Книга: Альфред Элтон Ван Вогт. Избранные романы. Книги 1 - 19
Назад: Глава 11 ПЕРСТЕНЬ ВЛАСТИ
Дальше: II

по вашей специальности… Отсюда следует ваша декапитация в присутствии студентов старших курсов… будет происходить во время празднования Патриотического Дня. Примите наши поздравления…»
Там было еще что-то, но суть уже была ясна.
Не говоря ни слова, Хигенрот протянул бумагу своей жене, Эйди, сидящей за накрытым для завтрака столом. Без всякой объяснимой причины он внимательно следил за тем, как молодая женщина читает сообщение о грозящем ее уже пожилому мужу отсечении головы, но та не проявляла никаких заметных эмоций. Эйди отдала ему листок и сказала:
— Здесь самое главное помнить, что голову отрубят совершенно безболезненно. Об этом всегда предупреждают заранее.
Тут до Хигенрота дошло, что он читает мелкий шрифт примечания, касающегося именно этого самого важного момента распорядка казни:
«…Данное обстоятельство является гарантией того, что победитель в Акколаде не станет проявлять боязни своим поведением или мысленным напряжением перед самым моментом декапитации. Подобные старомодные реакции не соответствуют современному, зрелому ученому, понимающему всю ценность отсечения головы на Акколаде для собственных студентов и знающему, что для него самого это будет всего лишь шагом из этого мира в иной, лучший, как установлено Официальной Религией.»
Эта награда поставила профессора Хигенрота перед дилеммой. С одной стороны — и он принимал ее как должное — это была победа. Его длительное сражение с доктором Хином Глюкеном закончилось чистым поражением — можно даже сказать, нокаутом — для его соперника. Победители Акколады сразу же выделялись в первые ряды научных знаменитостей.
Говоря переносно, одним ударом он выиграл корону.
Но с другой стороны, он вовсе не чувствовал того, что дело закончено.
— У старого олуха еще есть способность шевелить мозгами, — сообщил он Эйди. — В связи с этим, мне кажется, стоит попросить отсрочки для отбытия в Блеск Грядущего.
— А ты не думаешь, — спросила Эйди, — что это каким-то образом связано с теми политическими статьями против режима, которые ты два года печатал?
— О, нет, — возразил Хигенрот, качая своей костлявой головой. Диктатор установил навечно терпимость ко всем мнениям. Предположение о том, что Акколада мною не заслужена, совершенно не принимается во внимание.
— Ну, конечно же, — поспешно воскликнула Эйди.
До Патриотического Дня оставалось еще пол-недели, но Хигенрот надлежащим образом оформил свое прошение об отсрочке и отослал его в Управление по Высшему Образованию заказной магнитной скоростной почтой.
Сообщение о его награждении появилось в утренних теленовостях. Рано утром на следующий день из-за океана примчался д-p Глюкен, чтобы, как он сам объяснил «выразить свое последнее уважение самому твердолобому из оппонентов». После он добавил:
— Не могу сказать, что я полностью соглашаюсь с их решением, но мне кажется, что у меня самого имеется решение, которое удовлетворит меня лично.
И сразу же после этих слов он стал выражать свое видение проблемы.
По какой-то необъяснимой причине Хегенрот этой ночью спал плохо; посему лишь только через какое-то время его встревожило осознание того, что д-p Глюкен рассуждает о давным-давно обыгранных моментах его собственных теорий.
— Это будет триумф науки, — разглагольствовал Глюкен, — если ваши студенты во время декапитации получат телесное восприятие не только ваших особых знаний, но и моих.
Взволнованный голос еще продолжал что-то говорить, но в Хигенрате вдруг что-то шевельнулось. Потом его будто током стукнуло.
— Погодите, погодите, — перебил он собеседника. — Вы хотите сказать, что…?
А Глюкен, никого не слушая, продолжил представление давным-давно известных теорий, постепенно повышая голос.
Хигенрот почувствовал, что сон как рукой сняло.
— Эй! — еще раз вмешался он в монолог доктора. — Вы пытаетесь представить дело так, будто мои студенты обучаются вашим идеям, в то время, как голову отрубывают у меня?
А Глюкен все продолжал разглагольствовать, распаляясь даже сильнее.
Хигенрот заткнул уши и заорал, что будь он проклят, если позволит Комитету по проведению Акколады подвергаться воздействию идей, которых нет в Уставе.
И в этот самый миг в действие вступила Эйди. Она с трудом вывела мужа из комнаты, но двое ученых продолжали вопить до тех пор, пока ей не удалось пропихнуть профессора в дверь его собственной спальни и закрыть ее.
Доктор Глюкен с побагровевшим лицом уже был готов покинуть дом профессора Хигенрота, когда Эйди примчалась обратно и успела задержать доктора уже в самых дверях.
— Вы женаты? — спросила она.
— Моя жена умерла, — сухо ответил тот. — Она сомневалась в Официальной Религии. — Глюкена даже передернуло. — Я ее предупреждал.
— Эйди прекрасно понимала, что он имел в виду. Подобное было абсолютно запрещено при диктатуре, которая на многое другое глядела сквозь пальцы.
Сейчас ее волновало то, что за Хигенрота она вышла замуж, когда была одной из его студенток. Подобные браки были частью государственной программы, установившей, чтобы внешне привлекательные девушки-подростки выходили замуж за известных ученых. Раз уж девушка проявила такое патриотичное поведение однажды, она собиралась и продолжать в том же духе. Доктор Глюкен казался ей довольно-таки привлекательным для ученого мужчиной. И, поскольку без всяких обсуждений он может стать «первым номером» в своей области деятельности после декапитации нынешнего ее супруга, Эйди, чуточку пожеманившись, схватила костлявую руку доктора и задержала ее дольше необходимого. Затем она закрыла глаза и представила, что новое супружество может стать для нее даже привлекательным.
Ведь если оно не удастся, то кто знает, какой тип достанется ей в следующий раз — еще один Хигенрот?
Вот только сам доктор Глюкен пытался выгнать из головы ненароком залетевшую туда мыслишку. Правда, избавиться от нее было непросто — он невольно отметил, насколько красивой была девушка. Его останавливало лишь то, что это супружество может быть знаком того, что он сдался перед идеями Хигенрота, чего, естественно, быть не могло.
Звук дверного колокольчика вскоре после ухода д-pа Глюкена ознаменовал появление сторонников давних традиций — студентов профессора Хигенрота. Открывшую дверь Эйди чуть не размазала по стенке клубящаяся масса юношеских и девичьих тел, которая с визгами и воплями бросилась в дом на поиски своего ментора, совершенно не обращая внимания на хозяйку.
В этот миг профессор выходил из спальни, направляясь в туалет. Вот тут-то его и настигла приливная волна студентов, все еще вливающаяся в двери, и, полусонного и мало что понимающего, потащила за собой по коридору, чтобы потом, помятого, но чудом оставшегося в живых, выволочь в патио. Здесь Хигенрот упал на траву.
Сразу же откуда-то появились ножницы. Профессору состригли волосы, а потом наголо обрили голову. Во время сих действий Хигенрот уразумел, что будет проведен розыгрыш, за справедливостью которого были назначены следить два парня и две девушки. Эта своеобразная лотерея должна была выявить, кто из студентов выиграет одну из десятка определенных точек на ценной профессорской голове.
Научные исследования ценности декапитации для дела образования исходили из давних народных наблюдений: после внезапной смерти человеческое лицо теряет свое выражение, что было на нем при жизни, не сразу, но постепенно. Точно так же, постепенно, с лица сходило и семейное сходство. Так что в гроб, в могилу ложили совершенно чужого человека.
Ученые разработки, направляемые самим диктатором — во имя исполнения директивы поиска все новых и новых путей передачи знаний подрастающему поколению — выявили, что тело мертвеца, и в большей мере это касается головы, теряет накопленную за жизнь информацию тоже не сразу. В обычных условиях она без всякой пользы улетучивается в воздух. Но опыты показали, что колебания остаточной энергии могут быть введены в головы студентов путем специальных электрических подключений. Было открыто — а после того принято как данное — что при скоростной декапитации голова может передать до семидесяти процентов своего содержимого в течение нескольких минут.
Таким вот образом, по прямому указанию дальновидной диктатуры и родилась наука образовательного обезглавливания. Вдобавок к ее чисто утилитарным применениям, она превратилась в средство официального признания научных достижений для тех многочисленных личностей, которые, в связи с их антиправительственными статьями или деятельностью, никогда не смогли бы добиться почетных званий у ревнивых государственных учреждений, подвергавшихся со стороны диссидентов суровой критике. Подобное разграничение между инакомыслящими и лояльными приверженцами режима было одобрено самим диктатором и играло самую важную роль в наставлении на путь истинный.
Студенческие сражения за места на голове профессора превратились в уже давно устоявшуюся традицию. Так что после первой недоуменной реакции Хигенрот смирился с небольшими неудобствами вроде окровавленного скальпа и боли, вызванной тупыми инструментами.
Поэтому, к моменту ухода студенческой братии, он даже провел их всех до двери и с улыбкой помахал на прощание.
Утром, после второй бессонной для себя ночи профессор Хигенрот признался Эйди, что по каким-то совершенно непонятным ему самому поводам, он начал испытывать страх перед будущим отсечением головы. Всю ночь, излагал он — его преследовали бесчисленные видения, внушавшие ему отвращение и нежелание участия в Акколаде. Было даже такое мгновение, когда он, якобы, открыл, что собирается отречься от Официальной Религии со всеми ее прекраснодушными заверениями.
— Если подобное продолжится, — говорил он, — я обесславлю тебя тем, что возьму руки в ноги да и умотаю в Холмы.
Слово «Холмы» было эвфемизмом. Оно обозначало антиправительственное движение, имевшее свою штаб-квартиру — о чем ходили слухи — где-то в укрепленном горном районе. Правда, Хигенрот знал, что все эти слухи были неправдой. Современное оружие делало любое сопротивление, в любом месте на планете, бессмысленным.
Профессор увидал, что его слова встревожили Эйди. Если лауреат Акколады откажется появиться на месте казни в Патриотический День — уже завтра — его место займут ближайшие родственники. Но подобная замена уже не имела образовательной ценности. Выполнялась лишь традиция, согласно официальной доктрине установленная «ради спасения чести семьи, которая, естественно, не желает терять статуса победителя Акколады».
С тех пор, как в порядке гарантии было установлено, что каждый член семейства, желая сохранить собственную честь — или в качестве замены пойдет на эшафот, чтобы исключить скандалы, порядок замены струсившего был установлен декретом: жена, затем отец, мать, старший брат, старшая сестра и далее по порядку. Детей из данного списка исключали, поскольку режим любил всех детей. Если же близких родственников не имелось, тогда награды удостаивался другой ученый — претендент на Акколаду.
Так как у Хигенрота была только Эйди, доктор Хин Глюкен был в списке сразу же после нее. Ситуация молодой женщины усложнялась еще и неприятным случаем, произошедшим сразу же после ее свадьбы с Хигенротом. Тогда она закрылась на замок в своей спальне, проинформировав профессора, что по личным поводам совершенно не интересуется тем, что связывает мужчину и женщину.
День уже катился к вечеру, когда Эйди вошла в спальню к мужу, не имея на себе никакой одежды, и сообщила ему, что ожидание утраты стимулировало ее к тому, чтобы насладиться его мужскими достоинствами. Она была даже готова — как сказала сама — чтобы он «делал все, что ему только захочется».
Объявив об этом, она упала на профессорскую кровать.
Хигенрот долго глядел на ее девичье тело. Потом он промаршировал к стоящему возле окна креслу и плюхнулся в него.
В самый первый миг, но только в самый первый, в его мозгу вспыхнула фантастическая мысль: «Так вот зачем я все это делал!»
Он удивленно обсасывал эту мысль, глядя через окно на зеленые лужайки университетского городка.
«Да, так оно и есть, — думал он. — Это успех!»
В этом и был конечный результат его лихорадочной деятельности последних пару лет: неосознанная работа по тому, чтобы пленить эту девушку и заставить ее привязаться к нему и неважно какой ценой. Вот что увидел он перед собою.
«Мне ее подсунули!» — думал он. И так распорядились какие-то «они». Впрочем, его собственная, внутренняя правда подсказывала ему и другое, говорила о его преступлении: старикашка согласился, чтобы в жены ему подсунули девчонку-подростка.
Но после недолгих размышлений относительно своей вины Хигенрот подивился и тому, что это же как надо было придавить, чтобы сломить сопротивление этой худенькой девочки.
Еще раз поглядел он на кровать, где лежала Эйди, на ее обнаженное детское еще тело, и ему стало стыдно. Правда, у него тут же промелькнула мысль, что и сама Эйди тоже сыграла постыдную роль во всем этом балагане.
Ни разу еще она не проявляла подобной обеспокоенности. Теперь же она решила отдаться — вдруг понял Хигенрот — удержать его, чтобы впоследствии передать палачу. А для этого никакая цена не была слишком высокой, даже собственное тело, которое она до сих пор перед ним скрывала.
Потом профессор задал себе следующий вопрос: заслуживает ли жалости доктор Глюкен, она или он сам? Ответа он найти не мог. И посему — не говоря ни слова — он повернулся и вышел из комнаты, запирая ее на ключ.
Хигенрот скрылся в своем рабочем кабинете. Внутри его все кипело. Его мозги работали на полных оборотах, поэтому, когда он уселся перед вроде бы самой обычной, пустой стеной, у него уже родилось несколько логических концепций.
Когда он поглядел на стену, на ней появилось изображение. Это была Эйди, часом ранее говорящая по межконтинентальной линии с доктором Хином Глюкеном. Ее голос во время разговора звучал через скрытый динамик ясно и разборчиво. Голос Глюкена, в котором постепенно нарастали волнение и тревога звучал так же чисто, хотя поступал сюда из-за океана.
С отсутствующим выражением в глазах Хигенрот слушал, как Эйди рассказывает Глюкену о том, что ее муж намеревается уйти в Холмы.
— Вы же понимаете, что он имеет в виду, — призналась она своему дальнему собеседнику. — Если он удерет, я буду следующей. Если же я уйду с ним — следующим станете вы. — И, сетуя, она прибавила: — Я не хочу уходить в Холмы. Мне не хочется бросать цивилизацию.
Уловив это слово, Хигенрот изумленно покачал головой. «И это она называет цивилизацией, — подумал он. — Мир тирана, какого не видели со времен…»
Он даже не мог подобрать сравнения. Ну да, правда, до свадьбы с Эйди он выступал за суровость системы, так как свято верил в неизбежность переходных периодов истории.
От размышлений его оторвало высказывание Эйди, не согласится ли доктор Глюкен жениться на ней после того, как Хигенрот будет отмечен на Акколаде, и не согласится ли он произвести все необходимые контакты с Управлением по Высшему Образованию с заверениями того, что профессор выполнит свое предназначение на Акколаде.
После этого Эйди согласилась всеми возможными средствами удерживать профессора дома до решающего момента, когда за ним придут.
Затем доктор Глюкен спросил у Эйди, не сможет ли она как-то помочь ему найти путь к решению тех теорий, которые Хигенрот разрабатывал последние десять лет.
— Он уже добился того, что любое расстояние, неважно какое большое, можно свести практически к нулю. Сейчас мы разговариваем благодаря его системе, и, заметьте, как естественно звучат наши голоса! Но ведь и после он работал над усовершенствованием своего открытия. Я никогда не поверю, чтобы он забросил его. Он всегда был хитрецом, этот тип… и был таким еще до того, как начал писать свои антиправительственные статейки.
«Вот он — результат Эйди-Эффекта», — саркастически подумал Хигенрот. Оказывается, девчонка-подросток должна была задурить ему голову.
Глядя на великолепное изображение Эйди на стене, он увидал, как та, сомневаясь, качает головой, а потом говорит:
— Однажды я застала его врасплох — притворилась, что сама пошла по магазинам. Так вот, на всех четырех стенах его комнаты, хотя они сделаны из самого обычного пластика, были изображения. Он попросил меня, чтобы я забыла все то, что тогда видела. Вы это имели в виду?
Хигенрот почувствовал, что сереет лицом. «Вот и доверяй женщинам после этого», — подумал он. Ни в коем случае не надо было просить ее оставлять все в тайне.
— Ого! — воскликнул Глюкен. — Да ведь это же похоже на давным-давно им же дискредетированную Теорию Всепроникновения. Если он нашел путь к ее решению!… - Его голос повысился на пол-октавы. — Похоже, с этим я могу просить аудиенции у самого диктатора!
Он изложил девушке всю важность того, чтобы в эти последние часы сделать все возможное и невозможное для того, чтобы вытянуть из Хигенрота как можно больше про эту его Теорию. Эйди пообещала постараться.
Никто из них даже и не заикнулся о том, что, согласно мистическим представлениям про обезглавливание на Акколаде, вся информация достанется студентам Хигенрота.
Транс-океанские переговоры закончились настойчивыми заверениями Эйди в том, что Глюкен ей весьма и весьма нравится, на что доктор галантно ответил, что подобные чувства имеются и с его стороны.
На экране стены Эйди повесила трубку, поднялась со стула и вышла в дверь.
Коммуникационная система Хигенрота следовала за ней; в каждой стене этого дома имелся автоматический переключатель. Но сейчас все мысли профессора были заняты только двумя чувствами.
Первое — как решить проблему побега.
Второе — гораздо более сильное — имело чисто мужскую природу. И сейчас он осозновал это как никогда ранее.
За недолгое время своего супружества Хигенрот притворялся перед самим собой, что не может справиться с нею. Раз уж правительство решило подарить ему красавицу-жену, как мог он не допустить этого? Он, который никогда не сопротивлялся диктатуре открыто.
С этого все и пошло. И была внутренняя ложь, от которой ему всегда приходилось самоотделяться. Кстати, это было просто смешно, что красивая, молодая женщина собиралась уйти от него к другому мужчине по тем причинам, которыми руководствовалась Эйди сейчас.
Только все это уже не имело смысла. Какое ему дело до того, что будет дальше с ее восхитительной кожей и точеными косточками.
Назад: Глава 11 ПЕРСТЕНЬ ВЛАСТИ
Дальше: II