Глава 6

Кравченко хорошо знал командира мотострелкового полка, базирующегося в районе Рухи, они не раз встречались еще в Союзе на учениях, на которых Кравченко был «посредником». Подполковник Мороз был грамотным командиром, солдаты и командиры полка славились хорошей выучкой, слаженными действиями.

— Здорово, Сергей Иванович! — Мороз удивленно уставился на Кравченко, потом протянул руку. — И ты здесь? Вот так встреча! Давно тут?

— В Афгане-то? — Озабоченный Кравченко даже не подумал, что вопрос Мороза мог выглядеть несколько оскорбительно. — Второй год. Слушай, Алексей Николаевич, мы можем с тобой поговорить?

— Пойдем, вон в том доме мы квартируем, — кивнул тот на двухэтажный каменный дом с закопченным фасадом, на котором виднелись следы пуль и осколков.

Они вошли в комнату, которая, пожалуй, ничем не отличалась от комнат других офицеров, служивших в Афганистане. Такая же обычная солдатская кровать, тумбочка, зеркало с колоритным восточным орнаментом, вряд ли купленное на местном базаре, очевидно, трофей, низкий стол, принесенный из какого-нибудь разбитого артиллерией местного дома, две солдатские табуретки с прорезями. А еще стена с гвоздями, заклеенная газетами. На гвоздях повседневная форма, которой тут не пользуются, шинель и комплект полевого обмундирования.

— Садись к столу!

Мороз повесил на гвоздь куртку и, оставшись в тельняшке, вытер платком пот со лба. Кравченко с радостью тоже стянул с себя полевую афганскую форму и начал обмахиваться кепкой. Душно. Командир полка спохватился и включил кондиционер.

— Выпить хочешь? У меня водка настоящая наша есть, не эта местная бурда шароб. Недавно из дома прислали.

— Давай, — мрачно кивнул Кравченко.

Пить советник не особенно любил, да и местный виноградный самогон был по вкусу на любителя. Но сейчас поговорить хотелось по душам со старым знакомым. Мороз мог помочь.

— Ну, — поднял стакан Алексей Николаевич, — давай за ребят наших! Слава и память добрая тем, кто погиб, удачи и выжить тем, кто живой!

Они выпили не чокаясь. Водка обожгла обветренные губы, и Кравченко зажал рот рукой. Хозяин неспешно порезал хлеба, домашнего сала, зеленых бочковых соленых помидоров, колечки репчатого лука. Самая простая и самая душевная закуска для русского мужика. Тем более на чужбине, когда истосковалась душа по родным местам, по близким людям, по семьям. Поговорили о доме, о том, кто и как служит здесь. Услышав, где именно Кравченко служит военным советником, Мороз покачал головой:

— Ну, ты, брат, попал! Нормальные советники в Кабуле отъедаются и чеки копят!

Морозу хоть и приходилось порой действовать с отдельными батальонами в операциях, но это по степени риска ни в какое сравнение не шло со службой товарища. На боевых тебя прикрывают и взаимодействуют авиация и артиллерия. А советник да несколько бойцов в удаленном афганском гарнизоне…

— Так о чем ты поговорить хотел? — после второго стакана спросил командир полка.

— Алексей Николаевич, ты командир решительный, склонный к нестандартным решениям. Я это еще помню по тем аттестациям, что тебе выдавались после учений.

— Помнится, как раз ты в качестве посредника мне устраивал разносы, — засмеялся Мороз.

— Но я же тебя и защищал на разборе учений, — парировал Кравченко.

— И это было, — хмыкнул Мороз и снова потянулся к бутылке, чтобы налить по третьей.

Кравченко положил руку на локоть подполковника, останавливая его, и, покачав головой, тихо попросил:

— Алексей Николаевич, мне твоя помощь нужна. Понимаешь, меня на совещание вызвали, а в Пишгоре осталось трое моих солдат. Ты же знаешь, там мятеж, много убитых. Трое мальчишек там у меня осталось!

— Знаю, слышал, — поморщился Мороз.

— Трех молодых сопляков оставил на хозяйстве! Думал, что там, в сильном гарнизоне, безопаснее для молодых и неопытных ребят. И когда на перевале мы в засаду попали и половину своей колонны потеряли, я думал, что правильно сделал. А теперь… Что с ними будет?!

— Думаешь, я ребят не терял? — скривился, как от зубной боли, командир полка. — Война, брат. И мы погоны носим.

— Ну, так ты понимаешь! Слушай, дай один батальон… я проведу. Тебе потом спасибо скажут. Ведь планируется очередная операция в Панджшере, а у нас в тылу группировка Ахмад Шаха Масуда. И они нас не ждут.

— Надо сначала командующему доложить, а тебе главному военному советнику сообщить. Прикажут — я первый с тобой пойду.

— А ты без приказа никогда не действовал? — горько усмехнулся Кравченко. — Тебя обстановка никогда не заставляла инициативу проявлять? И не было ситуаций, когда ты не успевал или не мог доложить, спросить разрешения?

— Ты не видишь разницы в том, чтобы зачистить кишлак или атаковать такой укрепленный населенный пункт, как Пишгор? И одним батальоном там не обойдешься. Ты же академию окончил, тебе знакома специфика боя в горной местности. Здесь больше сил потребуется для обеспечения операции, чем непосредственно для выполнения основной задачи. Ради трех бойцов положить половину батальона? Разведка не проведена, и мы даже не знаем, какое количество «духов» действует в районе! Я не самоубийца!

— Понимаю… — опустил голову Кравченко.

— Не казни себя, Сергей Иванович, — положил руку на плечо советнику подполковник. — Афганцы рассказывали, как ты сначала колонну спас, а потом четыреста метров волок на себе под огнем контуженого сержанта. Мы с тобой не всемогущие. Ты знаешь, чем я сейчас здесь располагаю? У меня под рукой только разведрота, две рейдовых мотострелковых роты и одна саперная. И знаешь, чем все кончится?

— Знаю…

Мишель вышла из медицинского модуля, нажала педаль на утилизационном контейнере и бросила туда мешок. Как много использованных перевязочных и одноразовых материалов! Пора сделать заявку в Пешавар на пополнение запасов…

Небо было низким, туман стелился по ущелью, а на лице оседали капли влаги. Девушка поежилась. Хотелось подышать свежим воздухом, размять уставшую от долгого сидения поясницу. Но в такую погоду разве подышишь, сразу тянет вернуться в тепло. Да и доктору Леграну надо помочь с анализами. За последние три дня было много раненых. А еще заключенные этой кошмарной тюрьмы и жители кишлака. Боже мой, подумала в очередной раз Мишель, в каких местах нам приходится работать! Как мы еще не потеряли веру в человека, в гуманизм!

Только она шагнула к палатке, как из тумана перед ней возник закутанный в покрывало моджахед с автоматом. Девушка вздрогнула и невольно отшатнулась. На нее смотрели мрачные глаза, но Мишель не видела лица этого человека, скрытого под тканью.

— Что вам нужно? — спросила она на дари.

Незнакомец медленно стянул покрывало, и она увидела Азизова. Мишель испуганно прикрыла рукой рот и стала машинально озираться по сторонам, не видит ли их кто. Лицо молодого человека ее поразило. Саид очень сильно изменился. Когда она обрабатывала его раны в первый раз, он еще мог улыбаться, разговаривал, в его голосе сквозили теплые нотки. А сейчас… Сейчас лицо солдата было как будто высечено из камня. И взгляд такой же тяжелый, каменный. Девушка схватила его за рукав и потащила в палатку.

— Морис! — воскликнула она. — Идите сюда! Скорее!

Легран, сидевший за перегородкой в лаборатории, что-то со стуком положил на стол, опрокинул стул и выскочил на зов медсестры. Увидев советского солдата в одежде моджахеда, да еще с оружием, он помрачнел и медленно опустился на стул. И только теперь Саид понял странную реакцию французских медиков.

— Вы приняли их предложение? — спросил доктор и, сняв очки, начал их старательно и как-то уныло протирать носовым платком. — Впрочем, что вам еще оставалось. Каждый выживает так, как умеет, как диктуют ему обстоятельства.

— Я не принял никаких предложений, доктор, — произнес загробным голосом Саид. — Я сбежал, убив охранника. Скоро меня хватятся и будут искать. Я пришел к вам за помощью: укажите мне дорогу, как мне пробраться к своим.

— Вы с ума сошли! — выпалил от неожиданности доктор, уставившись на него. — Вас же поймают! Вас поймают и сделают с вами такое… Почему вы не послушались, не дождались?! Я бы смог убедить руководство моджахедов, чтобы они отправили вас в Пакистан. Там более цивилизованное место, и там Красный Крест. Мы помогли бы вам. И вам, и вашим товарищам.

— Красный Крест? — равнодушно переспросил Саид. — Это все далеко и неправда! И не скоро! Меня избивают каждый день, и я бы не дотянул до вашего Красного Креста. Здесь и сейчас нужно убивать этих мерзких животных! Я дойду до своих, расскажу все. И мы вернемся и сровняем эту гору и тюрьму с землей. Потому что таких мест и таких зверей на земле существовать не должно. Вы поможете мне?

Французы смотрели на этого парня, который говорил спокойно о мести, почти равнодушно. Он говорил как человек, который очень долго все обдумывал, пока не пришел к определенному решению, который все взвесил много раз и смертельно устал от этого занятия. Теперь осталось дело за малым — все закончить.

Мишель всхлипнула и бросилась в угол, где у входа в палатку лежали кое-какие вещи афганцев, которых привозили сюда сразу с мест боев. Накидки, вещмешки. Один из таких мешков с завязками она раскрыла, подошла к шкафу и стала доставать оттуда консервы, галеты. Легран смотрел на свою помощницу, сморщившись от неодобрения, но потом встал со стула и, подойдя к беглецу, произнес:

— Я соблюдаю нейтралитет! Что бы ни случилось, не говорите, что были здесь у нас. Пострадаем мы, пострадают и ваши товарищи, многие пленные, которым мы уже не сможем помочь.

— Куда идти? — спокойно перебил врача Саид.

— Вам надо на юго-запад, в Руху. Туда чуть больше 5 лье… Проклятье, примерно 25 километров. Это по прямой, но вам так нельзя идти, вас будут искать. Тут всюду одинаковые на вид горы — заплутаешь. Вы бывали когда-нибудь в горах?

— Эти горы почти ничем не отличаются от гор, в которых я жил у себя в Таджикистане! — кивнул Саид.

Однако молодой солдат не имел представления, в каком направлении идти, где искать своих. Он знал, в каких городах стоят советские части, но где эти города, как далеко, об этом Саид представления не имел.

Легран схватил листок бумаги и стал рисовать схему, показывая, где они находятся сейчас, как течет река Микини, как течет река Панджшер, где она впадает в реку Кабул. Доктора очень беспокоило, что изможденный солдат с незажившей раной просто не сможет добраться до своих. Что его поймают через пару километров и замучают насмерть. Но самого солдата, к изумлению француза, это, кажется, не беспокоило — создавалось впечатление, что его вообще ничего не беспокоило.

— Покажете дорогу — хорошо, не покажете — пойду сам. Какая разница…

Легран продолжал торопливо дорисовывать.

— Спасибо, — сказал Саид, когда Мишель помогла ему надеть вещмешок.

— Я не могу вам дать эту схему, — комкая бумагу и бросая ее на железную тарелку, заявил Легран. — Если ее найдут у вас — сразу поймут, кто вам рисовал схему. Просто запомните, пожалуйста. И идите по природным ориентирам. Вас же учили когда-нибудь, как определять стороны света?

— Спасибо, — тихо отозвался Саид, пропустив горячие возгласы врача мимо ушей. — Я пойду.

Из всего, что так горячо и сбивчиво втолковывал ему Легран, Саид понял только, что напрямик ему не пройти. Сил не хватит шесть раз спуститься в речную долину и снова подняться в гору. Зачастую там почти отвесные скалы. Шесть небольших и бурных в это время года притоков реки Панджшер ему придется пересечь. Разум подсказывал солдату, что он должен как можно быстрее покинуть этот район. Вскоре его начнут искать по всем направлениям банды душманов, будут прочесывать всю округу. И обязательно найдут. Вертолета у него нет, машины тоже. Остается один путь к спасению — река. Надо спуститься по реке, постараться, чтобы его не разбило о камни, не утонуть. А потом по склонам ущелья, по козьим тропам двигаться к своим.

Ориентироваться по сторонам горизонта Саид умел, этому учили еще в школе на уроках природоведения, а потом еще и учитель по начальной военной подготовке в 9-м и 10-м классах, когда школьники участвовали в военно-спортивных играх «Зарница» и «Орленок». Точно двигаться по азимуту Саиду и не нужно. Ему важно выдержать основное направление на юго-запад.

Моста в тумане было не видно. Саид и не стал его искать, воспользовался первым же удобным спуском к реке, который ему попался, стараясь идти осторожно, чтобы не сыпались из-под ног камни и тем более чтобы не подвернуть или не сломать ногу. Никаких криков, никаких признаков тревоги он не слышал, но это не означало, что шум не поднимут уже в следующую минуту. Саид не спешил. Странное состояние отрешенности накрыло его еще тогда, когда он осколком стекла убил душмана в своей пещере. Мир стал другим для него с той самой минуты. Он как бы разделился на добро и зло. И к добру нужно было идти, чтобы покарать зло. «Все, никаких эмоций, никаких лишних слов», — сказал он себе. — Дойду или не дойду — третьего не дано». В те минуты Саид еще не понимал, даже не догадывался, что мозг его, чтобы спасти от безумия, отключил очень многое из чувств, памяти, привычного мировосприятия, оставив только самое необходимое: способность выживать, минимальную потребность в самосохранении и понимание своей цели и путей ее достижения. Саид не думал сейчас даже о доме, о родителях, о Лайло.

Река бурлила и неслась возле его ног, облизывая, окатывая пенной волной блестящие камни. Туман на реке был гуще. Заметил на берегу какую-то корягу. Это здорово! Перекинул ремень автомата через ствол, туда же повесил мешок — освободил руки. Толкнул корягу в воду. Талая вода с ледников обхватила холодными объятиями ноги до щиколоток, потом до колен. Потом потоком Саида сбило с ног, и он поплыл, ухватившись за ветку. Точнее, его понесло потоком, а он просто старался держать голову над поверхностью и избегать столкновения с большими валунами.

Некоторое время несло, било, крутило. Когда вода прижала Саида к большому камню, он не стал торопиться выходить опять на стремнину, решил чуть отдышаться. И тут вдруг четко почувствовал трупный запах, совсем рядом, сладковато-тошнотворный. Саид знал его. Еще в Душанбе они приходили на похороны старого учителя. Грузный мужчина лежал в гробу, а в комнате стоял такой запах. В жару тело разлагалось быстро, и даже привезенный родственниками сухой лед не особенно помогал. Тогда мальчикам сердобольные женщины вставляли в ноздри кусочки ваты, смоченные в женских духах, и дышать становилось легче. Сейчас этот запах напомнил о тех далеких годах. Именно напомнил, не более того.

Саид повернул голову и увидел белые, почти мраморные босые ноги с темными трупными пятнами. Чуть дальше на камне лежало еще одно тело в афганской военной форме. Куртка была пробита во многих местах не пулями. Это были узкие прорези, видимо, удары штыками или просто ножами. Они сбрасывали трупы с моста, вспомнил Саид увиденное в первый же день плена. Он оттолкнулся от камня и снова позволил бурной воде нести себя. Местами туман рассеивался, и сквозь пелену проявлялись берега, местами он становился таким густым, что Саид не видел, что происходило в метре от него.

Трупов было много. Везде, куда ни брось взгляд, лежали, плавали возле берега в спокойной волне тела. Совсем обнаженные, в форме или частично одетые. Некоторые были с отрубленными кистями и ступнями. У многих были вырезаны глаза или распороты животы. Саид плыл мимо трупов и разглядывал их. Да, это все оттуда, из этой тюрьмы. «Если я попадусь, со мной сделают то же самое, — подумал он. — С ребятами, которые еще там, в этой горе. Надо успеть, чтобы их спасти. Доктор говорил, что в плену больше десятка советских солдат…»

— Где Мутабар? — Бородатый начальник тюрьмы шел по террасе, где новая смена надзирателей заступала на дежурство.

Привычно стонали пленники после ночных пыток, кто-то просил воду. Из большой пещеры выносили трупы умерших ночью афганских солдат. Возле решетки маленькой пещеры, в которой по приказу Ашрафи держали пленного советского солдата из Пешгора, стоял растерянный охранник.

— Решетка не заперта… — показал он.

Решетчатая дверь со скрипом открылась, и все, кто собрался вместе с начальником тюрьмы, молча смотрели внутрь. Шурави лежал на матраце лицом к стене и не шевелился. Толкнув одного охранника, потом второго, бородатый кивком приказал им войти. Боевики подошли к лежавшему человеку, пнули несколько раз ногами, но тот не шевелился. Тогда пленника перевернули на спину. Руки его так и остались торчать вверх — тело закоченело. Шея была вся в засохшей крови и страшных ранах, как будто ее рвали волки.

— Это не шурави, это Мутабар! — закричал один из охранников. — Он мертв!

— Что? Как это могло случиться? — заорал бородатый, поворачиваясь к собравшимся за его спиной надзирателям. — Кто вчера шурави отводил в камеру? Ты? Ты?

Он тыкал пальцем то в одного, то в другого, захлебываясь от гнева. Если сбежал узник, значит, он может дойти до своих, до гарнизона шурави, и рассказать об этой тюрьме. Тогда несдобровать всем. Тогда можно самим за провинность оказаться в одной из этих камер, повиснуть на перекладине в пыточной.

— Почему Мутабар повел его один, где были остальные? Он уже несколько часов мертв. Как далеко смог уйти за это время шурави?

Бородатый начал избивать надзирателей, выкрикивая проклятия. Все расступились, боясь попасть под горячую руку, загалдели, пытаясь оправдаться, что они не виноваты, их вообще здесь не было и никто шурави не видел. Он, наверное, упал со скал и разбился. Надо просто поискать внизу его тело, и все будет хорошо.

Вдруг на террасе повисла зловещая тишина. Замолчали сразу все. Удивленный начальник тюрьмы обернулся, и от страха у него отвисла челюсть. Перед ним стоял Имануло.

— Я все выяснил, — начал лепетать бородач. — Он сбежал по вине вот этих негодяев, да покарает Аллах их и весь их род! Мы будем искать и найдем. Я сам принесу на блюде голову неверного.

— Ты понимаешь, что будет, если о твоей поганой тюрьме узнают в Кабуле, узнают шурави? — ледяным тоном осведомился Имануло. — Ты начал избивать виновных и потерял много времени. Ты — глупец! Я с удовольствием посмотрю на твою тупую голову, когда мне ее принесут. Баран, сын осла!

— Я…я … я сейчас же пошлю людей по всему ущелью! — затараторил бородач. — Он не сможет уйти далеко.

— Он уже ушел! Через пять минут собери мне всех свободных от охраны моджахедов. Мне нужно двенадцать поисковых групп. И прямо сейчас пошли четверых по обеим берегам реки. А этих, — кивнул Имануло на избитых надзирателей, — запри пока здесь.

Другие надзиратели с готовностью принялись заталкивать за решетку двух своих провинившихся товарищей. Имануло быстрым шагом поспешил вниз по террасе, а за спиной слышались причитания и мольбы провинившихся охранников.

Имануло размышлял на ходу: главное, не ошибиться в направлении, ведь шурави не мог уйти далеко. Горы были труднопроходимыми, вздымавшимися на высоту до трех тысяч метров. Троп, которыми можно пройти, очень мало. За все годы, что он воевал в отрядах Ахмад Шаха Масуда в Панджшере, Имануло хорошо изучил ущелье, все его основные тропы. Много стычек было здесь и с шурави, и с правительственными войсками. Много раз Ахмад Шаха пытались выбить из этого района, но результат всегда был один.

Кто этот шурави? Таджик? Городской или парень из горного кишлака? Хорошо ли он умеет ориентироваться в горах? Есть ли у него опыт хождения по горам? Судя по тому, что он переодел убитого надзирателя в свою одежду, он теперь идет в местном одеянии. И с оружием. Это поможет ему, но не сильно. Надо бы предупредить по рации все группы вдоль русла Панджшера, но нельзя. Нельзя, чтобы Ахмад Шах узнал об этой промашке. А ему обязательно доложат, поэтому надо сделать все, чтобы он раньше времени не узнал об этом происшествии.

Через пятнадцать минут, а не через пять, как приказал Имануло, у него собрались командиры групп. Он не стал никого наказывать за опоздание, сейчас главным было не это. Главарь расстелил на низком столе карту района и стал показывать каждому командиру район, где ему следует искать шурави. Забежавший начальник тюрьмы от двери затараторил, что отправил четверых своих людей вдоль берегов Микини вниз по течению и еще четверых вверх по течению. Имануло посмотрел на бородача, но промолчал. Дурак, зачем посылать людей вверх по течению, если там только скалы, там каменный мешок, в который со скал стекает река. И укрыться негде, и пищи нет. Оттуда вообще нет выхода. Глупец!

«Хотя… как знать! Вдруг шурави действительно сумасшедший и отправился в ту сторону?»

Солнце поднималось все выше. Скоро воздух прогреется, туман распадется на белые хлопья и откроет реку. Как повезло, что вчера была непогода, подумал Саид. Солдат чувствовал, что замерз до последней стадии. Не только зуб на зуб не попадал, но и скулы свело от холода так, что он не мог открыть рот, а руки и ноги стали каменными и непослушными.

«Еще немного, и я утону, — понял Саид. — Хоть и мелко, хоть и камней много, но я просто не смогу двигаться и поплыву чурбаком по воде. Или как вот эти плывущие рядом убитые».

Трупы все еще попадались в реке, хотя он отплыл от моста, как ему казалось, километра на три. На днях в горах прошел дождь, река вспухла, и трупы, которые раньше зацепились за камни чуть ниже по течению, теперь снесло значительно дальше.

Оттолкнувшись ногами, Саид вцепился негнущимися пальцами в мокрую корягу. Он чувствовал, что пальцы соскальзывают, и заработал ногами еще сильнее. И вот наконец удалось преодолеть силу потока и протиснуться между двумя большими камнями ближе к берегу. Здесь течение было ему уже не страшно И воды здесь было едва по пояс.

Силы покидали солдата, но из реки надо выбираться, иначе он просто умрет от переохлаждения. Саид со стоном стал пробираться между камнями, его била дрожь, лязгали зубы, тряслись руки и ноги. Уже на четвереньках выбрался на мелкие прибрежные камни, волоча за собой корягу, и упал лицом вниз. «Все, не могу больше, — прошептал он, обхватив плечи руками и подтянув колени к груди. Мокрая одежда облепила все его тело, струйки воды стекали по коже. — Чуть отдохну, еще немного полежу и пойду. Только не уснуть, спать нельзя!» — уговаривал он сам себя.

И тут его как будто кто-то толкнул. Замерев на миг, превозмогая озноб, Саид прислушался. Точно, голоса. И снова мозг заработал, думая только о главном. «Где я, как далеко я ушел? Это еще Микини, а река Панджшер будет чуть дальше. Я немного не доплыл до места слияния. Молодец, вовремя. Там бы я не справился с течением и ледяной водой. Люди перекликаются, значит, ищут. Меня? А кого же еще, ведь они идут сверху вдоль реки по течению». Саид заскреб ногами по камням, пытаясь встать.

— Смотри, смотри! — закричал мужской голос где-то недалеко. — Вон видишь на берегу? — И над рекой, над ее мерным плеском в камнях эхом пронесся топот ног и хруст мелкого камня под подошвами.

— Уйдет, стреляй! — закричал второй голос, и хлестко ударила автоматная очередь.

Саид весь сжался в комок, пытаясь стать маленьким и незаметным. Но, к его изумлению, ни одна пуля даже не пролетела рядом с ним. И это добавило сил, он все же поднялся на ноги и нетвердыми шагами поспешил подальше от воды.

Вот уже и первые большие каменные глыбы. Саид оперся спиной об одну из них и обернулся. Река в разрывах тумана была уже довольно хорошо видна. Стащив с плеча автомат, он положил палец на «флажок» предохранителя. «Обоих положу, — хладнокровно подумал он, — сунетесь ко мне — и вам конец!» Но услышанное с берега заставило убрать палец со спускового крючка.

— Это лежит труп! Ты стрелял в протухшего мертвеца. Тело водой качало, а ты думал, он шевелится…

— Я слышал чьи-то шаги, кто-то топал здесь ногами.

— Но стрелял ты в труп. Смотри, вот следы от твоих пуль. И крови нет.

Двое моджахедов еще что-то говорили, но уже тише. Пару раз Саид услышал обрывки фраз и понял, что один настаивает на более тщательном осмотре берега. А потом послышались еще голоса, кто-то спрашивал о причинах стрельбы. Туман таял на глазах под лучами восходящего солнца. «Лучше не стрелять, — подумал Саид. — Их тут больше, чем двое, и если начнут берег осматривать, это значит, что они ищут меня». Прижимаясь спиной к стене, он пошел боком дальше от реки, к скалам. Каменистая долина, шириной метров пятьдесят, выходила к реке. Она не была ровной, большие скальные выступы торчали в разных местах, по краям лежало много огромных валунов, сорвавшихся со скал вниз.

Минут пять Саид пятился, пока не оказался в каменном мешке. Вокруг одни отвесные скалы. Только один пологий склон был перед ним, но и он в нижней части был завален осыпями, мелким камнем, видимо, после какого-то землетрясения. Когда-то здесь с гор спускалась тропа, а теперь по этому месиву не подняться. Саид стал озираться, а потом замер на месте. Он увидел кости и обрывки тканей. Четвероногие, с большими головами. Да это же ишаки! И вьючные седла и сгнившие мешки. Гильзы автоматные. Кажется, здесь когда-то расстреляли караван. Может, два года назад, может, три.

Со стороны реки уже были слышны голоса, кто-то приказывал пройти дальше к скалам и посмотреть там. Саид замер, бросив взгляд вверх. С небольшого уступа, видневшегося на высоте около пятнадцати метров, висели три веревки. Хорошо знакомые пестрые альпинистские веревки. Правда, сильно выцветшие за это время, а может, и подгнившие основательно. Сражаться, вступить в бой или?.. Большой скальный «зуб» все еще скрывал Саида от боевиков, которые ходили вдоль реки и осматривали трупы. Долго это продолжаться не будет, и они неминуемо пойдут сюда. А у них преимущество. У Саида три магазина и четыре гранаты, а у них? Они смогут держать его под огнем до подхода помощи. А потом либо забросают гранатами и убьют — это в лучшем случае, или возьмут в плен — и тогда опять долгие пытки и мучения.

— Ну, уж нет, — процедил Саид сквозь зубы.

Забросив автомат за спину, он потянул одну веревку, конец которой свисал почти до земли, потом вторую, следом третью. Впечатление было, что все они вполне могли его выдержать. «А, плевать, — подумал Саид, — они все равно или сразу порвутся, или не порвутся совсем. Проблема в другом — в раненой руке». Стиснув зубы, он ухватился поудобнее и стал подтягиваться. Боль пронзила руку с такой силой, что он застонал в голос. Рыча и шипя от боли, Саид полез вверх, стараясь всю нагрузку передавать здоровой руке. Он даже немного подергал веревку всем своим весом, упершись ногами в камни. Она держала как новенькая. И тогда он решительно полез, стараясь не думать о боли.

Камень, еще камень, вот сюда ногой, здесь упор и перехватиться, опять камень. А вот и удобная ниша!

Пот катился градом с его лба, взмокли спина и подмышки. Теперь ему стало жарко, дыхание перехватывало от напряжения, но он упорно лез вверх. Только не думать о боли и усталости, только не думать! Лучше вспоминать о маме, об отце, о Лайло, о ее косах и глазах. Еще немного, и… Саид перевалился через кромку уступа и упал на бок. Точно на раненую руку. Горячая боль охватила все тело, но он не шевелился. В глазах было темно, грудь вздымалась, как кузнечные меха, а сердце колотилось так, что, казалось, его стук слышно было даже внизу под скалами.

Продолжая лежать на боку, Саид начал вытягивать наверх веревки. Через минуту первая веревка лежала рядом с ним. Он пополз ко второй, которая держалась за острый выступ скалы, обмотанная и застегнутая карабином. Третью веревку он успел вытянуть буквально перед носом у троих моджахедов, которые все же зашли в этот каменный мешок. Сверху ему было хорошо все видно и даже слышно.

— Смотри, это же караван шел! — сказал один из боевиков, пиная ногами кости животных.

— Шурави всех тут перебили, — поддакнул второй и присел на корточки, перебирая остатки полосатых мешков. — Хашиша! Ах, какой товар был. Дорогой! Сколько пропало! Тут и сожгли.

— Ладно, пошли, нет тут никого. Подох он, явно в реке утонул. Зря только ноги по камням бьем.

Саид лежал, чувствуя, как высыхает его одежда на солнце и на теплых камнях. Боль в руке стала притупляться, и он прикрыл глаза. Главное, не спешить. Пусть уйдут, пусть прочешут другие места и вернутся, тогда можно будет двигаться дальше. Или же пройти такими тропами, куда они не смогут забраться. Они ведь думают, что он по реке ушел. От таких мыслей стало немного спокойнее, и Саид задремал.

Когда он открыл глаза, солнце стояло уже в зените. Наверное, он проспал два или три часа. Прислушавшись, Саид решил, что враг далеко. Есть хотелось сильно, но с этим придется повременить. Встав на колени, он поправил вещмешок, взял в руки автомат и, опираясь на приклад, поднялся на ноги. Тропа, которая шла выше осыпи, вилась как раз в нужном направлении. Никакой гарантии не было, что она и дальше поведет на юго-запад, но пока ею можно было воспользоваться. Саид сверился еще раз с известными ему приметами. Два склона напротив друг друга. Один с темными камнями, другой с серыми, выгоревшими. Это южный склон. И растительность на нем беднее. Значит, вон там юг, а вон там — запад. А между ними — юго-запад. И солнце светит в левый висок. Пока можно это брать в расчет. Через пару часов солнце будет светить прямо в лицо, а потом еще через два часа сместится, и должно светить в правый глаз.

Саид зашагал по тропе, поглядывая по сторонам и прислушиваясь. Надо уйти от реки подальше, потом сесть и подкрепиться.

Ашрафи приехал в Пешавар на старом грузовике, называемом «барбухайкой», вместе с крестьянами. И когда все отправились на базар, он свернул на соседнюю улицу и вошел в неприметный дом с закрытыми ставнями. Невзрачный снаружи дом внутри оказался обставленным почти как европейская квартира. Американец встретил гостя на кухне, усадил за стол и по местному обычаю предложил чай. За время работы в азиатских странах разведчик и сам полюбил многие обычаи и изыски древней кухни. Чай с имбирем ему нравился, и он с удовольствием сел за стол со своим гостем.

— Какие новости, Ашрафи? — спросил Либо после нескольких глотков и обычных фраз о погоде.

— Новости плохие, — поглаживая в руках пиалу с чаем, ответил афганец. — Из тюрьмы в Панджшере сбежал узник.

— Это плохая новость? — насторожился Либо. — Сбежал — его счастье. Хотя у вас там далеко не убежишь. Почему тебя это беспокоит?

— Меня беспокоит это потому, что сбежал шурави. Тот самый солдат, который остался жив после мятежа в Пишгоре.

— Он сбежал из вашей тайной тюрьмы в горе Мадабай? — не поверил своим ушам американец. — Слушайте, парни, у вас там что происходит? Как этот солдат вообще смог убежать? Я видел эту гору, видел эти камеры-пещеры, эти ямы, в которых вы держите узников. Как ему удалось?

— Важно не то, как, важно, какие могут быть последствия.

— Вы меня удивили, — покачал Либо головой. — Я почти три года торчу в этих краях и никак не могу понять, почему одна политическая сила никак не сломит другую политическую силу. Вы, конечно, можете заявить, что вашим противникам помогает Советский Союз. Но мне кажется, что дело не в этом…

— Знаю, знаю, — мрачно отозвался Ашрафи. — У нас нет единства. У нас много кланов, и каждый район, каждый кишлак сам за себя. Кто-то сражается за власть в стране, кто-то за свой завод по производству наркотиков и канал их сбыта в Европу, а кто-то просто любит грабить, кому-то просто нравится, когда другие зависят от него. Но это мой народ, это моя страна. И я должен быть на чьей-то стороне. Не утруждайте себя, майор, упреками и обвинениями. Я знаю, что у вас здесь своя работа, своя служба.

— Хорошо, что вы это понимаете. Вы, Ашрафи, человек с образованием, вы понимаете, что нет на земле такого места, которое не было бы вне рамок чьих-то интересов. Поэтому мир в вашей стране еще не скоро наступит, как нам с вами этого ни жаль.

— Уйдут советские, придете вы? — глядя с усмешкой в глаза американца, сказал Ашрафи. — Если уйдете вы, то найдутся и другие «добрые» люди, которые бросятся нам помогать улаживать наши внутренние дела. Хотя я на вашем месте поступал бы точно так же.

— Вам надо срочно убрать из тюрьмы всех советских пленных солдат, которые там есть. Это первое. Второе, вам надо срочно прочесать все окрестности, какие бы силы ни пришлось для этого задействовать. Хоть детей из всех кишлаков в долине соберите, но найти беглеца надо обязательно.

— Он ранен! Помощь ему оказали, но рана еще не зажила. Он не сможет пройти через горы. Сил не хватит. И без еды он тоже далеко не уйдет. Мне кажется, что мы зря паникуем. Шурави, скорее всего, просто разбился о камни где-то на склонах. Или утонул в Микини.

— Я бы на вашем месте не успокоился, пока вы не найдете его тело. Русские вам не простят, уверяю вас. Они сделают все для того, чтобы прихлопнуть вас в Панджшере. И не смотрите на меня так, я знаю, сколько они уже провели за эти годы операций, сколько раз пытались уничтожить Ахмад Шаха с его силами. Не думайте, что ваш Масуд бесконечно сможет быть неуловимым. Я предупреждал, чтобы вы успокоили кровавые потребности кое-кого из ваших бойцов. Вы мало что знаете о событиях в других районах Афганистана, а я знаю. Если русских разозлить, то вам мало не покажется!

— Они такие же солдаты, как и все остальные, и без приказа ничего делать не станут. Так принято во всех армиях.

— Да? — нехорошо рассмеялся американец. — А я вам напомню, как в прошлом году головорезы в пригороде Кабула похитили женщину-учительницу, которая помогала в восстановлении школ и обучении детей. Похитили и двух «сарбосов», охранявших ее. Эти головорезы подумали, что их Аллах защитит, они тоже думали, что им позволено все и у них есть святое право. Они долго насиловали эту женщину, потом вспороли ей и двум ее афганским охранникам животы и набили их соломой. Не буду занимать вас рассказами об их зверствах, вы и сами прекрасно знаете, что ваши декхане умеют и любят делать с пленниками. Я просто добавлю, что мужем этой несчастной был артиллерийский начальник в Советской армии. Он даже не был генералом, простой офицер. Шурави вытащили орудия большого калибра на прямую наводку и за несколько часов сровняли этот чертов кишлак с землей. Сказать вам, что после этого было? В этом районе шурави больше никто не трогал — некому было воевать! Или другой случай, когда боевики одного из полевых командиров…

— Не надо, я сам все знаю…

— Найдите убежавшего узника, Ашрафи, или его тело, тогда всем будет спокойнее.