Приближался август, самый холодный месяц аргентинской зимы. Тем не менее город заполнялся туристами, в большей степени европейцами, у которых начались летние каникулы. Французы и итальянцы со своими шести-, а то и семинедельными отпусками предпочитают экзотические страны. К тому же в августе проходит мировой чемпионат танго, красивое шоу с блестящими выступлениями звезд, бесплатными уроками именитых маэстро и концертами на всех сценах, площадках, а порой и просто в парках Буэнос-Айреса. Городские милонги оживают, открываются новые, чтобы вместить в себя всю эту неуклюже толкающуюся на паркете разноязыкую толпу любителей волнующего объятия под музыку аргентинских композиторов. Они приносят немалый вклад в индустрию танго, покупая дорогие туфли и ботинки для танцев, оплачивая такие же дорогие уроки, посещая спектакли и танго-шоу с традиционным аргентинским мясным ужином.

На одной из классических милонг, появившейся по рассказам милонгеро чуть ли не сто лет назад, я познакомилась с Лидией. Элегантная молодая женщина со стильной короткой стрижкой и нервным лицом с утонченными чертами и смешинкой в глазах подсела за мой столик без всякого приглашения и, фамильярно подмигнув мне, кивнула в сторону танцпола:

– Видала наших? – сказала по-русски с еле уловимым акцентом.

Как и она, я в этот момент наблюдала весьма забавную, но неприемлемую в кодексе милонги сцену: богатырского сложения молодой мужчина славянского типа, с косой саженью в плечах и двумя бокалами в руках, пересекал наискосок небольшой танцпол, по которому двигались пары, как положено, против часовой стрелки. Он нес напитки своей женщине, поджидавшей его за столиком, и ему не пришло в коротко стриженную русую голову, что надо бы обойти по краю, а не врезаться в танцующих людей, идя им наперерез с торжествующим видом добытчика под одобрительно-обожающий взгляд дамы его сердца.

– С Урала. Группа начинающих и продвигающих танго в Сибири, – с видом посвященной во все происходящее объяснила мне моя новая соседка по столу, после чего представилась: – Лидия. Мне про тебя рассказывали Карлиньо и Алехандра.

Имена знакомых танцоров она произнесла, как пароль, и я взглянула на нее с интересом, которого она и ожидала.

Лидия жила в Париже, куда переехала много лет назад еще совсем юной выпускницей питерского университета. Там она начала карьеру переводчицы, а позже стала выстраивать другую карьеру – тангеры, – уловив в этом чувственном танце что-то настолько свое, то, чего недоставало ей в жизни. Ее острый ум и не в меру резкий язык отпугивали мужчин, и, несмотря на внешнюю привлекательность, она так и не вышла замуж. Танго дарило ей возможность выплеснуть свою нерастраченную женскую чувственность, научиться слушать партнера и подчиняться его ведению в танце. Это, последнее, всегда давалось непросто эмансипированным европейским женщинам, особенно добившимся определенного положения в корпоративной иерархии или бизнесе. Посещая милонги, Лидия наблюдала за их персонажами, а потом остроумно комментировала подмеченные нелепости, проявляя талант великолепной рассказчицы и приятной собеседницы; она умела насмешить кого угодно, и сама расхохотаться до слез, слушая других. Все это она продемонстрировала мне за одну ночь, и мы сдружились, несмотря на небольшую разницу в возрасте и большую разницу в опыте на милонгах Буэнос-Айреса. По сравнению со мной Лидия была начинающей тангерой, она брала уроки чуть ли не каждый день и, будучи тщеславной, во что бы то ни стало хотела добиться успеха и выйти на уровень профессиональной балерины, чтобы ее приглашали самые лучшие танцоры мира!

На милонгу стали стекаться профессионалы, отработав в театрах, на концертах и танго-шоу. Подошел Карлиньо и расцеловался с нами как со старыми закадычными подругами. Лидия тотчас стала смотреть на него умоляющими глазами, намекая на то, чтобы он пригласил ее на танец. После трех часов работы перед туристами на Флориде Карлиньо меньше всего хотелось танцевать с этой смешливой русской француженкой. Ему хотелось пить холодное шампанское и молчать, но Лидия не оставила ему, мягкому и уступчивому, шанса на отказ. Они встали из-за столика и обнялись на танцполе. Расчет Лидии был точен: Карлиньо, с его безупречным шагом профессионала и умением вести в танце партнершу, придавал ее движениям ту уверенность, которая отличает настоящую тангеру от неопытной туристки. После танца с Карлиньо Лидию начали наперебой приглашать другие танцоры, и она раскраснелась от удовольствия и достигнутой цели.

С милонги мы уходили последними, долго стояли у выхода в толпе таких же не желающих расходиться, потом ловили такси, перебрасываясь шутками, и не испытывали ни малейшего раздражения, когда машины проезжали мимо.

Наконец мы уселись в старенький «рено» с шашечками вчетвером: я, Лидия, Карлиньо и его друг Хавьер по прозвищу Тренса, что в переводе с испанского означает «коса». Разделенные на прямой пробор смоляные волосы, заплетенные в толстую косу почти до пояса, придавали смуглому симпатичному лицу Хавьера сходство с индейским вождем из племени апачи. Меня высадили первой, и уже через пятнадцать минут я блаженствовала между холодными зимними простынями, положив уставшие от танцев и каблуков ноги на небольшую подушечку – очень полезный трюк, освоенный мной вместе с другими полезными для выживания после длинных милонг и суматошно-пешеходной жизни в Буэнос-Айресе.

Утром меня разбудила Лидия. Она взахлеб рассказала, что провела остаток ночи, распивая кофе с Хавьером, и как он пригласил ее на милонгу, «куда не ступала нога туриста», по его словам. Но особенно ее радовало и впечатляло, что известный и востребуемый милонгеро не побоялся того, что их увидят сидящими вместе за столиком, а ведь это обстоятельство дает повод для стольких сплетен, которые (она уже предвидела) мгновенно разнесутся по всему танцующему и не танцующему Буэнос-Айресу и перелетят океан быстрее, чем Лидия вернется в свой Париж, где все уже точно будут знать о ее победе над индейским вождем Тренсом!

Голосом, полным энергии, хотя спала она всего несколько часов, моя новая подружка мне поведала, что спешит на урок с известным учителем танго, чтобы уже вечером блеснуть во всей красе свежевыученными па на рандеву с Хавьером. Я ей пожелала удачи, едко заметив, что Хавьер, скорее всего, на рандеву предложит брать уроки у него, и попросила рассказать потом, когда это случится: до или после секса. Лидия не обиделась; похихикав, она попросила меня найти ей отдельную квартиру, ибо остановилась в отеле, а грядущий роман с милонгеро не предусмотрен строгими гостиничными правилами.

Отчет о ночи с Хавьером не заставил себя ждать, и уже на следующий день мы сидели в кофейне с возбужденной вертлявой Лидией, которая рассказывала о покорении милонгеро с такой гордостью, будто речь шла о покорении Джомолунгмы. Похоже, в Париже с любовными делами у нее, успешной переводчицы и журналистки, живущей в уютном лофте на Монмартре, было не очень, поняла я.

Глаза Лидии горели, она замечательно выглядела, как это случается с человеком, пребывающим в эйфории. По всем признакам – по довольной улыбке, не сходившей с ее лица, по сбивчивой речи, по брызжущему остроумию – было ясно, что она была скоропалительно и беспросветно влюблена. Будучи человеком ответственным и практичным, она напомнила мне про квартиру еще более настойчиво, поскольку, проведя ночь со страстным, как Тарзан, и нежным, как мусс из взбитых сливок с клубникой, мачо, она поняла, что его весьма убогое съемное жилье для красивого романа не подходит. Размером с ее гардеробную комнату в Париже, квартира Хавьера слегка остудила ее романтический пыл невообразимым бардаком и несвежестью постельного белья, но эта проблема была решаема в рамках бюджета, выделенного ею на честно заработанный отпуск. Все остальное, однако, сложилось замечательно, и ее голод по экзотике был удовлетворен. Еще бы! Пылкий латинский любовник с развевающейся гривой и смуглым телом, нашептывающий комплименты ее женской неотразимости во время занятия любовью!

Хотя, сказала она, еще более сильным впечатлением для нее стала ночь танцев на далекой пригородной милонге, куда съезжались по субботам милонгеро с женами, чтобы потом иметь заслуженное право танцевать в будние дни на центральных милонгах с молодыми иностранками, оставив жен дома. Но Лидия не знала этих обычаев и не заметила ни убогости клуба, ни возраста танцующих. Глаза ее видели только смуглого красавца с белыми зубами, черной косой до пояса и кольцом на большом пальце левой руки, которой он бережно сжимал тонкую ладонь Лидии, направляя ее в танце, и палец, устремленный ввысь, казался ей парусом кораблика, плывущего в гавань их счастья.

Роман закрутился по всем правилам отпускных приключений европейской туристки с местным аборигеном. Рядом со смуглым, круглолицым брюнетом с толстой косой, в которой уже пробивалась проседь, молодая женщина с короткой стрижкой светлых волос, тонким носом, тонкими губами и тонкой талией выглядела белокожей спутницей индейского вождя. Парочка была колоритна, что и говорить. Я помогла подыскать им замечательную квартирку, светлую, с видом на католический монастырь. Лидии особенно нравилось рассказывать, как они занимались любовью на балконе, выходящем во внутренний двор монастыря, где, по ее словам, монашки, воздевая руки и взоры в небо, молились за новую соседку-безбожницу, а парочке это придавало лишь дополнительную остроту ощущений. Монашки скорбно смотрели вверх и крестились под звуки танго, плывущие над черепичными крышами их келий.

Хавьер-Тренса работал в административной сфере страховой медицины. Работа его устраивала прежде всего тем, что появляться в офисе надо было к часу дня, и это никак не вступало в конфликт с ночными милонгами, на которых он был завсегдатаем; он также подрабатывал – когда помощником на уроках какого-нибудь известного маэстро, когда наемным партнером «такси-дансером» для пожилых туристок, а когда и сам давал уроки впечатлившимся клиенткам. Как я и предупреждала Лидию, он быстро отговорил ее осваивать танго с другими учителями и стал сам давать уроки своей подружке, расчетливо оговорив, что денег с нее не возьмет, – это, дескать, будет его вклад в аренду квартиры и оплата за продукты, которые Лидия закупала в большом количестве на прокорм своего учителя-любовника-сожителя. Хавьер любил поесть, предпочитая мясо всему прочему. А Лидия, как обычно, в этом видела возможность пошутить, беспечно и остроумно:

– Ну, что поделаешь? Они же вольные, свободу любят и многих женщин… а тут я его в клетку засадила, то бишь в квартирку свою, и предъявила права на индивидуальное пользование его талантами, вот и приходится, как тигру, периодически швырять кусок мяса, ну, в нашем случае на сковородку и с хорошим вином обязательно.

Любовные таланты и пыл мачо-героя, щедро вознаграждаемые стейками и вином, вскоре, однако, показались Лидии сомнительными. Особенно ее возмущало, что бурным ночам с ней Хавьер предпочитал пропадать до утра на милонгах, называя это «работой», или, когда на милонги выбиралась Лидия, он, наоборот, оставался дома, исследуя разнообразные порносайты в ее ноутбуке. Когда возбужденная после танцев и комплиментов Лидия возвращалась к своему другу, он, к ее разочарованию, уже спал или ворчливо выговаривал ей, что от нее пахнет вином и сигаретами, чтобы остудить ее пыл.

– Понятное дело, твои электронные шлюхи ничем не пахнут! – кричала обиженная Лидия, а потом поутру, как обычно по телефону, делилась со мной очередными наблюдениями: – Вообще, мне кажется, что его основной талант – это распространение информации. Большие корпорации должны ему платить большие деньги только за бесподобное «я тебе кое-что скажу, только это между нами». И всё, и не надо ни билбордов, ни радио, ни телевидения, – говорила она.

Ее обижало, что занятиям любовью с ней ее мачо предпочитал обсуждение персонажей милонги; он либо расспрашивал ее, либо сам подробно рассказывал, кто во что был одет, кто с кем ушел или кто с кем был раньше, как и почему они расстались. Подобные сплетни незаметно переросли в привычную тему их разговоров, которые были как жевательная резинка: не являясь пищей, заставляли двигаться челюсти.

Шли недели, перетекающие в месяцы. Лидии надо было уезжать в Париж на срочную конференцию, где, по ее словам, она должна была переводить самого Горбачева. Хавьер стал ныть, что, переехав жить к ней, он потерял свою предыдущую квартиру и теперь уже с такой арендной платой ничего не найдет. Лидия вняла всей серьезности этой проблемы, осведомилась о стоимости квартиры с видом на женский монастырь, и ей показалось очень мудрым решением – как с точки зрения вложения средств, так и с точки зрения инвестиций в будущее отношений с длинноволосым милонгеро, – купить ее. Она начала выяснять подробности предстоящей операции, чтобы взять в Париже во время предстоящей поездки кредит и перевести наличные деньги из своих сбережений.

Капризничавший Хавьер не осознал всю важность ее работы и просил Лидию отложить отъезд. Когда она пыталась объяснить ему насколько это серьезно, показывая потрет Михаила Сергеевича, он даже приревновал, подумав, что это ее партнер по танцам, фыркнул и назвал Горбачева старым танго-лисом, чем вызвал у нее прилив нежности.

– Все-таки он так аутентичен! – хохотала она. – Но, знаешь, если Горбачева переодеть в костюмчик с полосками, нацепить запонки поблескучее и посадить куда-нибудь на милонге, в старшую группу, то он, в общем-то, и не особо выбивался бы из общего ряда.

Хавьер, несмотря на свои капризы, продолжал умилять ее непосредственностью ребенка и своей непохожестью на всех предыдущих ее кавалеров. А капризничать он стал все чаще. Иногда он выходил из такси и говорил, что ему надо побыть одному и он поедет спать к родителям. Лидия бежала вслед за ним в ночи с криками «подожди, давай поговорим», и было не так-то просто добиться, чтобы он «передумал».

Как-то он принялся объяснять ей, что если она будет покупать квартиру на свое имя, то, как иностранка, много потеряет на налогах, а еще больше при возможной последующей продаже. Хавьер пообещал выяснить все нюансы этих обстоятельств, сходить в налоговую структуру, где работает его друг, такой же ночной милонгеро, как и он. И Лидия уехала, переложив вопросы, связанные с покупкой недвижимости, на надежные плечи своего Тарзана.

Приехав в Европу, она закрутилась в делах, связанных с конференцией, и бытовых вопросах, на какое-то время забыв о своей совершенно другой жизни в Буэнос-Айресе. То есть про квартиру она, конечно, помнила, но полагалась на Хавьера, думая, что он тем временем все выяснил и раздобыл необходимую информацию. Но ошиблась. Проверяя электронную почту, она удивлялась отсутствию вестей. Написала сама, добавив, что, конечно, скучает и что хотя танго теперь танцуют и на берегах Сены, только вот ей неохота. Нет у французских милонгеро такой душевности и проникновенности, а у нее развилась «абразозависимость».

Ответ от Хавьера пришел через пару дней, а мне Лидия позвонила через пару минут после его прочтения, чтобы поделиться эмоциями:

– Нет, ну ты представляешь! Извини, говорит, не писал долго, потому что был ОЧЕНЬ ЗАНЯТ. VERY BUSY.

(Переписывались они по-английски, так как испанского Лидии хватало лишь на устное общение на милонгах, где со словарным запасом в тридцать слов она ощущала себя на уровне местных танцоров, которые этими же словами и обходились.)

– Занят! – восклицала она по телефону. – Спал, что ли, под шум дождя?

Потом она вдалась в рассуждения:

– Вот ведь удивительная штука: всю жизнь стремилась обрести спутника состоятельного и состоявшегося, а кончится дело тем, что стану родной матерью какому-нибудь балбесу без гроша в кармане, который сядет мне на шею, будет шляться по милонгам и волочиться за каждой юбкой. Хотелось бы мне разобраться в процентном соотношении материальной и романтической составляющих успеха у аргентинских кавалеров. Вот ты ведь, наверное, с этим определилась, а я вот… боюсь… за шею… сядет кто-нибудь… Зато какие имена! Сильвио, Хулио, Ромеро… Хавьер! И сколько во всем этом экзотики!

Я порадовалась за подругу, потому что из этого искреннего монолога следовало, что серьезных планов на Хавьера она не строит. Уже хорошо. Она подтвердила это, но добавила, что квартиру все равно купит, потому что нигде ей так хорошо не было, как в Буэнос-Айресе, и она невероятно скучает по всему: по радостным и простеньким, как в детстве, улицам города, по танго, по объятиям на милонгах; закончила она тем, как ценит, что ее, иностранку, приняли в свой круг эти люди, ведущие странный ночной образ жизни, а работа… ну что же… она ее и в Буэнос-Айресе найдет. После этих слов мне снова стало за нее волнительно.

Приехала Лидия через месяц и в первую же неделю насмерть разругалась с Хавьером. Оказалось, что, несмотря на его умение вести женщину в танце (что он делал, по мнению Лидии, недостаточно часто с тех пор, как поселился в ее квартире), его харизмы и красноречия уже не хватало, чтобы поддержать огонь страсти у русской парижанки, привыкшей вращаться в среде именитых политиков, предпринимателей и ученых. Лидии хотелось внимания, которое в квартирке с видом на монастырь Хавьер ей скупо выделял, но категорически отказывал в нем прилюдно, на милонгах, где было полно американских, русских, европейских и восточных барышень, восторженно глядящих на его косу. Претензиям же милонгеро и вовсе не было конца. Его не впечатляли успехи Лидии, ее эрудиция и профессиональная востребованность – она оставила его одного, в холодильнике пусто, и вообще, занудствовал он, она плохо готовит, а женщина должна в первую очередь заботиться о своем мужчине. С этой аргументацией, вложенной раз и навсегда в его голову любящей мамой, спорить было невозможно.

Приняв в последний раз душ в квартире у любимой и помазав пятки ее дорогим кремом для лица от Кензо, Хавьер гордо перекинул косу через плечо и ушел в темную ночь Буэнос-Айреса, благоухая новыми духами, которые получил в подарок от Лидии. И та, не теряя время, откликнулась на ухаживания своего нового учителя Хулио. После уроков танго Хулио расспрашивал ее о парижской жизни, проявлял интерес к ее работе, а потом, возвращаясь к реалиям гораздо лучше знакомой ему жизни, спрашивал: «Ты там тоже начинала день с разминки очо?» Очо, фигура танго, напоминающая восьмерку или знак бесконечности, стала символом нескончаемой череды романов, которые Лидия, расставшись с невнимательным Хавьером и устав от внимательности Хулио, быстро заводила и так же быстро заканчивала.

Утолив свое самолюбие и наслушавшись вдоволь льстивых аргентинских пиропо о своей привлекательности, уникальности и женственности, Лидия, окончательно запутавшаяся в своих кавалерах, все-таки вернулась к Хулио и продолжила с его помощью танго-образование. Она стала появляться с ним в открытую, хотя раньше скрывала свои мимолетные романы, оберегая таким образом репутацию среди беспощадных на язык милонгеро, которые неизбежно осудили бы ее легкомысленное европейское поведение.

Мы сидели с летнем кафе и пили ликвадо, аргентинский фруктовый коктейль, который в других уголках земного шара называется смузи.

– Ну, вот, может, ты, умная женщина, объяснишь мне, почему хорошие мучачосы интересны только до тех пор, пока не выясняется, что они хорошие? Нет, нам подавай кого поговнистее, и чтоб не любил нас к тому ж.

В такой легкой и свойственной ей насмешливой манере она призналась, что до сих пор влюблена в своего первого аргентинского избранника с косой. С Хавьером она наладила дружеские отношения, посчитав, что здесь это так же возможно, как и в Европе. Не знала, что Аргентина только старается казаться похожей на Европу, на самом деле здесь все наоборот (выше об этом есть целая глава, с выводами которой Лидия полностью согласилась). Хавьер, похоже тяготившийся их связью, когда они были еще вместе, прослышав об успехах своей бывшей, не мог устоять, чтобы не появляться каждый раз там, где, как ему докладывали, была Лидия. Потягивая ликвадо, она описала мне их последнюю встречу:

– Представляешь, Хави примчался из Пергамино, где гостил у брата, и сразу в Каннинг, на милонгу. Пользуясь своим новым статусом подруги – и Хави, и неразлучного с ним Альберто, и планеты всей, – я сидела за столом со взрослыми, ну, в смысле, с милонгерами первой лиги. Хави со мной танцевал, говорил, что так для всех лучше, переспрашивал, как я себя чувствую, отпустил комплимент, что я с тех пор стала лучше выглядеть, но, сука, – извини, ради бога! – не забыл-таки ввернуть, что думает обо мне и моих похождениях. Верные друзья все-таки не забыли проинформировать. А потом смотрел печальным взором есенинского Джима мне вслед, когда я уходила. То есть меня ему не надо, но помучить на всякий случай – неплохо, да еще и сопли поразмазывать от нечего делать, почему нет? А мне, скажу по правде, страшно обидно, что меня, такую распрекрасную, не полюбил какой-то там Хавьер. И я из-за этого переживаю, ужасно переживаю. Сидит такой загадочный опять, и опять мне кажется, что за этим томным взглядом есть что-то такое… Будто это не он сварливым голосом выговаривал мне, что мясо не так приготовила, что в холодильнике нет его любимого сыра… Знаешь, каким бы славным ни был Хулио, все-таки он появился с большой долей назло. Спасибо, что он есть, конечно, создает ощущение маленькой, но победы. Опять-таки учусь танцевать. А вообще, скоро у меня день рождения – можно собрать всех любовников в одно место и устроить драку, можно напиться и приставать ко всем… в общем, если есть еще какие-нибудь оригинальные предложения – вноси.

У меня хватало и своих забот на личном фронте, но так уж повелось, что я производила впечатление человека, у которого все хорошо, и ко мне прибегали советоваться другие барышни, похожие на Лидию своим настойчивым желанием укротить строптивых милонгеро, вполне успешные и деловые у себя дома, и повергнутые в растерянно-недоуменное состояние своими аргентинскими приятелями, с которыми познакомились в окутанных сизым дымом тогда еще разрешенных сигарет ночных тангериях (так не танцующие аргентинцы называют клубы, где собираются любители танго). Я их выслушивала, давала советы, шутила… Звание чемпионки по легкости бытия нужно постоянно оправдывать, не так ли? Тяжелый труд, между прочим.

Но вернемся к приключениям нашей циничной и одновременно ранимой француженки, забросившей Париж, работу, друзей и закружившейся в ритме танго в Буэнос-Айресе. События разворачивались предсказуемо. Хулио носил Лидию на руках, иногда прямо при всех, на выходе с милонги, и учил ее танцевать. Хорошо учил. Он сказал, что не будет брать с нее денег, но она, будучи независимой европейкой, привыкшей к тому, что любой труд должен оплачиваться, предложила компромиссный вариант – платить ему половину, так как занимались они каждый день, и Хулио отказывал другим желающим брать у него уроки. Поскольку Хулио вычислил своего предшественника-соперника, что было несложно, ему теперь приходилось таскаться на милонги, чтобы присматривать за своей невестой, как он уже не раз представлял Лидию своим друзьям. На милонгах он много и охотно с ней танцевал, а сидя за столиком, не афишировал сверх меры свою страсть, но и не скрывал их отношений. Лидия только и слышала от него, какая она умница и красавица, и снова умница, и еще больше красавица.

Когда с Лидией танцевали другие симпатичные молодые люди, далеко не последние в иерархии танго, прямо-таки выхватывая ее друг у друга, Хулио сидел и наслаждался зрелищем. Ему нравилось демонстрировать всем, и в первую очередь Хавьеру, который всегда только критиковал Лидию, что с ним, Хулио, она, оказывается, может отлично танцевать милонгу, быструю и поэтому более сложную по шагам, долго у нее не получавшуюся.

– Кажется, налаживается моя жизнь. Вчера уже сердечко ёкнуло только два раза – когда Хави пришел и когда ушел, – доверительно сообщила она мне.

Но счастливого, а главное, спокойного конца у этой истории не получилось. Как ни уговаривала себя Лидия, что у Хулио сплошные преимущества, мачо с косой не выходил у нее из головы. Ее сводило с ума равнодушие Хавьера, которое он так любезно ей демонстрировал. Она позвонила ему под предлогом отдать вещи, которые оставались в квартире, но раздражали не тем, что занимают место в шкафу, а потому что служили напоминанием о конце их отношений. Хавьер сказал, что заедет за вещами сам, и Лидия долго готовилась к встрече. Накануне она не пошла танцевать, чтобы не было темных кругов под глазами, красиво уложила слегка отросшие и выцветшие под летним солнцем волосы и решила приготовить мясо на ужин. Нет-нет, не для Хавьера, но не оставаться же ей без ужина из-за того, что он приедет забирать вещи!

От глаз бывшего любовника не скрылись ни новая прическа, ни свежий вид парижанки, а его чуткий нос, конечно же, уловил растекающийся по квартире аромат жареного мяса. Кто знает, что больше повлияло на охватившее его возбуждение, но он без слов припал к ее губам, как только зашел в квартиру, и не дал ей вымолвить ничего, кроме стона от удовольствия.

Все быстро вернулось на круги своя. Ужины с мясом, лежания Хавьера на диване, танцы, упреки и претензии – и непреодолимое желание Лидии увидеть вновь ту вспыхнувшую искорку в своем любимом и снова пережить сладостный момент, когда Хавьер набросился на нее, не совладав со страстью, истосковавшийся по ней после их расставания. Но нет – Хавьер, щелкая пультом от телевизора, только рассуждал о желании, но отнюдь не горел им; он уже не был страстным Тарзаном, завоевавшим Лидию.

Как человек общительный, Лидия делилась всеми перипетиями своей почти семейной жизни со мной. Ей нравилось как бы наблюдать за ней со стороны и весело ее комментировать.

– Че, привет! Как дела? – звонила она, и я знала, что ей хочется рассказать о своих. – У нас все спокойно. Штиль на диване. Ждем ганасов.

– Кого ждете? – не поняла я.

– Ну, понимаешь, попросила Хавика чемодан тяжелый на антресоль закинуть. Сама не могу. Говорит, нету ганасов – желания. – Способная к языкам Лидия быстро освоила аргентинский сленг и часто вставляла полюбившиеся ей словечки в свои рассказы. – Уже пять раз споткнулся о чемодан по дороге в ванную и на кухню, но, понимаешь, пока ганасы не пришли – никак. Вот вместе их и ждем… на диване, с телевизором.

Мне нравились ее шутливые истории, а ей, похоже, нужна была эта устная летопись о жизни с Хавьером.

– Ты представляешь, – в другой раз взахлеб докладывала по телефону Лидия, – жду Хавика ужинать, он в ванной, все не идет. Захожу туда и вижу, как он размазывает мой шелковый «Биосилк», французский, в маленьком тюбике, из фришопа, дорогущий, по всей длине своей распущенной косы… а мой ночной «Кензо» по-прежнему растирает на пятках, чтобы мозоли милонгерские смягчить.

Все эти маленькие драмы ее жизни, казалось, умиляли ее, но за шутками скрывалось другое. Она никак не могла понять: зачем ей все это? Ведь исчезни сейчас этот Тренса-Тарзан из ее жизни, оставив ее драгоценные косметические средства, она будет безумно тосковать по нему. Прикрываясь шутками, она боялась признаться в том, что была без памяти влюблена в этого персонажа милонги, Тарзана, туземного вождя и как там еще она его называла, недоумевая сама, почему она, красивая, умная и успешная, делает все, чтобы его удержать.

А Хавьер между тем снова стал ускользать из жизни Лидии, все чаще повторяя знакомую ей уже фразу: «У свободы нет цены». И вот однажды в особенно ветреный и дождливый вечер, когда по всему городу происходили разные неполадки из-за непогоды, в квартире Лидии отключился свет. Какая-то авария в районе, упавшие деревья и нерасторопность энергетической компании «Эденор» оставили Хавьера без компьютера и телевизора, и он, невзирая на ненастье, стал собираться на милонгу: не дома же сидеть в темноте. Лидия сказала, что она в такую погоду из дома ни ногой не ступит, и он, приняв при свечке душ и обильно подушившись подаренными ею французскими духами, поцеловав Лидию в щеку, мягко закрыл за собой дверь.

Через полтора часа свет в квартире появился, вместе с ним заработал телевизор и вспыхнул экран оставленного Хавьером ноутбука. Лидия проявила любопытство. Внеплановое отключение электричества застало Хавьера за перепиской во всех соцсетях одновременно, и моя подруга не заметила, как пролетели ночные часы, зачитавшись эпистолярными шедеврами своего милонгеро, адресованными девушкам со всех уголков планеты. Обладая неудержимой фантазией творческого человека и ранимым самолюбием ревнивой любовницы, она расшифровывала междометия и знаки препинания, читая между строк. Взвинтив себя домысленными сюжетами и сделав выводы главным образом из многоточий и восклицательных знаков, на которые не скупился Хавьер, Лидия вынула из шкафа привезенные ему в подарок модные французские рубашки, которые ему так нравились, схватила ножницы и начать отрезать где рукава, где воротник. За этим занятием ее и застал вернувшийся ночью Хавьер, когда тихо отворил дверь своим ключом, стараясь не разбудить любимую.

Последовавшая сцена была финальным мажорным аккордом в их амурной фуге. Пощечина Хавьера еще горела на щеке Лидии, когда она мне позвонила, чтобы коротко, без обычных шуток сообщить: «Я поменяла билет и улетаю через два дня».

Я пришла проститься, хотела уговорить ее остаться до ранее означенного срока, чтобы либо забрать задаток, уже оплаченный за квартиру, либо продолжить сделку. Но Лидию я застала нервно ходящей по квартире; она периодически опрокидывала рюмку текилы, театрально задирая свой стриженый затылок, и затем так же пафосно роняла руку с уже пустой рюмкой. Она взахлеб говорила, что не хочет жить в этом городе, что ей не нужна эта квартира, и просила меня разобраться с операцией, которая уже началась, по доверенности. Остановить ее малосвязный поток речи, а уж тем более понять, что же случилось такого, чтобы коренным образом поменять жизненные планы, не было никакой возможности. Я напомнила ей, что, по ее словам, решение купить недвижимость в Буэнос-Айресе никак не было связано с Хавьером, что ей просто нравился этот город, его культура, что она была влюблена в танго и приводила ее же доводы по поводу важности особого самоощущения, которое ей все это давало. Но решение было уже принято, а бутылка с текилой почти пуста. В гостиной до сих пор валялись разбросанные по полу дорогие рубашки с отрезанными рукавами, напоминая о том, что уже ничего не вернуть.

Я пообещала помочь Лидии чем смогу, а через пару дней получила от нее сообщение из аэропорта Эзейза:

«На посадке. Не поверишь, но не придумываю: на борту самолета большими буквами написано: Javier Julio Garcia Miravete „Pasion por la Vida“. Разве это не символично? Представляешь, это написано на самолете, уносящем меня от этих двух, открывших мне новые стороны самой себя, в которых еще предстоит покопаться моему психоаналитику в Париже. Хавьер и Хулио. Именно эти два имени я вижу напоследок, улетая туда, где уже ничто не будет напоминать об этом городе, об этой стране и ее культуре, об этом странном круге людей, где я встретила Хавьера и Хулио… И “пасьона” больше тоже не будет. По иронии судьбы, а может, в насмешку над моей неудавшейся попыткой вписаться в их аргентинские пасьоны я пересекаю океан, из одной жизни в другую, с их именами на борту».

Роман «Страсть к жизни» испанского писателя Хавьера Хулио Гарсиа Миравете был повсеместно рекламируемой литературной новинкой того года. Может быть, Лидия уже давно написала свой, с похожим названием? Не знаю, наша дружба с ней оборвалась так же внезапно, как и началась.