражений, он повернулся к дьякону: – Выдать ему ржаных сухарей да сушеных фруктов! – дьякон поспешно поклонился.– И саблю,– добавил ректор и задумался.– Какую попроще…

Тяжело зашагав прочь, он скрылся в дверях семинарии.

– Зачем саблю-то? – испуганно выдохнул Хома. Ответа не последовало.

Через полчаса, получив все, как наказал ректор, голодный бурсак отправился в путь, горюя о сбежавшем поросе и взволнованный внезапно представившейся ему кондицией.

На выходе с площади его поджидали, сидя на брусчатке, богослов Халява и ритор Тиберий. Тиберий подскочил при виде философа и подбежал поближе, сгорая от любопытства, но не решаясь спрашивать.

Разглядывая свои дырявые сапоги, Халява недобро ухмыльнулся в черные усы:

– Что, задал тебе ректор крупного пороху?

– Нет,– с усмешкой ответил Хома, выпятив грудь колесом, и, не останавливаясь, прошел мимо них.– На кондицию отправил. К зажиточному пану.

– Да как же это?! – богослов мгновенно забыл про сапоги. Тяжело поднявшись, он поспешил за философом.– Это за какие такие заслуги?!

– За разные.– Хома деловито прикурил люльку.

– А сабля у тебя откуда? – семеня за ними, ритор удивленно открыл рот.

– Подарок от ректора,– хмуро отмахнулся философ и поправил дорожный мешок на плече.

– Ух ты, какой пышный! – богослов смачно сплюнул табак из люльки на землю.– Чую, что-то здесь нечисто!

– У тебя кругом все нечисто! – Хома поджал губы и продолжил шагать, мрачный как грозовая туча.

Тиберий остановил его, робко встав посреди пути и схватив за краешек жупана:

– Ну, расскажи, а? Шибко любопытно.

– Сам не знаю, что и рассказывать,– выдохнув, философ поник. Вся его спесь разом улетучилась. – Сперва я думал, что он меня накажет за порося, а он раз – и про пана заговорил. Говорит, ежели буду стараться, через год купят мне новые сапоги, а может, даже сюртук.

Халява присвистнул.

– Нечему тут радоваться! – признался Хома и, не сбавляя шага, с досадой пнул камень.– Ох, и не нравится мне это!

Горбатая старушка, медленно шедшая им навстречу, завидев бурсаков, мгновенно перебралась на другую сторону улицы, не забывая оглядываться и креститься без устали. Пройдя всю улицу, бурсаки вышли к безлюдной поляне.

– Такая честь! – размечтался Тиберий, едва поспевая за Хомой.– Ну, правда, чего ты тревожишься? Работенка хорошая, да и награда щедрая!

– Тоже мне радость, обучать мелкоту,– остановившись, пробубнил Хома.– Может, враки одни, что заплатят! – он сердито вытер нос рукавом, оглядываясь вокруг.– Отправил бы ректор меня, дурака, когда столько желающих! Явно, тут что-то нечисто! – Нащупав табак, Хома снова набил люльку и уселся на землю возле ясеня. Тупая сабля звякнула о сапог.– Еще как дурень тащусь с оглоблей этой! – бурсак сердито осмотрел тупое острие хлипкой сабли.– Такой только каравай резать! Одно пальцы изранишь!

– Ну, хочешь, я вместо тебя пойду? – пристраиваясь рядом, наивно спросил Тиберий.

– Куда тебе?! – отмахнулся философ.

– Полно тебе жаловаться,– хохотнул Халява, опускаясь на землю.– Надо пожрать раздобыть! И идти станет веселее!

– Нате вот! – Хома равнодушно сбросил с плеча походный мешок и, развернув его, вытащил хлебные сухари и сушеные фрукты.– Жрите!

Халява и Тиберий переглянулись и мгновенно набросились на припасы.

– А ты как же? – прочавкал ритор с набитым ртом.– Путь-то, небось, неблизкий?

– Придумаем,– Хома равнодушно хмыкнул.– На этом все равно далеко не уйдешь!

– Это точно! – Дожевав последний сухарь, Халява смахнул с усов крошки, прилег на траву и прикурил трубку.– Нужно дождаться сумерек да и отправляться в рейд. Я помню, сразу возле шляха будет дивная полоса огородов.

– Мне спешить нужно,– пуская кольца дыма, лениво засомневался Хома.

– Куда тебе спешить-то? – заржал богослов. – Сам сказал: дело темное, не пойми куда идешь! Так что спешить некуда, спи! – с этими словами он закинул здоровенные ручищи за голову и вскоре захрапел. Хома с Тиберием не мешкая последовали его примеру.

Проспав несколько часов, Хома проснулся оттого, что тело затекло – неудобно лежать на твердой земле, да еще и облокотившись головою о ствол дерева. Потянувшись, парень растолкал друзей, лениво отмахивающихся и не желающих вставать, и троица наконец двинулась дальше.

Когда пришли они к огородам возле старых покосившихся хат, уже вечерело. Грядки, про которые говорил Халява, вид имели совершенно разграбленный.

– Видать, бурса уже побывала здесь,– хихикнул Тиберий.

– Эх, рано, светло еще,– со знанием дела проворчал Халява.– Нужно темноты подождать!

– Глядите, вон нетронутый! – Хома заприметил аккуратный огород в стороне от остальных.

Бурсаки переглянулись и, пригнувшись, рванули по грядкам.

Схватив спелую тыкву, Хома с трудом перерезал длинный стебель, неловко орудуя саблей, и запихнул ее в дорожный мешок. Халява одну за другой резал дыни ножом, рассовывая их в огромные карманы шаровар. Тиберий, замешкавшись, испуганно глазел по сторонам.

Вдруг за спиною философа раздался выстрел, и мимо виска что-то пролетело. Замерев, бурсаки обернулись, поглядев туда, откуда стреляли. На пороге покосившейся хаты стоял хилый дед в драных шароварах и перезаряжал ружье.

– Сейчас я вам покажу, бурсачье отрепье! – грозился дед, трясущимися руками засыпая порох.

Из хаты выскочила сухая старуха и замахала на деда руками: «Да ты чего, старый! Это ж голодные дети!»

– Не ввязывайся, баба,– дед оттолкнул старуху и, наспех закончив заряжать, прицелился.

– Бежим! – крикнул Хома и, выронив дорожный мешок, рванул по грядкам. За ним, поскальзываясь, бежал юркий Тиберий. Грузный Халява с трудом поспевал за остальными. Раздался новый выстрел. Пуля угодила в тыкву возле левой ноги богослова. Снова выстрел. Удивленно обернувшись, Хома заметил, что к деду присоединился парубок с ружьем.

Халява, почуяв, что он самая крупная мишень, внезапно наподдал скорости и, топча грядки громадными сапожищами, вырвался вперед. Через несколько мгновений, спустившись с холма, он совершенно скрылся из виду.

Хома с Тиберием рванули за ним, по очереди дыша друг другу в затылок. Не заметив корягу, философ запнулся и, повалившись на щуплого ритора, увлек его за собою. Вместе они прокатились с холма по грязи и бессильно обмякли.

Сердитый Халява поднял их за поясные веревки. Богослов тяжело дышал и был зол даже больше обычного. Поставив на ноги сперва Хому, а затем Тиберия, он развернулся к раздваивающемуся шляху:

– Вот что. Мне пора идти. Еще нужно найти, где заночевать,– и, не промолвив больше ни слова, зашагал направо.

– Погоди! – крикнул ему вслед Тиберий и, махнув Хоме на прощание, поспешил за быстро удаляющимся богословом.

Философ потер ушибленный бок, с грустью поглядел вслед товарищам, понимая, что ему нужно идти по шляху в другую сторону.

– Ничего, справлюсь! – Отряхнув зипун, Хома поглядел вдаль и решительно свернул налево.